Николай СЕМЧЕНКО
Таинственный друг по имени Гертайн
Художник Александр Потоцкий несколько лет назад прислал мне стихотворение — на французском языке плюс подстрочник перевода: «Прочитай! Лучше, конечно, вслух, но не громко, а как бы шепотом — этот текст обладает какой-то странной магией, хотя в нем, на первый взгляд, нет ничего особенного».
Ты вошел без стука — в свою жизнь только я вхожу так. Без одежд и без слов, нужных кому-то, только не мне, — но и тебе они не нужны. Ты не просил принять и понять тебя — это не нужно, если входишь как мятежник в столицу. Ни богатство, ни слава, ни даже любовь тебе не нужны — я знаю; и если за чем ты гнался, так это за собственной тенью, и однажды в полдень наступил на нее, как на трофей — удачливый охотник, ты хотел чего-то еще... Но я так и не узнал — чего: ты в дверь постучал — телеграммой: тебя больше нет. И дверь осталась открытой, но в нее никто не смеет входить.
Это стихотворение написал Гертайн Симплисо, и называется оно «Единственный друг». С подачи Александра Потоцкого он вошел в мою жизнь — стремительно, ошеломляюще. Вошел стихами — простыми и даже наивными (так мне сначала показалось), и мне показалось: он — друг, который знает обо мне абсолютно все. Корнея Ивановича Чуковского поразили «Листья травы» Уолта Уитмена. Пораженный, он перевел их на русский язык. Я не Чуковский. Но тоже пораженный. Тексты Гертайна Симплисо произвели невероятное впечатление. Такое ощущение, будто этот человек знает, о чем думаю, чего хочу, что происходит... Свободное стихотворение — это всегда и просто, и сложно. Порой мне хочется назвать такие тексты ритмической прозой. В китайской литературе, к примеру, существует такой особый вид ритмических текстов. Или тургеневские стихи в прозе. Или того же «буревестника революции» Максима Горького. Или... Список можно продолжить. Но вот есть Ксения Некрасова. Поэт. Некоторые ее стихи — тоже свободные. Но не проза. Скорее всего, Гертайн Симплисо ближе к ней, чем к Тургеневу. О Гертайне Симплисо почти ничего неизвестно. Он предпочитает оставаться в литературном мире эдаким поэтом-невидимкой. И этим чем-то напоминает нашего Виктора Пелевина, о котором тоже мало что известно, и даже нормальных фотографий, считай, нет, а книги, которые он пишет, есть, и их еще как читают! Я знаю, что Гертайн Симплисо родился в 1953 году. Живет он в Париже. Работает в одной из крупных корпораций, связанных с производством продуктов питания. Вероятно, Симплисо — это псевдоним. Его жена Мишель, которая иногда присылает новые тексты мужа, ограничивается краткими сообщениями и, по просьбе Симплисо, избегает каких-либо конкретных личных подробностей. Иногда мне кажется: он, как граф Калиостро, гораздо младше или старше, чем написано в свидетельстве о рождении. В его текстах — отзвуки бесед с Лао Цзы, Катуллом, Платоном, Мих. Кузминым, «Серапионовыми братьями», Готье и другими давно жившими людьми. То, что пишет Гертайн Симплисо, он сам называет «I’empreinte» (или по-английски: the imprint of the sou!) — «отпечаток души». Правда, в одном из писем Мишель сделала уточнение: «Импринтизм — это сор нашей жизни, составляющий, однако, всю ее прелесть и уникальность». Вероятно, мелочи нашей жизни — те самые отпечатки, которые порой остаются в душе шепотом, криком, слезами, счастливой улыбкой... Отразить это состояние и действие живой души и есть сущность творческого метода импринтизма. В этом Гертайн Симплисо, на мой взгляд, перекликается с Константином Батюшковым, поэтом и философом XIX века, не до конца еще нами прочитанного и оцененного Он, в частности, писал: «Поэзия — сей пламень небесный, который менее или более входит в состав души человеческой, сие сочетание воображения, чувствительности, мечтательности, — поэзия нередко составляет и муку, и услаждение людей, единственно для нее созданных. «Вдохновением гения тревожится Поэт», сказал известный Стихотворец. Это совершенно справедливо. Есть минуты деятельной чувствительности: их испытали люди с истинным дарованием; их-то должно ловить на лету Живописцу, Музыканту и более всех Поэту: ибо они редки, преходящи и зависят часто от здоровья, от времени, от влияния внешних предметов, которыми по произволу мы управлять не в силах. Но, в минуту вдохновения, в сладостную минуту очарования поэтического, я никогда не взял бы пера моего, если бы нашел сердце, способное чувствовать вполне то, что я чувствую; если бы мог передать ему все тайные помышления, всю свежесть моего мечтания и заставить в нем трепетать те же струны, которые издали голос в моем сердце. Где сыскать сердце, готовое разделять с нами все чувства и ощущения наши? Нет его с нами — и мы прибегаем к искусству выражать мысли свои, в сладостной надежде, что есть на земле сердца добрые, умы образованные, для которых сильное и благородное чувство, счастливое выражение, прекрасный стих и страница живой, красноречивой прозы суть сокровища истинные... «Они не могут читать в моем сердце, но прочитают книгу мою» — говорил Монтень; и в самые бурные времена Франции, при звуке оружия, при зареве костров, зажженных суеверием, писал «Опыты» свои и, беседуя с добрыми сердцами всех веков, забывал недостойных современников». Импринтизм — это монолог. Голос одинокого человека. И это надежда, что твои ощущения и впечатления будут интересны еще кому-то, другой живой душе... У Андрея Вознесенского есть перевод «Парижской толкучки древностей» Марше О Пюс. Процитирую часть:
Продай меня, Марше О Пюс, упьюсь этой грустной барахолкой, смесью блюза с баркаролой, самоваров, люстр, свечей, воет зоопарк вещей по умчавшимся векам — как слонихи по лесам!.. перстни, красные от ржави, чьи вы перси отражали? как скорлупка, сброшен панцирь. чей картуш? вещи — отпечатки пальцев, вещи — отпечатки душ, черепки лепных мустангов, храм хламья, Марше О Пюс, мусор, музыкою ставший! моя лучшая из муз!
Наверно, это можно назвать гимном импринтизму. Не знаю. Но лучшей из муз для Гертайна Симплисо, похоже, становится, образно выражаясь, «Парижская толкучка древностей» — смотрите перечисление того, что врывается вольно-невольно в тексты и Марше О Пюс, и той же Анны Ахматовой, и Игоря Северянина, и великого Бодлера, и многих-многих других Поэтов. Мусор жизни, ставший поэзией, — это и есть сам Гертайн Симплисо. В Москве вышла электронная книга переводов «Розовый жираф небесный» — из раннего творчества Симплисо, все желающие могут посмотреть ее на сайте ЛитРеса. Готова к печати еще одна его книга «Слова, всего лишь слова», в печатной и электронной версиях. Когда-то стихи Симплисо казались мне несколько странными, «экспериментальными» в технике свободного стихосложения. Некоторые тексты я опубликовал, но под псевдонимом. Потому что мне казалось: эти свободные стихи никому не нужны, кроме меня и небольшого числа любителей такого же стихосложения. И вдруг пошли отзывы. Были, конечно, и отрицательные (однако чувствовалось: строки задели-таки!). Больше было доброжелательных отзывов. И я, честно, обрадовался! Значит, Гертайн Симплимо понятен и русскоязычному читателю, неравнодушному к альтернативной поэзии. Впрочем, какая там альтернативная! Это просто свободные стихи...
Может быть, что-то из них будет интересно и вам?
Гертайн СИМПЛИСО
Тексты, написанные на салфетках, промокашках и даже на манжетах
Когда ты…
Посвящается Мишель
Когда ты, такая веселая и счастливая, смеясь, проходишь мимо и даже не видишь меня; Когда ты, такая невероятно легкая, кружась, мотыльком вылетаешь из моих снов; Когда ты, чуть помедлив, рассеянно бросаешь в урну букет роз, чтоб через минуту вернуться и прижать его к груди; Когда ты обрываешь лепестки ромашки и что-то тихонько шепчешь, — Я, задыхаясь от счастья, собираю их в пыли — и снова цветок оживает; Когда ты, заметив меня, чуть помедлишь и спросишь, зачем мне этот сор, Я ничего не смогу ответить, — потому что А что я могу сказать, Когда ты, такая веселая и счастливая, смеясь, завтра снова пройдешь сквозь меня…
Прощание навсегда
Ветер напал сзади Туча водой окатила А я не заметил Вспоминая твои пальцы измявшие платок. Думаешь, я умираю в тоске? Как бы не так! Я дарю встречным воздушные шарики, покупаю детям мороженое и даже миллион самых желтых роз просто так опустил в реку. Ну и что из того, что она бежит к тебе?
Ожидание
Не было телефона — мечтал о нем. Есть телефон — но не звонит. А я и не сижу возле него, Я пью коньяк и листаю альбом Шагала: кажется, он рисовал нас давным-давно, и все это уже неправда? А может, это вовсе не мы летали Где-то там в лазури… А телефон не звонит. И пусть! Я выпью коньяк, заброшу Шагала на полку и включу телевизор, чтобы хоть кто-то говорил.
Зеленая луна Зеленая луна над полями плывет. Почему сверчок ожил в моей груди и поет?
Экспрессия Рассыпал апельсины по серому асфальту. Одуванчики ими залюбовались. Не стал собирать — пусть цветут!
Вспоминая Басё Вчера лягушки кричали сегодня молчок изморозь на ирисе
Улитка Гора над хижиной нависла улитка на крыше
Полетели! Обнаженным тексты свои сажусь писать — и воспаряюсь над этим миром, и даже Эйфелевой башне не удастся меня зацепить, тем более Вандомской колонне, но за Елисейские поля сам хватаюсь, чуть-чуть, самую малость, потому что боюсь: не разожму пальцы и уже не увижу весь мир, самый прекрасный на свете, в любой его части, даже в пустыне Атакама, не знающей ливней и шелеста листьев. Мне надо лететь, несмотря на усталость, мне надо быть — как дети, знающие: они бессмертны и все лучшее не впереди, а сейчас; потом они забудут об этом — в сладких яблоках соблазна есть страх и отчаянье — не только счастье, увы; и когда мужчина, единственно прекрасный в мире, скажет «Я тебя не люблю» или вовсе ничего не ответит, это не значит: все кончилось — нет, это только начало; и когда женщина, одна-единственная из всех, улыбнется другому, а вас не заметит совсем, простая и ясная мысль озарит ваш путь: пусть ей будет хорошо, и звенящие ручьи счастья омывают дорогу, — вы ведь хотели этого, правда? Выше парижской «колонны Побед» — пораженье ваше, друг, знайте об этом. Я улыбнусь вам и, может, даже что-то скажу, хотя любые слова бесполезны, а обнять вас не смею, иначе нахмурюсь сам: знаете ли, мне печалиться есть о чем тоже, серебряный пульс холодка бьется под кожей, и лишь душа безмятежно в полет зовет… Полетели?! А впрочем, если бы ты стояла на Эйфелевой башне и с пестрого сарафана бросила ниточку мне, я не воспарил бы над миром, и не узнал бы миллионы других мужчин и женщин, и не увидел тысячи восходов и закатов, и не познал бы мощь цунами, и ураганный ветер не забросил бы меня на Масленичную гору, и яблоко не выпало б из рук. А вместе лететь не можем: тебе крылья даст другой — тот, которого люблю, потому что его любишь ты!
Одуванчик цветет рыжий парик на трубочке для коктейля такой кукольный но настоящий
Овод
стремительно овод летит златоглазый увы не Зевс Ты и я
до самого горизонта розовое марево иван-чая каждый отдельно
Облака
будто тени огромных рыб проплывают в моем окне
Одиночество Солнце танцует в стакане водки Пить не хочу
Фиолетово!
Фиолетово, абсолютно все — фиолетово, лишь барабан, в который бью, пока что параллелен мне. Но и его вот-вот уроню в фиолетовое настроение.
Не думай, что думаю о тебе!
М. Ш.
Не хочу думать о тебе — И думаю, Не хочу даже слышать о тебе — Но слушаю все, что говорят, И глупости тоже, не потому, что верю им — наплевать на слухи; мне казалось: из букв твоего имени можно составить только самые ужасные слова, но почему-то не получается. Выбросил все твои Фото, письма — тоже, И даже книги, К которым ты прикасалась. Но как выбросить Тебя из головы? Не думаю О тебе вовсе. Но ты — тут!
Вечность
Змеи песок заметает след Орел меняет линию полета А я не знаю почему снова иду к тебе И лишь вечная божья коровка пытается стать драгоценностью на твоем плече
Весна Крапивница плавно на вербу села Глупая сказала ты вечером обещали снег Но крапивница грелась на солнце пила нектар и отражалась в твоем зеркальце Ей было все равно когда наступит холод Впрочем так же как и тебе
Дождь и снег
Тем, кого любил
Шел дождь и снег, Еще была зима, Снежинок легкий смех, Неровность льда И я — почти что воробей: Невзрачен, сер и неприметен, Но азартно так свистящий, Сказал бы «чик-чирик», Но — несолидно как-то, Как несолидно и другое: Держаться за руки, Целоваться где хочешь, Сказать «Ты моя киска» — И чтоб это все услышали И не засмеялись, А они — засмеются, Потому как… Да ладно, чего уж так Смущаться? Ты — леди возраста Элегантности, кхе-кхе, Я — совсем-совсем взрослый Солидный господин… Но почему же, почему Душа все еще — малыш?
Перевод Н. Семченко
|