Галина ЯКУНИНА

Потомки и наследники

Любовь к Отечеству —
высшая творческая сила народа.
Н. Карамзин

Февраль 2013 года: Омск

У Николая Владимировича Кукель-Краевского, прямого потомка двух именитых дворянских родов, нет ни фамильных ценностей, ни родовых поместий, ни гербовых бумаг, подтверждающих титулы предков и его права потомственного дворянина. Нет и семейного архива: бесценная папка с историческими документами и фотографиями сгинула в Хабаровском НКВД после ареста отца и матери.
Но, глядя на портрет Геннадия Невельского, нетрудно уловить сходство правнука с прадедом. Хотя адмиралу даже внуков не довелось увидеть: болезнь сердца свела его в могилу раньше, чем он успел выдать замуж своих дочерей.
Тем сильней поразило при знакомстве с Николаем Кукель-Краевским и его книгой «Три века на службе Родине» неоспоримое духовное родство со знаменитым предком. Поиски автора привели меня в Омск в феврале 2013 года, когда по всей России, от Петербурга до Владивостока, началась подготовка к юбилею Г. И. Невельского. Морской государственный университет, где я работаю, уже почти полвека носит имя адмирала. Его внуки и правнуки неоднократно бывали во Владивостоке, но, находясь в двух шагах от «мореходки», ни разу не переступали порог училища, поскольку не знали о его существовании. Нынешней зимой встреча наконец состоялась: в Омск вылетела делегация во главе с ректором Морского государственного университета им. Адмирала Г. И. Невельского (МГУ) Сергеем Огаем.
После Октябрьской революции судьба разбросала детей и внуков Невельского по всему белому свету: кто оказался в Европе, кто — в Северной Америке, кто — в Южной. В современной России наследники проживают в Омске и носят фамилию Кукель-Краевские. Патриарх российской ветви потомков Невельского, 91-летний правнук адмирала Николай Владимирович Кукель-Краевский — человек в Омске известный: ветеран Великой Отечественной войны, кавалер боевых и трудовых орденов, почетный житель города.     
Владивостокских гостей он встретил в парадной матросской форме, подаренной ему командующим Тихоокеанским флотом к шестидесятилетию Победы.
Сентябрь 1937 года: Хабаровск

«Фамильная» сила духа проявились еще у пятнадцатилетнего Николая в сентябре 1937 года, на допросах в НКВД. Чекисты предложили ему выбирать между Ленинградской военно-морской школой, о которой он давно мечтал, и колонией для малолетних преступников. В первом случае требовалось подписать отречение от отца, «врага народа», и сменить дворянскую фамилию, носить которую — позор для комсомольца. Во втором — не подписывать ничего... кроме приговора самому себе. Первую реакцию подростка предугадать было несложно: возмущались и отказывались подписывать отречение от родителей почти все. А вот стояли на своем немногие.
Николай держался:
— Не верю, что отец — враг народа. Враги — те, кто его арестовал. И от фамилии не отрекусь. Я горжусь своими предками!
Ему было, кем гордиться: за угловатыми, неокрепшими еще плечами стояли многие поколения российских государственников, сподвижников Петра Первого и Екатерины Великой, потомственные дипломаты и военачальники. В том числе — двадцать генералов и адмиралов, включая Геннадия Невельского.

Кукель-Краевские — фамилия хоть и не столь знаменитая, как Невельские, но еще более старинная, древнего польского корня. Ее представители за триста с лишним лет внесли в историю России лепту немалую. Один из них, Бронислав Кукель, участвовал в основании Благовещенска и небольшого военного поста, из которого со временем вырос Владивосток. Его брат Болеслав Кукель — генерал-майор, губернатор Забайкалья и начальник штаба войск Восточной Сибири, тесно дружил с Геннадием Невельским. Мария, средняя дочь адмирала, уже после смерти отца вышла замуж за Андрея Болеславовича Кукеля, служившего по ведомству иностранных дел России на Балканах. Оба ее сына, Сергей и Владимир, выпускники Морского кадетского корпуса, вписали свою страницу в летопись русского военно-морского флота. Младший из братьев, Владимир Кукель-Краевский, арестованный в Хабаровске, возглавлял морскую пограничную охрану всего Дальнего Востока.
Сказать: «Я горжусь!» — легко. А повторить это, когда тебя бьют и унижают, привозят в родную школу на суд товарищей, а затем — в райком комсомола, чтобы «исключить из рядов»… попробуй выстоять.
Накануне заседания бюро райкома Николай завернул билет в клеенку, расшатал кирпич в стене детского приемника и спрятал красную книжечку в тайник. Наутро сказал, что документ утерян. Его снова избили и отправили в Кунгурскую колонию. «Политических» в ней было мало, в основном — уголовники. Неудивительно, что подростки получали в колонии не только профессию столяра или слесаря, но и «щипача». Годы спустя Николай Владимирович с невеселой улыбкой расскажет об этом в своей книге: «Я, как и все колонисты, прошел курс молодого вора. Здесь была хорошо отлажена система обучения «щипачей»-карманников. Происходило это так: на половую щетку, как на плечики, надевался пиджак. В его карманы раскладывались вещи. «Бочата»-часы опускали в «чердачок» (это верхний кармашек слева). «Лопатник»-бумажник клали в «скуленку» — внутренний карман. Кошелек помещался в одном из боковых карманов. Затем пиджак уравновешивался на щетке. Нужно было вытащить попеременно все из карманов, не давая ей упасть. Если уронил, получал от пахана «щелобан» — щелчок по лбу, весьма болезненный. У меня довольно-таки быстро появились навыки карманника: уж больно не хотелось получать щелчки. Мои успехи нравились пахану, и он мне иногда поручал вести «занятия». Это способствовало росту моего авторитета, что вызвало ревность нескольких старожилов. Мне даже хотели устроить темную, но пахан не разрешил».
— Понятно, что колонии эти были, по сути, «курсами повышения квалификации» карманных воров, — резюмирует Кукель-Краевский много лет спустя. — Я сам побывал в этой шкуре и знаю, что не будь во мне с детства заложены очень прочные нравственные качества, немудрено было после такой «науки» стать обычным жуликом.

«Нравственные качества»… Сколько раз проверялись они на прочность в течение его долгой и богатой на испытания жизни. Почему невысокий, отнюдь не богатырской комплекции паренек ни разу не оступился и не сломался там, где униженно просили о пощаде взрослые мужчины? Об этом я спрошу его, когда встретимся в Омске.
— Я не могу отвечать за других, а тем более судить кого-то. Но если ты в душе честный человек, то тебя никогда и никто не заставит стать подлецом. Слабого могут смешать с грязью, вывихнуть разум, выдавить душу. Значит, надо быть сильным. Каждый должен решать сам, что такое сила…

