Татьяна АНАНЬИНА. Детские годы Н. Н. Муравьёва-Амурского

Владимир ДЬЯКОВ. Борис Ильич

Татьяна АНАНЬИНА

Детские годы Н. Н. Муравьёва-Амурского

Детство веселое, детские грезы
Только лишь вспомнишь — улыбка и слезы…
И. С. Никитин

В Хабаровском краевом архиве я обнаружила на вырезке из газеты «Советская культура» вихрастого мальчишку. По моему предположению, это был тот самый портрет Н. Н. Муравьева-Амурского, о котором писал в своих воспоминаниях его племянник Валериан Валерианович Муравьев-Амурский. Будущий генерал-губернатор изображен на карандашном рисунке в профиль, и уже чувствуется, что характер у мальчишки «муравьевский».
Детство будущего преобразователя российских земель было окутано покоем размеренной жизни родовой усадьбы и согрето любовью матери Екатерины Николаевны Муравьевой. «…Детушки наши гуляют оба в саду. Николушка роется лопаточкой и что-то садит, а Валерочку возят в колясочке. Валерочка страсть как брата любит, который его точно бережет и забавляет. И сказать не могу, маменька, что тогда делается с моим сердцем», — писала она свекрови.
Удалось найти два редких эпизода, связанных с детством Н. Н. Муравьева-Амурского. Двадцать восьмого августа 1817 года Никита Михайлович Муравьев писал матери Екатерине Федоровне: «В Новегороде я провел двое суток довольно приятно. У Николая Назарьевича старший сын удивил меня своим прилежанием — он читал записки Головнина и сказал мне, что это не первый раз».
В это время Николаю Муравьеву было всего восемь лет. А читал он, скорее всего книгу В. М. Головнина о его кругосветных плаваниях.
Еще одно упоминание о пятилетнем Николае Муравьеве я нашла в двухтомнике М. А. Корфа «Жизнь Сперанского», где он пишет, что в 1814 году новгородский губернатор Николай Назарьевич Муравьев вместе со старшим сыном навещал в сельце Великополье М. М. Сперанского. Спустя десятилетия Сибирь и графский титул объединят опальных реформаторов.
«Я был очень маленький и легкий, и большой шалун», — говорил о себе генерал-губернатор граф Муравьев-Амурский своему малолетнему племяннику Валериану, который, затаив дыхание, слушал рассказы знаменитого дяди о боевых подвигах и детских проказах.
Взять хотя бы историю с вишнями — во время учебы сыновей в Пажеском корпусе Николай Назарьевич Муравьев каждое воскресенье до следующих выходных выдавал им по шестьдесят вишен, но братья съедали их сразу после отъезда отца. Строгий папенька об этой хитрости, конечно, не догадывался. Предметом шуток был и случай, когда младший брат Муравьева-Амурского Валериан, увидев в Зимнем дворце темнокожих слуг, «страшно» испугался и убежал.
Душа «Николушки» осиротела в десять лет, когда не стало любимой матушки. Сестра Н. Н. Муравьева-Амурского Екатерина пишет: «однажды родители поехали на обед к дедушке, и оттуда Екатерину Николаевну привели уже под руки. через некоторое время кто-то из домашних сказал: «Какая барыня бледная. Она померла». Мы спрашивали: «где мама» — она у Бога? — нам отвечали. Старший брат Николай плакал».
После смерти Екатерины Николаевны у Николая Назарьевича Муравьева на руках остались два сына Николай и Валериан, три дочери и грудной младенец Александр. Их взяли под свою опеку сестры Николая Назарьевича. Сначала Елизавета Назарьевна Девятнина, а затем Ольга Назарьевна Набокова, о которой сестра Муравьева-Амурского Екатерина напишет, что она была как «вторая мать, истинная благодетельница».
С особым вниманием к детям Н. Н. Муравьева относился А. А. Аракчеев. Граф пригласил его сестру О. Н. Набокову приезжать с детьми к нему в имение Грузино запросто и в любое время. Вместе с соседями Муравьевы совершали прогулки на аракчеевском пароходе, где веселились, как пишет Екатерина, «по-царски с угощениями всевозможными, яствами и лакомствами». Однажды младших Муравьевых поставили на скамейку к решетке сада. Оказалось, что мимо должен был проезжать государь Александр Павлович, и граф Аракчеев громко сказал: «Вот дети Николая Назарьевича Муравьева».
Как пишет Екатерина Николаевна, все были довольны, особенно тетя Ольга Назарьевна. Не каждому выпадает такая честь — быть представленным императору. Будучи по делам в Новгороде, Аракчеев перед отъездом в Петербург всегда заезжал и говорил: «Я желаю видеть детей Николая Назарьевича, чтобы привезти ему хорошую весть о них».
Старшие Николай и Валериан для продолжения домашнего обучения были отданы в частный пансион Годениуса. К сожалению, в Государственном архиве Санкт-Петербурга информации о пансионе Годениуса нет. Известно, что он располагался в доме Резваго. О личности Резваго сведений обнаружить не удалось. Зато нашлась довольно любопытная информация о самом доме. В 1871 году его снесли и построили на этом месте первую в России следственную тюрьму.
