H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2012 год № 5 Печать E-mail


Валерий ШЕЛЕГОВ

Батя


Очерк

 

 

1

– Малеха, парень! — от курилки в чаду кличут мужики мальца Леху пяти годов. Мальчишку бульдозеристы обожают. У большинства мужиков семьи на материке, внучата.
— Батяня!
Леха шлындает по бульдозерному ремонтному боксу. За стенами высотного ангара на Индигирке — крещенские морозы. На «батяня» Леха отзывается, так зовут мужики его деда — председателя артели «Мир» Николая Николаевича Клеймёнова. Для «элиты» Горного комбината «Индигирзолото» хозяин «Мира» — Вождь!
Я всегда сравниваю Клеймёнова с Аттилой, предводителем гуннов.
Артель «Мир» добывает ежегодно около тонны золота. Целая орда мужиков и баб пашет — трудится круглый год, чтобы золотой песочек в виде хлебного зерна, мелких самородков с тыквенное зернышко добыть и извлечь из золотоносных участков земной тверди.
Зимой идет бурение полигонов, готовят скважины под взрывы. Японские мощные «Като» и челябинские Т-130 отгребают поднятую взрывами пустую от золота породу, на борта полигона. Называется этот процесс «вскрышными работами».
Золотоносные пески, открытые после зачистки, при большой воде в теплое время года готовы к промывке. Подаются пески бульдозерами на промывочные приборы.
Оймяконский район Якутии известен как Полюс холода на земном шаре. Случались температуры и минус 72,2. В якутском селе Томтор этой отметке мороза есть памятная стела. Ниже температуры только в Антарктиде.
Промывочный сезон мимолетный. За три месяца надо успеть отмыть тысячи кубов песка, чтобы получить тонну золота, и оплатить все расходы за минувшие девять месяцев. Тысяча килограммов золота. Только председатель артели знает весь ад напряженной физической и душевной работы, в котором варится артель круглый год. Старателю что? Заработал «трудодни» — получи и отдыхай. Председатель старательской артели своих «колхозников» в беде не бросает. На языке старателей: «Батя — отец родной».
Глубокую осень и Новый год Батя проводит на берегах Мытищинского водохранилища в деревне Еремино под Москвой. Там он построил добротный каменный особняк. Сын Игорь работает в столице. Внук Леха — с бабушкой Зоей Николаевной. Мама Александра Матвеевна Клеймёнова из «поколения победителей». Ей уже восемьдесят лет. Живет она в Украине. Три сына у Александры Матвеевны. В семье старшенького Анатолия бережется ее опрятная старость. В Иловайске Донецкой области поселился и Саша — младший брат Николая Николаевича Клеймёнова.
Батя с начала шестидесятых горбатится на Колыме. В свое время учился на транспортника-строителя в Харьковском институте им. С. М. Кирова. Три армейских года строил Байконур. В 67-м армейский друг позвал на Индигирку, на прииск «Нелькан». 18 января 1982 года Клеймёнов принял старательскую артель «Мир».
На дворе XXI век. Третье тысячелетие от Рождества Христова. Клеймёнов человек верующий, за денежные пожертвования на строительство Божьих храмов в России и на Индигирке отмечен Матерью Церковью Благодарностью «За милосердие».
После Рождества Батя прилетел рано на Индигирку — до крещенских морозов. Привез он и внука Леху. Сын Игорь теперь работает в «Мире», бросил мутную Москву. По специальности сын горняк. Благоустроенное жилье в артели свое. Батина квартира на одной площадке с сыном. Утром прихватил внука на базу.
База поднята над районным центром Усть-Нера высоко на плато — в холмы предгорий. Горы над Индигиркой в этих местах заоблачные. Заслоняют с юга поселок от солнца до февраля, пока высокое солнышко впервые за долгую зиму не заглянет в поселок.
Туманище над двором старательской базы от мороза, воздух остро воняет от выхлопа дизелей. В боксе, где идет текущий ремонт техники, теплынь от местной старательской котельной.
