Генрих ИРВИНГ

Холод олимпийского огня

Мое участие в эстафете олимпийского огня состоялось помимо моей воли.
В пятницу, 22 ноября, трое следователей-мужчин подчиненного мне отдела решили расслабиться. А расслабляются в полиции испокон веков водкой. Еще один старинный обычай — распивать спиртное на рабочем месте. Дождавшись ухода начальства, парни сели за стол и около десяти вечера пирушка была в самом разгаре.
В это же время в наше УВД приехал проверяющий из областного управления. Бегло просмотрев в дежурной части сводку происшествий, он изъявил желание пройтись по этажам. На пятом этаже, который занимает следственный отдел, его внимание привлекли пьяные голоса, доносящиеся из дальнего кабинета. Многозначительно хмыкнув, представитель главка осторожно постучал в закрытую дверь. Ему, не спрашивая, открыли.
Тем же вечером, несмотря на все просьбы и увещевания виновных, официальный рапорт о выявленном дисциплинарном проступке двинулся по инстанциям.
Наутро начальник городского УВД Ковалев вызвал меня «на ковер».
Вступительная речь его, состоящая в основном из непечатных слов, была посвящена подрастающему поколению, которое «ни пить, ни работать еще не научилось, а туда же!». Не обошел начальник своим вниманием и меня. Его проклятия в адрес всех, прямо или косвенно имевших отношение к «залету», мне быстро надоели.
— Васильевич, — перебил я его, — чего теперь-то зря распаляться? Влетели, так влетели. Ты лучше скажи, чего дальше ждать?
С начальником УВД, бок о бок, с лейтенантских лет, мы прошли огонь и воду и, оставшись наедине, условностей и субординации не соблюдали.
— До окончания эстафеты олимпийского огня, то есть до следующей субботы, ничего не будет. А вот потом… В худшем случае всех распивавших спиртное уволят, в лучшем — отделаются строгим выговором. Тебе выговор так и так…
Дальнейший прогноз прервал телефон прямой связи с дежурной частью.
— Да, — раздраженно ответил Ковалев. — Кого он ищет, Коршунова? Прямо сейчас? Понял.
— К кому? — коротко спросил я.
— К начальнику штаба главка. Кажется, Андрей Николаевич, я ошибся в прогнозе — линчевать тебя будут сегодня, до эстафеты. Иди, покайся в грехах, авось, пронесет. Как все закончится, возвращайся, буду тебя ждать.
По случаю субботы в главке было многолюдно: по коридорам сновали шустрые клерки, корпели над бумагами штабисты и кадровики, хмурые начальники распекали подчиненных — все поголовно изображали напряженный трудовой день. Ровно в полдень их всех как ветром сдует — суббота все-таки, выходной!
Начальник штаба главка Голубев принял меня без проволочек.
— Коршунов, насколько я помню, тебе на следующий год звание получать?
Краем глаза я заметил на столе у него мое личное дело. Подготовился к беседе, ничего не скажешь.
Я, потупив взгляд, согласно кивнул — в марте мне получать полковника, представление уже в Москву ушло, а тут такое ЧП! Не видать мне каракулевой папахи, как своих ушей!
— Наш министр издал два приказа. Первый о жесточайшем наказании за пьянство при исполнении служебных обязанностей. Второй — запрещающий привлекать следователей к охране общественного порядка. Намек понял?
О, новояз! Как любят тебя бюрократы!
— Виктор Андреевич, — начал я вкрадчиво, — вы предлагаете мне и всем мужчинам следственного отдела проявить инициативу и добровольно принять участие в обеспечении общественного порядка при прохождении эстафеты олимпийского огня?
— Мысль ты понял правильно, но не до конца. Женщины-следователи также должны выйти на улицу. Какая разница, кто будет стоять в оцеплении, мужчина или женщина в форме?
— Виктор Андреевич, у женщин дети маленькие, сами они все болезненные…
— С детьми пусть мужья посидят, бабушки, дедушки. А если кто из твоих следователей здоровьем слаб, то пусть увольняется и поищет себе работу в другом месте. Понятно, Коршунов? Из всего личного состава разрешаю оставить в расположении только двух дежурных следователей — все остальные должны быть в строю. Никакие отговорки не принимаются.
— Виновные во вчерашнем происшествии…
— Участники пьянки получат по строгому выговору, тебе — устное замечание. Ты, Коршунов, не хуже меня представляешь, как можно отразить твою роль в заключении служебного расследования. Можно указать, что ты развалил всю работу с личным составом, наплевательски относишься к исполнению приказов министра. А можно ограничиться ремаркой, что вина твоя есть, но наказания не заслуживает.
— Понятно. Сделаем!
Я уже представил, какую бурю негодования в коллективе вызовет известие об участии во встрече олимпийского огня. Кому ж охота за чужие грехи торчать целый день на морозе?
— Молодец! Иди, работай!
Я неспешно поднялся, посмотрел в глаза президенту на портрете за спиной начальника штаба. Президент по-товарищески улыбался краешком губ.
Голубев, демонстрируя, что рандеву окончено, придвинул к себе ежедневник.
— Виктор Андреевич, — начал я, не отрывая взгляд от портрета, — есть какая-то необъяснимая странность в этой эстафете олимпийского огня. Вы не находите?
— Какая странность? — предчувствуя подвох, напрягся начальник штаба.
— У нас в городе, куда ни посмотри, везде сияют золотом купола православных храмов. Везде. Я даже навскидку затруднюсь сказать, сколько в городе церквей.
— А ты что, хочешь, чтобы у нас вместо куполов высились минареты?
— Минареты — это пусть в Косово. Я совсем о другом хотел сказать. Сейчас все набожными стали: крестятся, свечки в церквях ставят, постятся, иконы в кабинетах держат. И тут эстафета олимпийского огня, а она, как ни крути, завязана на культе поклонения древнегреческому богу Зевсу. Факел олимпийского огня — это тот же жертвенник, только переносной. Странно как-то устраивать в православной стране всенародную встречу языческого символа.
— Коршунов, — отчеканил начальник штаба, — если я хоть от кого-то услышу, что встреча эстафеты олимпийского огня — это поклонение культу Зевса, то пеняй на себя. Мы никому не позволим вносить в спортивный праздник религиозный аспект.
— Виктор Андреевич, я…
— Что «ты»? — раздраженно перебил Голубев. — Эстафета огня проходит уже второй месяц, и еще никто на свете не додумался сравнить олимпийский факел и жертвенник. Иди, Коршунов, и не выдумывай всякую чепуху!
Президент с портрета смотрел на меня осуждающе. Но я же не виноват, что сравнение само собой напрашивается! Возьмите любой учебник истории для средней школы и убедитесь сами — зажжение огня на жертвеннике есть часть ритуала поклонения Олимпийским богам, главный из которых Зевс.