Август 1850 года: Амур, мыс Куегда

Не этот ли вопрос решал более полутора столетий назад его прадед, принимая на себя всю полноту ответственности за поступок, идущий вразрез с высочайшими инструкциями? Он получил совершенно четкие и жесткие предписания: «…во избежание неприязненных отношений с китайцами ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и Амура». Напомним, что в 1849 году за успешное проведение исследований, доказавших, что пролив между Сахалином и материком, как и устье Амура — судоходны, Невельского произвели в капитаны I ранга. Но, поскольку великие географические открытия были сделаны без утвержденной императором инструкции, Геннадия Ивановича лишили полагавшегося в таких случаях ордена и денежного вознаграждения.
Несмотря на категоричные предписания петербургского начальства, неустрашимый каперанг, вернувшись на Дальний Восток, вновь действует на свой страх и риск. Первого августа 1850 года на мысе Куегда в устье Амура в присутствии членов команды и гиляков, собравшихся из окрестных деревень, по его приказу был поднят русский военный флаг и основан пост, названный Николаевским. Геннадий Невельской подготовил заявление: «От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что... прибрежье этого залива и весь Приамурский край, до корейской границы, с островом Сахалином составляют Российские владения... Для этого ныне поставлены российские военные посты...»
Министерство иностранных дел Российской империи расценило действия Невельского как дерзкий и опасный политический шаг, по сути — захват территории (именно такую оценку дал ему канцлер Карл Нессельроде). Приамурье на протяжении многих лет было предметом напряженных отношений с Китаем, открыто претендовавшим на эти земли. Имела свой интерес на Дальнем Востоке и вездесущая Англия. Подняв русский флаг, Невельской отрезал пути для маневров в переговорах.
Понятно, что его поступок привел в ярость высокие правительственные чины. Особый комитет при правительстве вынес решение: Николаевский пост снять, а Невельского разжаловать за самовольство в матросы. Но Николай I, выслушав доводы генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева, а затем самого Невельского, наложил на решение знаменитую резолюцию: «Где русский флаг единожды был поднят, он спущен быть не может!»
Назначенный начальником Амурской экспедиции Геннадий Невельской, несмотря на увещевания генерал-губернатора Муравьева, отнюдь не собирался учиться «неспешности и осторожности». Его письма к генерал-губернатору поражают убежденностью в своей правоте и удивительным бесстрашием: «Поставленный в такое положение, при котором вся нравственная ответственность за недостаток самостоятельности пала бы на меня, и соображаясь с упомянутыми обстоятельствами, несмотря на то что они не согласны с данной мне инструкцией и влекут за собою строжайшую ответственность, я решился действовать вне повелений. Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя согласно инструкциям, потерять навсегда для России столь важные края, как Приамурский и Приуссурийский, или же действовать самостоятельно, приноравливаясь к местным обстоятельствам и несогласно с данными мне инструкциями. Я избрал последнее» (письмо датировано 15 апреля 1852 года).
До последних дней своей жизни адмирал Невельской работал над книгой «Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России 1849–1855 гг.». Этот многостраничный труд, который, несмотря на строгую документальность, читается как приключенческий роман, подтверждает невероятный факт: горстка смельчаков в сжатые сроки и в условиях предельно скудного (если не сказать преступно скудного) финансирования исследовала и закрепила за Россией огромные, богатейшие и стратегически важные земли.
Верный себе во всем, Невельской, перед тем как приступить к исследованию устья Амура, сообщил соратникам о намерении нарушить данные ему инструкции. Геннадий Иванович прямо спросил офицеров и матросов своего корабля, готовы ли они ради исполнения долга перед Отечеством идти с ним, рискуя потерять благоволение начальства? И команда «Байкала», спаянная трудным походом от Кронштадта к берегам Камчатки, единодушно поддержала его.
Силу духа и цену нравственной ответственности перед будущим, заставившую Невельского «действовать вне повелений», потомкам еще предстояло постичь.

Июнь 1941 года: Владивосток

Двадцать первого июня 1941 года краснофлотец Николай Кукель-Краевский, служивший на подводной лодке «Малютка», впервые получил увольнение в город. Мальчишкой он бывал во Владивостоке с отцом и теперь заново узнавал улицы, впадающие в Золотой Рог и Амурский залив, и железнодорожный вокзал, пришвартованный к Тигровой сопке рядом с кораблями. Дошел до центра города, постоял возле памятника адмиралу Невельскому, присел на парапет…
Со времен революции монумент претерпел серьезные изменения: гранитную вершину вместо державного орла венчала красная звезда, бронзовый бюст адмирала был перенесен в музей, а рядом с памятником появилась братская могила революционеров, погибших в борьбе за власть Советов. Появилось и новое официальное название: памятник Жертвам революции. В городе оно не прижилось, и народ упорно назначал место встречи «у Невельского».
В последний день мира перед великой войной жара стояла неимоверная. Золотой Рог плавился и слепил глаза. Матрос, сидящий на парапете, ушел в свои думы и на оклик патруля отозвался не сразу. Меж тем патруль возглавлял сам комендант города. Потребовав увольнительную, он пристально оглядел моряка, задержав взгляд на флотских брюках. Клеш был в моде, но носить его не разрешалось: клинья нещадно вырезали и виновных отправляли на гауптвахту. Форма Николая была в порядке, но комендант все же сделал замечание:
— На памятнике сидеть не положено!
— Так это не просто памятник. Это моему прадеду памятник, — пояснил, улыбнувшись, парень.
Сузив глаза, комендант всмотрелся в него, и суровое лицо на миг смягчилось:
— Похоже, перегрелся… Иди-ка, сынок, на корабль. А может, в госпиталь тебя сразу отправить?
— Есть на корабль! — коротко отозвался матрос.

Утром двадцать второго июня он одним из первых подаст рапорт командиру с просьбой направить добровольцем на Балтийский флот, либо в действующую армию. Спустя два дня Кукеля-Краевского вызовут к командиру дивизиона и объявят решение командующего Тихоокеанским флотом адмирала И. С. Юмашева: в отправке на Балтфлот отказать, из плавсостава отчислить и направить в распоряжение инженерного отдела флота. Отец Николая был Юмашеву хорошо знаком, и адмирал гневно вопрошал начальника политотдела: как сын «врага народа» оказался в плавсоставе?
А поскольку Николай будет упорно подавать рапорт за рапортом, добиваясь отправки на фронт, ему в конце концов дадут... десять суток гауптвахты. Трудно сказать, как сложилась бы судьба моряка дальше, если б не комиссар батальона.
— За патриотизм у нас не сажают! — заявил он в политотделе базы. — Сын «врага народа» тоже имеет право защищать Родину.
Николая выпустили с «губы», и он продолжил службу на флоте. А в августе 1942-го, в составе 1-й добровольческой Тихоокеанской морской бригады отправился на фронт.

Декабрь 1942 года: Сталинград

Номер своего комсомольского билета Николай Владимирович помнит всю жизнь: 0046845. В мае 1939 года, когда он вернулся из колонии в Хабаровск, его устроили на работу и восстановили в комсомоле. Николай попросил райкомовцев не выписывать новый комсомольский билет, а помочь забрать старый, спрятанный в детприемнике НКВД. В присутствии онемевшего начальника, который избивал его два года назад, парень раскачал кирпич в фундаменте и достал заветную книжечку. Она отлично сохранилась и несколько лет спустя спасла ему жизнь под Сталинградом.
Впрочем, Кукель-Краевский, убежденный коммунист, далек от мистики. Он считает, что судьбу свою человек строит сам, ибо сам делает выбор и несет ответственность за него. Последнее, по его словам, очень важно: никогда не искать виноватого в своих неудачах, не держать обиды на время, в котором выпало жить, и на людей, тебя окружающих.
— Жизнь — это труднейшая наука, — скажет он во время нашей встречи. — Наука с достоинством принимать неизбежное.
А тогда, в конце декабря 1942 года, в разгар Сталинградской битвы, старшина второй статьи Кукель-Краевский получил особое задание: сопровождать офицера связи с секретным пакетом в расположение 51-й армии. Погода была нелетная и добираться пришлось на «вездеходе» — грузовике на гусеничном ходу. Переправились по льду через Волгу: майор сидел в кабине, двое сопровождающих — в кузове. К полудню снег прекратился, небо очистилось, и почти сразу появились немецкие самолеты. «Жми!» — приказал майор шоферу. «Мессеры» сбросили по бомбе, развернулись и пошли на второй заход. Последнее, что увидел Николай после взрыва — верхушку повисшего на проводах телефонного столба.
Очнулся в полевом госпитале, который располагался в обычной избе. Слепой, глухой и парализованный, он чувствовал, что жив, но пошевелиться не мог. Хотел что-то сказать, но сам себя не слышал. Только через десять дней вернулось зрение. Первое, что увидел: хозяйка дома истово крестилась у иконы. Оказалось, Николай прозрел в день Рождества Христова.
Вскоре познакомился с Павлом Христолюбовым, повозочным похоронной команды. Когда солдаты, обнаружив разбомбленную машину, начали хоронить в снегу погибших, именно Павел Иванович заметил на тельняшке Николая самодельный кармашек, зашпиленный английской булавкой. В кармане хранился комсомольский билет. Доставая его, Христолюбов почувствовал, что у морячка бьется сердце. Николая спешно укутали в тулуп, положили в розвальни, и Христолюбов повез его в Красноармейск, где находился госпиталь. По пути Павла Ивановича ранило, но он добрался-таки до врачей. И не отходил от своего «крестника», всеми силами стараясь вытащить его с того света.
В середине февраля, получив свою первую награду — медаль «За оборону Сталинграда», Николай Кукель-Краевский был направлен в тыл на долечивание. Перед посадкой на санитарный поезд он сбежал. Явился к коменданту города и объяснил, что хочет вернуться в свою 18-ю отдельную рейдовую лыжную бригаду. Комендант не стал распекать его и требовать выполнения приказа. Уточнил расположение бригады, выдал проездное свидетельство и приказал накормить раненого в столовой.
Почти неделю на попутных эшелонах и машинах добирался Николай до своей бригады, которая ушла на формировку в Чалтырь, что в пятнадцати километрах от Ростова-на-Дону. Догнал! Но, когда, заикаясь и еле держась на ногах от усталости, докладывал о своем прибытии командиру бригады полковнику Муратову, тот только вздохнул:
— Откуда ты, паралитик такой, явился? С того света, что ли?
«Похоронка» на Николая давным-давно ушла в Хабаровск. Но мать не успела ее получить, так как была выселена в город Свободный, «столицу» Бамлага.