За долгим забором старательской базы вдоль безымянного ручья — оседлое с 50-х годов поселение Ремпункт. Сорок лет назад дома рубились из бревен прочными и веселыми от новостроя. Ныне все в убогом виде — вкривь и вкось. Щелястое и продувное жилье. Требуется уйма угля для печей. И население в ночное время возит на санках в мешках уголь от старательской котельной. Мне достается от главного инженера за этот убыток. «Старшаком» базы Батя назначил меня. Кочегарит в котельной Шерстяной, из донецких приезжих. За котельной на Ремпункте у его родной сестры свой дом. Вася Руденко, заместитель Бати по хозчасти, принял Шерстяного в артель по ходатайству сеструхи. В доме у Шерстяного Вася Руденко с энергетиком Травкиным пьянствуют, «баб» им туда «подгоняют». Поэтому Шерстяной борзеет. Батя этого не знает. Отдуваюсь, но такими «мелочами» не беспокою председателя артели. Жизнь...
Обнаглел Шерстяной. Пьяный каждую смену работает. Пьет с Васей Руденко. Зима лютая. Два ангара, набитые техникой. Столовая, общежитие. Утепленный вагончик, там и связь с участками и с председателем на поселке.
Кончилось мое терпение. Однажды утром Шерстяной зашел в вахтовку расписаться в журнале. Пьяным заступал на смену. Под утро протрезвел. Я ночь не спал — следил, чтобы не заморозил систему отопления, не проспал котлы. После росписи в журнале жестко решил:
— Пошли на двор, — вытолкнул его из вагончика. Дрались мы бешено. Возраст мой за сорок. И вертеться под кулаками двадцатилетнего мерзавца — было только успевай.
После драки Шерстяной стал работать трезвым. Теперь достал пьянками второй кочегар. В общежитии старателей на базе парень вековал с «шерстяной» бабенкой с Индигирского продснаба. Жили они отдельно от старательского стола. И я никак не мог привыкнуть к запойной кладовщице.
Однажды ночью проснулся с необъяснимым страхом. Хвать за батарею рядом с кроватью, а она уже ладонь леденит. Четвертый час утра. Мороз лютует, фонари по периметру базы едва видны в тумане. Дверь в котельную подперта ломом изнутри. Бился, бился. Кое-как раскачал железную воротину, упала изнутри подпорка. Спят голуби, обнявшись, на куче остывшей золы. Как черти грязные, лиц не различить. Огонь под котлом едва дышит! Воды в котле почти нет.
Заступая «старшаком» базы, первым делом изучил запуск аварийного дизеля-электростанции и систему подкачки воды в котел. Тепло в боксах — первооснова для жизни участка.
Растолкать парня-кочегара не получилось — пьяные с подругой смертельно.
Электронасосом накачал воду в котел, с улицы тачкой подкатил уголь к топке, закидал на колосники, тяга на мороз хорошая и без надува.
Выбрал-вычистил золу под топкой. Вывез ее тачками на мороз. Настроил котельную работать.
Рядом вагончик и телефон. Вызвал наряд милиции из поселка, сдал парня с бабенкой в «вытрезвитель». Достали «шерстяные»!
Утром звонит Батя:
— Где теперь кочегара брать? Весь свет насмешил. Теперь сам кочегарь...
Справедливо. В артели правило: «Не можешь — не берись».
Смену отстоял, работая за кочегара, пока Батя нашел человека для постоянной работы. Январь не сезон для рабочих. В апреле валят старатели с материка.
К Клеймёнову в «Мир» я пришел четыре года назад.
— Валера, я знаю, что тебе тяжело. Приходи, потолкуем. Я тебе помогу, — однажды в феврале позвонил он.
Телефонный звонок Клеймёнова был для меня неожиданным. Мы даже незнакомы.
О председателе «Мира» наслышан со стороны. Много доброго поведал о Бате друг, начальник Госпожнадзора Оймяконского района майор Александр Васильевич Попов. Инспектировал Саша артели и хорошо знал председателей лично. Жил я трудно. Нигде не служил. Газетных денег едва хватало на папиросы. Саша заботился и делился по-братски. Учился я уже на третьем курсе Литературного института заочно в Москве. Коля Шелях, мой младшенький сродный брат из Сибири, «старался» в артели «Западной» у Бушмакина и каждый год помогал деньгами для поездки в столицу. Готовилась к изданию первая книга. По рукописи книги и публикациям в журналах меня приняли в Союз писателей Якутии. В Союзе писателей СССР утвердят в Москве только через год, после выхода первой книги.
