Владимир ШЕВЧЕНКО

Идеальная контрабанда

В одном серьезном фолианте, изданном в конце девяностых годов прошлого столетия и не так давно еще рекомендуемом в качестве учебного пособия для аспирантов и студентов Российской таможенной академии, меня заинтересовала детективная история, связанная с вывозом за рубеж уникальной коллекции русского авангарда известным литературоведом и искусствоведом Н. И. Харджиевым и его женой, художницей и скульптором Л. В. Чагой. Что-то сразу насторожило. Как-то не вязался образ маститого исследователя, редактировавшего полное собрание сочинений Владимира Маяковского и издавшего самостоятельно книги о нем и Велимире Хлебникове, с личиной отпетого дельца-контрабандиста, готового на любое преступление ради наживы.
Решил копнуть глубже. Собранный материал превзошел ожидание. Все было так и не так. Вот только стало очень обидно, что все уже произошло и многое не вернуть.
Николай Иванович Харджиев — русский писатель, историк новейшей литературы и искусства, текстолог, близкий друг А. Ахматовой и О. Мандельштама, самый крупный коллекционер эпохи СССР — родился 26 июня 1903 года в Каховке. Отец — армянин, мать — гречанка из Смирны. Из писем самого Харджиева узнаем, что все лучшее он унаследовал от матери, а худшее — от отца, бросившего семью, когда Николай был еще ребенком.
Начал публиковаться в газетах с восемнадцати лет. В двадцать два закончил юридический факультет Одесского университета, работал корректором в газете «Моряк». Там же в Одессе подружился с поэтом Эдуардом Багрицким. В конце двадцатых годов переехал сначала в Ленинград, а затем — в Москву. Одно время жил на даче в Кунцево, предоставленной друзьями Багрицкому. Там он познакомился с Осипом Мандельштамом. Посещал литературные вечера, где выступали со своими стихами молодые поэты-обэриуты* Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Даниил Хармс (Ювачев). Знакомился и становился близок с ними.
На одном из вечеров в помещении Института истории искусств произошла встреча Харджиева с Казимиром Малевичем, жившим тогда при институте. По воспоминаниям Николая Ивановича эта встреча произвела на него громадное впечатление: «На меня наибольшее влияние оказывали художники, а не поэты и филологи. Больше всего в понимании искусства я обязан Малевичу».
В 1930 году Харджиева познакомили с Анной Ахматовой. Они стали настоящими друзьями. Именно ему она посвятила стихи «Воронеж» и «Про стихи Нарбута».
Доподлинно неизвестно, когда простое любопытство переросло сначала в увлечение, а затем в страсть. Харджиев начал собирать то, что уже становилось опасно. И не просто собирать: это по его просьбе художники Михаил Матюшин и Казимир Малевич написали свои воспоминания.
Как мог человек, лишь урывками работавший в государственных учреждениях и довольствовавшийся редкими литературными заработками и вознаграждениями за искусствоведческие экспертизы, собрать более полутора тысячи живописных и графических работ, множество уникальных рукописей? Да очень просто! Харджиев, в отличие от многих коллекционеров, никогда не покупал картины или рукописи. Он под любыми предлогами брал документы, якобы для снятия копий, картины — для включения в каталоги. И просто не возвращал их владельцам. При этом полагал (да что там полагал!), что только он, истинный ценитель, имеет право владеть этими уникальными документами, в отличие от этих никчемных родственников и наследников.
Было ли в его жизни место для женщин? Конечно, было. Правда, общался со слабым полом в основном только тогда, когда надо было присвоить очередной архив. Так, чтобы заполучить рукописи обожаемого им поэта и прозаика Серебряного века Велимира Хлебникова, стал ухаживать за его сестрой Верой. Но, получив доступ к документам, перестал обращать внимание на девушку. Да что там на девушку, он по неделям не чистил зубы и не умывался — сидел и разбирал архив. А потом просто исчез, со всеми документами.
Харджиев ухитрился так очаровать Надежду Мандельштам, что та отдала ему весь архив мужа, чтобы тот мог снять копии. Но Харджиев возвращать не спешил, а потом и вовсе отказался. Пришлось женщине нанимать парочку «амбалов», а те взломали дверь в квартиру Харджиева, пригрозив выкинуть на улицу все его бумажки. Только после этого Николай Иванович вернул и то не полностью, наглым образом присвоив больше трети документов.