После окончания пансиона братья Муравьевы были определены в Пажеский корпус. На выставке, посвященной пятисотлетию рода декабристов Муравьевых и Муравьевых-Апостолов, из фондов Центрального государственного военно-исторического архива были представлены уникальные архивные документы этого периода жизни Муравьева-Амурского: «Письмо А. А. Аракчеева А. Н. Голицыну об определении в Пажеский корпус старших сыновей Николая Назарьевича Муравьева Николая (9 лет) и Валериана (7 лет)», а также «Копия письма Николаю Назаровичу Муравьеву от П. М. Волконского о помещении его сыновей в Пажеский корпус от 10 июля 1822 г.».
Стоимость обучения в Пажеском корпусе составляла от пятисот до двух тысяч рублей в год. Слова клятвы возвышали душу воспитанников и взывали к долгу перед верой и Отечеством:

Ты будешь верен Церкви.
Ты будешь верным сыном своей Родины.
Ты никогда не изменишь своему слову.
Ты не отступишь перед врагом.
Ты будешь тверд, как сталь, и благороден, как золото.

День в корпусе был расписан по часам. Пажи приучались к военной дисциплине, строгой подчиненности. Кроме обучения, они принимали участие и в придворной службе. Каждая особа императорской фамилии имела своего камер-пажа, обязанного прислуживать ей на официальных приемах. Имея хорошую подготовку домашнего и пансионского воспитания, Николай Муравьев в пятнадцать лет был произведен в фельдфебели. Смышленый, умеющий четко и быстро выражать собственные суждения, он был приставлен камер-пажом к Великой княгине Елене Павловне.
В журнале «Русская старина» опубликованы воспоминания старого пажа времен Павла I Константина Карловича Бошняка. Он пишет, что не все воспитанники Пажеского корпуса участвовали в царских приемах. Тех, которые были допущены к этим церемониям, в назначенный день напудривали «дешевой белой и красной пудрой», в косички заплетали проволоку. Хотя такие порядки были до поступления в Пажеский корпус братьев Муравьевых, но без кудрей, пудры и караула в дверях они не обошлись.
Выпускникам Пажеского корпуса выдавался белый Мальтийский крест и кольцо, наружная часть которого была из стали, а внутренняя из золота. На кольце была надпись как олицетворение девиза древнего Рыцарского ордена: «Ты будешь тверд как сталь и чист как золото». На внутренней стороне кольца указывался номер и год выпуска.
В книге О. Р. Фреймана, собравшего и издавшего в 1894–1897 годы биографии пажей за сто восемьдесят пять лет, Николай Муравьев значится под номером 1108. В Пажеском корпусе была традиция: на белых мраморных досках каждый выпускной год записывать имена «отличнейших воспитанников». Иногда указывалось несколько имен, но в 1827 году имя было одно — Николай Муравьев.
Восемнадцатилетний Муравьев поступил на службу прапорщиком в лейб-гвардию Финляндского полка. В боевой путь новобранец взял письмо отца бывшего моряка: « Здесь посылаю тебе 100 рублей на штиблеты и в запас. Но помни, милый друг, пословицу: «береги деньгу на черный день. Ничего нет возвышеннее, как сердцем быть богаче своего кармана. я вечно твой отец и друг. Н. Муравьев».
Интересно, что службу Муравьев-Амурский начал в батальоне флигель-адьютанта А. Ф. фон Моллера, который впоследствии стал мужем младшей сестры Муравьева-Амурского Е. Н. Муравьевой.
Свои воспоминания о детских годах Муравьева-Амурского она оставила в виде рассказа своим детям, которые назвала «Памятные записки». Екатерина Николаевна называет детство самой прекрасной порой жизни, а субботу и воскресение самыми «любимыми днями». В эти дни из Петербурга в Новгород или в деревню приезжал Николай Назарьевич вместе с сыновьями, которых он забирал на это время из Пажеского корпуса.
Сестра Муравьева-Амурского пишет, что в Петербурге, где семья жила после второй женитьбы отца, у них был «собственный, огромный в четыре этажа» дом. Для десятерых детей были устроены большие и нарядные комнаты, где им можно было «бегать, играть и резвиться». Муравьев-Амурский и его братья располагались на нижних этажах. Во время наводнения 1824 года все домашние были обеспокоены затоплением, но Николай и Валериан в это время были в Пажеском корпусе.
Младшие дети всегда с нетерпением ждали субботы, когда в четыре часа из Пажеского корпуса приезжали Николай и Валериан. Радость при встрече детей, как пишет Екатерина Николаевна, была «не выразима, рассказы, расспросы. играли во всевозможные игры, даже в солдаты, бегали и веселились райски. так протекала наша детская жизнь несколько лет сряду весело и беззаботно».
Безмятежная жизнь в Петербурге была наполнена разнообразными событиями. Семейство Муравьевых часто ездило в Петергоф на гулянья и царские праздники. Размещалась семья в кавалерственном доме, положенном Н. Н. Муравьеву по статусу.
Рассказывая о старших братьях, Екатерина Николаевна говорит об их доброте, снисходительности, способности ободрить и поддержать окружающих. Скорее всего, эти черты были воспитаны матерью Н. Н. Муравьева-Амурского Екатериной Николаевной и мачехой Елизаветой Антоновной фон Моллер.