В конторе «Мира» в кабинете у Бати тесно от старателей. Галдеж.
— Тихо!
И наступила тишина. Только запели хрустальные брюлики люстры под высоким потолком. Такой у Бати сочный и мощный баритон.
— Вот, Сан Саныч! Пришел русский писатель. У него есть то, чего мы с тобой не купим на все наше золото — душа! Придумай ему должность. Положи оклад. И пусть он занимается своим делом. Пустяками человека не беспокоить.
Сказано это было Губареву Сан Санычу, его заму по кадрам. Мне уступили край стола. Сан Саныч подсунул чистый листок бумаги.
— Распишись. Число не ставь. Номер счета есть? Жене на книжку? Хорошо... Текст заявления напишет отдел кадров.
Так я стал «работать» в артели «Мир».
Народ схлынул быстро. Остались мы в кабинете с глазу на глаз. Клеймёнов вытиснулся из своего кресла во главе долгого стола, в узком проходе в паре шагов от меня остановился перед картой СССР на стене кабинета.
— Валера, скоро русские начнут отсюда разбегаться. Тяжелые времена нас всех ждут. Вот карта страны. Ткни пальцем в любой город, и я куплю тебе там квартиру. Проплачу из своего председательского фонда артели.
Я помолчал, пораженный предложением. Мне, конечно, было многое известно о старателях. Клеймёнов завидно, по отзывам людей, отличался от своих коллег-председателей. Золотодобывающая артель — такая мельница, что любого сотрет в порошок, если станешь показывать норов. И уж точно, работа там не для поэтов. У Бати работать было безопасно людям в том смысле, что он сам любил неординарных людей, выслушивал их и не обижал. Хотя боялись Батю его заместители до тряскости в коленях и до заикания. Гигант внешне, он и в делах и поступках не проявлял мелочности, не жил злопамятным и сволочным. «Каждому — свое», — вершил справедливо. Народ знал это. И устроиться работать в «Мир» было не так просто. Сволочной народишко сам отсеивался.
Я молчал, подавленный собственным вопросом: «Кто я есть такой?» Клеймёнов вернулся к окну, что за его креслом. Развалистый в плечах, с седеющей русой бородищей русский мужик зрелых лет; кучеряв; высокий породистый лоб открыт. Умные, золотыми самородками, глаза светились искренней простотой и желанием помочь человеку. Фамилия Клеймёнов на Иртыше знатная. Один из сподвижников атамана Ермака — атаман «Клейменый». Батя — прямой потомок атамана Клеймёнова.
Клеймёнов продолжил, видя мое замешательство.
— Валера, все эти годы, как только появились твои рассказы в местной газете, в журнале «Полярная Звезда», я следил за твоей судьбой. Правильно мыслишь, правильно живешь. И я не хочу, чтобы ты, талантливый русский писатель, здесь спился и сгинул от безнадеги. Мне нетрудно тебе помочь. Хочешь, сделаю богатым человеком?
Я подумал. «Богатым сделаться» — отказался.
— А квартиру? На родине, конечно, в Канске. Давно отец зовет. Семью везти некуда.
Разговор был неожиданным для меня и тяжелым, как золото. Впервые я столкнулся с такой бескорыстной оценкой своего литературного ремесла.
Батя, прежде чем пригласить меня, подумал хорошо.
Встреча состоялась в феврале. В апреле Клеймёнов оплатил из «председательского фонда» квартиру в Канске, купленную в доме с «долевым участием».
Прошел год.
Семью я еще не вывез. За пару недель перед Новым годом зашел в контору к Клеймёнову. Батя был не один. Ругался на Сан Саныча так, что тот дар речи потерял:
— В артели столько народу числится, а на свинарнике работать некому. Уткин сдохнет на Малтане без помощника. Триста свиней в говне тонут, мать вашу так. «Молочных поросят» к Новому году вам подавай?! Почему молчали?