Харджиев был дважды женат. Первой женой стала Серафима Густавовна Суок, вдова поэта Владимира Нарбута, арестованного в 1936 году и расстрелянного через два года в лагере. Как Харджиев не побоялся связать с ней судьбу — непонятно, скорее всего, это она уговорила Николая Ивановича расписаться и увезти ее с собой в эвакуацию. Харджиев умудрился получить бронь и уехал в Алма-Ату вместе со своей коллекцией, насчитывавшей не один десяток чемоданов и коробок.
Он не обращал внимания на любовные похождения жены, пока та не стала болтать направо и налево, что Харджиев хранит работы Малевича, Филонова и других русских авангардистов, запрещенных к тому времени. Это могло окончиться если не расстрелом, то тюрьмой точно. Слух о коллекции дошел до одного из сотрудников НКВД — Николая Горина. Тогда Николай Иванович написал донос в органы, дескать, Горин — японский шпион. Сотрудника тут же расстреляли по приговору тройки.
Через много лет Харджиев встретил Людмилу Чагу. Во время войны она служила медсестрой. Ее отчимом был художник Д. И. Митрохин.
С началом оттепели в шестидесятых годах Николай Иванович организовал легендарный цикл выставок в Музее-библиотеке Маяковского, знакомившей посетителей с отечественным авангардом начала XX века. Но после «бульдозерных» выставок это сошло на нет. Деятельность исследователя неизменно вызывала противодействие официальных властей, ситуация не изменилась и с началом перестройки. Вот тогда и зародилось у Харджиева желание выехать за границу.
Харджиев обладал почти звериным чутьем опасности, был маниакально подозрителен, что позволило ему утаить единственную в своем роде коллекцию не только от таких же собирателей, как он, но и исследователей-литературоведов, и надзирающих за страной органов.
Однако обманули его, и жестоко обманули, дельцы из хваленой «демократической» Европы. Первым Николая Харджиева ограбил шведский славист Бенгт Янгфельдт, родившийся в 1948 году в Стокгольме и стажировавшийся в Москве с целью написания диссертации о Владимире Маяковском. В 1975 году швед пришел к коллекционеру с рекомендациями от другого шведского слависта, Ларса Клеберга, и музы Владимира Маяковского Лили Брик. Он быстро втерся в доверие. Да и как не поверить этому парню с высоким открытым лбом и умными, внимательными глазами за большими стеклами очков?
Теперь мы уже никогда не узнаем, кто первым подал идею переезда на Запад, но именно Янгфельдт стал разрабатывать план выезда Харджиева с женой в Швецию. Он взялся нелегально переправить через границу и продать четыре наиболее важных супрематических полотна Казимира Малевича для обеспечения жизни и финансирования издательской деятельности. Предполагалось, что, получив приглашение от Стокгольмского университета, Харджиев и Чага выедут по гостевым визам и станут невозвращенцами. Планировалось даже открыть специальное издательство, было заранее оговорено, что оно будет называться «Гилея» — в память о художественном объединении кубофутуристов.
Получив четыре картины Казимира Малевича, Янгфельдт переправил их контрабандой по дипломатическим каналам в Швецию и даже выпустил книгу с несколькими работами Харджиева. Приглашение нашей паре и правда было выслано, вот только разрешение на совместный выезд получить от советского ОВИР не удалось, несмотря на «разрешение на выезд, данное единодушно партийным комитетом Союза писателей от 25 февраля 1977 года». Семейные пары в целях безопасности почти не выпускали за рубеж — опасались, что останутся на Западе, как, например, фигуристы Белоусова и Протопопов.
Вот тогда Янгфельдт спланировал присвоить картины себе. Ведь все строилось на доверии, и даже если бы Харджиев и заявил о присвоении картин, то тем самым стал бы причастным к контрабанде культурных ценностей, а это серьезное уголовное преступление.
Харджиев стал действовать частным порядком. Он выдал доверенность от 28 августа 1977 года венском ученому Розмари Циглер, часто приезжавшей в Москву, в котором требовал или вернуть картины, или передать деньги, вырученные за их продажу. Текст этой доверенности потом даже воспроизводился в западной печати. Но ничего из этого не вышло. А Янгфельдт, дождавшись истечения срока давности преступления, спокойно продал одну из картин, а именно «Черный крест» Центру Помпиду в Париже. Затем подарил стокгольмскому музею современного искусства картину Казимира Малевича «Белый квадрат на черном фоне».
