Юрий ШМАКОВ. Записки Робинзона

Александр ЩЕРБАКОВ. Рассказы о наших помощниках

Юрий ШМАКОВ

Записки Робинзона



…Утром снова было нездоровье, и хотя С. давно привык относиться к этому спокойно, призрачная птица тревоги мягко задела его крылом. В общем-то, жизнь устоялась и не обещала ничего нового, о возможном конце думалось без страха, разве что болями мучиться не хотелось, и С. решил наконец заняться тем, что из года в год откладывал: привести в порядок «дела». Ну, какие там у С. дела, скажете вы. Да вот какие: потеряв в детстве отца, а в юности — маму, С. в зрелые годы горько жалел о том, что родители не оставили ему ничего такого, на что можно опереться в житейских скитаниях, в поисках себя.
Написать для дочери некое духовное завещание, некую историю своей жизни — вот что называл делом наш С., полагая, что именно это и будет о нем живой памятью, хотя бы для одного человека, ибо в будущем — без него — только одному человеку он, ушедший, будет интересен, только одному человеку сможет помочь в поисках ответов на вопросы: кто я? где мои истоки? какую линию в человеческом хаосе продолжаю я чертить тоненьким карандашом моей жизни?.. В двадцать лет задумается об этом человек или в сорок — разницы нет, ЭТО все равно проснется в сознании и будет мучить вопросами, ответы на которые скрыты в прошлом. Чтобы облегчить дочери эту нелегкую внутреннюю работу, направить ее поиск по верному пути, С. и решил потрудиться за машинкой, написать информацию-исповедь.
И лучше, я думаю, выдумать не мог.

Приключения духа

Почему С.?
И правда, почему, собственно, С.? Не честнее ли вести рассказ от первого лица, не прячась за бедного С.?
...У Евгения Винокурова есть стихотворение «Познай себя». Вот оно:
Познай себя!
Да, хорошо советовать!
Я готов себя вывернуть так,
Чтобы для самого себя стать объектом.
Тогда меня будет двое.
Можно даже основать целую дисциплину,
Которая называлась бы «Я».
Можно изучать ее, как всякую другую науку.
Можно даже сдавать по ней зачеты,
С риском провалиться и остаться на второй год.
Вот мой рентгеновский снимок:
Легкие — как серебристая вуаль,
Печень — как крепкая репа.
Вот анализы. Вот дневник.
В нем описание семейных переживаний
И разные приходившие в голову мысли.
Люди стесняются, что они не ангелы.
Они выходят из реки, обмотавшись махровым полотенцем.
Потом они поют на лавочках романсы
С таким видом, будто у них нет пищеварения.
Вот мой рентгеновский снимок.
Вот анализы. Вот дневник.
Я постигну себя второго.
НО КАК Я ПОСТИГНУ СЕБЯ ПЕРВОГО?..

ПЕРВЫЙ — это Я. Ни я, ни кто-то иной никогда не постигнет суть этого ПЕРВОГО Я, ибо состоит эта суть не только из мыслей, поступков и пр., лежащих в сфере контролируемого сознания, но из того также, что лежит в подсознании и никакому анализу не поддается. Именно этот фактор имел я в виду, говоря о том, что нам не дано разгадать тайну личности нашего героя.
А ВТОРОЙ — это наш С. Можно расшифровать букву С. как инициал имени Смок...

Зеркало

Вот он, наш С.
Худенький, сутулый подросток в вельветовой курточке и дешевых бесформенных штанах. Фон: клетка с чечетками, аквариум.
Юноша в черном пиджаке, узких красных брючках. Варианты: белый рабочий халат, сумка с инструментами; кожаная черная куртка с блестящими самодельными заклепками, гитара; штормовой костюм, рюкзак, ледоруб...
Молодой человек в пиджаке без лацканов («битловке») и клешах, в руках — портфель с учебниками.
Мужчина в костюме, при галстуке (возможны отечественные джинсы и свитер) — телефон, пишущая машинка, блокноты... Это уже сегодняшний С. Фон: трехкомнатная квартира с видом на Амур, дача на Воронеже, одежда, мебель, книги, картины на стенах, коллекция мелкой фарфоровой пластики, пластинки бардов и джазменов, а также Аллы Борисовны Пугачевой, вымпел со значками фэн-клубов, поводок для собаки Симоны, образцы минералов, цветы, папки с газетными вырезками и рукописями...
Коробка с документами: партийный билет и редакционное удостоверение, паспорт и военный билет (и, значит, офицерские сборы, партийные собрания, командировки, совещания, семинары).
Альбомы с фотографиями: С. в Корее и на охоте, в Болгарии и на Красной площади, на границе, фэн-фестивале, во льдах Чукотского моря, на склоне вулкана, в дачной беседке, за рабочим столом...
...У туристов есть такое правило: перед выходом надеть рюкзак и попрыгать — «чтоб не бренчало».
И вот мы просим нашего С. попрыгать — и он бренчит, бренчит, бренчит. Оставим же в теплой уютной комнате — костюм с галстуком, пианино и телевизор, горы рукописей и ряды книг, офицерские погоны и протоколы партийных собраний...
…И в зеркале отразится худой усатый человек в пузырящихся на коленях тренировочных штанах и белой майке с надписью «КТК»*, с черной сумкой через плечо, в которой пачка болгарских сигарет, спички, три книги — «Робинзон Крузо», «Фиеста» и «Вот пришел великан», перочинный нож, подаренный двоюродным братом Аликом, и кипятильник.
Это и есть Робинзон.
Некто промежуточный между ПЕРВЫМ и ВТОРЫМ «Я», он точнее, чем С., отражает мой внутренний мир, ему я могу порой доверить монолог от первого лица.
Так что же, в путь — с Робинзоном?
Но, однако, что значит «в путь»? Наш С. достаточно набродился по жизненным дорогам и весям, и, право же, нет никакой необходимости еще и Робинзону сбивать башмаки на тернистых тропах бытия. Мы можем совершить наше путешествие, сидя в плетеном кресле на балконе, потягивая крепкий чаек, покуривая «Опал», поглаживая дремлющую Симону.
Ибо сказано: помассируй собаке уши — и ты обретешь верного друга!

Остров на горизонте

«Тому, кто не бывал в подобном
положении, трудно представить себе,
до какого отчаяния мы дошли.
Мы не знали, где мы находимся,
к какой земле нас прибило, остров
это или материк, обитаемая земля или нет».
Д. Дефо «Робинзон Крузо»

Журналист и любитель фантастики, хороший товарищ и веселый участник дружеских застолий — все это наш С., но представим себе С. в трудную минуту, в одиночестве, где-нибудь в командировке, на темной дороге... Вспомним С. юношей, подростком.
Мир вокруг огромен, неведом, будущее неизвестно. С родными и друзьями — хорошо, а в одиночку — страшновато. А ведь жить-то тебе! У родных и друзей своя жизнь, свои проблемы. Плыть по течению? Жизнь сама понесет тебя, сама определит твою дорогу? Ну да, плыть по течению. Но при этом иметь надежную лодку или хотя бы спасательный жилет, ибо самая надежная лодка не выдержит столкновения с торчащей из воды скалой или встречным эсминцем!

Да и спасжилет лишь поможет не утонуть, продержаться на плаву, но человеку для жизни нужна твердая почва под ногами. Как найти эту твердь?
Ну, конечно, надежная работа. Прибористом на заводе, к примеру. Каждый день, от звонка до звонка, растет твое мастерство, повышаются разряды; глядя на своих коллег, ты легко представляешь: вот таким я буду в тридцать лет, таким — в пятьдесят, а таким — еще крепким, способным ездить на рыбалку и копаться в саду — выйду на пенсию. Став кадровым рабочим, ты получаешь перспективу: можешь дорасти до мастера, начальника участка, а то, глядишь, и отдела, если заставишь себя заочно или вечерне кончить институт по профилю. Ты будешь улучшать жилищные условия, отдыхать на курортах по профсоюзным путевкам, рост зарплаты позволит лет через десять купить машину...
И какие печальные неожиданности могут ждать тебя на этом пути? Да почти никаких — ремесло не теряется, зарплата не понижается, дом не рухнет, завод не взорвется. Разве что кирпич на голову упадет, но и тут шансов мало — когда ходишь одной и той же дорогой «проходная — дом».
Но как же уныла такая жизнь, думал я, как же скучно ходить одной и той же дорогой, зная, что за поворотом ждет тебя лишь магазин «Вино», как же грустно смотреть на тридцати-, сорока-, шестидесятилетних коллег и узнавать в них будущего себя!
Не-ет, такая «твердь» не по мне! Уж лучше пугающая неизвестностью бурная река, чем надежные болотные кочки!
Мир страшит огромностью и неведомостью? Да ведь и захватывающе интересен этот огромный и неведомый мир!
И, несмотря на страх в душе, несмотря на отсутствие капитанских знаний и навыков, я выбираю дорогу в Неизвестное. Я не знаю, что ждет меня завтра — но именно в этом и будет состоять мой жизненный интерес. Я не хочу быть винтиком в продуманной не мной системе и подчиняться разным начальникам только потому, что они начальники. Но и начальником я тоже быть не хочу, это — не мое дело, в этом я убедился еще в детстве. Я хочу отвечать лишь за самого себя и делать свое дело. В моем городе, в моем окружении я такого дела не вижу. Значит, надо выйти из привычного круга, отправиться в плавание по волнам жизни — и пусть будет, что будет.
Твердой земли у меня под ногами нет — так буду искать ее. Придет время, и замаячит на горизонте эта земля — мой остров.

Твердь под ногами

«Взглянув в ту сторону, где стоял
на мели наш корабль, я едва смог
рассмотреть его за высокими
пенящимися волнами — так он был
далеко; и я сказал себе:
«Боже! Какое чудо, что я добрался до берега!»
Д. Дефо «Робинзон Крузо»

Один из важных компонентов гармонии — правильно выбранная профессия.
Если работа не доставляет радости, не позволяет реализовать способности, самовыразиться — человек несчастен (даже если он так и не считает).
Ощущение творческого вдохновения не купить ни за какие деньги — его дает лишь работа по призванию.
Без творчества, без ощущения уникальности результатов своего труда человек — лишь продавец своих рабочих рук, винтик в производственном механизме, легко заменяемый другим винтиком.
С. нашел свое призвание в профессии журналиста. Журналистика позволила уйти от однообразия будней, реализовать потребность в литературном труде, выразить в газетных и журнальных материалах свое отношение к жизни — т. е. дала С. ощущение счастья.
С. нашел свой Остров, на котором стал строить все остальное: внутренний мир, образ жизни.

Хижина и ее защита

«Мои мысли были теперь всецело поглощены вопросом,
как мне обезопасить себя... С первых же дней
моего житья на острове я задумал обеспечить
себя всем необходимым».
Д. Дефо «Робинзон Крузо»

Задача, которую поставил перед собой С., была такова: обрести гармонию, позволяющую жить в согласии с самим собой и окружающим миром.
Но, поскольку эта задача невыполнимая — ибо абсолютной гармонии не существует — поставим проблему иначе, через отрицание: что бы со мной ни происходило, думал С., какие бы отрицательные эмоции я ни испытывал, в конечном итоге я не должен испытывать разлада с самим собой и окружающей действительностью.
Я должен построить на Острове свою хижину и обезопасить ее от нападения внутренних и внешних врагов.    
Внутренние враги — во мне самом: тоска, скука, неисполненные желания, отрицательные результаты моей работы.
Внешние враги — люди, стремящиеся вынудить меня к измене себе, к компромиссам; люди, возжелавшие командовать мной, даже если их команды совпадают с моими внутренними побуждениями; люди (или обстоятельства), которые формируют такую внешнюю и внутреннюю ситуацию, в которой я испытываю дискомфорт.
Как же строить эту хижину?
А вот как:
1. Построить свой внутренний мир, не зависящий от внешних обстоятельств и влияния других людей.
2. Найти верный способ отношений с окружающими людьми, который не позволил бы им разрушить мою хижину.
3. Выработать верные принципы отношения ко всему окружающему миру, которые не позволят этому миру — при всей его огромности — раздавить мою хижину.
Проделав эту работу, С. обрел надежную защиту своей хижины, позволившую ему более или менее уверенно чувствовать себя в этом «прекрасном и яростном мире».
В этой работе инструментами С. были наблюдения, размышления и книги. Множество людей задумывалось над теми же проблемами, что и С. — искали свой способ жизни, позволяющий обрести гармонию и счастье. Некоторые из этих людей смогли написать об этом. Строя свою хижину, С. и сам «выпекал» кирпичи, и использовал готовые стройматериалы — если они соответствовали его архитектурному замыслу.
И главным «магазином стройматериалов» стала для С. книга Даниэля Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, написанные им самим».

Великая книга

«Я не суеверен; я прочел множество книг за свою жизнь; я, можно сказать, ученый в своем роде. Хотя мне минуло семьдесят, память у меня крепкая и ноги тоже. Таким образом, мое мнение — отнюдь не мнение невежды, а я считаю, что книги, подобной «Робинзону Крузо», никогда не было и не будет написано. Много лет обращался я к этой книге — обыкновенно в минуты, когда покуривал трубку, — и она была мне верным другом и советчиком во всех трудностях этой земной юдоли. В дурном ли я расположении духа — иду к «Робинзону Крузо». Нужен ли мне совет — к «Робинзону Крузо». В былые времена, когда жена чересчур надоест мне, и по сей час, когда чересчур приналягу на стаканчик, — опять к Робинзону Крузо. Я истрепал шесть новеньких «Робинзонов Крузо» на своем веку».
У. Коллинз «Лунный камень»
Из записок Робинзона

ДАЧА

1

«Вернувшись домой, я с удовольствием обращался
мыслью к плодородной долине, открытой мной...
Естественно, что я стал мечтать переселиться.
Нужно было только подыскать в этой цветущей,
плодоносной долине подходящее местечко и сделать
его таким же безопасным, как мое теперешнее жилище».
Д. Д. «РК»

В самом начале моей хабаровской жизни я попал на дачу к Пете. Двухэтажный деревянный дом на берегу Уссури в окружении высоких деревьев, незнакомые пестрые птицы пели восторженно и звонко в густой листве, ночью я сидел на ступеньках лестницы, курил и думал: вот такой кусочек материальной жизни я хотел бы иметь... Понимал прекрасно, что именно такой и в таком месте — не выйдет, я здесь новичок, беден, неэнергичен, но верил, что и для меня на щедром Дальнем Востоке найдется остров.
Прошло много лет, и вот я воткнул свою лопату в свою землю...