Я работал на Малтане геологом от Верхне-Индигирской геологоразведочной экспедиции. В минувшие годы на речке Малый Тарын базировалась разведочная партия. Поселок геологов после разведки золотоносной россыпи достался «Миру». В общежитии, в котором я когда-то жил, теперь располагался свинарник на триста свиней. Я хорошо понимал озабоченность Бати. Сам вырос на домашнем хозяйстве: при свиньях и при корове в частном доме на окраине Канска. День не уберешь загон — в дерьме тонет скотина. А свиней еще поить и кормить надо два раза в сутки. Обогревать от лютых морозов. На долгий барак две печи из бочек. Дрова пилить бензопилой на морозе. В общем, ад, а не работа. Понятно, что кто-то не выдержал и дернул с участка. От районного центра до участка Малтан сотня с лишним верст. Он за прииском «Нелькан». Восемьдесят километров по накатанному машинами зимнику; летом дорога на Нелькан через горный перевал. Зимой перевал непроходим — переметается.
Я принял решение. Но, не посоветовавшись с женой, решил Бате ничего не говорить.
Вечером за ужином при детях объявил:
— Новый год встретите без меня. Надо артели помочь.
Наталья поняла. Согласилась: артель купила нашей семье квартиру!
Утром я был в конторе у Бати в полевой зимней одежде, с рюкзачком за спиной.
— Николай Николаевич! Мы с женой посоветовались и решили: поеду на Малтан к Уткину.
Клеймёнов выслушал, думая о своем.
— Мне нравится твое отношение к артели. Вижу, готов и ехать.
— Прямо сейчас...
— Хорошо. Шофер на УАЗике отвезет тебя на участок. Когда появится замена, вызволю...
Толя Уткин настоящий русский вечный труженик. Все умеет, все может и на трудности не ропщет. Добросовестный, худощавый крепыш. Улыбка слегка застенчивая, виноватая, грустные, все понимающие глаза. К сорока годам изработался из-за своей безотказности. Без помощника он обходился неделю, но свиньи у него не голодали. Хлысты лиственницы распилены на чурки и печи добротно греют старое общежите, приспособленное артелью под свинарник. Сил доставало у мужика чистить только у маток с подсвинками, чтобы не простыли поросята. Взрослые же кабанчики бултыхались в загонах по брюхо в жидком дерьме.
В артели не принято появляться на участке в тайге без пол-литра. УАЗик привез меня к домику рядом со свинарником уже при звездах. Толя пить отказался. Водку оставили к Новому году. Поели вареной свинины, попили крутого чая и — за дело. Толя Уткин, крестьянский сын, родом из Старого Оскола. У Клеймёнова в тех краях колхоз в виде «подсобного хозяйства артели». Свекла с полей колхоза перерабатывалась на сахар для артели, зерно — на муку для артели, мед — с колхозной пасеки; соленое сало в ладонь; говядина в тушах мороженая. Рыба кета из магаданских нерестовых речек; картошка из Сибири; оленина якутская — из эвенской Момы за хребтом Черского.
В Старом Осколе «Мир» имел перевалочную базу, там хранилась вся новая техника. «База» от артели звалась «Строительно-дорожным участком старательской артели «Мир», строила дороги и кормилась самостоятельно. Умно, удобно. Практично. Со временем Батя отдал эту базу своим соратникам, а сам перебрался жить под Москву на Мытищинское водохранилище.
Для вывозки навоза из свинарника приспособлены полубочки на салазках. Вдвоем запрягаешься в гужи и тянешь — рвешь жилы. Нет я не жалел о поступке. Работали с Уткиным по-старательски. За двенадцать часов с перечаевками вычистили от навозной жижи все загоны. Проходы посыпали опилками. Отоспались. Накормили-напоили наших «робят». «Кабан-производитель» — весом с доброго сохатого — оказался злым и прытким, несмотря на громадную тушу. Окрестил его «Борисом Ельциным» и отходил совковой лопатой от души.
Толя смеется:
— Скотина-то в чем виновата? Раз у нас такой президент...