Николай Иванович не простил Лиле Брик ее рекомендации Бенгту Янгфельдту и в телефонном разговоре в июле 1978 года проклял ее, заявив, что она покончит жизнь самоубийством, как и ее небожитель. Случайно ли, но Лиля Брик вскоре после этого упала, сломала шейку бедра и четвертого августа этого же года приняла смертельную дозу снотворного.
Харджиев тяжело переживал потерю картин Малевича, но не терял желания перебраться со своей коллекцией на Запад. По истечении определенного времени он вновь стал просить известных ему людей помочь в этом. И вскоре такой человек нашелся.
Осенью 1992 года в Москву приехал профессор Института славистики Амстердамского университета Виллем Вестстейн и обратился к Н. И. Харджиеву с предложением напечатать все материалы исследователя к юбилею Маяковского. Видимо, тогда Харджиев вновь озвучил свои предложения по выезду для редактирования своих работ и вывозу бесценной коллекции. Этот «профессор», я сознательно взял слово в кавычки, потому что к этому человеку больше подходят слова «нечистоплотный делец от искусства», он появлялся в квартире Харджиева еще несколько раз с музейными работниками Голландии, которые подтвердили, что все в коллекции является подлинным. Понимая, что все ему не осилить, Вестстейн подключает к авантюре директора картинной галереи из Кельна Кристину Гмуржинска-Бшер.
Краткая справка: родилась в Бреслау, выросла в Кельне, ее мать Антонина одной из первых поняла коммерческое значение русского авангарда и создала в Кельне галерею «Гмуржинска», к Кристине семейный бизнес отошел в 1986 году после смерти матери.
Почему Харджиев доверился очередному проходимцу? Ну, во-первых, он знал ее мать, и только с лучшей стороны. А во-вторых, эта дама могла уговорить любого. Я видел ее фотографию — даже глянцевое фото не смогло смазать взгляд хищницы, которая ради достижения поставленной цели пойдет на все.
Отобрали шесть самых лучших картин Казимира Малевича и подписали договор между Харджиевым и Чагой с одной стороны и владелицей галереи Гмуржинской, директором галереи Матиасом Расторфером и «профессором» Виллемом Вестстейном с другой стороны. По этому договору две картины продавались непосредственно галерее, а четыре передавались ей же на «вечное хранение» с выплатой двух с половиной миллионов долларов.
Дальше, не дав старикам опомниться, дельцы начали спешный вывоз бесценных реликвий в специально нанятую квартиру на Тверской с бронированными дверями. Матиас Расторфер и Кристина Гмуржинская буквально кидали папки с архивными документами и ценнейшие книги в чемоданы и сами таскали многопудовые баулы. Затем большая часть архива по частям через отдельных «продажных» западных дипломатов была вывезена в Кельн. Именно в Кельн, а не Амстердам.
Харджиев долго не соглашался выезжать за границу, пока его не убедили, что архив и коллекция уже в Голландии. Почему была выбрана эта страна? Приглашение ведь мог дать любой западный университет. Все просто, именно в Голландии осела выставка из ста пятидесяти картин Казимира Малевича, отправленная еще в тридцатые годы прошлого столетия на выставку, где творчество русского авангарда было по достоинству оценено местными музеями.
Восьмого ноября 1993 года девяностолетний Николай Иванович Харджиев и его жена, восьмидесятиоднолетняя Люмила Чага, выехали в Голландию по приглашению Амстердамского университета, имея на руках лишь временные визы. Семейную пару по прибытии поселили в двухкомнатном номере фешенебельного отеля «Хилтон». Но ни картин, ни архива в Амстердаме не было. И где все — непонятно. Можете представить состояние исследователя, когда труд всей жизни оказался под угрозой.
Через пару месяцев супруги приобрели за триста пятьдесят тысяч долларов дом в тихом районе Амстердама на улице Олимпия Плейн, 55. Но даже эта покупка не принесла успокоение в сердца супружеской четы. Гмуржинская только обещала доставить коллекцию в ближайшее время. А кроме того требовалась помощь и элементарный уход за стариками — уборка в доме, приобретение продуктов, оплата счетов. Первоначально в доме поселилась русская семья Егоровых, правда, их быстро рассчитали. А тут грянул скандал с задержанием части архива на российской таможне.