Начальник УВД в ожидании меня смотрел телевизор.
— Ну как, подрумянил тебе Голубев ягодицы? — спросил он, не отрываясь от экрана.
— Встреча «ястребов и голубей» закончилась с разгромным счетом в пользу любимцев Пикассо. Но мы нашли выход из сложившейся ситуации — если весь личный состав следствия «добровольно» выйдет встречать олимпийский огонь, то увольнять никого не будут.
— Отлично! — повеселевший Ковалев раскинул на столе карту города. — У тебя двадцать человек подчиненных. Мы сможем перекрыть ими улицу Нахимова в районе частного сектора, а освободившиеся силы двинуть поближе к центру города.
Со стены на меня с портретов взирали уже двое: президент и губернатор. Оба были мной недовольны.
— Васильевич, тебе ничего не кажется странным в этой эстафете олимпийского огня?
— Да нет, а чего в ней странного? — Ковалев был увлечен новой расстановкой оцепления.
— Вот посуди сам, при Брежневе тоже была Олимпиада, и тоже была эстафета олимпийского огня. Как я понимаю, Леонид Ильич взял линейку, прочертил на карте прямую линию от Греции до Москвы и велел бегунам от нее сильно не отдаляться. А что мы имеем теперь? Из Греции в Сочи огонь несут через Северный полюс, через Чукотку и Владивосток. Скажи мне, те господа, что планировали маршрут олимпийского огня, они что, в школе географию родной страны не изучали? Они что, не понимают, что графическое изображение маршрута Олимпия—Москва—Сочи должно выглядеть как перевернутая латинская буква «V», а не как схема полета пьяной мухи в закрытой комнате.
Ковалев оторвался от бумаг, близоруко прищурившись, посмотрел на меня.
— Завтра вечером ты лично проведи рекогносцировку на улице Нахимова, прикинь, где кого расставишь. Если встретишь кого-то из местных жителей, расскажи им эту ересь о полете пьяной мухи, они оценят. Мне — не надо.
— Ага, расскажи! Там, в частном секторе, одни старухи да маргиналы остались, им что Олимпиада, что Спартакиада — все едино! Никто меня сегодня не хочет слушать, все рот затыкают. Но ничего, пробьются ростки правды сквозь ваши черствые души, и вы поймете.
Я осекся на полуслове, глянул на портреты на стене и решил не развивать тему.
Оставшиеся выходные в моей семье, стране и мире прошли спокойно, без заслуживающих внимания эксцессов.
В понедельник утром, собрав весь личный состав, я объявил им печальное известие: в качестве коллективного наказания нам поручено обеспечивать встречу олимпийского огня.
— Поймите меня правильно, коллеги, — подытожил я свое выступление, — другого выхода у нас нет. Давайте воспримем реалии жизни так, как они есть. По моим прикидкам, простоять на улице нам придется часа три, не меньше. Если в субботу ударят морозы, то я никому из нас не позавидую.
В моем кабинете устраивать разборки никто не решился, но как только следователи вышли в приемную, так дали волю чувствам — не успела за ними закрыться дверь, как донеслось первое смачное выражение. Дальше — больше. Стресс, ничего не поделать!
После обеда я и ответственный сотрудник штаба приехали в Кировский район города на улицу Нахимова. Когда-то, лет десять назад, мне довелось быть следователем, а потом начальником следствия Кировского РОВД, так что местность я знал не понаслышке.
Улица Нахимова практически вся состояла из одноэтажных домов частного сектора, с редким вкраплением трехэтажных обветшалых общежитий. Была у этой улицы одна странная архитектурная особенность — вдоль всей ее правой стороны отсутствовал тротуар, и тропинки с дворов вели прямо на проезжую часть.
— Встречающие будут стоять вдоль левой стороны по обочине дороги, — комментировал ход предстоящего шоу штабист. — Автомобиль с телевизионщиками будет ехать перед бегуном и снимать только эту часть дороги, так что руины с правой стороны картинки не испортят.
Напротив нас, маскируя обвалившуюся штукатурку на общежитии, рабочие натягивали приветственный транспарант. За нашей спиной виднелись дом с провисающей крышей, сарай с выбитыми стеклами, обгоревшая баня, превращающийся в сугроб древний автомобиль без колес. Вид, скажем прямо, непрезентабельный.
— Куда вы планируете поставить автобус, чтобы люди могли обогреться? — спросил я.
— Автобуса не будет, да и ставить его здесь негде. Греться придется в общежитии. Мы с комендантом уже договорились.
— А тем, кто будет стоять в начале улицы, куда бегать? Сюда? Вы что, хотите мне всех следователей угробить? Это сегодня тепло, всего минус пять, а если грянут морозы под тридцать, что тогда?
Представитель штаба промолчал. О людях, как всегда, никто не подумал.
— Андрей, да что ты психуешь, — успокаивала меня вечером жена, — в первый раз, что ли, сталкиваешься с таким отношением к людям? Нас в субботу всей поликлиникой на площадь отправляют, а там тоже греться негде.
— На площади вам будут бесплатно раздавать горячий чай, за зданием администрации разобьют армейскую палатку для обогрева, так что помереть в разгар веселья никому не дадут. А вот там, в начале улицы Нахимова, с пустыря постоянно дует ветер, там мерзко, понимаешь? Я как-то раз зимой выезжал туда на труп и за два часа так промерз, что вспоминать неохота. А здесь не два часа, здесь целый день проторчать придется. Мать его, кто это издевательство придумал?
— Включи телевизор, он там сейчас каждый день про Олимпиаду рассказывает.
— Лен, неужели ты думаешь, что президент сам лично составляет сценарий встречи огня? Он дал общие указания, а уж лизоблюды на местах постараются пыль в глаза пустить, массовость показать. У нас в УВД прикидывали и высчитали, что на тридцать километров маршрута эстафеты огня по городу понадобится не менее ста двадцати тысяч встречающих. Если народу будет меньше, то картинка по телевидению не получится. В нашем городе население четыреста пятьдесят тысяч, из них примерно треть должна выйти на улицу. Скажи мне, хоть один психически здоровый человек поверит, что треть населения города добровольно выйдет встречать на хрен никому не нужный факел? Да еще в выходной? Да еще в мороз?
— Успокойся, любимый! Вспомни, наш губернатор как-то насвистел, что треть населения области регулярно занимается спортом. Вот эта треть и выйдет на трассу.
— Ага, выйдет! Как мы с тобой, из-под палки. Наш губернатор, Лена, давно впал в блаженную пору старческого слабоумия. Я иногда думаю, что он вообще не представляет, что происходит вокруг.
Во вторник, как по заказу, меня делегировали представлять городское УВД на совещании по организации встречи олимпийского огня. Вел совещание губернатор.
Свое выступление он начал с истории Олимпийского движения и его общественно-политического значения на данном этапе.
Наш губернатор в последнее время пристрастился к длинным монологам, в которых разжевывал неразумному населению суть происходящих событий. Так, в канун прошлого Крещения он вдруг разразился получасовой речью на богословские темы. Как бывший коммунист, губернатор не был силен в теологии, и в итоге сгреб все в одну кучу: Крещение Господне, падение морали в обществе, обустройство «иорданей» в реке и пользу закаливания. Получилось, в общем-то, забавно. Лично я из его доклада понял, что Иисус Христос на реке Иордан окунался в прорубь, а сам губернатор был тому свидетелем.
Пока главный чиновник области нес с трибуны привычную ахинею, я, примостившийся в задних рядах актового зала, рассматривал членов президиума. Все они сидели с отсутствующим выражением лица, словно погруженные в нирвану. Даю гарантию, если бы докладчик плавно перешел на украинский или польский язык, его соратники бы этого просто не заметили. Они витали в облаках.
— Я считаю, — подытожил свое выступление губернатор, — что мы никого не должны принуждать к участию во встрече олимпийского огня. Но мы с вами должны, просто обязаны, приложить все усилия, чтобы встреча прошла на высшем уровне, без сучка, без задоринки, и уж точно не хуже, чем у соседей.
После него выступал начальник департамента образования. Этот просто перечислил школы, задействованные в мероприятии. На «мою» улицу Нахимова были распределены две школы с Ленинского района города. Оно и понятно: своих, местных учеников, не хватило бы даже на жиденькую цепочку в начале улицы. Ничего не поделать, частный сектор, молодежь можно по пальцам пересчитать.
— Так, — резюмировал его выступление губернатор, — в субботу занятия в школах отменим, учащихся старших классов и учителей поставим в первую линию. Вы все школы перечислили или кого-то обошли вниманием?
— Одну школу, для детей с отставанием в психическом развитии, не задействуем.
— Почему это вы решили их пропустить? Ничего подобного, детей надо с ранних лет приучать к участию в общественной жизни города. Выберете им место, пусть, как все, порадуются празднику.
Дальше все было скучно: директора крупных предприятий докладывали, сколько трудящихся выставят на трассу и на площадь; мэры соседних городов рапортовали о планируемом усилении областного центра жителями периферии.
Я немного оживился, когда на трибуну взошел Голубев.
— В ряде СМИ появились провокационные сообщения, — он сверился с листочком, — что в эстафете олимпийского огня усматриваются элементы поклонения древнегреческому богу Зевсу. Чтобы избежать кривотолков, мы предлагаем немного изменить маршрут эстафеты и направить ее в обход основных церквей.
Мне захотелось вскочить и крикнуть, потрясая вскинутой рукой:
— Господин губернатор, не верьте ему, врет он все про СМИ! Это я, я придумал про культ Зевса! И про жертвенник я придумал!
Но природная скромность удержала меня на месте.
— Все равно людей не хватает! — в конце совещания заявил заместитель губернатора. — Где-то надо еще тысячи две-три поискать.
— Давайте привлечем «Молодую гвардию»! — бодро предложил глава области.
В зале напряженно замолчали. Организация «Молодая гвардия», о которой с подачи лживых подчиненных периодически заикался губернатор, существовала только на бумаге и в местной прессе. Возможно, эта организация была подпольная, так как членов ее никто не знал.
Начальник департамента по делам молодежи первым нашел выход из щекотливого положения:
— Мы проработаем этот вопрос и изыщем дополнительные силы.
На этой оптимистичной ноте и разошлись. Мне напоследок губернаторские клерки вручили кучу планов и схем проведения эстафеты, которые я, не читая, передал в наш штаб.
Часов в семь, когда я уже собрался домой, ко мне в кабинет зашел начальник ОБЭП Кулачкин. В руках он держал картонную папочку на тесемках. Визит его ничего хорошего не предвещал.
— Чего тебе, Вячеслав Анатольевич? — осторожно спросил я. — Каким ветром тебя принесло в столь поздний час? И что это ты так бережно прижимаешь к груди? Ты принес подборку своих юношеских стихотворений? Или переписку с начальником ЖКО?
— Я принес материалы по Молочкову. На сей раз он точно попался.
— Слава, Молочков непотопляем, как айсберг. Я о нем даже слышать ничего не хочу.
— Почитай, пожалуйста, а завтра скажешь свое мнение, — Кулачкин осторожно, как бомбу со взведенным взрывателем, положил папку на краешек стола.
Не будь Вячеслав Анатольевич моим приятелем, я бы с ходу послал его, но тут уступил.
— Черт с тобой, оставляй, завтра почитаю.
Вечером я решил посмотреть новости. Перед Олимпиадой не менее половины всех новостей стали составлять бравурные репортажи о победах российских спортсменов. На сей раз показывали хрупкую миловидную девушку лет пятнадцати, в гимнастическом купальнике, с медалью на шее.
— Какой у тебя любимый предмет в школе? — неосторожно спросил интервьюер.
— У меня нет никакого любимого предмета, — скривила губки спортсменка. — Я мечтаю побыстрее сдать ЕГЭ и посвятить все время спорту и подготовке к будущей олимпиаде в Рио-де-Жанейро.
Корреспондент, не ожидавший такого откровенного ответа, поспешил перевести тему на родителей девушки, воспитавших такую выдающуюся дочь.
— Вот он вляпался! — повеселел я. — Нашел что спрашивать! Этой девчушке из всей школьной программы надо знать математику и русский язык в объеме начальной школы да географию, чтобы представлять, в какую часть света на соревнования поедет.
— Еще иностранный язык, — добавила жена. — Здесь же она жить не останется.
Ночью я долго не мог уснуть: ворочался, выходил курить на кухню, попил теплого чаю — ничего не помогало — Молочков не выходил из головы.
Первый раз я и Сергей Арнольдович Молочков, сухощавый дерзкий подросток из неблагополучной семьи, столкнулись в далеком 1991 году. В то время я только-только начинал работать следователем, а Молочков только начинал воровать. Направив его дело в суд, я бы, наверное, никогда бы больше не вспомнил про обвиняемого, который с кривой усмешкой заявил: «Больше такого не повторится. Второй раз я не влечу». А в начале двухтысячных Молочков вдруг вынырнул в образе успешного предпринимателя, и я поневоле стал наблюдать за его карьерой. Не прошло и десяти лет, как легализовавшийся Сергей Арнольдович превратился в крупного бизнесмена, подвизающегося на ниве строительства. Молочков строил много, но частенько не доводил начатое до конца. Как-то он, на деньги вкладчиков, возвел многоэтажный жилой дом, в котором «забыли» провести отопление и достроить пару этажей. Скандалы и судебные тяжбы стали неотъемлемой частью имиджа Молочкова, но все сходило ему с рук. Поговаривали, что причиной тому удачная женитьба — Молочков, через жену, приходился свояком прокурору города. Но это только малая толика правды. Из оперативных материалов я знал, что Молочков исправно оплачивает крупные кредиты, взятые некоторыми высокопоставленными чиновниками областной администрации и прокуратуры. Я уж не говорю про такую мелочь, как спонсирование банкетов для чиновников и щедрые подарки нужным людям в день рождения. Да что там говорить, сын заместителя прокурора области Вьюнова учился в Англии на деньги Молочкова!
В последние годы Сергей Арнольдович сосредоточился на строительстве спортивных объектов. Он, благодаря «выигранным» тендерам, фактически стал монополистом в этой области, исправно получая на возведение стадионов и спорткомплексов деньги из федерального и областного бюджетов.
Мы несколько раз возбуждали уголовные дела на самого Молочкова и его подручных, но благодаря прокурорской и чиновничьей «крыше» сам Сергей Арнольдович был неприкасаем. А вот его «шестерки» все прошли через скамью подсудимых.
В среду я ознакомился с досье, подготовленным начальником ОБЭП. После обеда мы встретились, и Кулачкин убедил меня съездить на место возведения крупнейшего в Западной Сибири спортивного комплекса «Олимпия».
— Понимаешь, Андрей, втолковывал он мне всю дорогу, — вся беда в том, что хозяйственная деятельность проходит в двух непересекающихся измерениях: одно протекает в бумагах, другое наяву. Когда их сопоставляешь, то они иногда не совпадают. Да что говорить, сам президент признал, что на строительстве объектов в Сочи миллионы украли!
На месте возведения спорткомплекса, состоящего из огромного крытого стадиона, манежа и школы олимпийского резерва, был пустырь с вбитыми в землю сваями и кучами строительного мусора. Судя по нетронутому снежному покрову, стройка стояла как минимум с начала ноября, а если ориентироваться на выполненный объем работ, то ее толком и не начинали. Покуривая, мы подошли к закладочному камню. Надпись на нем свидетельствовала, что сам губернатор три года назад дал старт этой масштабной стройке.
— Как я понял из отчетов, здесь должно заканчиваться возведение купола над стадионом, а манеж через пару месяцев должен принять первых спортсменов. И где это все?
— Сам видишь где.
— Слава, а он не боится так нагло воровать?
— Понимаешь, четверть средств на строительство должна была поступить от частных инвесторов. Они, естественно, денег не дали. Может быть, Молочков все на них хочет спихнуть? Честно тебе скажу, я затрудняюсь его понять.
— Он пока не надумал убыть на постоянное место жительства в края теплые и приветливые? Куда-нибудь на Кипр?
— Да нет, никуда он не собирается. Мало того, он купил право участвовать в эстафете олимпийского огня. Представь, Молочков, с его пузом, бежит с факелом, ручкой так приветливо машет.
От одинокого строительного вагончика за нами наблюдали четверо смуглых мужчин, одетых в спортивные куртки с надписью «RUSSIA». Мои личные наблюдения показывают, что такие куртки носят в основном гости Сибири из южных регионов. Русские этим лубочным нарядом брезгуют. Зачем мне носить на всю спину надпись «Россия», если и так видно, что я русский? Патриотом себя показать? Так патриотизм не в надписях, а в делах.
Совещание гастарбайтеров закончилось, и двое из них направились к нам. Если бы мы с Кулачкиным были в форме, то гости нашего города спрятались бы от нас в своем укрытии. А так они решили проявить бдительность и проверить, что это тут высматривают двое подозрительных субъектов.
— Сторожа, что ли? — Кулачкин, на всякий случай, поправил под курткой пистолет в кобуре.
Я молчал: мне было безразлично, кто они такие.
Таджики (а может, узбеки или пуштуны, я их не различаю), подбоченившись, подошли к нам.
— Эй, вы чего тут шаритесь? — хамски начал было один из них и заткнулся на полуслове.
Я просто молча, не проронив ни слова, посмотрел ему в глаза. Этого хватило. Гастарбайтер стушевался, визуально потерял в объеме. Он без всяких погон и удостоверений, по одному взгляду понял, осознал, что отсутствие наручников у него на запястьях — это просто недоразумение, которое можно исправить.
Я умею так «по-доброму» смотреть на людей. С годами научился.
— Кто те двое? — негромко спросил я.
— Те, те двое? — таджики обрадовались, что могут чем-то услужить опасному незнакомцу. — Это наши, они тоже сторожа.
— Ты стой на месте, а ты беги за ними, — вполголоса приказал я.
Не прошло и пары минут, как все четверо гастарбайтеров стояли передо мной. Старший из них протянул паспорта и еще какие-то бумажки, наверное, разрешения на работу.
— Оставь себе, — я жестом велел убрать документы. — Я все равно по-вашему ничего не пойму.
— Почему по-нашему? — удивился таджик. — У нас русскими буквами все написано.
— Не все, что написано русскими буквами, должно русскому понимать. Но я не об этом. Что вы здесь делаете? Стройку охраняете? Мать его, объясните мне, а что здесь можно украсть? Сваи из земли повыдергивать? Или вагончик ваш спереть?
Они понуро молчали.
— Сколько вам платят за это? Восемь тысяч? На всех?! А на что вы живете? Сами, поди, воруете?
Я сплюнул на губернаторский камень. Мой сосед как-то жаловался, что на корм собаке у него уходит тысяч пять. Его бы собаку к Молочкову, научилась бы, моська, обглоданную кость за лакомство считать.
— Слава, — вывел я из задумчивости Кулачкина, — помнишь, у нас «добровольно» высчитали однодневную зарплату на этот спорткомплекс? Мол, мы, сотрудники полиции, должны принять посильное участие в возведении Храма Здоровья и Спорта. Помнишь? Теперь я вижу, куда пошли мои кровные рубли. Спасибо, что показал.
Вернувшись в управление, я вызвал следователя Абросимова.
— Возьми материал, возбудишь по нему уголовное дело. Когда будешь подписывать возбуждение в прокуратуре, то тебя наверняка спросят, не связано ли это дело с Молочковым.
Абросимов, поднаторевший в межведомственных распрях, понятливо кивнул.
— На все вопросы отмахнешься, мол, «какой Молочков!», это дело так, пустышка, промурыжим пару месяцев и прекратим. Самого Молочкова вызовешь на завтра после обеда. Ему тоже ничего не объясняй, нагони мути, мол, проводим проверку, и надо кое-что уточнить.
Вечером сын-старшеклассник позвал меня к компьютеру:
— Пап, иди, покажу прикол!
На экране монитора вдоль двойной линии разместились нарисованные человечки, сгруппированные в длинные прямоугольники. Каждый индивидуум на этой схеме имел свой цвет: человечки в прямоугольниках-фалангах были серые, впереди них стояли отдельные фигурки красного цвета, по бокам синие. Издали эта композиция напоминала две враждующие армии, приготовившиеся к решающему сражению.
— Что это? Схема Куликовской битвы?
— Это месторасположение нашей школы на бульваре Строителей в день эстафеты олимпийского огня. Правда, здорово, каждый ученик отдельно прорисован! Смотри, вот это мы напротив универсама «Дора», этот человечек с красной полосой — классный руководитель. Вот эти зеленые человечки позади нас — члены родительского комитета, а это полицейские в оцеплении.
— Офигеть! Вот кому-то делать нечего! Откуда это у тебя?
— С сайта департамента образования скачали. Скажи, при советской власти такой же маразм был или еще хуже?
— При советской власти технический уровень маразма был на порядок ниже, чем сейчас. Компьютеров при коммунистах не было, а дури тоже хватало. Юра, а это что у вас в тылу флажком обозначено?
— Директор и завучи. Они будут присматривать, чтобы никто не смог улизнуть. Пап, а ты где будешь стоять, на Нахимова? Сейчас найдем.
Дислокация «войск» на моей улице была пожиже, представителей родительских комитетов не наблюдалось вовсе.
— Пап, неужели кто-то не понимает, что вся эта эстафета — обычная показуха? Честное слово, надоела уже эта блевотина: то вечер воспоминаний ветеранов спорта, то «зарядка с чемпионом», то теперь встреча олимпийского огня. Кому это надо?
— Андрей, вот это твое воспитание, — донесся голос жены. — Он скоро матом начнет через слово загибать, а ты этому потворствуешь!
— Юра, — реплику жены мы единодушно пропустили мимо ушей, — это надо президенту и его окружению, которые хотят видеть в каждом молодом человеке спортсмена и патриота. Но не они правят бал на местах. На уровне руководства областей полным-полно дармоедов, которые ради того, чтобы пустить президенту пыль в глаза и выдать желаемое за действительное, готовы хоть каждый день проводить спартакиады. Дали им из Москвы установку на пропаганду спорта, они и рады стараться. Не им же на морозе стоять! Кстати, я убежден, что активистам от власти совершенно безразлично, что популяризировать. Если бы приказали развивать хоровое пение, то вы бы в школе каждое утро начинали с запева.
— А вы?
— Мы люди подневольные. Прикажут — будем петь.
— Пап, если бы ты знал, как мне неохота там целый день торчать!
— Ничего не поделать, друг мой! Без вас да без бюджетников народу даже на центральную площадь не хватит. В новостях нечего показывать будет.
В четверг Молочков прибыл в управление для дачи показаний. На всякий случай его сопровождал опытный адвокат.
Около шести вечера, когда его допрос был закончен, в кабинет Абросимова вошли я, Кулачкин и два оперативника. Без лишнего словоблудия я ознакомил Молочкова с протоколом задержания.
— Что значит «задержан»? — поразился Сергей Арнольдович.
— Это значит, уважаемый, что в ожидании суда ты будешь находиться за решеткой.
Оперативник защелкнул на его руках наручники, приказал встать.
— Что за странные понты? — возмущался Молочков. — За что это вы меня арестовываете, за спорткомплекс? Чепуха, ничего не докажете. Меня частные инвесторы и подрядчики подвели. Моей вины в срыве строительства нет.
— Сергей Арнольдович, как ты думаешь, — участливо спросил я, — через сколько часов мировая прогрессивная общественность встанет на дыбы против полицейского произвола?
— Завтра же на свободе буду, а вы все за беспредел от начальства по рогам получите.
— Посмотрим, посмотрим! Мне самому любопытно, кто первый подаст голос в твою защиту.
— Я ничего не путаю, мы раньше уже встречались? — до этого Молочков прикидывался, что видит меня в первый раз.
— Угу! При схожих обстоятельствах. Тогда, помнится, ты отделался трешкой.
— В этот раз хрен у тебя что выгорит! Один звонок куда надо, и я на свободе, а ты в дерьме.
Не став дослушивать разгневанного бизнесмена, я забрал у следователя уголовное дело и ушел к себе. До завтрашнего утра дело было в моем распоряжении.
Вечером ко мне домой нагрянул разъяренный начальник УВД.
— Ты куда пропал? До тебя весь вечер дозвониться невозможно! — начал он с порога.
— Сотовый сел, а городской телефон сломался.
— Хочешь, починю? — Ковалев поднял с пола выдернутый телефонный штепсель. — Пошли на кухню, объяснишь мне, какого черта ты решил революцию устроить.
Заслышав первые крепкие выражения, мои домочадцы попрятались по комнатам.
— Какого хрена ты лезешь на рожон? — ярился Ковалев. — Или забыл, что плетью обуха не перешибешь?
— А я и не собираюсь ломать систему! — парировал я. — Мне просто надоело, что они считают нас за идиотов, которые не в состоянии свести дебет и кредит! Поверь мне, я перед возбуждением проштудировал этот материал вдоль и поперек и могу тебе со всей ответственностью заявить: за двадцать три года работы не встречал более наглого воровства.
— Да кому это надо, что ты встречал, а что нет! Молочков— главный спонсор эстафеты олимпийского огня, кто тебе даст его посадить?
— А я и не сомневаюсь, что его завтра освободят. Но я хочу им урок преподать, понимаешь? Смотри, с древнейших времен правитель, который хотел вписать свое имя в историю, строил что-то грандиозное: фараоны возводили пирамиды, Мао Цзэдун в каждом сельском дворе велел построить железоплавильную печь, а у нас в субтропиках проводят зимнюю олимпиаду. Еще у нас в каждом областном центре понастроили спорткомплексов столько, что теперь не знают, за чей счет их ремонтировать и содержать. Развитие спорта — дело нужное, спору нет. Но разве трудно проконтролировать, чтобы все эти манежи и стадионы возводились без воровства? Представь, что какой-нибудь фараон Тутанхамон пустил строительство пирамид на самотек. Да у него бы весь кирпич растащили! До сих пор бы первую гробницу в эксплуатацию не сдали.
— Какой кирпич? — поморщился сбитый с толку начальник УВД. — Пирамиды построены из каменных блоков, а их при всем желании никуда не утащишь.
— Молочкова там нет — он бы фараонам один и тот же блок по три раза продал.
— Андрей, умеешь ты голову задурить. Всех подгреб: и Молочкова, и фараонов.
— Так в этом суть! Почему при фараонах был учет и контроль, а сейчас одно воровство осталось? Что изменилось? Эпоха другая настала? Да ничего подобного! Просто при Тутанхамоне как было — украл кирпич, попался, тебя сразу же на корм крокодилам пускают. А сейчас? Я главного вора в городе задержал, так все меня готовы крокодилам скормить, лишь бы Молочков и дальше воровал да им процент отстегивал.
— Черт с тобой! Объясни, что ты дальше намерен делать? Чего завтра ожидать?
— Завтра они отберут у меня дело, передадут его в главк, а Молочкова освободят. Потом дело проваляется месяц-другой, и его тихо-мирно похерят.
— Объясни, так ради чего ты устроил весь этот сыр-бор? Ради того, чтобы Молочков одну ночь провалялся на нарах? Стоило ли копья ломать, Андрей Николаевич?
— Стоило! — я был тверд, как сердечник бронебойного снаряда.
— Как знаешь! Тебе за все отвечать.
Жена, услышав, что начальник ушел, материализовалась из темноты спальни.
— Кто бы со стороны послушал, решил бы, что вы драться собираетесь.
— Драка будет завтра. А пока… Лен, у тебя никаких дел на кухне нет? А то мне надо поработать.
— Работай, — фыркнула супруга. — Телефон можно подключить?
— Включай. Если меня спросят, скажешь, что на работу уехал.
Оставшись один, я достал привезенное из УВД дело в отношении Молочкова и переснял каждый документ. Дома работать хорошо — никто из коллег не видит, чем ты занят.
Первым, кто связался со мной в пятницу, был корреспондент областной газеты «Сибиряк», официального рупора губернатора. Общение с прессой не входило в мои планы, и я вежливо отказал в предоставлении информации, сославшись на тайну следствия. Открою вам секрет — никакой «тайны следствия» в природе не существует. Согласитесь, какая может быть тайна, если надзирающий прокурор может в любой момент затребовать любое уголовное дело на проверку? Как говорил папаша Мюллер: «Что знают двое, то знает и свинья». Особенно, если эти двое из разных ведомств.
От куратора из главка, потребовавшего объяснений, я отмахнулся, как от назойливой мухи:
— Запрашивайте дело в официальном порядке, по телефону я ничего объяснять не буду.
Прокурор города позвонил около полудня. Все это время я гадал, кто первый из них пойдет в атаку: представитель областной прокуратуры или городской. Решили начать с младших козырей.
Охапкин, прокурор города, был годами мне ровесник. При личной встрече он всегда был вежлив и корректен, а по телефону, как правило, хамил.
— Объясни мне, — без намека на приветствие начал Охапкин, — что ты там себе позволяешь? Это что за грубейшие нарушения конституционных прав граждан?
Я переключил телефон на громкую связь и дождался, пока оппонент выдохнется.
— Ты слушаешь меня или нет? — до прокурора наконец-то дошло, что вещает он в пустоту.
Воспользовавшись паузой, я кратко объяснил ему, что лично видел вместо купола спорткомплекса наконечники свай в чистом поле.
— Ну и что из того? Коршунов, — переход на фамилии означал крайнюю степень раздражения, — ты что, научился на глазок, без проведения строительной экспертизы, определять объем освоенных средств?
— Для того чтобы понять, что тарелка перед тобой пуста, не обязательно читать меню.
— Чего, чего? Ты поиздеваться надо мной решил, что ли? Смотри, тебе это даром не пройдет!
— То же самое мне Молочков сказал, мол, прокурор города мне родня, огребешься по первое число! Я говорит, завтра буду на свободе, а ты в дерьме.
— Какая он мне родня, чего ты сочиняешь? — смутился Охапкин.
— Я не в курсе, кем он вам приходится. У вас ведь правды искать, как у змеи ноги.
— Хорошо, встретимся в другом месте, — прокурор бросил трубку.
Не прошло и часу, как позвонил начальник областного следствия:
— Андрей Николаевич, ты чего это там Охапкину наговорил? Он уже прокурору области на тебя нажаловался. Какие змеиные ноги ты ему припомнил?
— Опять он на меня наговаривает! За родственничка впрягается.
— Молочков официально развелся с женой, так что теперь он прокурору не родня. Короче, Андрей Николаевич, готовь дело и передавай для дальнейшего расследования нам.
— Я Молочкова освобождать не буду.
— Мы освободим.
Сам Сергей Арнольдович, опьяненный воздухом свободы, позвонил мне на сотовый ближе к вечеру. По идее, номер моего личного телефона является служебной тайной. На практике он доступен всем, у кого есть друзья в силовых структурах.
— Привет, Коршунов! Я на свободе! — фамильярно начал он.
— Дорого обошлось? — перебил я.
— Обошлось? Намекаешь, что я взятку дал? На дешевке развести хочешь?
— Заметь, слово «взятка» я не произносил. Ты сам проговорился.
— Да пошел ты! — дальнейшее в приличном обществе вслух не произносят.
Вечером на кухне я щелкал на ноутбуке, правил отдельно живущей дочери курсовую работу. Для фона работал телевизор. Я ждал начала фильма, но пока шли новости. Уловив незнакомое слово, означающее какой-то вид спорта, я позвал жену.
— Лена, ты знаешь, что такое «скелетон»?
— Крайняя форма дистрофии, — жена решила, что я издеваюсь над ней.
— Интересно, сколько человек в стране знают, что такое скелетон?
— Переключись лучше на прогноз погоды, как завтра одеваться?
Синоптики обещали высокую влажность, умеренный ветер и температуру воздуха минус пять. Мерзкое сочетание. Гораздо хуже, чем мороз в сухую безветренную погоду.
Транспортная система Кировского района и вообще всей правобережной части города, завязана на двух магистралях — проходящей через частный сектор улице Нахимова и параллельному ей проспекту Молодежи. Организаторам эстафеты олимпийского огня приходилось выбирать, как проложить маршрут: через ухоженный, но перегруженный общественным транспортом проспект или разбитую и давно не ремонтируемую Нахимова. Выбрали улицу имени флотоводца и прогадали — как раз перед прохождением эстафеты лопнула какая-то труба, и вдоль дороги побежал парящий ручей.
Прибыв одним из первых на место несения службы, я прошелся по проезжей части, стараясь не заступать в кашу из снега и воды.
— А где же будут стоять встречающие? — спросил я у представителя городского Олимпийского комитета. — На обочине дети ноги промочат.
— Придется занять проезжую часть.
— А где я выставлю оцепление? Посредине дороги? Тогда где проедет кортеж сопровождения факелоносца? Ну и ну! Вот так встреча олимпийского символа!
С подъехавших автобусов часа за два до прохождения эстафеты высадился шумный десант школьников. Учителя и руководство школ приехали вместе с ними. Прямо посреди трассы мы устроили совещание, как нам всем встать в цепочку так, чтобы проезжающий транспорт не согнал детей в грязь. Кое-как определились.
В сопровождении участкового Халафова, знавшего в округе каждого алкаша, я прошел в начало улицы. Следом за нами, растянувшись, как колонна военнопленных, брели ученики сорок восьмой школы.
— Николаевич, ты знаешь, что по нашей улице будет Молочков бежать?
— Да ты что! Он же должен был в центре бежать, мимо своего офиса.
— Подменился. Мне об этом только сегодня сказали.
— Миша, а почему ни в одном доме печь не топится? По всей улице ни одного дымка над крышами.
— Всем жителям запретили печи разжигать до конца эстафеты. Представь, если кто подбросит сырого угля в топку, какой чад пойдет. Бегунов не заметим! Вот не пойму я, Николаевич, зачем нас за два часа до начала выставляют? Промерзнем же все!
В подтверждение его слов с пустыря ударил в лицо порыв ветра.
У последнего дома мы остановились, к нам подтянулись преподаватели. Школьники, не доходя до нас, разбились на группки и расползлись вдоль всей трассы. Ожидание началось.
Сведенные единой целью на окраине города, мы и учителя завязали знакомство. Как водится, обменялись мнениями о погоде.
— Что это? — вдруг встревоженно вскрикнула молоденькая учительница. — Что он делает?
Из дома напротив, с явным намерением справить малую нужду у крыльца, выполз небритый субъект в накинутой на голое тело рваной телогрейке.
— Загони его в дом, а то всю молодежь распугает, — велел я участковому.
Но подрастающее поколение, обрадованное появлением колоритного персонажа, отреагировало по-своему:
— Давай, братан, чего стесняться, все свои!
— Тихо вам! — цыкнула на парней Екатерина Егоровна, старшая из преподавателей.
— Что ж он так, до туалета дойти не может? — стесняясь сама себя, прошептала зоркая учительница.
— Туалет еще прошлой зимой на дрова разобрали, — пояснил участковый и пошел наводить порядок.
По улице пронесся очередной порыв ветра.
— Задувает сегодня метров девять-десять в секунду, — определила Екатерина Егоровна. — При такой скорости ветра и высокой влажности реальная температура воздуха градусов шестнадцать мороза. Через час будем зубами клацать, как немцы под Москвой.
— Вы преподаете физику? — предположил я.
— Да нет, я русский язык преподаю. У меня, Андрей Николаевич, муж рыбак, подледным ловом увлекается. Так что я поневоле разбираюсь в нюансах зимней погоды и сортах пескарей, которых он приносит по выходным. Скажите, а много людей вот так живет? — она кивнула на дом бесстыжего пьяницы.
— Почти вся улица. После закрытия завода многие потеряли работу, устроиться нигде не могут, вот и пьют, опускаются на самое дно. Зря здесь губернатор решил проложить маршрут эстафеты — картинка для телевидения непрезентабельная получится.
— Да какая картинка! О чем вы, Андрей Николаевич? Для кого вообще весь этот маскарад? Для наших ребятишек? Слышали бы вы, что они говорили, пока мы сюда шли! Устроители эстафеты привыкли все советскими мерками мерить — ткнули пальцем и погнали народ куда вздумается: хоть на целину, хоть на эстафету. Только времена уже не те — молодежь, даже вот эти ребятишки, они все воспринимают по-своему. Сейчас любое мероприятие, куда учеников сгоняют принудительно, ничего, кроме презрения к власти, у них не вызывает. Знаете, о чем ребятня говорит на переменах? Были бы у родителей деньги, давно бы за границу жить уехали. Вот вам и весь патриотизм, который воспитывают из-под палки.
Через час мы промерзли так, что пришлось договариваться с местными жителями и отправлять учеников на обогрев в ближайшие дома. Мне же отлучаться было нельзя, и я на своей шкуре ощутил, как сквозняк буквально вымывает остатки тепла из-под одежды. Встреча олимпийского огня превратилась в испытание холодом.
Жаль, очень жаль, что рядом со мной не было губернатора! Посмотрел бы я, сколько этот массовик-затейник смог бы продержаться на «свежем воздухе». Еще в моей компании не хватало факелоносцев — пусть бы и они, перед забегом, хотя бы с полчаса, постояли на обдуваемой со всех сторон трассе.
Наконец-то мимо нас проехал автомобиль ГИБДД, первый признак приближающегося эскорта эстафеты олимпийского огня.
Следом примчался на легковом автомобиле один из организаторов пробега.
— Выстраиваемся в цепочку! Быстрее, быстрее! — командовал он. — Улыбочки, дети, улыбочки! Что вы стоите такие мрачные, веселее надо быть — один раз в жизни эстафету встречаем! Флажки, где флажки? Все приготовились? Как только приблизится машина телевидения, все дружно машем флажками и приветствуем олимпийский огонь!
Школьники и учителя стали выстраиваться вдоль дороги, я и Халафов остались на месте.
— А вам что, особое приглашение надо? Живо в цепочку! — прикрикнул устроитель эстафеты.
— Чего-чего? — хором ответили я и участковый.
Устроитель сделал вид, что не заметил нашего демарша и поскакал вдоль трассы организовывать народное ликование. Если бы он благоразумно не убежал, то узнал бы о себе много нового.
Разозленный до предела, я прошел в самое начало цепочки.
Кортеж олимпийского огня состоял из шести машин. Первым ехал автомобиль ГИБДД с включенной мигалкой. Следом за ним фургон областного телевидения, снимающий факелоносца через открытые задние двери. За пешей группой, на некотором расстоянии, следовал автобус с очередными участниками эстафеты и еще какие-то автомобили.
Метрах в ста от нас кортеж остановился, из автобуса вышел новый бегун, в котором я узнал Молочкова.
Обрадованные окончанием двухчасового ожидания, школьники радостно загудели, замахали флажками, стали выкрикивать приветственные лозунги. Усталости и уныния как не бывало. Вот что значит молодость!
Молочков, как истинный хозяин жизни, купивший себе и свободу, и олимпийский факел, бежал вальяжно, неспешно. Завидев меня, он приветственно помахал рукой.
Я сдержанно кивнул в ответ.
Пробегая мимо, Сергей Арнольдович весело крикнул:
— Андрюха, привет! Заждался, замерз?
И тут его факел погас. Ничего сверхъестественного, обычная конструкторская недоработка.
Увидев, что пламя исчезло, Молочков обескураженно остановился. Сопровождающий его представитель олимпийского комитета забрал факел, стал регулировать на нем какие-то рычажки. Теперь настал мой черед позлословить:
— Серега, точно тебе говорю, если факел у вора гаснет — это дурная примета. Век воли не видать!
— Да пошел ты! — начал было привычную песню Молочков, но сотрудник сопровождения одернул его. Другой сопровождающий достал из кармана зажигалку, подпалил горелку факела, и процессия двинулась дальше.
— Я, честно говоря, думала, что огонь из Греции несут, — сказала стоящая рядом учительница.
— Настоящий олимпийский огонь хранят в специальной лампаде, которую перевозят отдельно. А для нас, для встречающих, сойдет и пламя от зажигалки за пять рублей.
Пропустив последний автомобиль кортежа, школьники, как по команде, снялись с мест и побрели следом. На ближайшую остановку. Я попрощался с учителями, собрал с трассы своих подчиненных и поехал в УВД докладывать об успешно проведенном мероприятии. На этом мое участие в эстафете олимпийского огня закончилось.
Не заболел я только благодаря предпринятым по возвращению домой профилактическим мерам: жена настаивала на чае с медом, я предпочел обычную водку.
На другой день по областному телевидению выступил губернатор. Пространственно пройдясь по истории олимпийского движения в России, он, сверяясь с бумажкой, заявил:
— Эстафета была три дня, и три дня был подъем у людей, не надуманный, а патриотический. И сегодня в областном центре — тридцать километров пути, и тридцать километров стояли люди! Никто их не призывал, они сами пришли, хлопали, стояли, плакали от счастья.
— Почему сегодня, разве эстафета не закончилась? — удивилась жена.
— Это вчерашний выпуск повторяют.
— Врет ведь все и не краснеет! Какие там слезы счастья он увидел? От холода можно было заплакать, а не от радости.
— Заметь, Лен, а ведь он оправдывается, мол, мы никого не гнали на улицу, это вы сами пришли. При коммунистах так же на субботники ходили. Все потихоньку возвращается на круги своя.
Эстафету огня проводили в соседнюю область, и жизнь в нашем городе вошла в повседневное русло. Об уголовном деле в отношении Молочкова мне никто не напоминал, словно никакого дела не было и в помине. Молчал даже Охапкин.
Сам же Молочков, после того как пробежался с факелом, уверовал в свою безнаказанность, словно пламя от зажигалки смыло с него все грехи и обвинения. Он даже не стал уезжать за границу на время следствия. Мало того, Сергей Арнольдович обнаглел настолько, что подал в областную администрацию заявку на участие в тендере на строительство лыжной базы.
А зря, зря он не поверил в приметы! Для людей непосвященных поясню: в уголовном мире татуировка с изображением горящего факела означает скорое освобождение. Погасший факел, как я думаю, имеет противоположное значение.
С каждым днем приближались Олимпийские игры в Сочи. Лично меня ажиотаж вокруг олимпиады только раздражал — какой ни включи канал, там спорт, спорт, спорт. Спасало кабельное телевидение, игнорирующее предстоящее всенародное шоу. Но, как бы я ни относился к олимпиаде, без нее я бы не решился объявлять войну Молочкову — слишком крепкими и тесными были его связи с областной администрацией и прокуратурой. Если бы не олимпиада, то я посоветовал бы Кулачкину идти с собранным им материалом куда подальше.
Но предстоящая олимпиада кардинально меняла расклад сил. И дело здесь не в соревнованиях спортсменов, а в том, кто являлся инициатором проведения Олимпийских игр в Сочи, кто, так сказать, отец Зимней Олимпиады. Имя его известно каждому, должность его — президент России. Об идее проведения игр в Сочи президент сказал журналистам открытым текстом: гулял, мол, я, в окрестностях Сочи в 2001 году, местность понравилась, и я решил провести тут Зимние Олимпийские игры.
Услышав из уст первого лица в государстве слово «я», а не абстрактное «мы», я решил действовать. Сказав слово «я», президент взял на себя всю ответственность не только за организацию игр, но и за их результаты. С момента зажжения олимпийского огня в Сочи все победы российских спортсменов президент станет воспринимать, как свои собственные победы. Соответственно, в поражениях начнет искать виновных. Если олимпиада будет провальной, значит, кто-то в этом повинен.
Я написал президенту меморандум, в котором изложил свое видение проблем развития спорта в России. Идея обратиться непосредственно к президенту возникла у меня еще на стройке, когда вместо спорткомплекса я увидел огрызки свай. Главное, нужно было выждать подходящий момент, когда спорт затмит собой все проблемы в стране.
Итак, кто же препятствует развитию олимпийских видов спорта? Кто саботирует превращение России в великую спортивную державу? Это Молочков, его родственник Охапкин, потворствующий им губернатор и иже с ними. Это они, разворовав отпущенные на возведение спортивных объектов средства, не дали нашим талантливым тренерам подготовить юных спортсменов, которые бы радовали президента победами на международных состязаниях. Мало того, народ, видя, что деньги, отпущенные на спорт, уходят в карманы разного сорта дельцов, начинает воспринимать президентские инициативы как пустую формальность, фикцию. Воровство спортивных денег, по моему мнению, — это подрыв авторитета лично президента, а не какого-то дяди со стороны.
К меморандуму я приложил копии уголовного дела, написал короткое сопроводительное письмо и отправил все с главпочтамта по электронной почте на общеизвестный адрес в Кремле.
Мое анонимное послание попало к адресату. Если бы не олимпиада, то я уверен, что мой меморандум затерялся бы в потоке электронной корреспонденции. Но во время олимпиады игнорировать послание о хищениях при строительстве спортивных объектов никто не рискнул.
Гром грянул в начале марта.
Первым в администрацию президента был вызван наш губернатор. Вернувшись из столицы, он сказался больным, передал дела заместителю и умотал лечиться на Кипр, где у его дочери был туристический бизнес. Больше наш губернатор в области не появлялся.
Следом за губернатором из столицы прибыл представительный десант из чиновников высшего ранга. За пару дней они без обычной бюрократической волокиты проверили мою информацию и раздали «всем сестрам по серьгам». Первым, без выходного пособия, выгнали из прокуратуры Охапкина.
Как-то встретив меня на улице, бывший прокурор решил высказать свои претензии, мол, это я настрочил донос в Москву.
— Какой донос, о чем вы? — парировал я его беспочвенные обвинения. — У меня в руках, и вы это прекрасно знаете, уголовное дело в отношении вашего родственничка и часу в руках не было. Когда бы это я с него успел копии снять? Быть может, это у вас, в прокуратуре, кто-то проявил инициативу? У вас-то дело с неделю валялось, его за это время можно было от руки переписать, а не то что какие-то копии снять.
Крыть ему было нечем. Автор меморандума остался неизвестен.
Как только покровители Молочкова стали лишаться должностей один за другим, Сергей Арнольдович предусмотрительно убыл за границу. В начале августа он, воспользовавшись падением цен на недвижимость в Болгарии, прикупил участок побережья у села Козлодуево, снял там себе жилье и стал искать подрядчика для строительства фешенебельного отеля. Как-то вечером Молочков с друзьями зашел выпить в ресторанчик на окраине. Там же, шумно и весело, отмечал семейный праздник местный цыганский барон с многочисленной свитой. Подвыпивший Молочков, привыкший считать себя хозяином жизни, о чем-то повздорил с племянником барона и получил от того ножом в бок. Умер Сергей Арнольдович в тот же вечер.
В сентябре я уволился из полиции. Теперь мы с Охапкиным работаем в одной юридической фирме и периодически спорим о прошедшей эстафете олимпийского огня. Он, на трассе не стоявший, считает, что огонь нес тепло в души горожан, а я считаю, что холод.