Кабан Борька перестал кидаться и кусаться, когда у него почистили клетку, засыпали в корыто сухой комбикорм и налили пару ведер теплой воды. Зверем хрипит, но пятится от железной лопаты в лоб. Так бы Ельцина за его дела. В урочный час. Да не случилось для России «урочного часа». Горит синим пламенем Россия под его озлобленным «пьяным руководством».
К новогоднему столу Толя Уткин выбрал не совсем уже, но «молочного» еще поросенка. В столовой артели включили печи. Нагрели помещение. Поросенка изжарили в духовке. Приехал с Нелькана Герой Социалистического Труда Трунов, начальник участка на Малтане, работавший к тому времени в артели. «Героя» Трунов получил на госдобыче и славился местным «стахановцем»; доверенное лицо Бати.
И напились мы все, как свиньи. Утром опохмелились и 1 января «по-старательски» опять впряглись в работу. Трунов выдал по моей просьбе со склада негашеной извести. Порядок в свинарнике навели такой, хоть в тапочках в проходах ходи. Белизна досок в загонах забавляла нас самих.
— Батя бы видел, — вздохнул Уткин. — Но он никогда сюда не зайдет.
— Позову — зайдет, — успокоил Уткина.
Мне тоже хотелось, чтобы Батя похвалил Толю. Клейменов носит зимой темно-синие «ползунки» летного состава; авиаторы одели его и в «летную» меховую куртку. На крепких литых икрах — шикарные торбаза, сшитые из оленьего камуса; норковая ушанка, лихо подвинутая на затылок. Человек он внешностью опрятный, притягательный, речь всегда умная, яркая, «по делу».
В апреле Батя приехал на участок. Снега еще глубокие, не тронутые теплом. Каждый день над долиной Малтана коромыслом яркая цветная радуга, близкая, хоть руками трогай. От белизны снегов слепнешь.
Поселок без старателей безжизненно чернеет среди глубоких снегов. В боксах пора начинать ремонт бульдозеров, чистить ледник — старую штольню в горе за рекой. Работы предстоит много, начали подъезжать с материка старатели. Клеймёнов приехал с оценкой дел. Привез Батя и мне замену. В свинарник заглянуть у него не было намерения — не его уровень.
— Ладно, уважу, раз утверждаешь, что торбаза не измажу.
После осмотра свинарника подозвал стоявшего в сторонке от машины довольного Толю Уткина.
— Езжай в отпуск. Заслужил. К началу промывки вернешься.
В конце мая я улетел в Москву — на сессию в Литинститут.
В октябре вернулся на Индигирку. Клеймёнов поставил меня на зиму «старшаком» ремонтной базы в Усть-Нере.
Семья моя на материк перебралась окончательно. Квартиру в Усть-Нере Наталья продала. Артель «Мир» — заботами Бати — вывезла контейнер с вещами в Магадан, оттуда морем на сухогрузе до Находки, до железной дороги; за счет артели железнодорожный контейнер с вещами благополучно пришел в Канск. Я остался зимовать на Индигирке.
О Бате я часто думаю. Почему именно он? Предки иртышских казаков, пришедших в Сибирь с атаманом Ермаком, рожденные у костра, жили всегда заботой о Святой Руси. Державу до Тихого океана поставили казаки. Россию, по утверждению Льва Толстого, создали казаки. «Казачьему роду — нет переводу». Прав Достоевский: «широк русский человек...» Но «сужать» его все-таки грех. Это уже будет не «русский человек». А какая Россия без русской души? Без таких людей, как Николай Николаевич Клеймёнов?! Не может Россия жить без народного Вождя.
Предупреждал Сын Божий: «Придут и Именем моим назовутся. Не верьте слугам дьявола. По делам их судите...»


2

Наши Души наследуют внуки. И это всегда так. Человек рождается и начинает жить. Богом ему изначально дается мудрая душа — все предопределено свыше. Но так уж устроил Господь мир, что тварь живая обязана растить свое потомство. Человек, в отличие от твари, растит духовную замену. И учительство новорожденной Души исполняет полученная от предков мудрость. Потому часто дети и не похожи на родителей ни внешностью, ни характером, а узнаются в них дед или прадед. Внук Клеймёнова — это он сам.