Двадцать второго февраля 1994 года сотрудник Шереметьевской таможни Константин Коваленко при оформлении багажа гражданина Израиля Дмитрия Якобсона обнаружил при досмотре большое количество старых рукописей и фотографий. Узнав на одном из снимков Владимира Маяковского, таможенник вызвал дежурного искусствоведа Министерства культуры Ирину Дмитриевич. Та быстро определила, что в чемоданах находятся рукописи Велимира Хлебникова, письма Казимира Малевича, бумаги Осипа Мандельштама и Анны Ахматовой, редчайшие материалы по истории русского футуризма. Якобсон при допросе заявил, что это ему не принадлежит, что его лишь попросили перевезти материалы в Дюссельдорф. Горе-турист был отпущен и тут же улетел в Германию.
Представителями российской таможни и Министерства культуры были осмотрены задержанные в Шереметьево материалы, а это три с половиной тысячи документов. Был найден черновик договора с К. Гмуржинской на передачу шести картин К. Малевича, а также установлена личность человека, который вел переписку с Н. И. Харджиевым под псевдонимом «Гилея». Одному из искусствоведов показался знакомым почерк, и сравнение с читательскими билетами Российского государственного архива литературы и искусства позволило установить, что письма принадлежат Бенгту Янгфельдту. Следственным управлением ФСБ России было возбуждено уголовное дело по признакам покушения на контрабанду культурных ценностей.
Российская общественность узнала о скандале с коллекцией Н. И. Харджиева из статей в газете «Известия» от 19 и 20 апреля 1994 года (корреспонденты Юрий Коваленко и Эльмар Гусейнов). В них говорилось о задержании в аэропорту Шереметьево архива известного исследователя и об участии в вывозе культурных ценностей некой немки из Кельна, владелице галереи, специализирующейся на русском авангарде. Затем «Известия» опубликовали письмо Михаила Мейлаха, кандидата филологических наук и члена ПЕН-клуба. В своем «опусе» этот деятель от литературы заявлял, что всемирно известный исследователь был вынужден так поступить, так как таможенные правила в России не изменились со времен «железного занавеса» и «произведения искусства, созданные в той или иной стране, с исторической неизбежностью подвергаются дисперсии по всему «Европейскому дому», и любые попытки закрыть свою культуру на замок, в конечном счете ее обедняющие, приводят если не к открытию дверей, то к рытью подкопов».
Попробовал бы этот гражданин «мира», проживающий, скажем, во Франции, переместить через границу Евросоюза культурные ценности без сертификата Министерства культуры республики и без уплаты полагающейся пошлины — ордер Интерпола был бы выписан незамедлительно. Но это там — а тут почему бы лишний раз не лягнуть власть и заработать грант — «детишкам на молочишко». Нелишне напомнить, что в апреле 1993 года вступил в действие новый закон РФ о ввозе и вывозе культурных ценностей, по которому разрешалось вывозить архивные документы и произведения искусства на любой срок с обязательством их возвращения в Россию. Да нашлись бы и российские нувориши, готовые выложить за картины Казимира Малевича миллионы долларов.
В Амстердаме события между тем развивались по лихо закрученному сценарию. К. Гмуржинская наконец привезла часть архива и коллекции, но когда супруги стали проводить инвентаризацию, то оказалось, что в папках, упакованных еще в Москве, недостает многих ценных документов, рисунков и книг. Пришлось коллекцию помещать в один из амстердамских банков. Там произошла еще одна кража. Со слов Н. И. Харджиева, имеющий доступ к сейфам профессор Вестстейн присвоил некоторые ценные материалы — в том числе рукописи Велимира Хлебникова.
А тут еще пожилой чете пришлось начать трудные переговоры сразу с галереей «Гмуржинска», требовавшей оформить на нее право обладания шестью картинами Малевича при покупной цене все за те же два с половиной миллиона долларов. При этом пришлось в договоре от 2 сентября 1994 года разрешить продажу этих работ в признанные музеи мира.
В обмен на прекращение уголовного дела о незаконном вывозе культурных ценностей Министерство культуры РФ настаивало на передаче всего вывезенного архива Харджиева в посольство РФ в Нидерландах, а также на дарении задержанного на шереметьевской таможне части архива. Конфискованную часть архива Николай Иванович передал 2 ноября 1994 года, с условием, что фонд будет закрытым сроком на двадцать пять лет, то есть до 2019 года.
В это время в семью Харджиева–Чаги входит сначала на правах помощника, а затем и «домоуправителя» Борис Абаров, племянник знаменитого мхатовского актера Бориса Петкера, выпускника режиссерского факультета ГИТИСа, эмигрировавшего из СССР еще в 1980 году. Двадцать седьмого июля 1995 года, составляя завещание, Николай Иванович назначил Бориса Абарова своим наследником и опекуном. Кроме того, престарелая пара для ведения переговоров с Министерством культуры РФ избирает своим посредником Николаса Ильина. Потомок эмигрантов первой волны, племянник знаменитого философа Ильина, был в то время генеральным менеджером по связям с общественностью авиакомпании «Люфтганза».