Ноябрь 1921 года: Кабул

Родители Николая познакомились в Кисловодске в бурном 1918 году. Юная Мария влюбилась в невысокого и немногословного морского офицера с первого взгляда. Постоянная опасность только обостряла вспыхнувшее чувство: старший лейтенант Владимир Кукель скрывался в тихом курортном городке от белогвардейской контрразведки. Охотилось за ним и немецкое командование, чтобы предать военному трибуналу. В Минеральных Водах и Пятигорске были расклеены листовки с указанием примет Кукеля, а также солидной суммы вознаграждения за его поимку.
Столь повышенное внимание объяснялось тем, что именно В. А. Кукель, командир эскадренного миноносца «Керчь», перейдя на сторону большевиков и пользуясь непререкаемым авторитетом среди революционных матросов, выполнил тайный приказ В. И. Ленина, потопив большую часть Черноморского флота (четырнадцать кораблей), чтобы не отдавать его Германии в качестве военного трофея. Пятнадцатым кораблем стал эсминец «Керчь». Перед открытием кингстонов в эфир ушла радиограмма: «Всем. Всем. Всем. Погиб, уничтожив часть судов Черноморского флота, которые предпочли гибель позорной сдаче Германии. Эскадренный миноносец «Керчь».
Вскоре Владимир Кукель вместе со своими матросами покинул Кисловодск, решив добраться до Астрахани, где действовала революционная Красная Волжская флотилия.
Мария последовала за своим возлюбленным. Девятнадцать лет, отпущенных им судьбой, она будет вместе с мужем одолевать знойные ногайские степи, афганские пустыни, ледяные перевалы и весенние паводки, спасаться от землетрясений и обстрелов, голода и холода. Судьба сведет ее со многими людьми, имена которых войдут в учебники отечественной истории: Георгием Чичериным, Михаилом Фрунзе, Сергеем Кировым, Ларисой Рейснер, Василием Блюхером…
Мария Кукель-Краевская была не только женой, но соратницей своего мужа в борьбе за новую жизнь. В штабе Волжской флотилии она помогала легендарной Ларисе Рейснер, которая стала прототипом женщины-комиссара в «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского. Лариса руководила отделом политпросвета.
— Поскольку мама от природы была одаренным художником, ей поручили рисовать агитплакаты и другую наглядную агитацию, — поясняет Николай Владимирович. — Знамя знаменитого Кожановского десанта тоже было вышито руками моей матери и сегодня находится в Музее Вооруженных сил.
А чего стоило путешествие супругов в Кабул! В 1921 году Владимир Кукель, поступив в распоряжение наркомата иностранных дел, был направлен в Афганистан вторым секретарем полпредства РСФСР, а его жена Мария — переводчицей. Послом назначили члена ВЦИК Федора Раскольникова.
Советская дипломатическая миссия выехала из Москвы 16 апреля 1921 года. Любопытное совпадение: именно в этот день семьдесят лет назад состоялось венчание Екатерины и Геннадия Невельских в Иркутске. Их свадьба стала темой бесконечных пересудов и сплетен в светских салонах: зачем знатной, прелестной и образованной девушке, племяннице гражданского губернатора Иркутска В. Н. Зарина, выходить замуж за морского офицера с туманным будущим? Невельской был небогат и некрасив, к тому же намного старше своей девятнадцатилетней супруги. Но настоящий шок в высшем обществе сибирской столицы вызвало решение Екатерины следовать за мужем на Дальний Восток, чтобы разделить с ним опасности и лишения Амурской экспедиции. Ее путешествие на край света, так же как подвиг декабристок, стало для будущих поколений маяком любви, силы духа, подвижничества и самоотречения. Там, на Петровской косе, навсегда осталась годовалая дочь Катенька, первенец Невельских…
Мария Кукель-Краевская была на третьем месяце беременности, когда ее включили в состав дипломатической миссии. Несмотря на неважное самочувствие, ей даже в голову не пришло отказаться от трудного и опасного пути. До Ташкента дипломаты добирались поездом, далее путь шел через Бухару до пограничной станции Кушка, а оттуда — караваном до Кабула. В дорогу каждому было выдано по буханке черного хлеба, головке голландского сыра, немного чая и сахара. Естественно, этого запаса хватило ненадолго, и вся дипломатическая миссия, включая действительного и полномочного посла РСФСР Федора Раскольникова, села на голодный паек. Рассчитывали, что путешествие продлится чуть более месяца. Но поезд шел очень медленно: пути размыло весенним паводком Сыр-Дарьи. Караван, встретивший их на границе, тоже добирался до Кабула много недель. Почти весь этот путь через горные перевалы молодая женщина, которую сильно растрясло в «тахтараване» — носилках с балдахином, укрепленных на длинных оглоблях, — одолела верхом на лошади.
Неизвестно, рассказывал ли Владимир Андреевич своей молодой жене историю «свадебного путешествия» бабушки и дедушки на Дальний Восток, их многотрудной семейной жизни на берегу залива Счастья. Наверняка он слышал ее от своей матери, Марии Геннадьевны, которая родилась на посту Мариинском в 1855 году, когда Амурская экспедиция уже была близка к завершению. Крестными третьей дочери Невельских стали Николай и Екатерина Муравьевы. Мария Невельская-Кукель прожила нелегкую жизнь, рано потеряла родителей, рано овдовела и ушла из жизни в 1919 году.
Чувство постоянной опасности не оставляло и ее невестку в Кабуле: ежедневные провокации, перестрелки, почти неприкрытый шпионаж требовали от советских дипломатов огромной выдержки. В городе то и дело вспыхивала малярия, а по ночам чувствовались подземные толчки. Роды у Марии начались в ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября, во время землетрясения. Стоял сильный гул, дом шатался так, что двигались кровати. Наутро сквозь щели в стенах было видно небо. В этот день у четы Кукелей родился первенец, Николай…

Март 1943 года: Ростов

В чалтырском медсанбате Николая усиленно откармливали и долечивали. Мало-помалу молодость и спортивная закалка взяли свое: вскоре его определили в разведку бригады.
Немцы бомбили Ростов строго по расписанию: утром и вечером. В середине марта группа разведчиков, в которую входил Николай, увидела, что «юнкерсы» возвращаются с бомбежки в сопровождении нескольких истребителей. Вдруг один из них начал пикировать на разведчиков: дал пулеметную очередь, развернулся и на бреющем полете перемахнул реку. И там, на другом берегу, совершенно неожиданно упал в камыши. То ли высоту не рассчитал, то ли заглох двигатель. Летчик выскочил и побежал по плавням. Разведчики кинулись искать лодку. А Николай, не говоря ни слова, разделся до белья, укрепив ремнем на голове сапоги и наган.
— Колька, финку возьми! — крикнул напарник.
Кукель взял нож в зубы и поплыл, то и дело натыкаясь на льдины. Речка была неширокая, но ему приходилось все время брать влево против течения, чтобы не снесло. Борясь с течением и холодом, он прозевал большую льдину, которая чуть не утопила его. Кое-как выплыл, но сапоги с револьвером ушли на дно. Впрочем, берег был уже близко: выбрался и побежал к самолету. «Побежал» — это, конечно, громко сказано. Кто-нибудь пробовал бегать босиком в камышах? С каждой минутой ноги кровоточили все сильнее. Когда до немца оставалось метров десять, крикнул что есть мочи: «Стой! Бросай оружие!» Летчик обернулся и выстрелил. Раз, другой, третий… Николай петлял как заяц, пока обойма не кончилась. А когда немец попытался перезарядить пистолет, подскочил к нему в окровавленном нижнем белье и, замахнувшись финкой, щедро мешая немецкие слова с русским матом, заорал: «Хенде хох, твою мать!..» Обер-лейтенант, награжденный Железным крестом за храбрость, послушно поднял руки.
Когда воздушный ас был сдан начальнику разведки и охотничий азарт поостыл, до Николая дошло, что его геройство граничило с полным безрассудством. Шансов выжить практически не было: кто бы мог подумать, что немецкий офицер промахнется, выпустив почти в упор всю обойму? Ноги, изрезанные камышами, заживали неделю, а вот простуды не было: молоденькая докторша, лейтенант медицинской службы, приказала выпить спирту, чтобы не простыл. Помогло… Правда, зубы стучали еще долго: нервная горячка давала о себе знать.
В лазарете его навестили командир бригады Муратов, начальник штаба майор Хохлов и начальник разведки Ермаков. Кукелю объявили благодарность и сказали, что за совершенный подвиг представляют к ордену Красной Звезды. А пока суд да дело, премировали парашютом и взамен утопленного нагана вручили трофейный «вальтер».
Между тем от политуправления корпуса, куда пришло представление на награждение, командир бригады получил начальственный разнос: как сын «врага народа» оказался в разведке? Убрать немедленно! И нечего распространять небылицы. Имелась в виду статья о Кукеле-Краевском, которую начальник политотдела бригады направил в газету.
Николая такая реакция не удивила. Удивил командир бригады, который отказался выполнить указание политуправления. В военное время за такой поступок грозил штрафбат, если не расстрел.
— Оказалось, полковник Муратов знал моего отца еще со времен Гражданской войны, — улыбается Николай Владимирович. — Он со своей казачьей сотней охранял штаб Волжско-Каспийской дивизии, начальником которого был отец. А в 1939 году Муратов встретился в Ленинграде с соратниками отца Чепкаленко и Трухачевым, которые тоже были арестованы в 1937-м, но чудом уцелели, были оправданы и выпущены из тюрьмы. От них полковник узнал о расстреле отца, а также о том, что донос на него вскоре был признан ложным и дело закрыто. Поэтому держался Муратов в политотделе бригады смело и отстоял меня: я остался в разведке. Подаренный парашют сменял на четверть самогона и килограмма два сала, которые были употреблены разведчиками по назначению. А сыном «врага народа» оставался еще четырнадцать лет со всеми вытекающими последствиями…

Февраль-март 1944 года: Николаев

Поступки Кукеля-Краевского не вызывают сомнения в смелости. Но ведь и у самых храбрых бывают моменты, когда становится по-настоящему страшно?
— Конечно, бывают, — не раздумывая, отвечает Николай Владимирович на мой вопрос. — Под Херсоном на одном из заданий я разбил компас. А это в то время было большим дефицитом. И в следующем задании, когда нужно было разведать, есть ли в дюнах немцы, я сбился с курса. Сначала ориентировался по звездам, но вскоре небо затянуло и начал моросить дождь. Я продвигался с бархана на бархан, тишина и тьма — хоть глаз коли. Вдруг сзади слышу — немцы переговариваются. Понял, что заблудился и оказался в тылу противника. Вот тогда стало страшно, даже холодный пот прошиб. Мне нельзя было попадать в плен, понимаете? Мне, сыну «врага народа». Конечно, наган у меня был, ППШ с одним диском, граната. Живым я сдаваться не собирался. Но ведь и жить хотелось. Если бы знать, куда двигаться. На мое счастье, на миг выглянула луна. Я быстро сориентировался и метров сто полз по-пластунски, пока голосов не стало слышно. Добрался до своих, но уснуть долго не мог, все переживал происшедшее. Даже стакан водки выпить пришлось.
Это случилось в феврале сорок четвертого. А в марте, при освобождении города Николаева, его снова тяжело ранило. После операции началась гангрена, и раненого перевели в так называемую газовую палату, которую в госпитале именовали «палатой смертников». Спас его знаменитый военврач А. Вишневский, генерал-лейтенант, главный хирург фронта, который приехал в госпиталь на консилиум.
На долечивание Николая отправили в Омск.
— Там, в сибирском госпитале, произошел со мной забавный случай, — лицо Николая Владимировича снова освещает озорная мальчишеская улыбка. — Каждое утро перед завтраком нам раздавали по кусочку хлеба с маслом и по два куска сахара. Строго по списку. И вот санитары кричат на всю палату: Кукель есть? Отвечаю: есть. «Ходячие» раненые из нашей палаты несут мне хлеб, масло и сахар. А от двери опять кричат: Краевский есть? Отвечаю: есть. И к моей койке несут еще один паек. Так я при поддержке ребят целую неделю получал двойную порцию.
Оказалось, что в канцелярии госпиталя его фамилию написали не в строчку, а столбиком, посчитав, что это два разных человека. Разоблачил его комиссар. Понаблюдал за процессом раздачи и… захохотал:
— Вот что значит солдатская смекалка и солидарность! А этому дистрофику надо официально назначить двойной паек.
Тогда Николай не подозревал, что свяжет со старинным сибирским городом всю свою дальнейшую жизнь.

Август 1935 года: Хабаровск

Его отец, Владимир Андреевич Кукель, получивший в начале 1935 года назначение начальником морской пограничной охраны Дальнего Востока, тоже едва ли предполагал, что на дальневосточной земле, присоединенной к России благодаря отваге и упорству деда, завершится его недолгая, до предела насыщенная событиями жизнь.
Рано оставшись без отца, Владимир в 1900 году поступил вслед за старшим братом Сергеем в Морской кадетский корпус, — тот самый, который окончил их дед, адмирал Невельской. Братьям немедленно дали прозвища: Кукель 1-й и Кукель 2-й. Учились оба отлично и друг за друга стояли стеной.
Сергей Кукель после окончания корпуса был направлен в Минный офицерский класс, и вскоре стал одним из пионеров российского подводного флота. В 1915 году дослужился до капитана II ранга, флагманского минного офицера дивизии подводных лодок Балтийского флота. В романе В. Пикуля «Моонзунд» часто упоминается Сергей Кукель, имя и фамилию которого автор, вопреки обычаям романистов, менять не стал.
Внук Г. И. Невельского С. А. Кукель в 1917 году занимал должность товарища морского министра, а в исторические дни Октябрьской революции исполнял его обязанности. Поскольку сдать дела новой власти он категорически отказался, группа матросов по приказу П. Е. Дыбенко прямо в кресле вынесла его из кабинета. Кукель был арестован. Но вскоре его освободили: молодая Советская власть крайне нуждалась в специалистах столь высокого класса. Сергея Кукеля назначают начальником морского технического хозяйственного управления. Кроме того, он преподает на курсах командного состава флота и ведет большую работу в Морской исторической комиссии. Последовательно занимая одну руководящую должность за другой, капитан I ранга Сергей Кукель становится начальником тыла Балтийского флота, а затем адъютантом-флагманом для поручений при командующем Морскими силами Республики Советов.
В апреле 1921 года его откомандировали в распоряжение наркомата иностранных дел, где уже служил младший брат. Сергей Андреевич был техническим консультантом при составлении договора между РСФСР и Афганистаном. Еще через год он ушел в отставку и возглавил отдел электрификации Главэлектро ВСНХ. Последующие двадцать лет своей жизни он посвятит науке, став одним из крупнейших советских ученых-энергетиков, профессором МВТУ им. Н. Баумана. Брата он пережил ненадолго: умер в Москве в 1941 году от инфаркта.
Владимир Кукель первый офицерский чин мичмана получил в 1905 году, после окончания Морского кадетского корпуса. Служа на кораблях Балтийского флота, за отличия в службе довольно быстро произведен в лейтенанты, а затем — в старшие лейтенанты и назначен старшим артиллерийским офицером линкора «Андрей Первозванный». Первую мировую встретил, служа на миноносцах.
В июне 1917 Владимира перевели на Черноморский флот, назначив командиром эскадренного миноносца «Свирепый». А в марте 1918 — командиром эскадренного миноносца «Керчь» — одного из лучших кораблей этого класса. В апреле Владимир Кукель стал одним из организаторов перехода Черноморского флота в Новороссийск. Восемнадцатого июня 1918 года молодой офицер сыграл ключевую роль в исполнении приказа председателя Совнаркома В. И. Ленина о потоплении флота.
После затопления эсминца «Керчь», его команда во главе с командиром добралась до Астрахани, где в составе Красной Волжско-Каспийской флотилии приняла участие в боевых действиях против белогвардейцев.
В 1919 году Владимира назначили начальником штаба Волжско-Каспийской флотилии. Год спустя «за умелое руководство силами в операции по освобождению форта Александровского» он награжден орденом Красного Знамени. В июле 1920 года Кукель возглавил штаб Балтийского флота. В 1921 году несколько месяцев исполнял обязанности командующего флотом. При всей невероятной загруженности Владимир Андреевич успел написать и выпустить в 1923 году книгу «Правда о гибели Черноморского флота в 1918 году». После его ареста все экземпляры книги были уничтожены, кроме одного-единственного, находившегося на хранении в библиотеке имени В. И. Ленина.
В начале двадцатых годов Владимира Кукеля по просьбе наркома иностранных дел Георгия Чичерина переведут с флота на работу в Наркоминдел вторым секретарем посольства РСФСР в Афганистане. Вскоре он возглавит комиссию по выполнению советско-афганского договора. В Афганистане под его руководством развернется бурное строительство: вопреки племенным и религиозным противоречиям будут построены туннели, дороги, электростанции, возродится национальная промышленность.
После возвращения из Кабула в 1929 году он возглавит Черноморскую пограничную охрану, которая базировалась в Севастополе. Морская граница в Крыму, да и почти на всем Черноморском побережье после окончания Гражданской войны фактически была открыта. Контрабандисты без опаски везли в Советскую Россию наркотики, элитный табак, вина, восточные сладости, а на «берег турецкий» вывозили золото, произведения искусства, старинные иконы в бесценных окладах. Поначалу войска погранохраны не имели даже собственных катеров, и нарушителей границы задерживали, главным образом, на суше после высадки на берег. Важно было не упустить момента этой высадки, чтобы контрабандисты, диверсанты и шпионы не могли скрыться в каком-либо ауле. Создание надежной морской пограничной охраны было поручено В. А. Кукелю.
В 1932 году его командируют сначала в Финляндию, а затем в Геную на верфь итальянской фирмы «Джованни Ансальдо и Ко» для наблюдения за постройкой двух первых советских пограничных сторожевых кораблей: «Киров» и «Дзержинский». В 1934 году он возглавит переход этих кораблей из Генуи во Владивосток. После успешного завершения опасного и длительного похода Владимира Андреевича наградили орденом Красной Звезды и назначили начальником морской пограничной охраны Дальнего Востока.
Штаб округа находился в Хабаровске, и семья Кукелей выехала к месту назначения в международном вагоне поезда «Москва — Владивосток». Незадолго до этого Николай вместе с отцом прокатился в самом первом поезде Московского метрополитена вместе с челюскинцами и летчиками, которые их спасли, Героями Советского Союза Леваневским, Ляпидевским и Водопьяновым.
Увлекательнейшее путешествие через всю страну длилось семь суток. Многие названия городов и железнодорожных станций воскрешали в памяти тринадцатилетнего Николая страницы отечественной истории: взятие Казани Иваном Грозным, рождение уральской промышленности, связанное с именами Демидовых и Строгановых, сибирский поход дружины Ермака.
Отец как-то обронил, что наконец исполнилась его мечта служить на Дальнем Востоке: оказывается, Владимира Андреевича, соединившего в своей судьбе профессии деда-моряка и отца-дипломата, всегда тянуло в эти края.
На станции Кунгур мать купила у мастеров-камнерезов сувенир из яшмы и путеводитель по знаменитому Кунгурскому монастырю. Кто бы мог подумать, что через пару лет ее сын окажется в этом самом монастыре, в колонии для несовершеннолетних преступников? А пока он, проезжая по мосту через Иртыш, тихо напевал: «На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой». И никак не мог предположить, что эти суровые сибирские края станут ему родными.

Май 1945 года: Омск

После выписки из госпиталя Николая комиссовали по инвалидности. Но разведчик отнюдь не считал себя инвалидом и обратился к командующему Сибирским военным округом с просьбой оставить в войсках. Его просьбу уважили, и до самой победы гвардии старшина Кукель-Краевский прослужил в 39-й омской запасной дивизии.
В феврале сорок пятого он женился.
— Как военнослужащий, состоящий на офицерской должности, я обратился к командиру батальона за разрешением вступить в брак. Такие разрешения могли давать командиры полка и выше. Но наш батальон был отдельным подразделением, он по статусу приравнивался к полку. Так что разрешение я получил, а в качестве приданого — английскую шинель и мешок картошки.
На свадебном столе красовалась чекушка водки, упаковка драже витамина С, две селедки и бутылка денатурата, пропущенного через противогаз (проверенный способ). Бракосочетание Николая и Клавдии было отмечено в узком кругу, но весело, с многочисленными тостами, главным из которых был: «За победу!». Любовь оказалась настоящей, а семья крепкой: шестьдесят лет прожили они с Клавдией Дмитриевной душа в душу.
— Сейчас вспоминаю о тех годах и удивляюсь: как мы с Клавой выдерживали ежедневную битву с нуждой? — задумывается Николай Владимирович. — Ведь ничего не было… ни-че-го! Весь мой гардероб состоял из поношенной шинели, гимнастерки, галифе, да пары белья и разбитых кирзовых сапог. Клавин гардероб также не отличался разнообразием. Может, и слава Богу, что нынешняя молодежь этого не знает, но так было. И никого из родных рядом. Приходилось вертеться ужом, добывать новорожденному сыну дополнительное питание и материал на пеленки. Тут нам на помощь пришло командование базы, выделив Клаве десять метров парашютной ткани. А еще мне на новоселье подарили кровать, стол, две табуретки, одеяло и пару списанных штор, которые тоже пригодились для Юркиного гардероба на пеленки-распашонки.
Но это все было потом, год спустя. А утром девятого мая 1945 года молодая жена разбудила его в шесть утра: «Николай, победа!» Спросонок он понял ее не сразу. Но голос Левитана снова и снова повторял, что вчера, восьмого мая, был подписан акт о капитуляции Германии. Николай расцеловал жену, быстро оделся и помчался в часть. Проскочить через проходную успел до подъема. На свой страх и риск объявил тревогу. Спустя несколько минут личный состав батальона высыпал на улицу, и он срывающим голосом объявил о победе…
Слушая его рассказ, я вспоминаю людей старшего поколения, с которыми мне довелось работать: блокадников, ветеранов войны и труда, узников фашизма, репрессированных… Все они принадлежат к одному поколению, которое мы еще не успели сполна оценить. Несмотря на все превратности судьбы и немыслимые испытания, оно остается поколением победителей. Разве умение сохранить в себе человека, сберечь любовь к неласковой родине, умение сострадать и прощать — не свидетельство высокой победы духа?