— Батяня! Ну-ка изобрази в лицах, как нас сегодня оттягивал Вася Руденко? — подначивают малолетнего Леху старатели.
— Я сегодня почему-то очень добрый, — понимает игру слов Батяня. — Поэтому пользуйтесь, рабы, моей добротой.
Батяня натурально изображает в лицах зама председателя артели Васю Руденко. Также пыхтит, пыжится, говорит, отдуваясь, надув румяные щечки.
Старатели падают от смеха. Гогот стоит такой, что слышен за стенами ангара.
Батяня одет форменно, как и его дед. Сшитые на заказ «летные» ползунки и меховая «летная» курточка. Один в один из оленьего камуса торбаза; шапчонка норковая на затылке открывает чубчик и светлое курносенькое личико. Глаза, как угольки, светятся смешинкой. Мальчишка развит не по годам. Кажется, весь опыт Бати в нем уже обретен.
— Ну, ты даешь! Леха-Малеха! Батяня, изобрази деда...
Батяня снисходительно бросает опытный взгляд на земляной пол курилки. Хмыкает.
— Что, целкость потеряли? В бочку попасть уже не можете? Окурки везде разбросаны.
Опять хохот. Клеймёнов терпеть не может грязь в боксах. Сам не гоняет — бесятся его заместители. Иной старатель из лени подняться не хочет до полубочки, швыряет окурок от стола и мажет мимо «урны». На разводе закрепляется «уборщик» бокса. Следят за чистотой старатели по очереди. Маленький Батяня папиросный дым не переносит, даже его дед при нем в кабине своего «уазика» не курит.
— Надымили! Так бы работали! — продолжает «спектакль» Батяня. — Вот я вам перекрою кислород.
— Как скажешь, Батяня. — соглашаются мужики. Нехотя поднимаются и идут к тракторам.
— Батяня, раз уж ты такой справедливый, прикажи выдать «норму» к празднику.
Леха-Малеха соображает: «нормой» в артели называют спиртное.
— Хорошо! Дам команду Васе Руденко.
Хмурит брови, как дед. Это уже и не игра слов, понимает Батяня. Мужики передают свою нужду председателю артели. Клеймёнов рычит на своих подчиненных:
— Старателя я люблю! Обязаны и вы его любить, а не гнобить. Он нас кормит, а не мы его...
Артель «Мир» шефствует над «семейным детдомом». Клеймёнов заботливо относится к своим людям без показухи. Не гоняет «завтраками» за расчетом после закрытия сезона. Этим шибко грешат в других артелях.
Но в бокс внук Бати приходит все-таки не для забавы с мужиками: голуби под крышей ангара зимуют в тепле. И это дивно — на Полюсе холода. И диво это только в артели «Мир». Кто-то минувшим летом привез сизарей с «материка». Хозяин птиц «отстарался» и покинул Индигирку. Пара голубей чертила небо над поселком до самых заморозков. Когда уж голуби проникли в теплый ангар, один Бог знает. Знак для артели добрый: «птица — символ мира»! Выбрала для себя убежище от лютых холодов «под крылом Вождя» суровой старательской мужской орды.
Внук Бати чем-то походил на этих беззащитных, но в то же время и сильных вольных птиц. Механик базы Иван Шершень соорудил кормушку у дальней от ворот стены. Подвесил крышку от фанерного ящика под швеллером, внизу укрепил днищем пустую бочку. Леха-Малеха с этой бочки доставал ручонкой до кормушки и сыпал жменьками желтое пшено голубям.
В боксе зимовали и старательские бесхозные псы, такие же чумазые от земляной пыли, как и комбинезоны слесарей. Маленький Батяня тащил в сумке косточки из столовой, распределял их псам, чтобы те не ссорились. Вася Руденко приказал отстрелять собак. Батяня вступился. Теперь псы жили в тепле, сытые отходами столовой.
Старатели собак не гонят — это хоть какое-то напоминание о далеком доме, во дворе которого обязательно живет свой голосистый Шарик.
— Пойдем, — кивнул Батяня механику. — Покормим голубей.