Сестра Муравьева-Амурского вспоминала, что когда им сообщили: «Знаете ли вы, дети, что у вас скоро будет молодая мама, папа наш женится на Betsy Моллер», дети спросили: «Какая она, добрая ли?» — им ответили: « добрая, молодая и красивая». И это оказалось правдой. Елизавете Антоновне было шестнадцать лет, но она отнеслась к своему новому многочисленному семейству с мудростью взрослой женщины. Во время первой встречи молодая мачеха « обласкала, расцеловала, подарила красивые куклы и разные игрушки». Семья Моллеров тоже окружила детей Николая Назарьевича любовью и заботой. Екатерина Николаевна Муравьева вспоминает о частых поездках к новому дедушке Антону Васильевичу фон Моллеру в имение Ораниeнбаум, где существовал оркестр музыкантов-моряков.
О Н. Н. Муравьеве-Амурском сестра Екатерина вспоминает с теплотой: «Он имел особый дар развеселить каждого. В семье он был любим всеми от мала до велика, иногда он, бывало, мог вспылить, но умел сдерживать себя. Он был шутлив и очень остроумен, приятен в общении как с детьми, так и со взрослыми. Главная его черта — любовь ко всему новому, был храбр, но сознавался, что в начале сражения, слыша свист пуль, невольно приседал. Веселость никогда не покидала его как в болезнях, так и в трудные минуты жизни».

Владимир ДЬЯКОВ

Борис Ильич

За стеной Сашкиной комнаты располагалась квартира номер четыре. Вход в нее — из соседнего подъезда. Квартира была большая, из пяти комнат. В ней жили несколько семей. Жил там и старик-китаец Борис Ильич Васильев со своей дочерью Зоей Борисовной, докто-ром. Лицо у него было как у всех китайцев, но говорил только по-русски.
Когда после зимы оттаивала земля, он собирал детвору, брал лопату, большую жестяную банку размером с ведро и отправлялся к забору частного огорода копать земляных червей: толстых, ленивых, красных. Старик вонзал лопату в землю и переворачивал большой ком, а ребятишки разбивали комья, доставали червей и складывали в банку с перегнойной землей. Сашка был непременным участником этой работы и однажды первым увидел, как Борис Ильич вывернул в земляном коме ржавый штык от винтовки. Старик сказал, что это штык от русской трехлинейки. Что трехлинейка — боевая винтовка, во дворе все знали, фильм «Чапаев» смотрели не один раз, поэтому друзья завидовали Саше, который стал обладателем знатного оружия.
Черви были нужны для рыбалки. Борис Ильич любил это занятие и брал с собой всех желающих. Чаще других с ним оказывались братья Максимовы и Сашка. У всех были самодельные снасти — с удилищами из ивы, тонкой леской, на которой привязаны пара крючков, пробковый поплавок и свинцовая дробинка-грузило. Вся компания утром отправлялась на переправу и на пароме — на другой берег Зеи, а затем шли на Владимирские озера ловить гольяшек, ротанчиков и мелких карасиков. На обед разжигали костер и варили уху, заправляя ее луковичкой, картошкой и горстью риса, прихваченными из дома. К вечеру возвращались покусанные комарами, обветренные и опаленные солнцем. Улов всегда был — «кошкины слезы». Ребятишек это не смущало, родителей тоже. На спокойном лице старого китайца никто не видел особых чувств, наверное, он тоже вполне был доволен прожитым днем и мизерным уловом. Вообще Борис Ильич был немногословен, говорил всегда только по делу, никого не ругал и ничего о себе не рассказывал.
Когда Сашка был во втором классе, Зоя Борисовна получила отдельную квартиру и переехала в нее вместе с отцом. Прошло это незаметно. И спустя несколько лет другие события у мальчишек вытеснили из головы детские воспоминания.
Так и закончилась бы история старого китайца, который по-русски говорил совсем не как китаец, эпизодом в детской памяти, если бы спустя года два новые жильцы не стали чистить сарай, в котором Борис Васильевич хранил лопату, банку для червей, удочки и кое-какой ненужный в доме скарб. Все оставшееся от старых хозяев выкидывали. Дошла очередь до старого саквояжа, в котором ничего стоящего, кроме исписанных чернилами и карандашом листков и другого старого бумажного мусора, не было.
В конце сентября замок саквояжа, размокшего от долгих дождей, открылся сам собой, и из него стало вываливаться содержимое. Сашка решил отнести уже негодную вещь в мусорку, но бумаги продолжали высыпаться. Заталкивая их, он обратил внимание на сверток из нескольких почти коричневых от времени листков, на которых чернилами по старинным правилам было что-то написано. Ему стало любопытно, он перетащил остатки саквояжа со всем содержимым к себе в сарай. Большая часть бумаг интереса не вызвала. Это были квитанции на имя Зои Борисовны Васильевой, оплаченные ею в разные годы, какие-то медицинские записи, студенческие тетради, несколько старых журналов и пара учебников… Интересными оказались только листки, которые изначально привлекли его внимание.