Июль 1937 года: Владивосток

Дальний Восток удивил Кукелей обилием рыбы, фантастически огромными помидорами, огурцами и редисом, а также непривычным говором китайцев и корейцев, которых на рынках и улицах Хабаровска было почти столько же, сколько русских.
Учился Николай легко, все схватывал на лету. Но дисциплина в новой школе, над которой шефствовало краевое управление НКВД, оказалась значительно более жесткой, чем в Севастополе. Живому непоседливому подростку пришлось приспосабливаться к новым требованиям, чтобы не подвести отца.
— Я был чрезвычайно горд тем, что отца, как героя Гражданской войны, приглашали в школу выступить перед ребятами. Чувство ответственности заставляло меня сдерживать свой бойкий характер. Это умение сдерживаться впоследствии очень пригодилось мне в жизни, особенно в случаях, когда нельзя было давать волю эмоциям.
Я смотрю на портрет прадеда за спиной Николая Владимировича и вспоминаю характеристику, данную Невельскому современниками: «Небольшого роста, крепко сколоченный, очень подвижный, крайне вспыльчивый, решительный и настойчивый…» Разве могут быть такие совпадения столетия спустя?
А Николай Владимирович рассказывает о встречах с Василием Блюхером, маршалом Советского Союза, командующим Особой Краснознаменной Дальневосточной Армией, и с летчиками Чкаловым, Беляковым и Байдуковым. Легендарная троица возвращалась в Москву после перелета на АНТ-25 по маршруту Москва — Дальний Восток. На стадионе «Динамо» в Хабаровске состоялся митинг, после которого прошел футбольный матч между московской командой «Крылья Советов» и хабаровским «Динамо». Москвичи, к огорчению Чкалова, проиграли. Николай, сидевший недалеко от летчика, слышал, как в конце матча, когда столичной команде забили решающий гол, он выругался и сказал: «На таких крыльях далеко не улетишь».
Летом 1937 года в пионерлагере, где отдыхал Николай вместе с сестрой, появился отец вместе с Эдуардом Лухтом, знаменитым дальневосточным воздушным асом, командиром пограничного авиаотряда, в состав которого входили самолеты-амфибии. Владимир Андреевич предложил сыну сопровождать его в инспекторской поездке по Тихому океану. Николаю не надо было повторять дважды: об этом путешествии он мечтал давно.
В авиаотряде ему выдали полную краснофлотскую форму и бескозырку с лентой «Морпогранохрана НКВД». Перед отлетом костюм дополнили кожаным шлемом и курткой. Наутро состоялся вылет на самолете-амфибии.
— Перед отлетом Лухт меня спросил: «Может, передумаешь, всякое бывает, не все выдерживают болтанку». Но я был непреклонен. Мы с отцом разместились вдвоем на месте летчика-наблюдателя. Было очень тесно, но, как говорится, охота пуще неволи. Завели мотор, и гидросамолет, разбежавшись по Уссури, взлетел. Трудно описать чувство восторга, обуявшего меня. Летели над рекой вдоль границы, по обе стороны — Уссурийская тайга. Красота неописуемая! Часа через два перед подлетом к Иману началась болтанка. Самолет как будто летит по булыжной мостовой: то трясется, то вдруг падает вниз, проваливаясь в воздушную яму. Состояние скверное, как будто кто-то у тебя кишки вытягивает. Глянул я на отца, он сидит как ни в чем не бывало.
Через несколько часов самолет совершил посадку в бухте Золотой Рог. После обеда в гостинице Кукель-старший уехал по делам, а Николая поручил молоденькому лейтенанту, который добросовестно знакомил его с достопримечательностями Владивостока. Именно в тот июльский день правнук впервые увидел на главной улице города памятник своему прадеду. На следующий день они с отцом проехали в порт, где у пирса был пришвартован красавец сторожевой корабль «Киров». Тот самый «Киров», которого Владимир Кукель привел из Италии во Владивосток. У трапа была выстроена команда для торжественной встречи командующего и под звуки горна поднят вымпел начальника морпогранохраны Дальнего Востока.
Для Николая это поездка была отнюдь не туристической: по указанию отца он был прикомандирован к боцманской команде, причем боцману было дано указание требовать с подростка службу по полной программе.
— Пришлось и палубу драить, и на камбузе помогать, узлы и кранцы вязать, — вспоминает Николай Владимирович. — Утром уборка корабля, подъем флага и затем работа по расписанию. С отцом встречался, только когда он меня вызывал через вестового. По боевому расписанию я должен был по тревоге стоять на мостике дублером сигнальщика. Когда «Киров» пришел в Посьет, солнце палило вовсю, и очень кстати раздалась команда: «Команде купаться».
«Киров» посетил Находку, Ольгу, Владимир. Во время похода были сыграны две учебных тревоги и одна боевая: арестовали японскую рыболовную шхуну, промышлявшую в советских водах. Японцы попытались уйти, но сторожевой корабль быстро настиг нарушителей. Под конвоем шхуну привели во Владивосток, а команде объявили благодарность.
Четыре года спустя судьба снова забросит Николая в эти края, когда он будет служить на Владимирско-Ольгинской военно-морской базе Тихоокеанского флота. А пока стояли замечательные летние дни, и он не подозревал, что до ареста отца остаются считанные месяцы.

Июнь 1949 года: Омск

Что и говорить: ангел-хранитель у Николая Владимировича оказался высочайшей квалификации. Ибо на волоске от смерти Кукель-Краевский находился десятки, если не сотни раз. И борьба шла не только за жизнь, но за душу парня: отречется ли от родителей, примет ли за чистую монету «воровскую романтику», станет ли циником и приспособленцем в чиновничьей среде? Здравомыслие, логика, вера в человеческий разум и порядочность помогли ему выбраться из капкана безверия и презрения, понять, что далеко не все люди бессовестно лгут в глаза и сами готовы верить любой лжи, только бы жить, не имея проблем и ни к чему не прикладывая усилий.
Кредо прадеда — «Скромность, труд и дело» — стало девизом его собственной жизни.

Восемнадцатого июня 1949 года обком ВЛКСМ направил второго секретаря Сталинского райкома ВЛКСМ Кукель-Краевского «на укрепление комсомольской организации Сибзавода» комсоргом ЦК ВЛКСМ.
Зимой того же года в машиностроительном институте, где он учился на литейном факультете, состоялась мандатная комиссия. Факультет должен был готовить кадры для секретного танкового завода. Мандатную комиссию Николай, как сын «врага народа», не прошел. Его, члена партии, фронтового разведчика, из института отчислили.
Сказать, что было больно и обидно — значит, ничего не сказать. Но жизнь не зря преподносила ему жесткие уроки, приучая к терпению и умению трезво оценивать события. Работая на Сибзаводе, Николай Владимирович окончил без отрыва от производства машиностроительный техникум.
— В те годы мы, комсомольские руководители, работали до одури с утра до позднего вечера. Да и работа райкома партии длилась иногда до часа-двух ночи, а то и позже. Дело в том, что в Москве Сталиным был заведен порядок работать ночью. Его копировали на местах секретари обкома, так как из Москвы часто были «руководящие звонки» и в полночь, и в час, и в два ночи. У нас со столицей три часа разницы во времени. А раз сидят поздно в обкоме, то и секретари райкомов с работы не уходили, пока в кабинете первого секретаря обкома не погаснет свет. Мы, комсомольцы, это копировали. Несмотря на молодость, такой стиль работы отражался на здоровье. Я все еще ходил с костыльком, да и контузия давала знать о себе. Режим работы был сумасшедший, и я его не выдержал бы, если бы не постоянная забота и поддержка Клавы — моей верной спутницы.
На Клавдии Дмитриевне целиком лежала забота о доме и сыне, к тому же она сама работала. Сегодня Николай Владимирович не устает удивляться, как этой хрупкой женщине удавалось все успевать.
— Она еще и на танцплощадку меня тянула, чтобы помочь мне восстановить раненую ногу. Крепкий тыл и твердый характер жены помогал мне справляться с возрастающим темпом жизни, преодолевать препятствия, продвигаться по службе.
Что и говорить, жены в роду Кукелей-Невельских — особая статья: соратницы, берегини, боевые подруги. Единственные женщины судьбы — Екатерина Ивановна Невельская подготовила и издала книгу мужа «Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России». Ее внук свой многолетний труд «Три века на службе Родине» посвятил незабвенной Клавдии Дмитриевне.

В марте 1957 года его пригласили в Управление комитета госбезопасности по Омской области и выдали справку о реабилитации отца: «16 марта 1957 года Военная коллегия Верховного Суда РСФСР рассмотрела дело капитана первого ранга Кукель-Краевского Владимира Андреевича. Дело за отсутствием состава преступления прекращено. Кукель-Краевский Владимир Андреевич реабилитирован — посмертно». Вручая этот документ, его попросят передать матери, Марии Александровне, чтобы она зашла в финансовый отдел КГБ за получением пенсии, которая ей назначена за погибшего мужа пожизненно.
— Трудно описать состояние радости, грусти и горькой обиды за годы унижений и утрат. Отец угодил под молот репрессий одним из первых: слишком независимый был у него характер. Потомственный дворянин и офицер, никогда не поступавшийся принципами, имевший очень четкие понятия о долге и чести, он слишком многим мешал… Его расстреляли в Хабаровске 19 сентября 1938 года. Остается утешаться тем, что честь и достоинство его восстановлены.
После долгой паузы Николай Владимирович тихо добавит:
— Я боготворил этого человека всю жизнь и стремился быть его достойным сыном.

Июль 1955 года: Москва

О том, что это не простые слова, свидетельствуют многие поступки Николая. Как отец и дед, он сохранял бесстрашие не только перед лицом смерти, но и перед лицом начальства, что зачастую значительно труднее. Как отец и дед, не раздумывая, брал на себя ответственность в рискованных ситуациях. Как отец и дед, обуздывал свою вспыльчивость, видя несправедливость, трусость, высокомерие, равнодушие.
Слово у него никогда не расходилось с делом. Взять хотя бы историю с многостаночничеством.
В пятидесятые годы по всей стране шло движение за многостаночное обслуживание. Как водится, нововведением чрезмерно увлеклись, но, пока плановые задания выполнялись, вред был незаметен. Он выявился на одном из участков Сибзавода, оснащенном высокопроизводительными итальянскими станками фирмы «Глиссон». Каждые шесть станков обслуживал один рабочий. И он никак не успевал вовремя снять готовую деталь, поставить новую заготовку и запустить станок. Получалось, что два станка постоянно простаивали. Когда на каждую группу «Глиссонов» поставили по дополнительному рабочему, выпуск деталей вырос на тридцать процентов. Зато возросла трудоемкость. Экономисты заявили: дополнительных фондов зарплаты нет.
Начальник цеха Кукель-Краевский пошел к директору с цифрами в руках и доказал, что если не ликвидируют липовое многостаночничество, то плана не будет. Директор его поддержал, но приехал начальник главка и, узнав, что в цехе на ряде участков «великий почин» отменен, возмутился. Назвал это антипартийной позицией и потребовал все вернуть. Кукель отказался. Директор поддержал его, а секретарь парткома не побоялся открыто заявить, что решение начальника цеха целесообразно, так как дает рост выпуска дефицитных деталей. Начальник главка обвинил всех в круговой поруке и пригрозил вызовом на министерскую коллегию.
Слово свое сдержал: через неделю пришел вызов на коллегию Министерства сельхозмашиностроения. Вызвали не только директора, но и начальника цеха. К великому удивлению Николая Владимировича, министерство оказалось на Кузнецком Мосту, в здании, где раньше был народный комиссариат иностранных дел, место работы отца.
— Я даже увидел комнаты, где был детский сад, который я посещал. Сразу нахлынули воспоминания о детстве.
На коллегии начальник главка, сидящий в президиуме, изложил суть вопроса, представив дело так, что группа инженеров на Сибзаводе работает на подрыв выполнения решений партии о подъеме сельского хозяйства.
Кукель не выдержал и крикнул из зала:
— Позор! Начальник главка сам занимает антипартийную позицию и не хочет вникнуть в ситуацию на заводе!
В президиуме находился заместитель министра Бородин. Он возмущенно спросил, что это за мальчишка позволяет себе выкрики с места? Начальник главка со скромным торжеством ответствовал, что это и есть тот самый начальник цеха, приказ о снятии которого уже готов и находится на подписи.
Знакомая ситуация, не правда ли? К счастью, разрешилась она, как и в случае с Невельским, благополучно.
— Ну, раз будем его снимать, то тем более выслушать надо, — неожиданно рассудил Бородин.
Николая Владимировича пригласили на трибуну. Он очень волновался, но рассказал все дельно и свои доводы подкрепил конкретными цифрами.
Заместитель министра только спросил:
— А вы начальнику главка об этом говорили?
— Он и слушать нас не захотел, — пожал плечами Кукель-Краевский. — Сразу приписал мне антипартийное дело. А мы только за полугодие по этим деталям увеличили выпуск на двадцать пять процентов.
После него попросил слова директор научно-исследовательского автотракторного института:
— Тут надо внимательно разобраться. Я предлагаю послать на завод несколько моих специалистов, пусть они дадут заключение. Тогда и поставим точку.
У Николая отлегло от сердца.
Вскоре на завод приехали специалисты из института. За неделю просмотрели все технологии, нормы выработки, проверили правильность расстановки оборудования. Сделали ряд замечаний, но решение заводского руководства признали правильным, и липовое многостаночничество в сельхозмашиностроении было ликвидировано.
Могут сказать, что это события разного исторического масштаба, но поступки-то — одного духовного плана. И разве они не подтверждают династическую преемственность и четкое осознание каждым поколением Кукелей-Невельских своей сопричастности к истории?

Апрель 1965 года: Омск

Поражает даже не совпадение ситуаций, а совпадение реакций прадеда и правнука на эти ситуации. От предков-государственников Кукель-Краевский унаследовал высочайшую степень ответственности за все, что происходит с его страной.
— Историю делают не только великие, — несколько раз повторит он при нашей встрече. — Мне часто говорили: «Ну что ты, Коля, раскипятился? Береги здоровье, плетью обуха не перешибешь!» Но ведь нельзя терпеть формализм и бюрократию! К примеру, меня, первого секретаря райкома партии, автоматически делают членом горкома и депутатом горсовета, членом ревизионной комиссии обкома и депутатом областного совета. Казалось бы, радоваться надо такому почету. Но для честного человека такой «почет» обременителен, так как добросовестно исполнять депутатские обязанности в нескольких депутатских группах практически невозможно. Кому оно нужно, это кино?
Да, он был нестандартен, первый секретарь Центрального райкома КПСС города Омска Кукель-Краевский. Не только в Омске, но и во всей Сибири — единственный первый секретарь без высшего образования-«поплавка». Вообще-то он готов был сдать экстерном экзамены за программу финансово-экономического института, но экстернат к этому времени отменили. Так и работал без институтского диплома.
Чуть не с первых дней Кукель-Краевский решил изменить стиль работы аппарата райкома: райком — руководящий орган, а не место сбора справок по различным направлениям работы. Главное — нужна конкретная, четкая работа в организациях. Должна быть правдивая информация, чувство локтя, товарищеская взаимопомощь, а не злорадство, когда в работе «опростоволосился» товарищ.
— У нас в районе числилось более двухсот пятидесяти организаций, и нашему малочисленному аппарату нелегко было дойти до каждой. Я сказал, что райкомовцам нужно проявлять больше самостоятельности и инициативы. Не забывать, что в бумаге и справках теряется интерес к работе. Секретарь райкома, как врач, должен постоянно держать руку на пульсе жизни, чутко и своевременно реагировать на малейшие изменения ее ритма.
В райком Николай пришел, имея за плечами не только фронт, опыт комсомольской и заводской работы, но и серьезный опыт хозяйственника. Три года он возглавлял исполком Центрального райсовета Омска, и на этом посту тоже оставался верен своим принципам.
Весной 1965 года разбушевалась река Омь. Ледоходом чуть не повредило мост по улице Ленина, а затем половодье затопило Копай-город — район землянок на Кемеровском спуске. Некоторые полностью были разрушены. Четыре семьи остались без крова: два ветерана войны, инвалид первой группы и старушка с дочерью. Их перевезли в красный уголок ТЭЦ-1 в здании бывшей лютеранской кирхи. Кукель-Краевский пошел по инстанциям выбивать жилье для пострадавших. Просил из сдаваемого в эксплуатацию жилья в городе выделить срочно одну однокомнатную и три двухкомнатных квартиры. Ему отказали: очередь нарушать нельзя. Переговоры с руководителями Сибзавода, заводов Куйбышева и Козицкого тоже результата не дали. И тут Николай вспомнил, что в городке водников сдается пятиэтажный панельный дом. Уверенный в том, что начальник пароходства жилья не даст, но зная, что ордера на квартиры еще не розданы, Кукель-Краевский своей властью заселил пострадавших от наводнения с помощью милиции в этот дом. Разумеется, был скандал: пароходство собралось подавать в суд на выселение. Выручили директора заводов, давшие пароходству письменные обязательства о возврате Сибзаводом двух квартир и заводом имени Козицкого — одной квартиры. Еще одну квартиру начальник пароходства, раздобрившись, простил. А Николай за самоуправство отделался строгим выговором.
Став секретарем райкома партии, он стиль работы не изменил.
Когда узнал, что в связи со строительством нового почтамта собрались снести старинную каланчу, памятник архитектуры всероссийского значения, сразу же связался с начальником областного управления связи и с начальником УВД. Предложил им, как подрядчикам, внести изменения в планировку. Начальник управления связи согласился, а начальник УВД полковник Смирнов заявил, что лишних денег у него на перепланировку нет и никаких изменений он делать не будет.
— Я попытался его вразумить, объяснил, что каланча — замечательное архитектурное приложение к управлению пожарной охраны, которое будет размещено в этом здании. Смирнов уперся и заявил, что ночью пришлет зеков и снесет каланчу. На это заявление я ответил, что он сразу будет снят с работы и лишится партбилета. Он выругался и повесил трубку.
Спустя час позвонили из горкома: «Товарищ Кукель-Краевский, что вы еще затеяли? Почему тормозите стройку? На что вам сдалась эта каланча? Снесли Тарские ворота, снесем и каланчу».
Николай Владимирович взорвался:
— Если Тарские ворота снес старый и больной высокопоставленный сумасброд, это не значит, что молодые могут повторить его беззаконие!
То, что он услышал в ответ, как говорится, «не для печати». В завершение разговора ему пригрозили поставить перед обкомом вопрос об освобождении от занимаемой должности.
Наутро он давал объяснения в обкоме. Бюро Центрального райкома накануне приняло постановление: «Считать снос каланчи преступлением перед государством, так как памятник архитектуры охраняется законом. Обязать начальников управления связи, УВД и горархитектуры произвести изменения в планировке, отнеся строительство на тридцать метров от “красной линии”».
Действия секретаря райкома были признаны правильными, но на прощание ему — в который раз! — посоветовали проявлять больше хладнокровия и поменьше эмоций.
Он приобрел еще двух высокопоставленных врагов. Но не унывал: на другой день пригласил в райком секретаря комсомольской организации «Новосибтизис» и спросил, смогут ли комсомольцы в порядке партийного поручения на общественных началах провести новые изыскания на строительной площадке. В недельный срок изыскания произвели, и здание почтамта «привязали» к новому месту.
— Риск — дело благородное, — любит он повторять и сегодня. И добавляет с особой интонацией: — Обоснованный риск.
Рисковал он всерьез. Врагов становилось все больше, и методы борьбы применялись отнюдь не парламентские. Однажды восьмого марта некто, отрекомендовавшись дежурным по городской больнице, сообщил по телефону жене, что товарищ Кукель-Краевский скоропостижно скончался. Клавдия упала в обморок, еле отходили. А Николай в это время решил позвонить домой, поздравить супругу с праздником. Трубку поднял сын Саша и закричал на всю квартиру: «Мама, папа живой!»
Когда Николаю рассказали о «шутке», его в самом деле чуть не хватил сердечный приступ. Впоследствии часто раздавались телефонные звонки с угрозами или просто с матерщиной, по его адресу даже приезжала пожарная команда. В конце концов, была установлена прослушка телефонных разговоров, и вскоре злоумышленника нашли.
В 1969 году Николай Владимирович вместе с женой навестил Владивосток: супругам дали путевку в приморский санаторий. Запомнилась морская прогулка по заливу Петра Великого, а также город, похорошевший и сильно выросший в послевоенные годы, И, конечно же, памятник Невельскому, который к столетию Владивостока отреставрировали, вернув первоначальный облик и название.
Когда вернулся в Омск, ему заявили, что «согласно медицинского заключения», обком решил не рекомендовать его для дальнейшей работы секретарем райкома. Фактически это было снятие с должности.
— Я вспылил и сказал, что на русском языке такие закулисные действия называются подлостью, а их организаторы — подлецами. Потом взял себя в руки, подумав, что если делегаты партийной конференции меня вновь изберут, то вскоре все равно придется уходить, или мне просто свернут шею. Работу я себе всегда найду, а из создавшегося положения надо выйти с честью.
Он заявил секретарю обкома, что не стоит волноваться за исход конференции. Но следует поставить в известность членов бюро и секретарей крупных организаций. Никаких закулисных игр!
Секретарь согласился.
Вскоре Кукель-Краевский был назначен заместителем директора Омского электромеханического завода по кадрам и режиму. Это был так называемый «почтовый ящик»: оборонное предприятие выпускало гироскопические приборы управления для ракетной техники. На пенсию Николай Владимирович ушел с должности заместителя генерального директора производственного объединения «Сибирские приборы и системы».
…А красавица-каланча сегодня является одной из главных достопримечательностей Омска. В сувенирном киоске Омского аэропорта я купила на память ее миниатюрную копию. Такая же копия, только побольше, стоит в квартире Николая Владимировича.

Февраль 2013 года: Омск

В книге «Три века на службе Родине» поражает редкостная цельность личности автора. При знакомстве это впечатление только усиливается. В его манере говорить нет никакого наигрыша, хотя сразу чувствуется черта, отделяющая от сиюминутной суеты. Несмотря на возраст и пошатнувшееся здоровье, Николай Владимирович держится так, что сразу вспоминаешь: перед тобой — потомственный дворянин. Это не мешает ему сохранять веру в коммунистические идеалы и правильность социалистического строя.
— Я был и остаюсь коммунистом, — скажет он мне в самом начале нашего интервью.
За семейным, по-сибирски щедрым столом глава большой семьи представил своих сыновей, внуков, невесток. Сегодня традиции «государевой службы» продолжает Александр Кукель-Краевский, советник юстиции первого класса, много лет отдавший работе в правоохранительных органах. Именно он стал первым помощником отца при написании книги. Известен в Омске и его старший брат, Юрий Кукель-Краевский, музыкант и дирижер, один из ведущих педагогов Омского музыкального училища имени В. Я. Шебалина. На объединении «Сибирские приборы и системы» работает начальником одного из ведущих отделов внук Андрей. В 2009 году родился правнук Максим… Древний род продолжается.
Сам Николай Владимирович по примеру предков мечтал об офицерской службе на флоте. Жизнь распорядилась иначе, но осталось главное: детей и внуков в этой семье воспитывают на примерах великих предшественников, сохраняя родство не только по крови, но и по духу. Ведь слова «потомки» и «наследники» — отнюдь не синонимы. Потомки — те, кто придет «потом», продолжая твой род на земле. А наследники — те, кто примет и сохранит наследие. Духовное, прежде всего. Семья, которую мы увидели в Омске — это наследники, сознающие свою ответственность перед предками и потомками.
— Вы находите общий язык с внуками, Николай Владимирович?
— Стараюсь! — смеется он. — Хотя внучка Катя иногда говорит, что у меня устаревшие взгляды на жизнь, а сейчас совсем другое время! Но я стараюсь ей доказать: есть ценности бессмертные, они не зависят от времени! Вот мой внук работает на предприятии, которому я отдал двадцать пять лет жизни. Хороший парень, головастый. Чтобы дети и внуки выросли достойными людьми, надо не словами, а личным примером воспитывать.
Три часа за столом шел неспешный разговор о Геннадии Невельском и Амурской экспедиции, об Омске, которому через год исполняется триста лет, об истории и судьбе России. Ректор Морского университета Сергей Огай рассказал о том, как ведется подготовка к юбилею адмирала.
— Одна из главных задач — чтобы об адмирале Невельском и его открытиях узнало как можно больше молодежи. Чтобы она помнила имена своих героических предков и понимала, ценой каких подвигов были присоединены к России дальневосточные земли, — пояснил ректор. — Именно поэтому мы, готовясь к юбилею, решили снять фильм о потомках Невельского. Честно скажу: меня поразила преемственность поступков и характеров представителей вашей династии. Адмирал Невельской не боялся нарушать инструкции, принимать самостоятельные решения, идти наперекор власти, если был уверен, что действует во благо России. И вы, его правнук, тоже не раз делали выбор во имя правды. Нам кажется, это очень важно донести до курсантов.
Удивительно легко было общаться нам, дальневосточникам, с сибиряками: общая судьба, общие тревоги и надежды рождали понимание с полуслова. Особенно интересно было слушать Николая Владимировича, который, разменяв десятый десяток, обладает поразительной ясностью мысли, силой духа, и верой в будущее России. Слова, которые он произнес за столом, почти полностью совпадают с его предисловием к книге:
«Сопричастность к истории налагает ответственность перед предками, современниками, потомками. Надо не только принять эстафету, но и передать ее дальше. И в любой момент нужно быть готовым держать ответ: зачем ты здесь, с чем пришел, что оставишь после себя…»