Леха-Малеха подражает деду автоматически. Даже этот кивок головой знаком старателям, таит в себе нечто такое, от чего иногда мужики бледнеют, когда этот кивок сделан Клеймёновым.
Эскорт собак двинулся за ними. У Ивана припасено пшено в ведре за бочкой.
— Помочь? Вот так!
Иван подхватывает парнишку и ставит на днище бочки. Батяня оглядывается вниз, морщится вопрошающе.
— Ах, растяпа, — Иван бежит в курилку за стулом.
Теперь Батяне ладно. Со стула он достает кормушку подбородком. Тянет жменьку пшена к переступающему кособоко голубку. Высыпает зернышки. Коготки голубка скребутся по фанерному днищу, птица не пугается мальчишки, не взлетает с насиженной кормушки. Голубок прихрамывает, кто-то швырялся камнями: на кабинах и капотах тракторов голубиный помет — гоняли. От злости: попробуй не отмыть голубиный помет! Вася Руденко шкуру спустит.
— Бедненький! — жалеет Батяня раненого голубка. — Не бойся, мой холоший.
— Подай еще горсточку, — просит Ивана.
Обычно Леха-Малеха разговаривает без сюсюканья. Иван без дела пшеном не сорит, подает малыми горстями.
— Ну со так мало? — нетерпелив Батяня. — Ес-со!
Иван протягивает горсть «ессо».
— Гули-гули, — манит тем временем Леха-Малеха голубка.
— Дулачина, я зэ тебя не обидю.
Поскребывание коготков о фанеру прекращается.
— А ты боявси, — кормит Леха голубка с ладошки.
Не пугается Батяню и второй голубь. Планирует на крыльях со швеллера на фанерную кормушку. В боксе зимуют и воробьи. Пересыпаются стайкой вкруг кормушки, но не садятся. У ног Ивана повизгивают радостно собаки, будто радуясь за своего «повелителя» Батяню. Идиллия! Мужики перестали стучать железом, наблюдают от тракторов. А Батяня заливается счастливым колокольчиком — у дальних ворот слышно.
Загремело железо. Значит, Клеймёнов в бокс зашел с мороза.
— Слезай, дед идет, — хочет снять Леху-Малеху Иван.
— Слысу! — недоволен Батяня. — Я ему голуба дам подержать.
Клеймёнов идет по боксу вразвалочку.
— Не проголодался? — Батя снимает внука со стула и ставит перед собой. Косится на просо вокруг бочки.
— А то в столовой кисель тебя ждет.
Кисель из брусники Леха-Малеха обожает. Ест его ложками из глубокой фарфоровой тарелки, как суп. Клеймёнов тоже вынужден «любить» кисель.
В столовой на раздаче очередь. Обед только начался. Столик председателя артели в глубине зала у высокого светлого окна. Поверх стекла натянута пленка, оттого свет в окне матовый. Зима на дворе. Пленка сохраняет тепло.
В очереди оживление, хохот от анекдотов. Теснятся, дают свободное место у раздачи. Батя не любит, чтобы ему носили к столу. Сам по-хозяйски оценит порядок у плиты, выберет блюдо. Питание в артели для работяг бесплатное. Выбор блюд хороший. Оттого часто из поселка у Бати гости к обеду. Сегодня никого нет.
— Только кисель! — важно требует Леха-Малеха и ждет свою порцию. Ему и незнаемо, что кисель варят только для него. Старатели пьют чай.

Забирает тарелку с киселем и на вытянутых ручонках несет к столу. Клеймёнов отказывается от борща, берет жареную оленину, картофельное пюре.
— Жаль, — сокрушается повариха. — В поселковой столовой такой борщ на вес золота.
— Старатели заработали, — гудит Батя. — Наташа! Ты ведь знаешь, не люблю повторять! Опять?