Быстро прочитать их не получилось. К тому же, они рассыпались от ветхости и так слежались, что не отлипали друг от друга. Сашка по кусочкам выкладывал мозаику, пытаясь вникнуть в смысл отдельных фраз, сохранившихся в таинственной рукописи. Некоторые слова удавалось понять сразу, смысл других представлял загадку. Все они были написаны с буквами «и» с точкой и ятями, с завитками и росчерками. Некоторые слова и даже целые предложения были зачеркнуты. Наверное, это был черновик какого-то официального документа.
Сашка промучился не один день, всячески скрывая свою находку от друзей и родителей, не задумываясь, почему он поступает именно так. Каждое понятое слово он записывал в блокнот, подаренный отцом. При этом он все делал так, как в таких случаях поступали герои его любимых книг: Жюля Верна, Джека Лондона, Стивенсона, Майн Рида. Если в предложении что-то было неясно или не читалось, он оставлял пустое место. Чем больше ему удавалось найти правильных слов, тем интересней становился рассказ о чем-то давнем и нигде прежде не читанном. Содержание записки получилось таким:
«…инженер Илья Борисов Васильев, проживающий в Благовещенске на Ремесленной улице в собственном доме с 189.. …л, …имею честь сообщить, что мной был …ден безымянный мальчик-китаец возрастом более 1, но менее 2 лет на берегу Амура, в 4-х верстах к западу от города Благовещенска …числа… июл… 1900 г. от Р.Х. Мальчик был замотан в одея… и лежал между большими гранитными валунами. Ребенок казался мертвым. …Взял… По всем обстоятельст… оставлен… при изгн… пособников боксеров… ополченцами, казаками и полицейскими чинами… распоряжению…
За неимением …в Благовещен… лиц китайской… в настоящее время и сложности политическ… обстановки в Маньчжурии покорнейше прошу разрешить оставить… воспитание… Мальчик слаб, произносит только несколько китайских слов... понять нет возможности, передать некому.
Покорнейше прошу Ваше превосходительство в удовлетворении моей просьбы не отказать, необходимые средства для воспитания имеются…»

Дальше одиннадцатилетний криминалист разобрать ничего не мог — чернила расплылись, а листы так прилипли друг к другу, что при попытке разъединить их стали разваливаться на мелкие части. Однако главное Саша понял: русский инженер Васильев, живший в Благовещенске в конце XIX — начале ХХ веков, нашел маленького китайского мальчика, оставленного на берегу реки из-за каких-то важных событий, случившихся в 1900 году. По его словам, в то время в городе не было китайцев, которым бы он мог отдать найденного ребенка или хотя бы спросить его настоящее имя, так как мальчик не знал русского языка, а Васильев — китайского. Васильев полагал, что родителей у мальчика нет, передать его некому и потому решил оставить его в своей семье.
Попытка найти в книжках, имевшихся дома, подробный рассказ о Благовещенске и о том, что же происходило на берегу Амура в те далекие годы, не увенчалась успехом. Пользуясь протекцией отца, Сашка записался в библиотеку пединститута. Но на беду, вскоре в старинном корпусе случился большой пожар, сгорело много книг. Здание закрыли на ремонт.
Уже студентом из лекции профессора Вольфсона Александр узнал о тайном религиозном обществе Ихэцуань, члены которого с помощью специальной гимнастики тренировали тело и душу и давали клятву: «не быть жадными, не развратничать, не нарушать заветов предков и чтить родителей, не нарушать законов, уничтожать чужеземцев и убивать чиновников-взяточников». Массовость и популярность этим идеям придавали, с одной стороны, ненависть к правящей маньчжурской династии, с другой — к иностранным завоевателям. К тому же они верили, что те, кто в точности выполнял все заповеди и правила, были неуязвимы для пуль, снарядов, сабель. И погибнуть может только тот, кто нарушит приказ командира или установления богов.
На рубеже веков несколько близких по мистико-ритуальным и идеологическим убеждениям обществ, таких как Ихэцуань (Кулак во имя справедливости и согласия), Ихэтуань (Отряды справедливости и мира), Иминьхуэй (Союз справедливых), Дадаохуэй (Союз больших мечей) развернули военные действия против иностранцев. Название «цюань» — кулак и публичная демонстрация возможностей боевых искусств у европейцев ассоциировались с боксом. Поэтому восстание они именовали «Боксерским». Но сами восставшие называли себя «ихэтуани». Члены именно этого общества в апреле 1898 года стали зачинщиками вооруженного выступления. Численность бойцов стремительно увеличивалась и сравнительно быстро достигла нескольких сот тысяч человек.
Правящая императрица Цы Си (императрица-Дракон) в ноябре 1899 года издала декрет: «Пусть каждый из нас приложит все усилия, чтобы защитить свой дом и могилы предков от грязных рук чужеземцев. Донесем эти слова до всех и до каждого в наших владениях». В мае 1900 года специальное послание о поддержке восставших было направлено императрицей и в адрес ихэтуаней. После этого к ним присоединились правительственные войска.
Ихэтуани уничтожали все, что несло отпечаток не китайской культуры: железные дороги, из-за которых без работы оказались тысячи китайских носильщиков и возчиков; христианские миссии и учреждения; разрушали телеграфные линии, так как телеграф лишил работы профессиональных гонцов, доставлявших сообщения. Предавали жестокой смерти китайцев, принявших христианство и не сумевших доказать свое раскаяние. Захватив столицу, обстреливали и держали в осаде почти два месяца посольский квартал в Пекине. В результате убили несколько десятков человек, среди которых были представитель японской дипломатической миссии Сугияма и германский посланник фон Кеттелер. Россия опасалась за строившуюся железную дорогу от Забайкалья до Пограничной — здесь развернулись диверсии и сражения с участием регулярных войск империи. В газетах писали об особой жестокости повстанцев.
Восьмого июня 1900 года императрица Цы Си объявила войну Великобритании, Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии, Японии, США, России. Союзные армии восьми государств отправили в Китай крупные экспедиционные силы, количество которых день ото дня возрастало. Россия перевела на военное положение Приамурский военный округ, объявила мобилизацию запасных Сибирского военного округа и даже отправила на Дальний Восток крупные соединения войск из Киевского и Одесского военных округов. Казачьи и армейские соединения из Приморья и Приамурья спешно были переброшены в Маньчжурию.

Новые знания, полученные в университете, всколыхнули детские воспоминания, связанные с судьбой Бориса Ильича. Но сколько ни искал Александр подробностей о событиях в Благовещенске летом 1900 года, ничего существенного в научной литературе не нашел. О сражениях в Пекине, Тянцзине, осаде и деблокировании Харбина, о событиях во многих других городах было немало сказано даже в учебниках, а о Благовещенске — ни слова. Александр почти смирился с мыслью, что Благовещенск лежал вдали от основного театра военных действий и потому не был интересен историкам «Китайской войны».
Приехав в родной город на каникулы, решил расспросить обо всем самого Бориса Ильича и отправился выяснять местожительство своих бывших соседей Васильевых. Это оказалось несложным делом: нашлись в доме старожилы, которые поддерживали отношения с Зоей Борисовной.
Через пару дней Александр уже пил чай с доктором Васильевой, которую он легко узнал. Она, конечно, хорошо помнила родителей стройного молодого человека, но, как призналась, встретив на улице, никогда сама бы не догадалась, что перед ней тот самый мальчик Саша Варламов, который больше десяти лет назад ходил на рыбалку с ее отцом. К сожалению, Бориса Ильича в живых уже не было. Но оказалось, Зоя Борисовна многое знала о его необычной судьбе не столько из рассказов, сколько из записей, которые он делал больше полувека в старинной амбарной книге, внося туда информацию о своей жизни. Сообщив об этом, хозяйка ушла в комнату и через несколько минут вернулась с весьма увесистым манускриптом в твердом картонном переплете.
— Борис Ильич очень дорожил своими записями и, даже будучи уже в тяжелом состоянии, держал их под подушкой, поэтому я не смогу дать тебе эту рукописную книгу с собой, — сказала она. — Будешь приходить ко мне по вечерам два раза в неделю, во вторник и в четверг, и читать все, что найдешь интересного.
— А можно ли делать выписки? — поинтересовался студент.
— Не возражаю, — ответила Зоя Борисовна. — Борис Ильич хотел передать свои записи в городской архив или музей, но для этого, как он говорил, надо все переписать начисто. Он даже обращался с письмом к одному из руководителей пединститута, его посоветовали как специалиста по китайской истории, кажется, по фамилии Сычевский, чтобы тот согласился посмотреть рукопись, но внезапно заболел, простудившись, и вскоре умер.
В ближайший вечер Александр принялся изучать рукописный труд Бориса Ильича. На первых страницах, датированных 1916 годом, был помещен рассказ об усыновившей его семье инженера Ильи Борисовича Васильева, окончившего политехнический институт в Санкт-Петербурге и работавшего на строительстве Транссибирской железной дороги с первых дней ее прокладки, о своей учебе в реальном училище, о желании поступить на ветеринарный факультет медицинского института.
Дальше начиналось самое интересное — запись рассказов приемного отца о том, что происходило в первых числах июля на левом берегу Амура. Эта часть предварялась своего рода введением. В нем Васильев-младший сообщал, что поставил себе цель узнать как можно больше обстоятельств, связанных с событиями, которые лишили его единокровных родителей, но позволили обрести жизнь и счастье в приемной семье, глава которой спас его от верной смерти и, рискуя своей репутацией, оформил приемным сыном. По словам Бориса Ильича выходило, что отец сам вел сбор различных сведений о событиях, случившихся на рубеже веков в Благовещенске: делал вырезки из разных газет, записал все, что видел сам и рассказы тех, кому доверял. Когда Борис подрос, ему было лет одиннадцать, отец водил его к тем камням на берегу, среди которых нашел мальчика, и подробно рассказывал все с этим связанное.
Между листами с основным текстом были подклеены различные выписки о событиях Китайской войны и вырезки из номеров «Амурской газеты» за июнь-июль 1900 года с рассказами очевидцев, составленные издателем этой газеты А. Кирхнером, и даже подробный конспект статьи неизвестного автора под названием «Благовещенская «Утопия», опубликованной в «Вестнике Европы» за 1910 год. Эти материалы были собраны Васильевым-старшим.
Записи Борис Ильич делал чернилами, но кое-где и карандашом. Текст читался, но не всегда хорошо, некоторые места были написаны настолько бледными чернилами, что разобрать их стоило большого труда. Даты были не везде, их приходилось вычислять по косвенным признакам — автор давал их по принятому тогда «старому стилю» и еще в начале двадцатых годов нередко путался с указанием числа. Борис Ильич дорожил малейшими деталями и, боясь их упустить, иногда уплотнял информацию так, что разобраться в ней постороннему человеку было чрезвычайно сложно. Однако студент с удовлетворением отметил, что все в дневнике написано человеком, получившим хорошее образование.
Борис Ильич описал свою жизнь от младенчества до старости. Иногда он повествовал вслед за событием, как дневник, кое-где — как мемуары: по прошествии изрядного срока восстанавливал события по памяти. Оказалось, что в начале тридцатых годов Борис Ильич был назначен руководителем крупного хозяйства, в котором было много лошадей, коров и другого скота. Хозяйство несколько лет было передовым, но в 1938 году из-за ящура часть стада погибла. Борис Ильич был привлечен к следствию и суду, который приговорил его, как японского шпиона и диверсанта, к расстрелу. Однако расстрел был заменен десятью годами лагерных работ, которые он отбывал на лесоповале вблизи поселка Магдагачи, где пилил лиственницы, а потом был отправлен на мыс Лазарева в Хабаровском крае.
Страницы, посвященные лагерной жизни, судьбам известных людей, волею обстоятельств отбывавших наказание вместе с Борисом Ильичом, были настолько интересны, что Варламов не менее двух вечеров провел за чтением таких эпизодов.
До отъезда на учебу Александр законспектировал необходимую информацию.

Из дневниковых записей
Бориса Ильича Васильева.
1900 г. от Р.Х. Из-за событий, происходящих в Китае, июнь в городе случился весьма неспокойным — все обсуждают зверства ихэтуаней по отношению к соплеменникам, имевшим несчастье перей-ти в христианскую веру: их сжигали прямо в собственных фанзах, на площадях им распарывали животы и отрубали головы. За одну ночь в Пекине было сожжено восемь храмов и почти все жилища европейцев. В Дундинане сожгли храм и школу русской православной миссии, настоятель отец Сергий чудом избежал смерти и с божьей помощью добрался до Пекина. В Мукдене уничтожены больница и школа… На КВЖД идет разрушение железнодорожного полотна и станционных построек, строители разбегаются, стараясь скрыться в диких местах, но не всем это удается. Инженер Верховский, отец его хорошо знал по работе, один из них. Газеты сообщили, что он был захвачен в плен и обезглавлен…
В городе опасаются, что ихэтуани или их пособники есть в Благовещенске и, как только фронт приблизится к нашей границе, они выступят и перережут всех русских, которых некому будет защитить. Сейчас в городе осталось две–три сотни казаков и совсем нет военных, которые отправлены для защиты Харбина… Китайцев в городе тысяч семь на пятьдесят тысяч русских и других европейцев, но точную цифру никто не знает…
Примечание, написанное на вкладке: …В городе китайцы жили давно. Они служили в качестве прислуги у многих, если не у всех богатых горожан, снабжали город овощами, держали лавки, давали взаймы деньги, чинили, шили, стирали, служили подсобными рабочими на строительстве… Среди них было немало семейных с детьми. Все китайцы, даже очень богатые, отличались неприхотливостью, довольствовались малым, были терпеливы и покорны. К ним многие простолюдины относились как к низшей расе. Но в семьях, имевших прислугу, со свойственной русскому человеку терпимостью, ценя преданность, честность… вели с ними себя как с родными, учили грамоте, русскому языку…
…На противоположном берегу от Айгуна до Сахаляна, как стало доподлинно известно, китайцы изрыли весь берег укреплениями и установили много дальнобойных орудий. Теперь Благовещенск живет в страхе, что те вот-вот сделают бросок через Амур и легко захватят город.
…В конце июня двадцать пять тысяч маньчжур из Зазейского района, расположенного к юго-востоку от Благовещенска внезапно все бросили и переселились в Айгунское футудунство, а вместо них там появились шайки хунхузов и маньчжурские отряды знаменных войск…
…В городе прошел слух, что к Военному губернатору Амурской области К. Н. Грибскому приходила делегация китайских купцов и промышленников, давно проживающих в Благовещенске, с вопросом, не удалиться ли до лучших времен на свою территорию. Им был дан ответ: «Правительство Российской империи никому не позволит обижать мирных граждан». В Благовещенске от имени Грибского развесили прокламации, в которых запрещалось применять насилие к мирным китайцам.
…Первого июля в 50–60 верстах ниже Благовещенска был обстрелян из стрелкового оружия со стороны Айгуна пароход «Михаил», шедший в город с пятью гружеными баржами. Пароход был остановлен, сопровождавший груз штабс-капитан Кривцов доставлен к амбаню, передавшему офицеру приказ китайского правительства о запрете русским судам плавания по Амуру. В это время к «Михаилу» подошел пароход «Селенга», на котором находился представитель Генерального штаба, пограничный комиссар подполковник Кольдшмидт. Он отказался вступить в переговоры и приказал пароходам следовать в Благовещенск. При отходе судов китайцы начали ружейный и артиллерийский обстрел. Казаки конвоя отвечали стрельбой из стрелкового оружия. В конце концов, через несколько часов, изрешеченные пулями и осколками гранат, с пятью ранеными, включая Кольдшмидта, пароходы прибыли в Благовещенск. Сомнений не осталось — война пришла в город.
…Второго июля китайские пушки из Сахаляна, деревни, расположенной напротив, начали обстрел Благовещенска. Говорят, что уже есть раненые… Возникла паника. …Из ближайших волостей для защиты города стали прибывать ополченцы с охотничьими ружьями и устаревшими, не очень надежными винтовками Крынка. Паника усиливалась, некоторые пытались уехать из города, другие призывали расправиться с местными китайцами. Нескольких китайцев убили пьяные ополченцы. Полиция не вмешивается. Нижние чины полиции, напротив, своими высказываниями провоцируют озлобленных людей не щадить «желтолицых». Для тех, кто у китайцев брал в долг, настали хорошие времена: ничего возвращать не надо, а можно еще и пограбить. Китайцы, боясь расправы, почти даром отдают товары… Третьего июля Военный губернатор по предложению благовещенского Полицмейстера издал распоряжение о выдворении всех китайцев за Амур. По всему городу — облавы, избиения, убийства… Многие пытаются укрыть от расправы своих слуг, особенно женщин и детей. Их тут же выдают соседи.
…Крупнейшим универсальным магазином в Благовещенске был филиал владивостокской фирмы «Кунст и Альберс», которым много лет управлял Андрей Клосс, о котором отец говорил с особой теплотой, они дружили с начала девяностых... Накануне июльских событий Клосс уехал, а ему на смену прибыл Пауль Бен. Он велел выдать служащим винчестеры и маузеры из оружейного отдела, а ополченцам и просто желающим добровольцам, когда кончилось оружие, по его приказу из скобяного отдела распродали весь запас топоров. По улицам стало страшно ходить — группы обозленных людей размахивали топорами и кричали, что надо перебить всех китайцев, которые есть в городе, а заодно расправиться с теми, кто их укрывает… Много китайцев работали у «Кунста»… Молодой гамбуржец Вильгельм Шредер и бухгалтер Герман Скрибанович, в прошлом рижанин, пытались укрыть в подвалах магазина почти два десятка работников, но Пауль Бен, опасаясь погрома и ухудшения отношений с властями, приказал выпроводить на улицу всех китайцев до единого.
…Утром четвертого июля первая партия китайцев численностью до пяти тысяч, конвоируемых 80 добровольцами, вооруженными топорами, направилась вверх по Амуру в пос. Верхне-Благовещенский, где ширина реки была наименьшей и составляла примерно полторы сотни саженей. Зато глубина и скорость течения были намного больше, чем в районе Благовещенска. Руководил операцией пристав. День был жаркий, люди захватили с собой кое-какой скарб и вскоре некоторые заметно выбились из сил. Колонна сильно растянулась. Некоторые старики пытались присесть, чтобы отдохнуть. Пристав велел зарубить всех отставших… Китайцы не пытались оказать сопротивление. Несколько десятков были убиты. Мародеры тут же забирали все мало-мальски ценное… В поселке к конвою присоединились вооруженные казаки и крестьяне из местных жителей.
…Подведя китайцев к кромке берега, их погнали в воду нагайками, кольями и топорами. Несколько человек утонули вблизи берега, попав на глубину и стремительное течение, остальные пытались остаться на берегу… Все, у кого были ружья, стали стрелять в толпу китайцев, не разбирая женщин и детей. Один новобранец вытащил из воды раненого мальчика лет десяти, мать которого была убита, но сам чуть было не пострадал от своих же. Китайцы плавать не умели и все утонули, кто не был убит на берегу...
…До восьмого июля еще несколько сот китайцев, пытавшихся спрятаться, были выявлены и тремя партиями уничтожены. Поголовному уничтожению подвергались и те китайцы, которые проживали в станицах области…
Много дней по Амуру плыли трупы, где-то их выбрасывало на берег или на песчаные косы... Из-за малой воды они лежали там до осени.
…Отец говорил, что в тот день, когда я был спасен от верной смерти, седьмого июля, он отправился на сопку вблизи Верхне-Благовещенского, откуда рассчитывал в бинокль разглядеть китайские позиции в Сахаляне. Сойдя с дороги, чтобы подняться на укрытую деревьями возвышенность, среди камней приметил сверток из тонкого одеяла, перетянутый ремнем. Он хотел пройти мимо, но боковым зрением увидел, что внутри что-то шевельнулось. Развернув находку, инженер увидел годовалого ребенка, который лежал молча с закрытыми глазами и почти не подавал признаков жизни, но дышал. Он принес мальчика на берег, снял с него все и, придерживая голову, положил в теплую воду небольшой заводи. Ребенок ожил и заплакал…

Наступил канун отъезда. Варламов зашел в гастроном, купил красивую коробку шоколадных конфет «Медный всадник». Недавно созданное кондитерское объединение «Зея» стало делать продукцию под стать московской. И парень надеялся, что скромный презент поможет ему выразить слова благодарности человеку, который дал ему возможность узнать много нового, а главное, ответить на вопросы, беспокоившие с детства.
На звонок, как всегда быстро послышались войлочные шаги, отворила дверь Зоя Борисовна. Она пригласила Сашу пройти в комнату, похлопотала на кухне и вскоре принесла чай и грушевое варенье. Помолчав несколько минут, собравшись с мыслями, она сказала, что в семье есть предание, которое идет от ее деда, инженера Васильева, но в дневник это внесено не было и посторонним об этом никогда не говорили. Александр насторожился, предчувствуя какой-то сюрприз. Зоя Борисовна продолжила:
— Дед знал, что у его друга, Андрея Клосса, управляющего благовещенским филиалом торгового дома «Кунст и Альберс», была молодая сожительница, китаянка по имени Бао-сы. Ее взяли в дом лет десяти-одиннадцати из милости вместе с отцом. Отец был искусный каменщик — мог делать все, Клосс его ценил. Когда Бао-сы исполнилось пятнадцать, ее из прачек перевели в столовую, в которой кормили китайских рабочих. Ее отец, скопивший денег, получил разрешение и в феврале, под китайский новый год, отправился на родину — проведать родителей, он хотел вернуться через месяц. Долго о нем не было сведений. Примерно через год дошел слух, что его убили хунхузы за то, что не хотел добровольно отдать деньги.
Еще через год красавица Бао-сы приглянулась холостяку Клоссу. Немец взял ее к себе в особняк, бывший одним из лучших домов Благовещенска. Он заботился о ней и не скрывал своего нежного отношения. Она отвечала ему кроткой покорностью и бесконечной преданностью, какая бывает только у восточных женщин. Когда она родила мальчика, ей было около восемнадцати лет. Случилось это событие в жизни почти пятидесятилетнего отца на исходе зимы 1899 года. Мальчик был полностью похож на мать. Молодого отца это не беспокоило: азиаты в Благовещенске и в Приамурском крае были повсюду: китайцы, корейцы, японцы, забайкальские гураны. Он их считал такими же людьми и не испытывал к ним неприязни, как некоторые простолюдины.
В апреле 1900 года он получил письмо от Даттана, одного из совладельцев торгового дома. В письме благодарили Клосса за долгую безупречную службу в России и сообщали, что он назначен с более высоким жалованием в немецкий филиал, куда ему и следует отбыть, передав дела новому управляющему Паулю Бену. Клосс вначале обрадовался. Он скучал по родине, хотя больше десяти лет жил в Благовещенске. При нем и под его руководством был выстроен лучший, великолепный и огромный торговый дом, превосходивший все другие филиалы. Он умело управлял, и торговый оборот год от года давал все большую прибыль, несмотря на очень умеренные цены. По темпам прироста капитала «Кунст и Альберс» опережал всех других конкурентов. Этот немец хорошо и с юмором говорил по-русски, по-своему любил Россию, в которой он долго трудился и на банковских счетах скопил приличное состояние. Печаль охватила его тогда, когда Бао-сы сказала, что не может поехать на его родину и останется на Амуре. Видимо, женская интуиция подсказывала ей, что там, в Германии, она скоро никому не будет нужна. Уезжая, Клосс оставил ей большую сумму денег и поселил в трехкомнатные апартаменты, расположенные в северном крыле магазина, ранее оборудованные для приезжающих. Здесь было все, что необходимо для жизни. Прежний их дом занял новый управляющий. Клосс говорил, что когда мальчик вырастет, он возьмет его для продолжения учебы в Германию.
Инженер Васильев, когда нашел младенца, почему-то сразу подумал, что его приемыш мог быть сыном китаянки, которую он неплохо знал, и Андрея Клосса. Он пришел к Паулю Бену с этим вопросом, но тот ничего не смог сказать и с трудом подбирая русские слова, ответил, что не знает, где Бао-сы и ее киндер. Позже от Скрибановича Васильев узнал, что шес-того июля в магазин пришли из полиции и спросили, нет ли в доме китайцев. Бен распорядился привести Бао-сы и заявил, что теперь никого нет.
Закончив рассказ, Зоя Борисовна добавила, что отец ходил к полицмейстеру, хотел что-то узнать, но в ответ услышал, что женщин и детей было много и всех отправили в Верхне-Благовещенск на эвакуацию. Списков же никто не вел. Большего он не добился.
Потрясенный рассказом, Александр поблагодарил Зою Борисовну и, попрощавшись, уже затемно отправился домой…
Остальное Варламов знал из прочитанного в университете. Ближе к осени 1900 года фронт отодвинулся в северные районы Китая. Шесть месяцев спустя после событий в Благовещенске о войне уже думали мало — никто не сомневался в скорой победе коалиции государств.
Назначенное высшими властями расследование установило виновность в июльских событиях, происходивших в Благовещенске, некоторых должностных лиц. Грибский был переведен губернатором в одну из западных областей империи. Помощник пристава два месяца отбыл на гауптвахте и был уволен со службы. Полковник Волковинский, требовавший уничтожать всех китайцев подряд без рассуждений, пробыл на гауптвахте три месяца и также был уволен со службы. В феврале 1902 года дело закрыли без придания суду виновных.
…В 1907 году в Благовещенске численность китайского населения достигла довоенного уровня…