2

«Теперь у меня есть дом на берегу
моря и дача в лесу, говорил я себе».
Д. Д. «РК»

Человек, мало-мальски смыслящий в робинзонстве, поймет меня: дача в моих мечтах должна выполнять две основные функции. Первая — на обработанной мной земле произрастают различные овощные и плодовые культуры, иными словами, вкусные и богатые витаминами продукты питания для меня и моей семьи. Для подавляющего большинства дачников эта функция является единственной — оттого они вырубают все деревья и кустарники, подаренные природой, и распахивают все шесть соток своего участка под сад и огород.

Для робинзона же не менее важна вторая функция: возможность своими руками создавать свой индивидуальный остров величиною в шесть соток, копать землю и строить жилище, испытывая при этом счастье физического труда для себя и — одновременно — возможность при необходимости уединиться на своем острове, чтобы отключиться в единении с природой от рабочей суеты, липкой паутиной опутывающей сознание — от звонков, жалоб, заданий, материалов, партсобраний, приятелей. Пока я знаю лишь два способа снять напряженку будней, уйти на время от повседневных забот, остановить нарастающую лавину мелких делишек — крепко напиться или побыть в одиночестве на даче. Вне сомнения, второй способ более безопасен и приятен для сознания.

3

«Так жил я на своем острове — тихо и спокойно, всецело покорившись
воле божьей и доверившись провидению. От этого жизнь моя стала лучше, чем если бы я был окружен человеческим обществом; каждый раз,
когда у меня возникали сожаления, что я не слышу человеческой речи, я спрашивал себя: разве моя беседа с собственными мыслями и (надеюсь,
я вправе сказать это) в молитвах и славословиях с самим богом была не лучше самого веселого времяпрепровождения в человеческом обществе?»
Д.Д. «РК»

Откуда это у меня — простого уральского парня, достаточно заурядного, с детства стремившегося быть «как все», да и достаточно компанейского, отнюдь не анахорета? Быть может, зерно было посеяно еще в головку дошкольника — родителей весь день нет, я заперт дома, целый день — а в детстве он такой долгий — читаю все, что стоит в книжном шкафу — Джека Лондона и «Анну Каренину», сочинения Бубеннова, Лациса, Чехова... Все, что было в семье. И в юности — танцы, шатания с друзьями по «Броду», песни под гитару в вечерних беседках, турпоходы, альплагеря, заводская работа — всюду я считался хорошим товарищем, но... Отчего-то нужны мне были и мои одинокие «походы выходного дня», два дня лесных дорог, одинокая ночевка в лесу у костра... Они не были бездумными, эти два дня — в отличие от веселых туристских походов с песнями, розыгрышами, палатками. В одиноких моих походах созревало индивидуальное «я», бесценное личностное сознание (каким бы мелким и ничтожным ни казалось оно в сравнении с великими личностями), я освобождался в этих походах от сознания коллективного, от хоровых песнопений... Быть может, эти детские одинокие чтения и юношеские одинокие странствия и позвали меня в неведомый жизненный путь, приведший на Дальний Восток — в то время, как друг мой Майкл так и остался пахать на заводе.
Путь мой продолжается — и третьей стадией робинзонства стала дача.

4

«Однажды около полудня я шел берегом моря, направляясь
к своей лодке, и вдруг увидел след голой человеческой ноги,
ясно отпечатавшейся на песке. Я остановился,  как громом
пораженный или как если бы увидел привидение... Я ушел
домой в полном убеждении, что на моем острове недавно
побывали люди, по крайней мере, один человек. Я даже
готов был допустить, что остров обитаем... а отсюда
следовало, что меня каждую минуту могут захватить врасплох.
Но я совершенно не знал, как оградить себя от этой опасности».
Д.Д. «РК»

Опасность возникла с той стороны, откуда я не ждал.
Глава семейного клана, в который я вошел в качестве зятя, человек авторитарного мышления, безапелляционный в суждениях, нетерпимый к любому инакомыслию (считающий, к примеру, что гвозди можно забивать только молотком и ничем иным, ничем иным нельзя, «потому что нельзя!» — но робинзон забивает гвозди чем угодно: топором, камнем, голой рукой, в конце концов!), заинтересовался дачной работой. Раньше я не видел в нем опасности: он был ярым противником дач, изрекал сентенции о том, что дача порождает частнособственнические инстинкты и портит людей (предполагая во мне дачника и не подозревая о существовании в этом мире робинзонства) — ныне же, выйдя на пенсию и обнаружив «вакуум» (по шукшинскому выражению), осложненный проживанием в его квартире не сильно любимой невестки, оказавшись не у дел — а человек он деятельный, любящий бытовые заботы, наш глава решил, что дача как нельзя больше подходит в качестве точки приложения его сил, к тому же на даче, обнаружил он, среди зелени и щебетанья птиц — отходят на задний план раздражающие жизненные обстоятельства типа отношений с невесткой... Быть может, в нем пустило росток зерно робинзонства, хотя он, не владея самоанализом, и не подозревает об этом — в противном случае он сам нашел бы свой остров, а это — главный принцип робинзонства.
«У каждого дерева — своя птица, у каждого робинзона — свой остров!»
Как бы то ни было, в моей спокойной и счастливой робинзонаде возникла ситуация «след ноги».

5

«Но как ни тягостны были мои размышления,
рассудок мой начал мало-помалу брать
верх над отчаянием. По мере сил я старался
утешить себя тем, что могло случиться и хуже,
и противопоставлял злу добро».
Д. Д. «РK»

Жить в обществе, как сказал кто-то из великих, и быть свободным от общества нельзя, это в полной мере относится и к любому микрообществу, например, к семейному клану. Жена моя требует, чтобы я определился — либо твердо сказал, что хочу быть на даче один, и никаких поездок тестя мне не надо (т. е. «горькую правду»), либо принял навязываемые мне условия игры, т. е. пошел на поводу желания тестя, которому «нравится» ездить на дачу, и включил бы его в круг моих дачных забот, брал бы его с собой!
Ни один из этих вариантов неприемлем!
Первый — оттого, что я не так недобр, чтобы раз и навсегда «ударить по рукам» неплохого, в общем-то, человека, от которого мы ничего, кроме добра, не видели (как бы я ни относился к его помощи и опеке все эти годы, это были именно помощь, опека); оттого, что сразу же осложнятся отношения между нашими семьями в целом, а мотив мне все равно невозможно объяснить, ибо неробинзон никогда не поймет робинзона; ибо через возникшую трещину будет прыгать моя дочь... И в конечном итоге робинзонство в этой дачной форме потеряет для меня смысл — раз будет служить поводом для угнетенного состояния души.
Второй — оно просто потеряет смысл, и дача из острова превратится в дачу — т. е., в место, где произрастают фрукты и овощи, за которыми мы совместно будем ухаживать. Но не к этому стремился я, не об этом мечтал, сидя с сигаретой на ночной Петиной лестнице.
Одной из важнейших особенностей разумного человека является способность найти компромиссное решение. Для меня оно таково: если я по внутренней потребности еду на день-два на дачу, это не значит, что со мной непременно должен ехать мой тесть — «помогать», ибо помочь мне могу только я сам. Сохранив же за собой право «одиноких поездок», я буду рад в выходные дни, когда дачи полны дачниками, когда у жены моей выходные, принять в гости любое количество родственников — для отдыха. Кроме того, я готов вместе с тестем строить дом — там нужна и реальная помощь — пилить, например, двуручной пилой, держать стойки и пр. Хитростью, лицемерием, ложью я буду стремиться к осуществлению именно этого компромиссного варианта (правда здесь не подойдет, ибо все изложенное выше может понять моя жена, но не тесть). Если же вариант этот не выдержит и лопнет под гнетом жизненных обстоятельств, я просто продам свою дачу и сниму для себя проблему, ибо робинзонство — вещь гибкая и пожизненная, и «дачный конфликт» будет означать всего лишь то, что кончился третий период робинзонства, а жизнь продолжается, и придет время — на горизонте замаячит новый необитаемый остров.

6

«Я хорошо понимаю, что читателю
не очень нужно все это знать,
но мне-то очень нужно рассказать
ему об этом».
Жан-Жак Рycco — К. Воробьев

Я напечатал эту очередную порцию робинзонских записок по трем причинам. Во-первых, для одного-единственного читателя — любимой жены Маши, с которой мне уже прискучило периодически объясняться на эту тему, чтобы расставить точки над «i». После прочтения этих записок у нее, надеюсь, снимутся вопросы. Во-вторых, раз уж проблема возникла — не по нашей вине — то долг робинзона в письменном, зафиксированном для сознания виде осмыслить ее — пусть в самом примитивном, приблизительном варианте. И, наконец, в-третьих, недосказанность в этом вопросе, возникшая из-за невозможности мотивировать мое поведение с точки зрения бытовой логики (по которой дача — это дача, в работе на которой нужна помощь, а я от нее отказываюсь), мешает мне в моей повседневной работе, в написании материала — в данном случае, об интернатских кадрах, и мне нужно избавиться от мыслей по «дачному» вопросу, а способ для меня существует единственный — написать об этом.
Что я и сделал, и сейчас, пробив в стене три дыры для гвоздей, готов буду к дальнейшему переводу своего серого вещества в газетный мусор.


12.05.88.

Воронка

Кто-то там, наверху, оберегающий С., отвлекся — и началась полоса неудач.
Я называю это «воронкой» — на ровной поверхности житейского озера появляется маленький водоворотик, некое стихийное завихрение, на него и внимания-то не обращаешь, плывешь себе дальше... И вдруг ты оказываешься в центре воронки, и вода с неумолимой силой крутит тебя, увлекая вниз — в тоску и тревогу души.
У С. все началось с телефона — явно, во всяком случае, ибо вполне вероятно, что истинное начало С. проморгал.
Еще в январе, когда. С. катался в московском метро, хабаровские связисты решили снять телефон — поскольку бывшая бухгалтерия «Учительской газеты», где С. работал собственным корреспондентом, прекратила оплату. Путем определенного расхода нервных клеток С. и его жена телефон сохранили, однако дворовые раскопки на две недели нарушили связь в микрорайоне. Затем телефон поработал два дня и вновь создал для С. проблему — начались какие-то игры на станции, отчего разговаривать по телефону стало невозможно.
Быть может, именно эти телефонные неудобства и ослабили личную защиту С. — ну, а коль личная защита ослаблена, а Тот, кто наверху, отвлекся от С., образовавшаяся воронка втянула в себя массу плававшего на поверхности мусора — пьяные подростки разбили счетчик, не пошла работа, отменились ссуды на дачные домики, а именно на такую ссуду рассчитывал С., чтобы расплатиться с долгом, купить новую пишмашинку, иметь запас на свое московское совещание и обеспечить жене нормальные полтора месяца учебы все там же, в столице... Да мало ли, для чего еще.
Но это бы и ладно, семечки, как говорится, при своих остался и в дальнейшем выкрутился... Но воронка же!
Приятель C., плававший два месяца по австралиям, оставлял С. ключ — почту брать, цветы поливать, и С., человек порой несерьезный, как-то вечером решил с другим своим приятелем, КТК, посидеть — и КТК этому поганому (ну, а как иначе-то его назвать!) ключ заранее дал. И что получилось — КТК этот нашего С. подвел, а С., следовательно, австралийца, так что тот с С. вообще расплевался — и справедливо! — а именно австралийцу-то и должен был С. Значит, снова забота — оперативно деньги искать.
Да не перечтешь всего!
Есть три типа поведения, если попал в воронку.
Первый — сопротивляться и пытаться выплыть. Второй — сопротивляться и цепляться за что угодно, чтобы задержаться и переждать, пока водоворот не уйдет — он же движущийся. Третий — набрать в легкие побольше воздуха и подчиниться круговерти: через какое-то время ты будешь выброшен на спокойную поверхность.
С. было хотел воспользоваться третьим, проверенным неоднократно способом — и в субботу устроил клубный сабантуйчик (снять стресс и на время забыть о проблемах — не способ решения их, но способ восстановления душевного спокойствия, ибо конечная цель воронки — дестабилизировать личность). Однако на этот раз воронка оказалась посерьезнее, и уже после сабантуйчика, когда сила кручения стала вроде бы ослабевать, в воронку добавилась новая мощная турбулентная сила — австралийский братишка с его справедливыми проклятьями.
Пришлось С. переходить на второй вариант. Полдня он промучился с починкой машинки — и вот я печатаю на ней, не корежась от западания «м». Иными словами, за какой-то выступ удалось зацепиться, на время, конечно, на время... И далее — цепляться, цепляться, преодолевать сопротивление среды.
Ну, до встречи на поверхности.

Жизнь в воронке
Продолжение

«— На что мне обращать особое внимание? —
спросил Мишкин.
— Особое внимание обращайте на все, —
ответил робот».
Р. Шекли «Варианты выбора»

Мне доводилось проживать в воронках определенные периоды времени, и этот опыт показывает:
а) истинное знание о конкретной воронке невозможно, воронки непредсказуемы, каждая воронка может вовлечь в свою орбиту такие явления, о которых объект и не подозревает;
б) тем не менее навыки жизни в воронке всегда можно использовать, поскольку объект (человек в воронке) постоянен;
в) любая воронка — явление непостоянное по продолжительности действия, но имеющая конец.
Вывод: используя навыки жизни в воронке, объекту необходимо продержаться до окончания воронки, при этом надо стремиться своими действиями (либо бездействием) создавать противодействие воронке. А наша задача — кроме естественного выживания, еще и изучение явления, ибо нет лучшего исследователя, чем шизующий подопытный кролик.
Мы уже упустили начальный момент, но... лучше поздно, чем никогда.
Итак, приступим.
Несколько общих правил.
Живя в воронке, нужно всегда быть настороже. Во-первых, совершенно непредсказуемый эффект могут дать привычные явления внутреннего мира. Во-вторых, в воронку вовлекается масса явлений внешнего мира, против которых просто не выработана защита. И, следовательно, надо всемерно ограничить связь с внешним миром.
Особую опасность в этом смысле представляет телефон. Там, во внешнем мире, полно людей либо с негативной информацией для тебя лично (к примеру, тебе может позвонить приятель-кредитор и сообщить, что у него изменились обстоятельства, и ему позарез необходимо, чтоб ты завтра вернул долг), либо со своими проблемами, которые мгновенно усложнят твою жизнь, появится кто-то нежданный-негаданный (скажем, из провинции приедет приятель и по старой привычке захочет остановиться у тебя — в нормальной жизни тут нет ничего худого, в воронке же нарушается и без того хилое защитное поле объекта). Не говорю уж о традиционных жалобщиках, обращающихся в корпункт, — необходимость заниматься их проблемами, находясь в воронке, просто самоубийственна, ведь все силы нужны тебе для сохранения защитного поля и латания непрерывно возникающих Дыр.
Когда ты один дома — к телефону лучше не подходить вообще. Если же трубку берет жена или дочь — ничего не поделаешь, зовут, надо отвечать. В таких случаях будь предельно осторожен в разговоре: отказывайся от любых предложений, ничего не обещай, продумывай каждое слово и постарайся как можно быстрее закончить разговор, ибо каждая лишняя минута — дополнительная опасность вовлечь в воронку новый фактор, который будет непредсказуемо воздействовать как на тебя, так и на другие находящиеся в воронке факторы.
Хроника: первый звонок раздался в девять утра, когда С. еще подремывал в постели. Звонок был требователен, и через пять минут повторился. C., разумеется, и не подумал подходить. Звонок этот был, вероятно, из разряда официальных — в девять часов начинается рабочий день. В десять часов звонок-дубль повторился. По продолжительности сигналов С. понял, что кто-то очень хочет выйти на контакт. Пол-одиннадцатого прозвучал еще один дуплет.
Итак, С. проигнорировал шесть звонков и избежал, пусть на время, какого-то требовательного вмешательства в течение вороночной жизни.
Отгуляв собаку без происшествий, С. привел себя в порядок и решил сделать небольшой выход в город (взять на почте книги и бандероль, сдать бутылки, купить луку).
Днем С. решил попытаться исправить вчерашнюю неудачу с книгами и написать несколько информашек для «УГ».
Вечером же — никуда не деться! Вчера взял телефонную трубку и озадачился — встреча с избирателями.
Точнее, две: в семнадцать — на заводе алюминиевых конструкций, в девятнадцать — в 45-й школе. Созвонившись с коллегой, С. предложил ему съездить на завод, поскольку он работает в промышленной газете, а себе попросил школу. Это давало некоторые преимущества — на завод надо ехать в шестнадцать, оттуда все равно в школу — дай бог, к двадцати двум закончить, а если только в школу, а она рядом, то до полседьмого время твое. Да и в заводских делах С. слабо разбирался.
И вот сейчас, прежде чем идти по делам, С. позвонил, чтобы узнать — как решилось его предложение?
Воронка, естественно, тут же себя оказала!
Именно на семнадцать часов коллега записан к зубному врачу, поэтому на завод придется ехать С.
Вывод (на 12.00 первого марта 89 г.): воронка достаточно сильная, легко переигрывает С. в разовых комбинациях.
Стоит вспомнить и вчерашнюю игру: чтобы наскрести денег для отдачи долга, С. поехал в «Военкнигу» — сдать кое-что на комиссию. Именно в «Военкниге» отдела по договорным ценам нет. С., не сдаваясь, пошел в «Книжный мир» — там отдел еще не открылся. С., преодолевая внутреннее сопротивление, отправился в «Бук», но именно в этот день отдел закрылся — временно, а ведь еще позавчера С. заходил туда — но не с этими книгами, а с другими, однако, подобные книги уже были выставлены, и С. ушел ни с чем... Иными словами, воронка в этой двухдневной книжной игре была на высоте!

***

Ну, что ж — на выход. Во время жизни в воронке прогулки следует совершать пешком, глубоко дыша свежим морозным воздухом, насыщая организм кислородом...
Вполне вероятно, что пункт приема посуды закрыт из-за отсутствия тары.

***

Пункт приема был открыт, однако из разноемкостной коллекции С. приемщик выбрал лишь обычные бутылки — банки не принимаем вообще, а для «пепси» нет тары (все-таки?). Выручив рубль, С. отправился на почту, получил бандерольку от Леши (сборник НФ) и подписные книжки, на половину рубля купил в военторге «Опал» (очко в пользу С., так как в воронке надо всегда иметь при себе курево и спички с запасом), неторопливо дошел до «Овощей», где сдал на 70 коп. банки и взял кило лука вместо заказанных женой двух (0,5:0,5), а в гастрономе купил две обещанные дочери бутылки воды и через дендрарий вернулся домой. Таким образом, счет в этой вялой партии таков — 1,5:1,5. Полностью выполнить программу С. не смог, но и воронка, имеющая в запасе беспроигрышные варианты, обошлась простейшими.
Зато книжную программку С., подумав, на сегодня отменил — магазин открывается в три, а в четыре за С. заедет кандидат. Возникает вероятность спешки, а в условиях спешки воронка действует эффективнее — поскольку объект менее собран и делает больше ошибок. Ладно, книжки завтра с утра — хотя получается проигрыш во времени.

Некоторые общие сведения о воронках

Предположим, что существует какая-то неизвестная науке субстанция (назовем ее Н-сфера), в которой находятся те, кто нас бережёт. Бог знает, кто это, может быть, души наших родителей. В процессе их деятельности (связанной, по-видимому, с каким-то видом энергии) возникают различные побочные эффекты. Воронки — из их числа.
Когда объект собран, точен, держит свое защитное поле в порядке…
...И когда Тот, кто его бережет, также сосредоточен, ответственен... то воронка либо не возникает совсем, либо, возникнув, гасится и никакого влияния на объект не оказывает.
Когда же в защите появляется щель, есть шанс, что очередная случайно возникшая воронка устремится в нее и, вовремя незамеченная объектом, начнет свое все убыстряющееся вращательное движение, вовлекая в орбиту вращения как объекты, так и посторонние явления.
По продолжительности жизнь воронки зависит, вероятно, от первоначального заряда, дальнейшей подзарядки за счет вовлекаемых факторов (заряженных отрицательной по отношению к объекту энергией), сопротивляемости объекта (или, если точнее, от его умения вести себя в воронке) и, наконец, от того, как скоро хватится Тот, кто бережет объект. Конечно, Тот, кто бережет, не может остановить воронку, но он может ускорить процесс латания дыр в защитном поле объекта и тем самым сократить число проникающих внутрь защитного поля посторонних факторов, что, согласимся, как-то облегчает положение субъекта в воронке.
Люди издавна знают о существовании явления воронок, называя его чаще всего «полосой неудач», предупреждая о нем: «Пришла беда — отворяй ворота».
Впрочем, тот тип воронок, о которых мы говорим, до беды объект не доводит, справедливей говорить о цикле неприятностей (что роднит наши воронки с явлениями типа шишо́к*, домовой, полтергейст и т.п.). Кстати, если уж мы упомянули полтергейст, заметим, что жизнь в воронке сопровождается выходом из строя бытовых приборов, перегоранием лампочек и пр. — без прямой угрозы для жизни объекта.
Добавим, что, хотя все воронки сходны по типу, они глубоко индивидуальны даже при воздействии на один и тот же объект (поскольку индивидуальны и сам объект, и Тот, кто его бережет). Поэтому есть смысл давать им имена — подобно тайфунам. И, поскольку в нынешней воронке самое неприятное для С. — это ситуация с приятелем-австралийцем, дадим нашей воронке какое-нибудь австралийское имя — например, Аделаида. В меру, как говорится, пристойное, в меру поганое.

2.03.89. Четверг.

Утром С. встал в смурном расположении духа. Снилось ему, что приехал он в Город купить костюм и купил, но в общежитии костюм из сумки украли (сумку, однако, оставив, так что С. не тотчас хватился), и С. с дружком Вовочкой побрел в какой-то чепок выпить винца — но совершенно без денег был С...
Особое внимание надо обращать и на сны — при окончательном анализе жизни в воронке каждая стекляшка найдет свое место в мозаичной картине.
...И, решив приготовить дочери яичницу, упустил яйцо, которое чмокнуло об пол.
— Доброе утро, Адель! — сказал С. Жизнь, значит, продолжается. В воронке.
Днем была неустойчивость, жена дома — и к телефону С. подходил, хотя пару раз удалось «не успеть», ну, скажем, звонили коллеги по избирательной кампании, навешивали на С. кучу дел и встреч, а потом отзванивали отбой, на редкость пустая была почта — запоздавшее поздравление от сестры с Днем Советской армии, две газеты, в которых ничего для С. нужного...
Особое внимание надо обращать на периодику, письма и пр., поступающие в период воронки.
...Время тянулось, С. все откладывал выход в город, но наконец эта вялая игра стала невыносима, и С., взяв чемоданчик с книгами, отправился в путь, соблюдая все меры предосторожности — пешком, неторопливо, по дороге купил пару «Опала» и семечки, в книжном не очень расстроился, узнав, что по договорным ценам будут принимать только завтра (завтра так завтра, в двух других, куда С. ходил накануне, прием был закрыт до неопределенного времени), во всяком случае, три принесенные книжки у С. брали на обычных условиях, он уже вытащил их из дипломата, который никак не хотел открываться, пришлось отжать замок...
...Как вдруг услышал: «С., а что ты здесь делаешь?» — до боли знакомый и родной голос жены, которая час назад ушла в библиотеку.

«Привет, Адель!» — восхищенно подумал С.
Видимо, вялая игра надоела и воронке — и ход она сделала воистину блестящий!
Согласимся, чтобы жена и муж, расставшиеся час назад дома, встретились в книжном (хотя жена ушла в библиотеку, находящуюся отнюдь не рядом, а муж собирался «по делам) — эт-то надо иметь неслабый комбинационный талант, и С. даже показалось, что в его сознании раздалось добродушное (не злое, в этом он мог поклясться!) хихиканье.
Из магазина С. и супруга вместе пошли домой, С. объяснил, что сдал книги ради денег, на которые сейчас купит шампанское — на 8 Марта, заранее, ибо потом не найдешь, ты же сама днем об этом сказала, а денег нет (и, кстати, это была истинная правда, С. именно шампанское и собирался купить), жена благосклонно отнеслась к идее и добавила на вторую емкость, по дороге зашли в военторг, где жена купила синюю юбку, и потом, отстояв в очереди всего час, С. приобрел две бутылки шампанского, хваля себя за это, потому что перед праздниками вечно проблема с шампанским, и нервы трепешь, выискивая его по городу, а так — по-нашему, час — это и не стоял, и вот он наконец дома, и телефон — тьфу-тьфу! — работает без гудков (хотя трудно поверить, что вправду починили, тем более в воронке ничего стабильного быть не может, через пять минут все другое), но пока — работает.
И тут по этому заработавшему телефону позвонили из «Буки» и сообщили, что продан Ефремов, завтра можно деньги получить....
«Спасибо, Адель! — тепло подумал С. — Сегодня с тобой интересно играть».

***

Человек со временем обживается в воронке, но и воронка меняется: стихийные и непредсказуемые завихрения вовлекают в нее массу постороннего, затем движение устанавливается, воронка овладевает управлением (в момент, когда я стучал эти строки, собака Сима встала и положила голову мне на колени — на собаку тоже надо обращать внимание!) и — привыкает к человеку, ей становится интересно играть с ним. Конечно, есть опасность для воронки в такой игре — человек ведь может воспользоваться ее хорошим настроением для починки дыр в защите. Но, с другой стороны, воронка надеется, что доброе отношение расслабит человека, он потеряет бдительность (а сплошь и рядом так и случается) и, залатав пару дыр, вдруг обнаружит огромную новую — ведь воронка пока сильна. Как бы то ни было, жизнь воронки и человека в ней вступает в новую фазу.

В пятницу С. сходил в книжный, сдал Беляева, а Бальзака не приняли (1:1), получил деньги за Ефремова и отдал их австралийцу, вечером съездил с кандидатом в микрорайон. Как и предполагала воронка, С. ослабил бдительность, стал выходить на контакты с людьми, проявлять инициативу и тут же увешался кучей дел...
Во время жизни в воронке избегай контактов, ибо сразу же начинает работать цепочка: контакт — обещание — необходимость исполнения. В последнем звене человек наименее защищен от неудач.
В пятницу же Тот, кто бережет С., дал о себе знать — наконец-то заработал телефон, С. с ходу позвонил в редакцию, узнал, что совещание будет в апреле (слава богу, не готов сейчас С. к совещанию — ни по работе, ни по деньгам) — но надо ПРИБАВИТЬ в работе!
Суббота и воскресенье прошли вяло, С. с семьей сходил на левый берег, подышал воздухом... Адель себя не оказывала, может быть, тоже решила отдохнуть, а может, пошла на убыль. Понедельник убился на выполнение пятничного обещания (С. помог автору сделать материал для «ТОЗа», материал явно не идущий, да обещания надо выполнять!). Вечером — партсобрание, в общем, день прокатился без приключений.
В прессе не было ничего, что могло бы дать С. импульс — в плюс или минус, автобусные билеты были несчастливые, писем не было, короче — застой (или видимость застоя)...
Во вторник С. проснулся со свежей головой, проигнорировал четыре телефонных звонка... Сел за машинку. В одиннадцать часов раздался звонок в дверь — принесли бандероль.
Внимание: важный момент. Принесен какой-то знак из внешнего мира. Я специально не посмотрел, что в бандероли, с плюсом она или минусом, и, прежде чем я узнаю это, поимпровизирую. Что там может быть?
а) Материалы из Благовещенска от жалобщицы (очень крупный минус, жалобщица вышла на меня, когда воронка была в разгаре!); б) фэн-материалы (что-то все же положительное); в) приятная неожиданность (плюс). Итак...
...Увы мне! Именно «а».
Сегодняшний сон: я приехал из Города в В-Нейвинск к сестре, городок мне чужой, на знакомых улицах незнакомые лица, и денег совсем нет, даже шестидесяти пяти копеек на электричку, ну, уеду без билета, проволнуюсь полтора часа, а как в Городе жить...
Безденежье — отголосок сегодняшнего состояния. А родной городок при чём? Или действительно — Тот, кто меня бережет, вспомнил обо мне?
Состояние дел С. на сегодня таково: хотя долг австралийцу отдан почти наполовину, и до тринадцатого еще есть время, радоваться пока нечему, да и — завтра Восьмое марта, а ни подарок, ни цветы не куплены — в наличие всего два рэ.
Важно: сегодняшняя почта покажет — в какой стадии находится жизнь в воронке. Реально покажет. Ведь в нормальной жизни С. (мы говорим лишь о С., у других это, возможно, происходит по-иному) все всегда решается в последний момент. Т.е., сегодня нужны деньги на подарок жене, завтра будет поздно — значит, сегодня деньги и приходят (причем, не сюрприз же, не спортлото, всего лишь законную зарплату С. ждет). И вот — если сегодня в почте будет перевод, значит, жизнь входит в нормальную колею. Если же нет — будет унизительная для С. суета на полдня, но, разумеется, не безысходность.
Итак, подождем почты.
Между предыдущей записью и почтой случился визит приятелей, у которых сорвалась покупка стройматериалов (участвовать в которой они приглашали С., но куда уж С. стройматериалы покупать при его снах о шестидесяти пяти копейках!), чай-кофепитие с политбеседой, С. отдал одному из приятелей — поэту — макулатуру, у австралийца занял на пару дней десятку, на машине поэта подбросился в город, где и купил жене необходимые подарки...
В почте же денег не было.
«Юность», газеты, два письма — фэн-деловое и приглашение на выставку собак, которое С. выкинул в помойку, поскольку с ихним клубом отношения разорвал.
Локально, короче говоря, проблема праздника решена. Глобально С. — при своих проблемах, и, следовательно, воронка отнюдь не кончилась — хотя С. перестал ее ощущать, если так можно выразиться, физически. Идет заметное отстранение воронки от человека, воронка уже не пробивает новые дыры в защите, а лишь пытается сохранить статус.

***

10.03.89. Пятница.
Воронка движется к финалу, вращение замедляется, С. уж вовсю занимается делами (основательно запущенными), однако о свободе говорить не приходится: по-прежнему довлеет долг австралийцу и надо прибавить в «УГ».
Кончились хорошие сны — снились городок, друзья, однажды даже девочка — первая любовь. Нынче же шла какая-то муть. В прессе ничего интересного, личных писем не было, приятных сюрпризов и счастливых билетов в транспорте — тоже...

***

Какая там к черту Адель! Какие там теплые отношения! Чувствуя, что скоро издохнет, Аделаида проявляет себя по-старушечьи зло. Заболела вдруг вся семья, испортилось настроение после разговора с редакцией (тут, возможно, заложена мина замедленного действия), получка пришла отчего-то мизерная — но, слава богу, с австралийцем расплатиться хватит, хотя остался без денег на жизнь.
Игры в сторону, пора сопротивляться! Налечь на работу прежде всего.
Но нездоровье мешает, в голове пустота, в костях ломота...
Тем не менее стучать на машинке до опупения!
...Ночью звонил племянник. Так просто.

***

11 – 16.03.89.
Тот, кто наверху, явно вернулся к своим обязанностям. С. расплатился с австралийцем, передал в редакцию два материала, отработал предвыборные журналистские долги, сделал фэн-дела... В газете вышла наконец его владивостокская статья и колонка собкора, и сегодня пришел гонорар из «ТОЗа» (его так не хватало еще пару дней назад).
С. хоть немного свободней вздохнул.
Воронка еще крутит какой-то мусор, на голову С. валятся какие-то неприятные мелочи... Во всяком случае, расслабляться нельзя.

***

16 – 23.03.89.
Из воронки С. явно вышел, но за время пребывания в ней кое-что утеряно. Рабочий темп.
Нынче утром пришла телеграмма: «Срочно позвоните в редакцию» (как будто сами не могли позвонить!). Настроение, конечно, испортилось, ибо ничего хорошего от редакции я не жду. Ну, тут два варианта — либо очень нехорошее, либо какое-то задание. Все равно — до вечера заноза в сознании сидит.
Все к тому, что надо, наверное, рисовать очередные весы Робинзона, где «за» — возможность не ходить ежедневно на службу. Ну, еще престиж. А против поболе: не хочу ездить в командировки, не хочу писать о школе, не хочу иметь в сознании постоянную несвободу-зависимость от редакции, в 18.00 это не кончается, увы.
Ну, посмотрим...

10.04. – 3.05.89.

Записки Робинзона

Поскольку остаточные явления воронки (которая давно сдохла) все еще существуют (например, ровно месяц не работает телефон «из-за повреждения кабеля»), поскольку душа у С. все еще неспокойна и нет нужной определенности в жизни, то эти заметки — не самостоятельный опус, а как бы довесок к предыдущему — до Москвы, когда все станет ясно и С. определится наконец с самим собой и окружающим миром.
Два майских дня — на даче. И вот сегодня, третьего, позвонил от кандидата в Москву и узнал, что совещание десятого. Вот тебе, С., и Юрьев день. Нy, до десятого неделя, которую надо прикрыть плотно: разжиться деньгами, купить билет и пр. Собраться не наспех...
Дело тут вот в чем: на совещании, видимо, прояснится дальнейшая моя деятельность, а также — в случае положительного решения — вся атрибутика, отпуск и тэ дэ.; в случае же отрицалки, пройдя через вполне естественные негативные эмоции, я обрету шанс изменить свою жизнь и освобожусь от многолетнего тормоза в сознании.
Так или иначе, все будет ясно, надеюсь. Ну, и с друзьями повидаюсь.

10 – 14.05.89. Хабаровск-Москва-Хабаровск.

Отчет о командировке

Вылет-прилет, Маша встретила, гостиница «Спорт» где-то на куличках, совещание: Шадриков, зав. сектором печати ЦК, тронная речь главного редактора (забудьте о старой газете, которая зациклилась на новаторах), беготня за командировочными и обратным билетом — и все это в два дня.
С Машей — на Арбат, артист читал стихи поэта, Измайловский парк — купили Галке шкодные фигурки, вино с мороженым в закрывавшемся на перерыв гостиничном ресторане, марафон за чемоданом и с чемоданом, результатом которого было опоздание в аэровокзал, за четвертную в такси домчались до Домодедова, вылет-прилет.
В самолете вспоминал Машу, теплую солнечную Москву и яркие цветы в Кремлевском сквере или как его там. Красиво, в общем — золотые купола, сирень, яблони.
Усталый и без душевного подъема вернулся С. из столицы нашей Родины с этого так называемого совещания.
И окунулся в родные будни.

18.05.89.

Фонтан

Отнесем на счет воронки опоздание, стоившее четвертака, и пролившийся в сумке шампунь, загадивший все деловые бумаги С. Хабаровские же будни смело можно отнести к явлению Фонтана.
Заработал на три дня телефон, сегодня же снова выключился и к вечеру вновь заработал, чтобы озадачить С. московским звонком.
Да, пока С. не было, вышел из строя телевизор, С. вызвал мастера из «Востока», но проспал его приход, так что приезд нашего лидера в Китай не зрил.
Ну, конечно, вырубалось в течение дня электричество, а С., вернувшись со встречи с идеологическими секретарями, хотел себе сварить кофею... И, конечно, второй день нет горячей воды.
Но почему же С. не считает ЭТО воронкой? Да потому, что телефон не работает во всем микрорайоне, вода отключена во всем городе, о чем объявила газета «ТОЗ», и т. д., и т. п.
К воронке же можно отнести начальницу из «УГ» Маргариту, озадачившую С. поездкой во Владивосток.
Сплошные отрицательные эмоции...
Как бы мне хотелось ни о чем этом вообще не думать.

19.05.
Остаточное явление Москвы или биовозвращение к себе, но — ложусь за полночь, а утром встаю с отвращением.
Попытался вспомнить — когда же я испытывал радость раннего утра? Утренняя свежесть Кореи — да, а еще? Чукчагир — но это шестнадцать лет назад.
А в городе? Помнится же ощущение счастья от солнечного летнего утра, когда свистят птицы, приятная прохлада, душа открыта миру, кажется, что все еще впереди — ощущение счастья. Или темное зимнее утро, снег под луной, чашка кофе и круг света от настольной лампы, дня еще нет, но ты готов спокойно встретить его...
Увы мне — где все это? Каждый наступающий день — не чистый лист, который можешь заполнить своими строками, а график необходимых (кому?) дел, и от одной мысли о них хочется накрыться с головой одеялом.
...Утро тянется, жду звонка от Гаер — народного депутата, и еще уйма «дел» и завтра, и послезавтра... Думаешь: стисну зубы, сделаю, освобожусь, вздохну свободно... Но прибавятся, наложатся новые.
Как сказал поэт: «Порою больно мне, и грустно это все, и силы нет сопротивляться вздору, и втягивает жизнь под колесо, как шарф втянул когда-то Айседору».

Продули

Итак, закончился выборный марафон, депутатом стал Литвинов. Думается, не все тут чисто (инф. к размышлению: Литвинов хотел снимать свою кандидатуру, но его вызвали в горком и сказали — не бойся, победа будет за тобой. Откуда такая уверенность, если наш кандидат дважды опережал его?). Можно сказать и так — это не поражение Бори, это победа системы.
Как бы там ни было, пора «прибавить» — сажусь за выступление Гаер, которое надо сегодня передать в «УГ».

8.06. – 27.07.

Удар в живот

Москва, выборы, «УГ», бревна на даче, Владивосток, съезд по ТВ, много курева, поезд пришел в Хабаровск ночью, толпа на такси, я потащился пешком... А уже во Владике, в поезде было неуютно, тошнота... И вот восьмого ночью удар в живот ИЗНУТРИ, словно дробью рассыпалась боль, но еще перетерпел, залег, скрючившись, с грелкой, новый удар, и я попросил Машу вызвать скорую.
В больнице терпел уже из последних сил — пока сдавал мочу, делали рентген. Меня куда-то повезли на каталке и... очнулся я уже в послеоперационной. Было язвенное прободение.
Лежал с капельницей, без питья и еды, ночью не спалось, думал — остался жив, надо жить по-новому. Очищение какое-то.
А потом — неделя в палате, перевод в краевую на долечивание, приезды друзей, самоотверженная Маша, газеты по утрам, одинокие прогулки по лесу, погода стояла отменная, положили в соседнюю палату кандидата Бориса...
И я — прежний, со всеми прошлыми проблемами.

Жизнь в воронке
Продолжение

...Учитывая разбалансированное внутреннее состояние С. и очень дальнюю перспективу какого-то просвета...
Вчерашний вечер, звонок из редакции. Валя Н. вылетает, надо же, в Хабаровск в командировку. С удивлением узнала, что С. почти два месяца на больничном. И, конечно, у С. сразу же испортилось настроение, ибо он собирался все-таки еще поотдыхать, и позаниматься своими делами, и в то же время уже наметил план некоторой работы... И не делиться же с Валей! Но, что хуже, С. усмотрел в прилете коллеги вероятность (а находясь в воронке, следует учитывать все вероятности!) некоего подкопа со стороны редакции, отношения с которой у С. достаточно неустойчивые... Ну, что — нет иного города поближе, чем Хабаровск, чтобы взять интервью у секретаря крайкома? И вообще, аппаратчики редко ездят туда, где сидит собкор — если это не юг или Прибалтика. Впрочем, посмотрим. Нам важно зафиксировать факт.

31.07.89. Понедельник.

Продолжим наши игры

Валя Н., собиравшаяся прилететь в воскресенье, не прилетела, С. зря промаялся в порту. Возможно, Валя Н. перепутала день вылета (через полчаса позвоню в редакцию и уточню).
Несмотря на все эти завихрения, в душе С. установилось спокойствие — да и погода наладилась, палит солнце, это вам не тусклые дожди, лившие всю неделю...

1. – 15.08.89.

Краткий обзор

Отработал неделю с Валентиной, впечатление о ней негативное, явно она не из моего «карраса». Двенадцатого проводил Машу и Галку во Владивосток, сегодня — сестру и Миньку в Свердловск, и вот в два часа ночи, добравшись автобусом и такси до дому, со вкусом попил чаю и сел за машинку, по которой так стосковался. Значит, так:

Круг

Можно было бы «кружок», но назовем все-таки «круг» — посерьезнее.
После нервной Москвы была командировка во Владивосток. В аэропорту встретил я Игоря С. в какой-то необычной кремовой крылатке — летел он сдавать госы.
— Вот, купил у кооператоров стресс-монитор за шесть рублей, хотите проверить свое состояние? — спросил Игорь.
Я взял пластину, зажал между пальцами и получил «состояние расслабленное», у Игоря же вышло «напряженное». Я еще подумал: жаль, времени нет, посадка уже, а то бы я тоже купил такой монитор.
(Частная деталь: в ночь с тринадцатого на четырнадцатое в лоджии рухнула полка с цветами, разбился один горшок, цветы целы — к чему бы и с чего бы?).
И вот — последний день гостевания сестры, съездили на дачу, проводил я их в аэропорт и там купил стресс-монитор! А ведь я за это время трижды был в порту, и мониторов в киоске не было!
«Состояние расслабленное».
Уехал с вокзала на экспрессе, сэкономив десятку, которая ушла бы на частника. А на вокзале удачно сел — подсел — в такси. И что нарисовалось:
Аэропорт-монитор — вокзал — пехом домой — дача — ЯЗВЕННЫЙ УДАР — дача — аэропорт-монитор — вокзал — на такси домой.
Поскольку воронка — это водоворот, круговорот, круговерть, то структура ее — круги. Один из них нам сейчас удалось выделить в чистом виде. Когда все это кончится — а пока далеко до конца — можно будет попробовать найти и другие круги и кружочки.
Что же касается рухнувшей полки (вспомним, рушилась и другая полка — на кухне — тоже ни с того, ни с сего, на моих глазах, а я, в виде исключения, сидел не под ней, а на Галкином месте), то наиболее близкая связь — вечером позвонил в «УГ» и узнал, что главный не разрешил отпуск, т. к. мой испытательный срок был до 1 августа, а я эти два месяца — на больничном, и продлили мне этот срок до октября. От разговора с Маргаритой у меня дико разболелась голова, настроение упало... Жалко, не было стресс-индикатора. Но потом успокоился: до октября еще полтора месяца, проживу их нормально, сделаю материи, хотя неохота работать, а там — либо уволят, либо сам уйду — до конца года. И уж переживать сейчас — глупо! В конце концов, мой уход из «УГ» — дело времени, весы Робинзона давно уже показывают на уход, плюсов там почти не осталось. На этом пока закончу.

25.08. Пятница.

Записки шизокролика, или Приятный денек

С утра все складывалось удачно: купил дыни, сдал бутылки (замаячила цифра «3» — три дыни, три бутылки коньячные не приняли, встретил трех знакомых людей — Сережу Кремлева, с удовольствием на улице пообщался, и М-вых). До обеда разные магазинные дела — завтра Маша с Галкой приезжают. Плафончик на балкон приятный купил. К телефону не подходил — а звонили много, но вчерашний опыт учел, как ни возьмешь — озадачат. В почте пришли «Огонек» и «Новый мир» — хорошим чтением обеспечен. Вечером «Осень» посмотрю. Ну, а уж коль последний мой одинокий денек выдался такой хороший, то и судьба мне подарочек подбросила — Король позвонил. Прямо сплошные положительные эмоции и душевное равновесие... И хочется улучшать жизнь, а не крутиться в воронке.

***

...А день продолжался, и я никому не позволил испортить его, не принял навязываемых мне игр (как давно я не делал этого!), я постарался прожить этот день так, как мне хотелось, и это почти удалось, а вечером я погулял с Симкой, постирал свою любимую на сегодня голубую рубаху, принял душ, позвонил другу и сел смотреть «Осень», и фильм ничуть не стал хуже, был именно таким, какой мне был нужен сегодня, а день этот редкий все не кончался, потому что уже в первом часу ночи был еще один фильм — о бардах, и, наконец, как странный заключительный штрих — звонок в час ночи известного фантаста, разыскивающего какую-то Лену...

Конец сюжета.
Так вот куда завела меня игра с воронкой!

* КТК — расшифровывается как «Клуб Килгора Траута» — героя многих романов Воннегута, так что, по-хорошему, аббревиатура должна была выглядеть так: «ККТ», но два «ка-ка» рядом звучат нехорошо, а члены клуба — Юра Шмаков и его друг Гриша Бланков все же были филологами и обладали некоторым музыкальным и литературным слухом, поэтому поменяли местами имя и фамилию героя. В конце концов, имели право — это был их личный клуб, всего из двух человек. Ни жены, ни другие друзья на его заседания не допускались. — ред. «ДВ»

* Шишок — скорее, имеет смешанное, обобщенное значение, т. к. этим словом называли и черта, и домового, и лешего в разных областях России. — ред.

Александр ЩЕРБАКОВ

Рассказы о наших помощниках

Тяп, да не ляп

«А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!» Так и хочется очерк о тяпке начать с этой фразы из гоголевского «Ревизора», ушедшей не только «в род и в потомство», но и, по сути, в народные пословицы. Вспомним, что почтенного судью со столь колоритной фамилией звали Аммос Федорович, что это был, по замечанию автора комедии, «человек, прочитавший пять или шесть книг и потому несколько вольнодумен», и что он «брал взятки борзыми щенками». Ну, а судейские дела свои вел спустя рукава, по принципу «тяп да ляп», отсюда, очевидно, и «говорящая» фамилия.
Хотя, конечно же, далеко не все Тяпкины, коих немало и ныне водится в России, обязательно Ляпкины. В нашем селе, например, живет и здравствует, дай Господь ему долгие лета, вполне положительный человек Николай Тяпкин, который не то что взяток не берет, но и сам готов отдать последнюю рубаху по своей доброте. Бессребреник и работяга. Годами — почти мой ровесник. Но в школе учился тремя классами пониже, приотстав вследствие одного печального случая, прямо-таки трагического.
Коля жил напротив сельской кузницы и частенько заглядывал туда то один, то с бабушкой Евгеньей, которая была сторожихой и уборщицей в этом «горячем цехе» колхоза, в те времена довольно солидном — на четыре горна. Кузнецы относились к мальчишке по-свойски, привечали его, давали ему подержать тиски с поковкой, покачать мехи, раздувавшие пламя в горне. И вот однажды забежал Коля в кузницу и встал перед наковальней, на которой кузнец с молотобойцем в аккурат тяпку ковали, вырубали ее из раскаленного диска от лущильника. Кузнец наставлял зубило на древке, а молотобоец ударял по нему молотом и шутливо приговаривал: «Куйся — не дуйся, тезка Колькина!» Тук-тук-дзинь! — слетали отрубаемые клинышки. И вдруг один заусенец отскочи да прямо в глаз Коле Тяпкину! Истошный рев, истерика… Перепуганные кузнецы в охапку мальца — и бегом к сельскому фельдшеру, оттуда — в райбольницу. Но все напрасно — вытек глаз у бедняги. Так и ходил с провалом вместо глазного яблока, пока стеклянное не вставили.
Но, потеряв глаз, Коля не впал в тоску-кручину. Вырос ладным парнем. Купил гармонь. Стал первым гармонистом на селе. И еще изрядным частушечником. Сам сочинял частушки, сам пел под гармонь, на районных смотрах самодеятельности не раз призы брал. И такая слава прокатилась о нем по деревне, по району, какой, к примеру, мне со всеми моими книжками век не видать. Стал Коля Тяпкин кем-то вроде местного Васи Теркина. Кстати, фамилии эти кажутся созвучными не только по форме, но и по содержанию. Корневой глагол «тяпать» не менее заслуженный и боевито-энергичный, чем «тереть». Если, конечно, иметь в виду его главное значение — рубить, сечь, крошить, а не «теневое» — хватать, отымать, красть, чего мы здесь касаться не будем.
Нас интересует то, от которого родилось и унаследовало смысл «орудие для обработки почвы». Пусть даже и «примитивное», как добавляется в его толкованиях некоторыми современными словарями. Хотя, признаться, мне обидно за вполне уважаемый инструмент, который сопровождает человека многие века и поныне, при всех достижениях науки и техники, остается незаменимым. Тем более что не такая уж она примитивная, эта самая тяпка. Внешне — вроде бы да, ничего особенного: острая железная лопатка, насаженная перпендикулярно на палку, — вот и вся недолга. Однако те, кто имеет солидный опыт обращения с тяпками, наверняка скажут, что при всей видимой простоте они имеют немало секретов.
Начать с того, что тяпка тяпке рознь. У одной упомянутая железная лопатка скорее похожа на нож или обрубок ножа. И пластинка эта с острым ребром прикрепляется посредством изогнутых рожек к трубке, в которую вставляется деревянная рукоятка. Достоинство такой тяпки в том, что она легкая и обычно, благодаря тонкости ножа, особо острая. Ею можно отлично тяпать, полоть траву, скажем, на дорожках между грядками, вокруг плодовых деревьев, кустарников или в междурядьях картошки, слегка взрыхляя землю. Однако для огребания, окучивания той же картошки она уже не очень сгодится, тем более если земелька в вашем огороде не пухом смотрится, а этакой остывшей магмой. Кстати, тонкие «травопольные» тяпки-самоделки у нас в селе нередко ковали из старых литовок, вырубая из полотна здоровые сегменты поближе к пятке, где оно пошире и попрочнее. Но бывал и другой исходный материал, скажем, пила-ножовка или клинок широкого ножа-косаря. А однажды тяпка была скована, говорят, даже из настоящего боевого оружия, хотя и холодного. Сам я не видел той тяпки, но к появлению неожиданной «заготовки» для нее был невольно причастен. Тут, друзья мои, целая история, которую стоит рассказать, ибо она имеет прямое отношение к подлинной истории нашего села да и всей страны.
Когда-то давно, будучи огольцами-школярами, играли мы в соседнем Юшковом дворе в прятки. Суть этой игры, называемой у нас «в тыр-тыр-палочку» или «в палку-закидалку», незатейлива и многим известна. Закидывается небольшой стежок куда подальше, обычно за ограду, и пока голельщик бегает за ним, остальные участники игры прячутся кто где, желательно — понадежней. Прибегает голельщик, кладет палку на доску или там чурку на видном месте, громко объявляет: «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать!» — и начинает поиски схоронившихся приятелей. Если, найдя кого-то, успеет первым прибежать к палке и «застукать», приговаривая «тыр-тыр-тыр!», то «найденыш» становится кандидатом в следующие голельщики. Хотя у него еще есть надежда на выручку: если кто-то, найденный последним, проворно выскочит, обгонит голельщика и «застукается» прежде него, то тому бедолаге придется голить снова…
Двор нашего общего приятеля Витьки Юшкова, в котором мы играли, был очень удобен для пряток. В нем, по-кержацки обширном, были навесы и пригоны, баня с предбанником, завозня с высокой подклетью и еще крытый сарай с сеновалом, а в том сарае — пустой фургон, плетеный короб и длинная, чуть не во всю стену, старинная колода в два обхвата, выдолбленная из цельного листвяка. Словом, укрыться было где. И мы попрятались так, что даже битому голельщику Пашке Звягину, который был постарше многих из нас, жил неподалеку от Юшковых и знал все закоулки их двора, пришлось туго. Из всех игроков он нашел и застукал только одного, остальные сумели, выскакивая сами, опередить его на дистанции к палке-закидалке. Но самым позорным для него стало то, что он долго-предолго не мог найти последнего из спрятавшихся — и кого! — Янку Шаброва, Шабренка — по кличке, младшего по возрасту и наименьшего по росту среди нас, к тому же хромого и тощего, словно заяц.
Но, как вскоре выяснилось, все эти недостатки Янка сумел обратить в преимущества. Когда у Пашки уже лопалось терпение и он, чертыхаясь, было полез на сеновал, куда вообще едва ли мог взобраться Шабренок, тот вдруг сам обнаружил себя, завопив на весь сарай:
— Ребя, тяни меня! Чудо нашел!
Неожиданный вопль этот раздался из столь же неожиданного места, а именно — из-под той самой колодины в два обхвата, прислоненной к стене. Все мы тотчас бросились к ней. И первым чудом явилась нам Янкина грязная пятка, торчавшая в узкой щели между стеной и колодой, куда босоногий Шабренок умудрился залезть.
— Тяните, тяните! — торопил он, в нетерпении подергивая ногой.
Пашка, отодвинув нас, встал на колени, ухватил Янку сперва за «ахиллесову пяту», потом за лодыжку и потащил к себе. Вскоре Янка, весь в пыли, в облепленных куриным пометом и пухом штанах, с задранной рубахой, голопузый, появился на свет. А за ним — зажатый в вытянутых руках некий предмет, искоричнева-серый, длинный и кривоватый, похожий на корень.
— Сабля! Настоящая! — выдохнул Янка и захлопал круглыми на выкате, истинно заячьими глазами.
Пашка тотчас выхватил у него эту саблю, выбежал из сарая на свет и, забыв про тыр-тыр-палочку, стал жадно разглядывать находку, поворачивая ее так и сяк. Потом потянул за рукоять — из ножен действительно показался, матово поблескивая на солнце, длинный клинок с желобком посередине и лезвием по выпуклому брюху.
Мы окружили Пашку, горя желанием тоже потрогать настоящую саблю, но Пашка не спешил пускать ее по рукам. Ко всем, кто был особо настойчив, он поворачивался спиной. Исключение сделал лишь для хозяина двора, и Витя Юшков, повертев оружие в руках, сказал:
— Это, однако, шашка. У сабли изгиб покруче будет, а шашка слегка лишь изогнута. Видите? Эфес, ножны... Такие раньше офицеры носили сбоку. Мне дед рассказывал. Он ведь был красным партизаном, в отряде Щетинкина. И вот когда они, красные, гнали белых колчаковцев из волости, из Каратуза Казачьего, через наше село, то один офицер заскочил к нам во двор, а потом вылетел через огород вот сюда, в Юшков переулок, там его и поймали. Так это, поди, он успел шашку-то под колоду спрятать. Чтоб не мешала драпать. А, может, надеялся вернуться….
Мы выслушали Витьку с разинутыми ртами. А Пашка заявил:
— Это похоже на правду, и оружие надо сдать в сельсовет.
Он решительно забрал шашку, вставил в ножны и, держа перед собой, пошагал, потом побежал вдоль улицы. Мы гуртом — за ним.
Председатель сельсовета Ян Петрис, активист из прибалтов-переселенцев, по заглазному прозвищу Латышский Стрелок, встретил нас странновато. В ответ на наши сбивчивые рассказы он даже не вышел из-за стола, за которым что-то спешно писал, то и дело тыкая ручкой в непроливашку, а только хлопнул рукой по столешнице и прострочил своей обычной скороговоркой:
— Да-да, вполне возможно. Холодное оружие врага. Клади сюда. Покажем, кому следует. Может, сдадим в музей.
И всю тираду выдал с таким видом, будто ему каждый день ребятишки приносили по белогвардейской шашке. Явно смутившись, Пашка все же покорно положил оружие на край стола. Латышский Стрелок кивнул и лишь теперь на секунду поднялся, давая знать, что прием окончен.
Пашка как-то боком отступил к двери, мы дали ему дорогу и не солоно хлебавши пошли за ним восвояси. Сперва шагали молча. Потом раздались было недовольные голоса, выговаривая Пашке, что зря он «перебдел» и не дал подержать редкую находку, но Пашка не ответил, и голоса смолкли.
Про ту шашку мы скоро позабыли. Никаких вестей из сельсовета не поступало, а прямо спросить о ней у председателя никто из нас не решился. И мне ее дальнейшая судьба неизвестна. Правда, годы спустя один из друзей детства, с которым мы при случайной встрече ударились в воспоминания, насчет той найденной шашки иронично заметил:
— Говорят, Петрис из нее тяпку сковал. Допетрил. Рубит осот, как врага.
Но мне что-то не верится в столь циничное обращение с «артефактом».
Может, это просто байка, пущенная недоброжелателями. Однако, если все — правда, то тяпка, должно быть, действительно вышла на славу и рубила сорняки не хуже буйных голов. Невольно вспомнишь про знаменитую скульптуру Вучетича «Перекуем мечи на орала». Тот символический образ наш Латышский Стрелок воплотил в жизнь буквально…
Но мы однако слишком увлеклись службой да историями тяпок легких, «травопольных». Все же более востребованы и уважаемы у огородников тяпки тяжелые, с широкими железками, служащие для рыхления почвы и прополки, а главное — окучивания картофельных гнезд, набирающих силу капустных кочанов и прочего. Подобные у нас ковали обычно из старых двуручных пил, поперечных и продольных, но они все же оказывались легковатыми. И потому иные мастера пытались делать тяпки из бросовых сточенных сошников или даже топоров, оттягивая раскаленные их полотна на наковальне, но такие наоборот выходили излишне тяжеловесными. Самые ловкие тяпки, по общему мнению, получались из дисков от сеялки, а еще лучше — от лущильника, которые были прямо-таки идеальным исходным материалом — и по толщине, и по качеству металла. Да и по форме: руби диск на сегменты, приклепывай либо приваривай к ним трубки для древка — и все дела. Лезвие уже почти готово, заточено, и полотно — округло-выпуклое, будто специально для удобства в работе.
Была и на нашем подворье такая тяпка. Поныне частенько вспоминаю ее добрым словом. Ибо ни одна из пяти моих тяпок теперешних, фабричных, которые держу на даче, не идет ни в какое сравнение с нею. Ну, еще узкие, «пропольные», туда-сюда, а что до широких, рыхлильно-окучивательных, то они вообще никуда не годятся — захватом малы и слишком легки, чтобы пробивать наши подзолы, и тупятся быстро — не успеваешь затачивать. Все собираюсь съездить к нашим сельским кузнецам да заказать тяпку из диска лущильника, которая не тяпка, а чистый комбайн-автомат. Сама по земле ходит, и сорняки режет, и картошку огребает так, что ботва стоит по стойке смирно. Про такую хочется сказать не «тяп да ляп», а иным присловьем — «тяп-тяп и — сентяб». То бишь, раз-два и готово: рой созревшие клубни.
Между прочим, в наших краях нередко тяпкой зовут и сечку — тот небольшенький закругленный заступ на черенке, которым секут, крошат, рубят капусту. Обычно — в большом деревянном корыте. Сечки часто делают с выдумкой — с резным и округлым железком, которое по бокам завершают этакие завитушки под бараний рог, не имеющие никакого практического значения, а только служащие украшением инструмента. Может, кузнецы стараются ради женщин, ведь, как правило, именно они орудуют сечками, занимаются рубкой и засолкой капусты. А это в сельских дворах — целый ритуал и даже особый осенний праздник, венчающий все огородные дела, ибо капусту убирают последней, в канун или после Покрова, порою уже по снегу.
Рубить капусту хозяйки — соседки или подружки — иногда собираются вместе и артелью переходят из дома в дом. Работают сразу в несколько сечек, дружно, весело, с шутками, подначками, а то и с песнями. Во всяком разе, так бывало в пору моего деревенского детства. Да и не только моего. Вон и писатель наш Виктор Астафьев поведал об этом в своих «Синих сумерках», давших заглавие одной из книг рассказов и затесей. Кстати, слово «затеси», по его объяснениям, он взял у сибирских лесников, охотников, которые так называют метки, затесы на деревьях, которые делают, идя по тайге, чтобы на обратном пути не заблудиться. Может, и действительно так — в его Овсянке или в Енисейских краях, куда он частенько выезжал на охоту, на рыбалку. В наших же минусинско-каратузских местах подобные метки чаще называют «тяпками». Тяпнул походя топором по дереву на уровне головы — вот и тяпка. Даже и мне отец, когда мы углублялись в лес, допустим, в поисках подходящих деревьев на дрова или там для изготовления будущих оглоблей, вил, санных полозьев и прочего, нет-нет да командовал: «Сделай-ка тяпку на той березе!» Ну, это к слову… А рассказ «Синие сумерки» очень даже хороший. В нем вроде бы ничего особенного не происходит, просто деревенские бабы рубят сечками-тяпками капусту в общем корыте (все, как бывало и в моем Таскине), ведут разговоры о том, о сем и поют тягучие песни. Но столько там светлых чувств, ярких бытовых картин, поэзии сельского труда и жития, что трогает до слез…
Вот тебе и «тяп да ляп». Нет, не зря в народе живет и такое присловье, рожденное, правда, скорее не в наших сибирских местах, а где-нибудь в поморских: «Тяп да ляп — и вышел корабль…»
Ну, а вообще-то тяпка-сечка капустная уже, как говорится, другая статья, по меньшей мере — побочная. Главное же значение слова «тяпка» у нас — то самое орудие огородное, земледельческое. Притом именно тяпка, тогда как в других местах этот инструмент чаще зовется мотыгой. Даже и в словарях любого толка эти слова обычно стоят рядом, буквально через запятую, как синонимы. И нам с вами было бы грешно обойти мотыгу, даром что она происходит от совсем другого глагола — «мотать», в смысле — махать, качать, поводить туда-сюда. А грешно обойти потому, что, во-первых, «мотыга» поныне употребительное название этого инструмента во многие краях России, прежде всего — западных и южных. Во-вторых, оно более почтенного возраста, старинное, даже древнее. Может, потому и значение его пошире и побогаче тяпкиного. Откуда у меня такое заключение? А обратите внимание, что под мотыгой и сегодня понимают не только обычную огородную тяпку, но и кирку, у которой один конец клювом, другой плоский, навроде долота или зубила, поставленный поперек древка. Такая употребляется для копки, долбления твердой каменистой либо суглинистой почвы. Так вот подобная кирка-мотыга, как утверждают археологи, была древнейшим орудием для обработки почвы под посев, самым надежным, хотя и примитивным. Первые мотыги были деревянные или каменные, потом их сменили бронзовые и железные. В исторической науке есть даже такой термин — «мотыжное земледелие», означающий этап, целую эпоху в развитии человечества.
Вон куда мы вышли через тяпкину сестру — мотыгу!
А если подробней рассмотреть такую ипостась ее, как кирка, то можно уйти еще дальше. Тем более что у кирки тоже множество разновидностей и, соответственно, применений в хозяйственной деятельности всех времен и народов. Но мы далеко заходить не будем, а напомним только, что у кирки, как рода мотыги, могут быть, кроме упомянутого выше, разные иные сочетания рабочих частей — и клюва с заступом, и клюва с теслом, и прямых заступов в оба конца. Последним типом, к примеру, орудуют печники и каменщики, «кроя» кирпичи и каменные плиты. В наших местах, пожалуй, наиболее распространен такой вид кирки, как кайло, или кайла, у которой обычно клюв в одну сторону. В сущности, это остроконечный стальной клин, насаженный на деревянную ручку, который употребляют для откалывания льда или ломких пород, то есть как горный инструмент, хотя им нередко и долбят — кайлят! — твердую почву. А, кстати, в южных областях страны можно услышать аналогичный глагол от кирки — киркать. Положим, киркать виноградник. И для рабочих, киркающих эти самые виноградные посадки, имеется даже особое название — кирочники. Про нашенских «кайловщиков» я что-то не слыхал. Видно, в словотворчестве кайла не шибко отличилась. Да и народных пословиц, поговорок, связанных с нею, не назову навскидку. Как, впрочем, и с киркой и мотыгой. Разве что припомню две-три деревенские присказульки про «мотыгу» — неприкаянного человека, пьяницу и мота, да и то в пренебрежительно-уменьшительной форме. К примеру, «пьяница-мотыжка — первый моторыжка» (то есть мот) или: «пьяница-мотыжка, где твоя сберкнижка?». А то еще такая: «пьяница-мотыжка замерз, как кочерыжка…»
Но не хотелось бы мне заканчивать рассказ о тяпках-мотыгах-кирках и кайлах на столь грустной ноте. И я лучше приведу в заключение строки из одного стихотворения Владимира Солоухина, которые мне очень нравились в юности: «Загорелый, в клетчатой рубахе, / Я стою с киркой пред глыбой жизни!». Признаться, даже свою первую книжку стихотворений я было назвал «Пред глыбой жизни», но потом забраковал такое заглавие, сочтя его
излишне патетичным и претенциозным, да к тому же заимствованным, чужим. А у хорошего автора все должно быть только свое, незаемное. Как и у всякого мастера.