На краю разделочного стола Клеймёнов заметил сигаретный окурок в помаде. За привычку курить возле плиты повариху Наташу кличут за глаза «Окурком». В артели почти у всех есть «погоняло». Вторую повариху за телесные формы «коробочки» нежно кличут «Дюймовочкой». У Дюймовочки не переводится летом бражка. Когда Бати нет на участке, после смены старатели водят хоровод вокруг Дюймовочки. Сухой закон. Но жизнь берет свое. На День металлурга в июле все, кто не в рабочей смене, отмечают праздник стопкой. В завершение праздника одни свиньи остаются трезвыми. Летом поросята роются вольно в загоне рядом со свинарником. Стадом бродят по старательскому поселку; постоянное лежбище у свиней в лужах на задворках столовой. Малтан летом наполнен людьми, оживлен в белые ночи. Долгая теплица для овощей каждый год накрывается пленкой в отдалении от домиков и бараков. Изнутри подсвечивается лампами дневного света. Издали эта теплица видится нарядным белым пароходом на рейде. Радует душу.
Батя никогда не лишит старателя «трудодней» за провинность. Замы его стараются. За окурки на плите Наташе поварихе не раз выговаривалось Батей. Внук Леха-Малеха вступался.
— Не обизай ее, дед. С зенсинами разве можно воевать?
— Нельзя, — соглашался Батя. Соглашались и замы. И поварих Наталью с Дюймовочкой не гнобили.
У «Мира» несколько полигонов. Малтан самый обжитый и благоустроенный поселок. Другие участки не менее благоустроенны и веселы для работы и жизни. Но Батя любит Малтан. Для него здесь содержится в чистоте и порядке «командирский» вагончик.
Батя следит за порядком везде сам, перепроверяя помощников. На месте в усть-нерской конторе артели летом его не найти.
Дело свое Клеймёнов любит. Летняя усталость заботами давит. Иногда в дороге попросит шофера Бориса свернуть к высокому берегу Индигирки. Сядет на раскладной рыбацкий стульчик, расслабится и может сидеть так часами, отдыхая душой на природе, любуясь полноводной и быстрой Индигиркой.
Под Москвой в Бремино Батю ждет кобель Бат, старый рокфеллер. За пятнадцать лет рядом с хозяином пес вроде как принял и облик своего хозяина. Говорить только не научился. Но глазами Батя и Бат понимают друг друга. Внук не всегда с Клеймёновым в зимние месяцы. Родители сами обязаны воспитывать своих отпрысков. Батины дети от трех жен росли без его присмотра.
Старатель на золотодобыче — это особая жизнь, особая судьба. Один год Клеймёнов «старался» даже в Колумбии. Рассказывал — русскому мужику никакой «ксендз, ни черт не страшен». Цитируя Гоголя. За мелкобродной речкой, которую отрабатывали русские старатели в Колумбии, ютилась деревушка. Местные жители, опасаясь крокодилов в реке, зазывали со своего берега наших старателей за местной «чачей». Меняли они эту «чачу» на солярку.
Нашим мужикам реку перейти, кишащую крокодилами, раз плюнуть. Кусок мяса на долгую палку насадят для отвода крокодилов, переберутся к деревенским. Напьются там, обратно — вплавь. Крокодилы разбегаются! Морду однажды крокодилу по пьянке кулачищами — нос до мяса расколотили. Бригадой изловили, держат за все члены, пасть ему разодрали и надавали по сопатке. После этого крокодилы стали разбегаться в реке от русских старателей.
Батя начитан, знает на память много стихов. И не абы какие скабрезные. Однажды в застолье читал стихи Николая Рубцова и Павла Васильева! Атаманская казачья кровь в Клеймёнове во всех его поступках сказывается. «Атаман» — «отец мужчин». «Батя» — «отец родной для орды старателей». На бытовом уровне в символах редко кто разбирается. Все происходит по наитию. Чего человек заслуживает, той мерою ему и меряется.
Леха-Малеха повозил ложкой в киселе. Надулся на деда:
— Много мне, хошь бы помог.
Клеймёнов отставил свою тарелку с картошкой и мясом. Чисто протер ложку салфеткой от картофельного пюре. Тарелку с киселем подвинул на середку между собой и внуком.
Ах, как хорошо душе в такие минуты! Я сердцем люблю Клеймёнова и его внука Леху-Малеху, родных мне по вере и крови людей. Люблю их за дерзновение в делах и намерениях. Люблю за милосердие ко всему окружающему живому миру. Люблю их за разделенную со мной судьбу.





 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока