Антон ЛУКИН

Алеша хороший!..

Рассказ

Алексею Симакову, или просто Алеше, как все его называли, было тридцать семь лет. Он был не от мира сего, слабым на ум. Слов знал немного, говорил плохо, с задержкой, чаще объяснялся жестами, когда хотел что-то сказать. Был безобидным, наивным и добрым, как ребенок. Всегда всем пытался чем-то помочь, предложить свою помощь, очень хотел быть нужным обществу. В деревне его все жалели и любили за спокойный характер. Зимой с утреца выйдет он с ломом, и — к магазину лед отбивать, или снег кому где почистит, хоть никто и не просит.
— Алеша хороший! — утирал он перчаткой лоб.
— Хороший Алеша, молодец Алеша, умница, — хвалили его бабы.
— Хороший, — кивал он головой.
Каждый день он захаживал в гости к старику Кондрату. Тот вот уже второй год как схоронил жену Агафью, хорошей души она была. Тоже, как и Алексей, всех любила и жалела. Скучно старику одному, совсем раскис, еще ослеп на один глаз. Тяжело. Поговорить не с кем. Выйдет, бывало, во двор, сядет на завалинку и сидит весь день, на небо посматривая. Молчит. О чем-то думает. Алеша зайдет, воды натаскает да скотину покормит. Умом не велик, а работать умел. Натаскает из колодца воды в избу, присядет рядом на завалинку и тоже молча на небо уставится. Забьет Кондрат табаку, закурит, прослезится. Правый глаз его почти ослеп и всегда слезился. Протрет его аккуратно уголком платка, вздохнет тяжело и давай рассказывать какую-нибудь историю из жизни. Алеша сидит, слушает. А Кондрат мог часами рассказывать о своей долгой трудовой жизни. Поговорит, и сразу на душе легко старику. Пускай Алеша и плохой собеседник, больше молчит, но все же приятно, когда тебя слушают. А слушать Алеша умел.
Жили они с матерью вдвоем. Отец погиб на фронте в сорок четвертом году. Алексею тогда одиннадцать лет было. Есть у него еще брат Макар, что на пять лет младше, но тот уже женат и давно живет в городе. Детьми обзавелся. Лизка и Нюрка. Славные девчата, смешные. Лизка на маму больше похожа, и глазами, и характером, тихая, скромная, а вот Нюра, та копия Макара, заводная, любопытная, ни секунды на месте не просидит. Давненько Алексей брата не видел, соскучился по нему и с племяшками давно не играл. Любил он детей, и они его любили, и животные тоже, никакая собака сроду не гавкнет. Все-таки умеют звери распознавать добрых людей. Умеют.
В том году, уже по осени, к ним в деревню заглянул цыган. Мужчина лет сорока пяти, с маленьким мальчиком на руках. Сам босой. Ребенку годков пять было. По смуглому и худому лицу его можно было понять, что он голоден и хочет есть. Глаза большие, пугливые. Они заходили в каждый двор, просили помочь, кто чем может, но многие отказывали. Многие недолюбливают попрошаек, да еще и цыган. Почему-то этот народ всегда вызывал плохое отношение к себе. Хотя никому не стоит забывать, что они такие же люди и имеют такие же права на жизнь.
Алексей сидел за столом и хлебал щи, когда в дверь постучали, и на пороге показался цыган.
— Добрый вечер, — любезно произнес тот и даже немного поклонился. — Помогите, люди добрые, ради Христа, чем можете, любой помощи будем рады.
Мать протянула тому кусок хлеба с салом и угостила мальчика молоком, гости вежливо поблагодарили и отправились дальше. За окном уже темнело.
— Ма, — посмотрел Алексей на мать.
— И не проси даже, — ответила женщина, — на ночь не пущу. Обворует еще.
Алексей догнал цыгана уже на конце деревни, дал ему еще немного еды и снял с себя сапоги. Тот надел их на мозолистые сбитые ноги и поблагодарил от всего сердца. Цыган очень был тронут такой заботой.
— Алеша хороший! — только и ответил ему Алексей.
Долго потом мать бранила его за сапоги. Неприятно было. Алеша никогда не любил, когда его ругали. И всегда, будь он виноват или нет, уводил глаза в сторону и молча кивал. Но поделать с собой ничего не мог. Жалко ему было цыгана, и кроху на его плечах тоже было жалко. Смотреть на них и то было больно. Нищих всегда жалко.
Как-то летом, когда Алексей растапливал баню, мать получила от Макара письмо, в котором сообщалось, что тот через пару дней приедет с Лизкой, сам на ночь, но дочь собирался оставить на месяц.
«…Сам бы задержался подольше, но не могу, работа не отпускает. Даст бог, вырвусь на недельку ближе к осени. Лизка пока погостит у вас, с месяцок, потом заберу. Нюра едет отдыхать в пионерский лагерь. Вот так вот…» — прочитала Алексею мать письмецо. — Может, Лешенька, в город поедешь?
— В город?
— В город. С братом. Поживешь месяцок у него. На город хоть посмотришь. В кино сходишь, в музей какой, на троллейбусе прокатишься… а за Лизкой поедет, и ты с ним обратно.
Алексей призадумался, взглядом уставился на потолок. Он всегда так, когда о чем-нибудь размышлял, думал подолгу и смотрел вверх. В городе он и правда ни разу не был, а хочет или нет он в город, никогда не задумывался. Наверное, там все-таки интересно в городе, и брата давно не видел, соскучился ужасно. Хоть с ним поживет.
— Алеша хочет покататься на тро… тро…
— На троллейбусе, — помогла мать.
Алеша кивнул головой.
— С Макаркой я поговорю. Город хоть увидишь, — и женщина обняла сына с нежностью и заботой. — Город увидишь.
…Алексей стоял на остановке и ждал автобуса. Нервничал. Никак не мог дождаться встречи с братом. Мать осталась дома. Наконец автобус подъехал, и из него вышли Макар с Лизкой и Степка Селезнев, тот в райцентр катался.
— Алешка! Алешка! — бросилась ему на шею Лизка. Тот поднял ее на руки и несколько раз подбросил к небу. Подошел Макар, обнялись. У Алексея выступили слезы. Он поцеловал брата и грубыми пальцами протер глаза. Самым тяжелым для него было прощанье и долгожданная встреча. Алексей всегда нервничал, но потом быстро приходил в себя.
— Ну, здравствуй, брат, вот и снова увиделись, — улыбнулся Макар. — Как с матерью поживаете? Не хулиганишь тут?
— Ну, — замотал тот головой. — Алеша хороший!
Макар засмеялся.
— Хороший, хороший.
— И Макарушка хороший!
— Ну, — улыбнулся, — стараюсь.
Лизка держалась за дядину широкую ладонь и покачивала его руку. Тот, слушая Макара, который любил поговорить, закинул племяшку к себе на спину, и они отправились в деревню.
Мать к тому времени уже накрыла стол. Долго обнимала и целовала сына с внучкой. Есть она все же радость в жизни. Есть. Живешь обычной тихой жизнью, вроде бы и все хорошо, спокойно. А приедут погостить, пусть даже на ночь, до боли родные тебе люди, и такая радость на душе сразу, плакать и смеяться хочется, и понимаешь, ради чего живешь, ради вот этих мгновений. Женщина плакала, но то были добрые слезы, слезы радости. Потом сидели за столом, пили чай и слушали Макара, который интересно рассказывал про городскую жизнь, про цирк, в который он недавно ходил с семьей. Лизка перебивала его, говорила, что видела тигров и медведей. Алеша смотрел на брата и представлял себе тигров, полосатых, огромных и никак не мог понять, как это медведь может кататься на велосипеде. Переспрашивал брата, но тот лишь улыбался и говорил, что может, в жизни, мол, все бывает.
Потом с братом отправились на пруд порыбачить. Лизка тоже с ними пошла. Эх, и любил Макар рыбалку, все детство провел на пруду с удочкой. Алеша сам никогда не ловил, но любил подолгу сидеть на берегу с рыбаками и молча смотреть на поплавки, словно сам ловит. А с первым уловом кружился подолгу у ведра и, вытащив рыбу, поглаживал ладонью серебристую чешую.
— Хорошая рыба!
Мужики смеялись.
Макар медленно осмотрел пруд, задумался, вспомнились далекие деньки. В небе проплывали пушистые облака и отражались в воде.
— Овечки плывут, — улыбнулся Макар.
Он всегда их так называл. Алеша помотал головой. И, размотав удочку, Макар закинул ее в воду. Сидели молча, посматривали на поплавок. Алексей мог сидеть так подолгу, но Лизка не привыкла так, и ей стало скучно. Оставив брата, он отправился ловить с ней кузнечиков.
Макар поймал несколько окуньков. Клевало слабо. Поутру нужно идти. День пролетел незаметно. Вечером поужинали, поговорили немного. Легли спать. Утром Алексей с Лизкой ушли к старому дубу, что рос возле Воробьевых. На нем висели качели. Воробьев-старший еще по весне смастерил их для своих проказников. Алеша раскачивал племянницу, которая весело смеялась, взлетая вверх. Легкий теплый ветерок играл с ее косами, и маленькие мурашки пробегали по спине.
Пройдясь немного по деревне и заглянув на луг, где паслось стадо, они отправились к дому. Лизка остановилась у плетня и стала срывать ромашки, хотела папе нарвать букет в дорогу. Алеша зашел в сени, из избы доносились голоса. Мать беседовала с Макаром по поводу города.
— …Да пойми ты, не могу я его взять с собою, не могу, — слышался голос Макара.
— Ишь ты, не могу, а ты через не могу, — наседала мать.
— Да куда я его повезу? Ты посмотри на него, люди потом говорить начнут…
— А ты уже брата стесняешься?! — закричала мать.
Немного помолчали.
— Пускай город немного посмотрит. Ведь дальше Осиновки нашей никуда не ездил. Чай ему тоже хочется, интересно все же. А за Лизкой поедешь и обратно привезешь.
— Да не могу я, мам, не могу…
— Вот заладил свое: не могу, не могу!
— Ну, куда я его возьму? Он же дите. В город одного не отпустишь, мы с Варькой с утра до вечера на работе, нянчиться с ним у меня времени нет. Ну чего он в квартире один сидеть будет? Нет. Ближе к отпуску спишемся, посмотрим. Сейчас нет…
Алеша вышел во двор и уселся на скамейку, обхватив голову руками. По щеке прокатилась слеза. Слова брата не выходили из головы. Он тихонько замычал. Внутри все плакало, душа рвалась на куски. Было больно. Подошла Лизка и показала букет.
— Красивый?
Алексей поднял голову, посмотрел на племяшку.
— Это я его папе нарвала. Красивый, правда?
Алеша кивнул головой, обнял Лизу и заплакал. Он крепко прижимал ее к себе и вытирал слезы, чтобы та их не видела.
Ближе к обеду Макар попрощался с матерью и отправился к остановке. Алексей с Лизкой отправились его провожать. Всю дорогу тот что-то рассказывал и над чем-то посмеивался, но Алексей его не слушал. Он шел молча и думал совсем о другом.
— О чем задумался? — поинтересовался брат.
— Алеша плохой.
— Почему плохой-то? — улыбнулся Макар. — Натворил, что ли, чего?
Алеша промолчал. Подъехал автобус. Быстренько попрощались, и Макар уехал. Алексей взял Лизу за маленькую ладошку, посмотрел немного на пыльную дорогу, на удаляющийся транспорт и отправился с ней в деревню. Тяжело было на душе. Больно. Он печально вздохнул и опустил голову вниз:
— Алеша плохой. Плохой Алеша.