С ломом напролом

У слова «лом» значений много. Ломом называют и ломаные предметы, годные только на выброс или для переработки, как, например, отслужившие изделия из цветных и черных металлов; и боль, ломоту в костях, и похмелье алкогольное «после вчерашнего», и наркотическую ломку, ныне особенно «актуальную», будь она неладна. И еще много чего. Но над всеми ними, безусловно, царствует значение его величества лома как железного рычага, несгибаемого и «пробивного» стержня, уважаемого инструмента в любом хозяйстве, в строительстве и производстве, даже самом что ни на есть высокотехнологичном, самом инновационном, как ныне модно говорить.
Да, внешне он предельно незатейлив, прост, как палка. В одном из толковых словарей о нем так прямо и сказано, что он представляет собою не более чем «металлическую палку, заостренную с одного и раздвоенную с другого конца». Или сплющенную, добавим. Но эта «палка», выражаясь опять же по-ученому, весьма многофункциональна и, без преувеличения, незаменима во многих делах. Ею можно ломать, корежить, разбивать что-нибудь твердое и громоздкое, долбить мерзлую или каменистую почву, «подваживать», приподнимая какую-либо тяжесть… «Железная палка» нигде не подведет.
Между прочим, при этом сравнении лома с палкой мне вспомнилась невольно одна из первых встреч с ним.
Перед отцовским домом был небольшой мост, под которым веснами бурно пробегала коренная вода. Однажды, когда его после очередного половодья ремонтировали наши сельские мужики, я, младшеклассник, подошел поближе поглазеть на их работу. Седобородый дядя Макар, копавший канаву под бутовой камень, махнул мне приветливо и попросил, указав на стежок в два аршина, лежавший поодаль:
— Подай-ка, боец, вон ту черемошину.
Коричневатая палка и вправду походила на черемуховую. Обрадованный тем, что пригодился в важном деле, я подскочил к этой «черемошине», но… насилу лишь оторвал ее от земли и тут же опустил. Однако не сдался, а тотчас ухватил двумя руками за «хвост» и волоком потянул к канаве. Так оказалось легче. Дядя Макар, видимо, желавший подшутить надо мной, не ожидал такой находчивости, он покачал головой и сказал поощрительно:
— Молодец! Усердные в работе да стоят впереди королей!
Тогда я не понял глубины этих слов, но запомнил их, и через много лет узнал из книжек, будто нечто подобное сказал знаменитый американский изобретатель и автомобильный магнат Генри Форд, обращаясь к сыну: «Видишь человека, усердного в работе? Он будет стоять впереди королей!» А дядя Макар был деревенским философом, книгочеем и, возможно, тоже где-то вычитал эту фразу. Жаль, что ее редко напоминают нынешним отрокам, более склонным думать, что впереди королей стоят «усердные» в делячестве да ловкачестве, а не в честном труде.
Ну, это к слову. После того случая не путал я более лом с черемошиной. Мне частенько приходилось иметь дело с ним и в отцовском дворе, и на колхозных работах, да и ныне, пусть малые, некорыстные, но держу ломики в своем дачном хозяйстве и в гараже. Как же без них? Это, говорят, против лома нет приема, а с ломом-то «приемов» не перечесть.
Кстати, доныне популярный афоризм «против лома нет приема» любил повторять покойный генерал Александр Лебедь, когда ходил в губернаторах нашего края. Произносил по-особому смачно и всегда, казалось, к месту. Наверное, еще потому, что и времена те — на стыке столетий — были ломовые, да и сам генерал — «ломовым» во многих смыслах…
Вот мы исподволь и подошли к производным от лома словам, каковых немало. Предмет нашего разговора, понятно, пошел от глагола «ломать», весьма экспрессивного, энергичного, означающего — бить, гнуть, рушить, калечить. Или от близкого «ломить» — напирать, наступать, идти напролом, что тоже не лишено экспрессии. Достаточно вспомнить строки из «Полтавы» пушкинской: «Ура! Мы ломим, гнутся шведы» или из лермонтовского «Бородина» — «Уж мы пойдем ломить стеною, / Уж постоим мы головою / За родину свою!» А поскольку яблоки от яблони недалеко падают, то и лом, и его «детки» отнюдь не маменькины сынки. Взять хотя бы то же словцо «ломовой». Таковым называют коня, что «ходит в лому», то есть возит тяжести, и самого извозчика, который имеет дело с тем конем и грузом, и дорогу, если она дурная, назовут ломовой, и главный проход в броде — тоже. А военные держат осадную пушку для пролома стен, именуемую ломовой, при том, что и сам лом у них значится среди шанцевых инструментов.
Вот я привел старое выражение «ходить в лому» — и вспомнил еще одно не упомянутое значение слова «лом», в смысле — излом, резкая кривизна, ломаная линия. К примеру, о заячьих крюках, петлях и сметках охотники говорят: «заячьи ломы». Это отражено даже в таком присловье о кривых, беспорядочных деревушках: «Домы-то домы, ровно заячьи ломы».
Слов же, однокоренных лому, среди глаголов, прилагательных и существительных столько, что нам не перечислить. Попробуем назвать хотя бы несколько особо выразительных, на мой взгляд, в том числе — старинных, сохранившихся в пословицах, поговорках и даже в заговорах и наговорах.
Любопытно, что в пословицах и присловьях глаголы ломать, ломаться чаще встречаются не в прямом, а в переносных смыслах — выдавать себя за кого-то, кривляться или чваниться. И на одну пословицу типа «Режь да ешь, ломай, да и нам давай» приходится по три таких, например, как: «Не ломайся, овсянник, не быть калачом», «Не ломайся, горох, не лучше бобов» или «Полно ломаться, отдавай за рублик»…
Ломкой, помимо крушения чего-то или похмельных мук, о чем мы уже говорили, называют и всяческие перестройки. В том числе — общественные. Одна из таковых, в недавние времена пережитая нашим народом, отрыгается и поныне муторней всякого похмелья.
Ломового извозчика, также упомянутого выше, называют еще ломовиком, «ломаником» в ряде говоров — силача, «ломовиной» — здоровенного, но неуклюжего мужика или парня, «ломыгой» — идущего напролом, ну, а «ломашником» — наломанный хворост.
Весьма редкое и экзотичное слово «ломово» — не то существительное, не то краткое прилагательное или наречие — употреблено в одном целительном заговоре, пользуемом знахарками: «Отговариваю от раба Божия (имярек) щипоты и ломоты, потяготы и позевоты, уроки и призоры, стамово и ломово, нутренно и споево, закожно и жилянко…»
Ломок, кроме уменьшительного от «лом», может означать в народной речи и отломанный кусок, отломыш. Как в пословице: «Жить домком, не ломать хлеб ломком, а резать ломтем». Тут примечательно еще и сочетание «резать ломтем», хотя ведь и ломоть по происхождению — от лома, ломания, а не от резания. Но все же ломоть издавна воспринимается именно как сукрой, срезок хлеба, часто — во весь каравай. А поскольку хлеб — всему голова, то и с хлебным ломтем, естественно, связано наибольшее число пословиц. Притом — самых мудрых и поучительных. Заглянем хотя бы в тот же далевский словарь: «Хлеба ломоть, и руками подержаться, и в зубах помолоть», «Погнался за крохою, да без ломтя остался», «Отдашь ломтем, а собираешь крохами», «Временем и ломоть за целый хлеб», «Отрезанный ломоть к хлебу не пристанет», «В чужих руках ломоть велик», «Дадут ломоть, да заставят неделю молоть», «В своем ломте своя и воля», «Не много работников, да много ломотников»… Две последние пословицы звучат особенно современно, прямо всем нам с вами — не в бровь, а в глаз.
Лом «проглядывает» также в названиях многих трав, к примеру, в ломовке или ломоносе, известном еще как бородавник и нищая трава. Но мне особенно нравится «ломикамень» — так иногда называют разрыв-траву, охотно употребляемую знахарями и колдунами в снадобьях, а также поэтами в своих виршах, даже теми, кто эту самую разрыв-траву в глаза не видал.
Ну, и говоря о ломе, нельзя не упомянуть о его родной сестре — пешне, которая является не чем иным, как тем же ломиком железным, только укороченным и с трубкою на тыльном конце, в которую вставляется деревянная рукоять, а попросту ручка, гладкая палка. Пешнею также можно и камень ломать, и твердую землю долбить, но в наших сибирских местах ею чаще долбят и колют лед. У рыбаков даже есть (по крайней мере — было) особое название для тех из них, кому поручается выдалбливать пешнями проруби в реке, в озере для подледного лова рыбы сетями или неводами, — «пехари». Случалось когда-то и мне выступать в роли пехаря на Амыле, но, правда, не на самой реке — на тихой старице, да и проруби я долбил не для сетей, а для хитрого самодельного агрегата, которым каратузские рыбаки как бы соскребают мормышей с изнанки льда — отличную наживку для зимнего ужения. А кое-где еще живет в народе такое словцо, означающее отколотый пешнею кусок льда — «пешенец». Колоритное, верно? И весьма благозвучное и выразительное. Так и хочется удержать его в нашем языке…
У родителя моего в хозяйстве, кроме лома, была и пешня. Ею обкалывали зимою колодезный сруб, обраставший льдом. И продалбливали прорубь в Тимином пруду, куда мать и сестры носили в больших бельевых корзинах полоскать выстиранное белье.
У меня же ни на даче, ни в квартире, увы, пешни нет. Вроде бы без надобности она. Да и не укупишь ее в нынешних магазинах и на рынках-барахолках. Уходит, видно, пешня в прошлое, в историю. Но зато остается с нами ее стойкий братец лом, незаменимый помощник и при всех нынешних компьютеризациях и нанотехнологиях. А коли действует в жизни, здравствует и в языке. Вот даже сегодня, встретив меня на автобусной остановке, приятель спросил: «Чего стоишь, как лом проглотил?» Я умолчал, что подлый радикулит не дает согнуться, и, бодрясь, ответил шуткой, мол, это меня гордость распирает. От нашей достопочтенной действительности. Да и вообще с возрастом «спинку держать» надо, чтобы в старики досрочно не записали. Ломота ломотой, а ты ломом стой.

Где серп гулял

Многие читатели, конечно, догадались, что в заглавии с некоторой вольностью воспроизведены слова из хрестоматийного стихотворения Федора Тютчева «Есть в осени первоначальной…». Они открывают вторую строфу, которая полностью звучит так:

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все — простор везде, —
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Хотя, пожалуй, большей известностью пользуется не начальная, а две заключительные строки ее. Обычно их приводят на уроках литературы как яркий пример «говорящей» детали — паутины на борозде — и выразительного эпитета «праздной», свидетельствующих о цепкой наблюдательности и высоком художественном мастерстве автора. Возможно, приводят с легкой руки Льва Толстого. По свидетельству современников, встречавшихся с ним, Лев Николаевич часто хвалил эти тютчевские строки, особенно восхищаясь метким определением осенней борозды, которое «на многое намекает».
И ведь действительно, за этой паутинкой, сияющей на опустевшей, «праздной» пашне, встает целая картина сельской жизни. Осень. Последние ясные деньки. Отдыхающие поля. А вместе с ними отдыхающие от трудов праведных и жнецы-землепашцы, которые, убрав хлеб, снова подняли сохою землю к пласту пласт, подготовили для будущего урожая и оставили «пустовать» до весны. И воцарились тишина, покой и умиротворение там, где еще недавно «бодрый серп гулял…».
Потому, наверное, и особая слава у серпа среди прочих инструментов, что он венчает сельскохозяйственный год, сопровождает и даже сам ведет жатву, уборку главного для земледельцев урожая — хлебного. Иные же достоинства его не столь очевидны. Он весьма невелик, предельно прост по замыслу и устройству. И все толковые словари, старые и новые, словно сговорившись, определяют его тоже на удивление просто и однообразно. А именно — как ручное крестьянское орудие в виде «кривого» или «сильно изогнутого», «мелко зазубренного ножа» для срезывания с корня хлебных злаков.
Давно замечено, что лучше всего внешний облик серпа передает молодая либо ущербная луна, то есть находящаяся в начальной или же в последней фазе, если выражаться наукообразно. Потому, должно быть, словосочетания «серп луны», «лунный серп», а то и «серп на небе» мы воспринимаем уже не как метафору, а как привычное параллельное название этого небесного ножа, изогнутого серебристым серпом. Правда, без ручки, в отличие от земного, у которого она обязательно имеется, и называют ее, понятное дело, серповищем — по аналогии с топорищем, косовищем и прочими «ищеми».
Деревянная рукоятка серпа, как правило, бывает фигурной «под руку», выточенной с большой любовью и тщанием и даже — окрашенной. Видимо, в знак особого уважения к этому «хлебному» инструменту-помощнику. По крайней мере, таковыми были серповища в пору моего деревенского отрочества, когда их зачастую сами выстругивали, вытачивали наши мастера на все руки. А вот железко серпа, изогнутое полукругом и мелко зазубренное с внутренней стороны, бывало исключительно заводского изготовления. На подобное изделие не замахивались нашенские кузнецы. Возможно, насечка зубчиков была для них слишком тонкой и кропотливой работой, а может, не находилось такой твердой стали, которая приличествует жатвенному ножу.
Хотя — как сказать… Ведь, кроме серпа для жатвы злаковых, водился на иных подворьях и отдельный — для прополки крупных сорняков, который был более грубым и тупым и назывался «серпилень». Я лишь однажды видел такой у наших деревенских соседей-старообрядцев: толстоватый, со следами синей окалины, он показался мне самокованным. И, возможно, это его собрата имела в виду старинная поговорка, утверждавшая, что тупой серп режет руку пуще острого. Хотя в наши времена и траву, если возникала надобность, большинство селян срезало не какими-то там серпиленями, а обычными хлебожатными серпами с фабричным ножом и рукояткой.
Но все же, коль назвали мы первые из производных от серпа, логично будет сделать небольшое отступление и коснуться некоторых других родственных слов и предметов. Их немало. В одном словообразовательном ряду стоят, к примеру, серпик, серповище, серпник, серпянка, серповой, серповидный, серпообразный, серпастый, серпоклюв, серпорез… Все они в основном понятны без лишних толкований. Стоит разве только напомнить, что серпник, серпоклюв, серпорез — это названия трав, серпянка — хлопчатобумажная ткань, ряднина вроде грубой марли, а серпастый — вообще новое словцо, придуманное поэтом Владимиром Маяковским, большим любителем неологизмов, специально для броского определения советского паспорта, «серпастого» и «молоткастого».
Однако насчет словесных корней самого серпа, в отличие от пил, вил, лопат и прочих тяпок, сказать что-либо определенное затруднительно. Правда, такие созвучные ему слова, как «серпантин» (цветная бумажная лента, которую бросают в танцующих на увеселительных тусовках, или дорога, что вьется змейкой в горах), «серпентин» (минерал, напоминающий змеиную кожу) да и «серпентарий» (питомник для ядовитых змей, где их «доят» фармацевты), явно происходят от латинского слова serpent (змея), но неужели и наш серп… Очень уж не хочется, чтобы это крестьянское орудие труда, столь близкое и родное русскому сердцу, тоже происходило от какой-то латинской змеи. Или от змея. Даже с учетом того, что последний в евангельском поучении «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», служит символом разумности. Кто первым назвал серп таким именем за его характерный изгиб, скорее имел в виду просто ползучего гада. Обидно…
Но вот пока нет у меня на примете иного слова, более подходящего в прародители трудяги-жнеца. Не предлагать же, право, подмосковный град Серпухов либо траву серпий, идущую на желтые органические краски и так любимую всеми кошками, что в народе ее зовут кошкиным ладаном. И нам остается считать, не теряя достоинства уважаемого инструмента, что наш серп ни от чего, ни от кого не происходил, наш серп гулял сам по себе…
Должен признаться, что мне лично ни разу не доводилось жать серпом зрелые хлебные злаки, а приходилось лишь резать траву, притом зачастую самую банальную — сорную. Я и сегодня держу в дачном хозяйстве серпец, подоткнутый в кладовке за стропилину. Изредка беру его, чтобы пройтись по приствольным кругам яблонь, ранеток, ягодных кустов, где трава растет по-особому буйно. Случаются и порезы на руках, как бывало в крестьянском отрочестве. Но, слава Богу, неглубокие, так, рядовые царапины, которые быстренько подсыхают и затягиваются. Не в пример тем, далеким, следы от которых мы носили на ладонях и предплечьях по всему лету. А сосед мой Пашка Звягин однажды нанес серпом себе такую рану, что наверняка и поныне ходит с корявым рубцом.
Теперь за давностью лет я уж не припомню точно, зачем ему во двор потребовалась свежая трава. Для приболевшей ли коровы, отставленной временно от пастьбы в стаде, для теленка ли с поросенком, а может, и для всей живности вместе, но только Пашка взял острый серп, бросил на плечо рогожный куль, огромный, как матрасовка, и направился в луга за травой по Юшкову проулку. Здесь-то мы с Ванчей Теплых, другим моим закадычным приятелем, и встретили его. А поскольку Пашка был у нас признанным вожаком (по-нынешнему, авторитетом), то охотно вызвались помочь ему и потопали за ним в сторону ближайшего Арсина лога. Летний день клонился к вечеру, но еще вовсю светило солнце, от земли веяло теплом, и лишняя прогулка «на природу» была нам в радость.
Уже сразу за поскотиной, в лощине, под наши босые ноги легло ковром замечательное разнотравье с частыми головками красного клевера и белыми зонтиками аниса. Пашка нашел его вполне подходящим для заготовок корма и тут же приступил к делу. Захватывая левой рукою горстки травы, он ловко подрезал ее серпом, зажатым в правой, и клал рядком на стерню. А мы с Ванчей собирали эти зеленые пучки и запихивали в горловину емкого куля. Свежесрезанная трава приятно пахла анисом и пикульником. Работа наша спорилась. Мы оживленно разговаривали о своих ребячьих делах… Но вдруг Пашка резко замолк, побледнел лицом и, отбросив серп, поднялся.
— Змея? — вырвалось у меня подозрение.
— Хуже, — загадочно сказал Пашка.
И только тут мы увидели, что с левой руки его, которую он держал на отлете, каплет, почти ручьится кровь. А подойдя поближе, оторопели: ребро ладони, от основания мизинца к запястью, было срезано напрочь, красная мясная долька висела на одной кожице. Мы растерянно смотрели на Пашкину кровавую руку и молчали, не зная, что делать. Первым нашелся сам пострадавший атаман:
— Рвите рубаху! — скомандовал он.
Тотчас поняв замысел командира, я покосился было на свою видавшую виды безрукавку, но Пашка опередил меня.
— Рвите мою! — бросил он почти сердито и сам начал здоровой рукой расстегивать верхние пуговицы. Мы помогли ему стянуть рубашку, которая тоже оказалась далеко не новой, что, впрочем, сошло за достоинство, ибо помогло нам без особых усилий располосовать ее на длинные ленты.
Приложив отрезанный кусок плоти к месту, Пашка туго замотал руку, а мы повыше запястного сустава стянули ее тряпочным жгутом, чтобы остановить кровотечение. И уже без лишних разговоров двинулись гуськом в деревню. Пашка шел впереди, Ванча, чуть приотставая, поддерживал его за локоть, а я семенил сзади, таща на спине полкуля травы, в которую был сунут и злополучный серп.
Наш лучший в округе фельдшер дядя Миша, к которому мы догадались препроводить Пашку, прямо на дому обработал его пораненную руку и забинтовал настоящим бинтом, однако отставший ломтик мяса, державшийся на коже, просто отстриг, решив, что он не приживется. И у Пашки, как уже сказано мною, на ребре ладони остался грубый шрам на всю жизнь. Памятная метка о незадачливом походе за травой с таким легким да ловким, однако и весьма опасным инструментом. Не зря, видно, мы, встречаясь в жизни с чем-либо неприятным и болезненным, невольно вспоминаем народное присловье: «Как серпом по шее…» А у иных вырывается при этом и словцо покрепче — о более чувствительных частях тела.
Кстати, когда я впервые прочитал или, может, услышал в песне строки поэта Некрасова: «Приподнимая косулю тяжелую, / Баба порезала ноженьку голую — / Некогда кровь унимать!», то, помнится, подумал: «Это как же она, милая, косулей-то порезала ногу? Ведь коса — на длинном косовище, и лезвие довольно далеко отстоит от «ноженьки». При косьбе травы косой-литовкой разве что «подрезают пятки» впереди идущему косарю, если он зазевался. Да и то их подрезают, лишь образно говоря. А всерьез порезать свои ноженьки-рученьки можно скорее серпом. Это я знал сызмала по личному опыту. Ибо мне приходилось с серпом в руках «бороться с сорняками» не только в отцовском огороде (особенно — со жгучей крапивой вдоль городьбы), но и на общественных полях, в том числе — и хлебных.
Теперь, наверно, удивятся многие, если я скажу, что мы, деревенские ребятишки, когда-то пололи зеленые поля злаковых культур (да, да, всходы пшеницы, ржи, овса), притом делали это с помощью серпов. Ныне едва ли кто полет огромные хлебные полосы, тем более — вручную. Слишком уж хлопотно и невыгодно. А в прошлые времена это было привычным делом. По крайней мере, в нашей четвертой бригаде, в которой бригадирил мой отец. Мы, мальчишки, девчонки, в пору каникул собирались в небольшие звенья, человек по пять, по семь, брали серпы и, вытянувшись этаким фронтом, шли в атаку вдоль поля по междурядьям, срубая на пути колючий осот и жабрей, жирный молочай, кусты кислицы с белыми кашками на стеблях и прочие «злостные» сорняки, вымахавшие до особо наглых размеров.
Забавная деталь. Эти наши прополки хлебов нередко прерывались грозами и ливнями. И вот когда, вынужденные оставить работу в поле, превратившемся в грязное месиво, мы бежали домой, то при каждом громовом ударе дружно выбрасывали из рук наши серпы, кто на дорогу перед собой, а кто и в воздух, точно бумеранги. Некоторые при этом, чаще — девчонки, более непосредственные в выражении чувств, испуганно творили молитву и размашисто крестились. Было такое поверье: отбрось от себя серп во время грозы, иначе — убьет…
Так поступали и взрослые жнецы, точнее сказать — жницы, ибо жатва серпом была делом почти исключительно женским. И мне, как ни странно это ныне сознавать, довелось еще видеть собственными глазами настоящих жниц, срезавших серпами зрелые хлеба. Зачастую — рожь, потому как она первой подходила к жатве, когда большая хлебоуборочная страда только начиналась, и жнейки да комбайны лишь настраивались на нее, тарахтя возле кузницы. А также и потому, что хлебостой ржи обычно удавался таким густым и высоким (по словам отца, заедешь на лошади — и дуги не видно), что косить его жнейками, а тем более комбайнами было несподручно. К тому же, комбайнов, тогда это были одни прицепные «Коммунары» и «Сталинцы», на уборку всех хлебов в колхозе не хватало.
Вместе с другими крестьянками работала жницей и моя мать. Она с серпом на плече уходила на жатву рано, не успевая толком поесть, и когда жали рожь на недальней полосе над озером Пашиным, я приносил ей в поле обед. Все было почти как в стихотворении Тараса Шевченко «Жница», которое мы учили в школе наизусть. Если помните, там героиня видела во сне идиллическую картину их с мужем крестьянского счастья: «Они с лицом веселым жнут / На поле собственном пшеницу, / А дети им обед несут… / И тихо улыбнулась жница». Наверное, что-то подобное переживала и моя мама. Она тоже встречала меня с «тихой» улыбкой и, словно бы делясь с товарками своею радостью, каждый раз не без гордости говорила: «О-о, кормилец пришел! Не пора ли и передохнуть, перекусить?»
Но прежде чем присесть вместе с матерью перед стеною ржи с домашними котомками и корзинками за нехитрый обед, жницы добивали свои «урочные» снопы и постати. А я, словно завороженный, следил за работой наших мастериц. За тем, как они методично забирали рукой пучки стеблей с колосьями, подрезали серпом у самых корней и клали рядом на жнивье. Когда накапливалась ладная охапка, скручивали из очередного пучка этакий соломенный жгут, называемый перевяслом, и туго опоясывали им собранный сноп. Готовые снопы устанавливали в круг, двенадцать на попа, колосьями другу к дружке, один «в навершие» (по числу апостолов с Учителем их) — и получался тот самый суслон, о котором уже говорилось в моих заметках.
Помнили Спасителя крестьянские предки наши. Когда «на барском поле жали», помнили, и когда — на колхозном, не забывали. И свято верили, что Он не оставит нас, грешных, «труждающихся и обремененных», иначе зачем бы научил главной молитве на все времена, обращенной к Отцу с такими пронзительными словами, полными надежды на Его милосердие: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»
Надобно заметить, что, по неписаным правилам, жали хлеб насущный молча, в благоговейной тишине. А песни пели по дороге домой. При этом нередко звучали и песни о матушке-жатве, которые мне тоже самому доводилось слышать. Особенно запомнилась одна из них. Наверное, потому, что ее охотно выводили не только голосистые жницы, но и любил напевать «под нос» мой родитель, по натуре певун невеликий, когда бывал в добром настроении, скажем, едучи с поля в своих дрожках после удачного трудового дня либо мастеря что-нибудь ладное в домашней столярке под навесом. Доныне точно не знаю, народная эта песня или «авторская», но, похоже, старинная, из глубин крестьянского житья-бытья.

Раз полоску Маша жала,
Золоты снопы вязала
Молодая… Э-эх, молодая!
Утомилась и сомлела,
Это наше бабье дело,
Доля злая… Э-эх, доля злая!

Ручная работа жниц была, без сомнения, тяжелой и утомительной (это ж сколько «горстей» хлебных колосьев требовалось набрать и срезать, чтобы связать каждый сноп, и сколько раз поклониться каждому!), однако и поэзия серповой жатвы очевидна. Недаром она запечатлена во множестве картин старинных художников и не менее часто встречается в стихотворениях классических поэтов. Вслед за тютчевскими строками нетрудно вспомнить, к примеру, и лермонтовские: «Колосья в поле под серпами / Ложатся желтыми рядами…» Любопытно, что и сам народ-труженик, вечный пахарь и жнец, щедро опоэтизировал нелегкую жатвенную страду вместе с главным ее многовековым орудием — «бодрым» серпом. Начать с того, что отправной месяц жатвы в народе красочно и образно называют не только «зарев», но и «жнивень», «жатвень» или «серпень». А числу серпов-серпеней, гуляющих по нашим пословицам, поговоркам да загадкам, вообще счету нет. Из ряда последних могу привести хотя бы эти золотые крупицы народной поэзии и мудрости: «Ни свет ни заря пошел горбатенький со двора» (ох, раненько начинались страдные дни у наших отцов-матерей!); «Сутул, горбат, все поле обскакал». Или о том же, но в более «загадочном» варианте: «Сутуло, горбато по полю гуляло, все загоны пересчитало». Не из этого ли кладезя черпал и классик, когда писал свое: «Где бодрый серп гулял…»?
Про месяц же страдный, жатвень да серпень, пословицы говорят: «В августе серпы греют, вода холодит», «В августе рожь пошла под нож». И на Евстигнея-житника, что отмечался восемнадцатого августа, по старинному обряду заклинали жнивы, низко кланялись на все четыре стороны и призывали мать-сыру землю на помощь с таким зачином: «Ниву сожали, страду пострадали, гибкими спинами, вострыми серпами…» Немало и доныне живет в народе обрядовых песен, связанных с жатвой и серпом. Приходилось слышать, как поют еще самодеятельные фольклорные хоры и группы по нашим городам и весям: «Жали мы, жали, жали-пожинали, / Жнеи молодые, серпы золотые…» Или — ритмом пободрее: «Уж вы жнеи, вы жнеи, жнеи молодые! Жнеи молодые, серпы золотые!».
А в некоторых местах сибирской глубинки сохранился яркий осенний праздник Последнего снопа. Нередко его отмечают на день Третьего Спаса. Многие читатели знают или хотя бы наслышаны о Втором, который в народе зовут Яблочный Спас и на который освящают яблоки и мед. Наверно, не у одного меня он вызывает в памяти замечательно живописный рассказ Ивана Бунина «Антоновские яблоки», полный августовского, яблочноспасовского духа. Однако есть еще и Третий Спас, более поздний, называемый Хлебным. В пословице о нем говорится: «Третий Спас хлеба припас». Или — «пирогов».
Конечно же, день Последнего снопа (как и Первого) всюду праздновали и празднуют по-своему. Однако неизменным остается обряд «заламывания бороды». Это когда по окончании жатвы на полосе оставляют несрезанной «бородку» колосьев, завязывают ее узлом и приклоняют к земле. Совершая это действо, обязательно приговаривают: «Миколе на бородку, чтобы святой угодник и на будущий год не оставил без урожая». Почему именно Миколе, то есть Николаю Чудотворцу? Да потому, что это издревле на Руси нашей крестьянской любимейший святой — покровитель земледелия и скотоводства, хозяин вод земных, милостивый заступник от всех бед и несчастий.
Не менее любопытен и такой обряд. Окончив жатву, усталые женщины-жницы втыкали серп в последний сноп и катались по стерне, приговаривая: «Жнивка, жнивка, отдай мою силку, на пест, на колотило, на молотило, на кривое веретено». Да, силушка крестьянкам, не ведающим отдыха, и впредь нужна позарез, ибо дел у них невпроворот — молотить хлеб, мять лен, прясть, ткать, вязать… Но главное — жатва хлебов, завершающая земледельческий год, — все же сделано, слава Господу и всем святым угодникам Его.
Думается, тому, кто знает пусть не из собственного опыта, но хотя бы из первых рук обо всех этих жатвенных трудах и заботах, народных традициях, преданиях и ритуалах, не надо объяснять, почему именно серп, при внешней его непритязательности, давно стал символом крестьянского мира. И вполне закономерно входил еще недавно в государственную эмблему, вместе с молотом олицетворяя власть трудящихся в стране, союз рабочих и крестьян, их мирный созидательный труд. Серп и молот были изображены на гербе и флаге всей державы, а также на гербах и флагах ее союзных и автономных республик. Кроме того, накануне Великой Отечественной войны, словно в предчувствии скорой потребности в героических подвигах не только боевых, но и трудовых, была учреждена особая награда — Золотая медаль «Серп и Молот», которая в комплекте с другими знаками признания заслуг вручалась Героям Социалистического труда. То есть лучшим труженикам страны.
А еще серп и молот были важной деталью, венчавшей, пожалуй, самый известный монумент прошлой эпохи «Рабочий и Колхозница», созданный Верой Мухиной. Сначала эта величественная скульптурная группа покорила мир, будучи установленной в советском павильоне на Всемирной выставке в Париже в 1937 году, а потом много лет украшала вход на ВДНХ (Выставку достижений народного хозяйства) в Москве. Крестьянка и рабочий, несущие серп и молот, символизировали движение народа к коммунизму. Однако, увы, победил капитализм. И среди его приверженцев нашлись горячие головы, которые потребовали убрать серпы и молоты со всех гербов, флагов и знамен, даже с боевого красного, под которым отцы и деды сражались насмерть с фашистским нашествием. А знаменитую скульптуру, увенчанную ими, демонтировали как якобы устаревшую.
Однако времена меняются. Недавно крестьянка и рабочий с серпом и молотом, обновленные, опять появились у Выставочного Центра в столице. И в руках двадцатичетырехметровых фигур из нержавеющей стали снова вознесены к небу Серп и Молот. Хочется думать, в нашем обществе к ним возвращается уважение. Труд и мастерство, как старая любовь, не ржавеют. И мне, может, лучше было бы начать эти рассказы-размышления о непреходящей ценности вечных наших помощников именно с серпа.
Хотя… Поставить точку серпом тоже, согласитесь, неплохо.