Постепенно переговоры зашли в тупик. Харджиев был согласен на дарение двух-трех картин, а Министерство культуры РФ настаивало на передаче всей коллекции. Кроме того, у стариков сложилось впечатление, что московские чиновники выгораживают Гмуржинскую, а Ильин находится с ней в сговоре. Из переписки с министерством Харджиеву и Чаге стало ясно, что оно странным образом связывает исход переговоров с позицией супругов по отношению к их нынешнему окружению. (В одном из писем к Харджиеву тогдашний заместитель министра культуры России Михаил Швыдкой подчеркивал: «Я должен быть уверен, что те люди, которые помогали Вам в последнее время, не пострадают». Вероятно, он имел в виду Вестстейна, Гмуржинску и ее помощников?)
В 1995 году Музей Людвига в Кельне устроил выставку Казимира Малевича. Она была организована в сотрудничестве с Государственным Русским музеем, который предоставил львиную долю экспонатов. Однако кураторы Русского музея не были извещены об одной картине, которую их немецкие коллеги включили в экспозицию. Это была «Супрематическая композиция» Малевича, купленная Кристиной Гмуржинской у Харджиева.
Незадолго до открытия кельнской выставки галеристка перепродала «Супрематическую композицию» своему постоянному клиенту — «шоколадному королю» Петеру Людвигу, создателю музея в Кельне. Картина была не только включена в состав экспозиции, но и украсила обложку выставочного каталога. Только после резких протестов сотрудников Русского музея уже готовая обложка была пущена под нож. Однако картина из харджиевской коллекции осталась в экспозиции, и возмущенные сотрудники Русского музея отказались принимать участие в вернисаже.
Старики болезненно восприняли известие о продаже «Супрематической композиции» Людвигу, они считали, что, пока живы, Гмуржинская постесняется продавать вещи из их коллекции. Ученому было трудно смириться с тем, что его сокровища будут переходить из рук в руки на международном художественном рынке. Но он уже не имел легальной возможности воспрепятствовать этому. Сразу же после кельнского скандала Лидия Чага, которая поддерживала все контакты семьи с внешним миром, согласилась дать интервью и рассказать правду о «деле Харджиева», но оно не состоялось. В тот момент, когда билет в Амстердам уже был куплен, оттуда пришло страшное известие — 7 ноября 1995 года Лидия Чага погибла.
Обстоятельства ее смерти и сегодня до конца неясны. Именно Абаров вызвал врачей скорой помощи, которые нашли окровавленную Чагу с проломленной головой. Абаров утверждал, что жена Харджиева упала с крутой лестницы — обязательной принадлежности любого амстердамского дома. В прессе появились предположения, что Абаров сам столкнул пожилую женщину с лестницы во время ссоры. Однако голландская полиция удовлетворилась версией о несчастном случае. Девяностодвухлетний ученый остался один.
После смерти Чаги оставалась одна возможность узнать правду — добиться встречи с Николаем Харджиевым. Это было непросто. Доступ к ученому контролировал Борис Абаров. Прежде чем допустить интервьюера к Харджиеву, Абаров, по его словам, должен был договориться со своим коллегой, сопредседателем новосозданного фонда Харджиева–Чаги, консультантом по пенсионным фондам Яном Бузе. Не могло не вызвать подозрения, что фонд был зарегистрирован всего через два дня после смерти Чаги — 9 ноября 1995 года.
Соглашаясь на создание фонда, Харджиев хотел, чтобы его многострадальная коллекция стала наконец доступной для публики. Бузе помог зарегистрировать фонд. Его главой стал сам Харджиев. Согласно уставу, фондом должны были руководить, по меньшей мере, три члена правления, среди них — один политик и один искусствовед.
Наконец разрешение встретиться с Харджиевым было получено, и 8 декабря 1995 года он рассказал об истории своего отъезда из России и событиях, которые последовали за этим. Это было последнее интервью ученого. Через несколько месяцев, 10 июня 1996 года, он скончался. По завещанию, его имущество было разделено между фондом и Борисом Абаровым.
В это время появляется новый игрок — нотариус Майкл Приве. Приве назначается душеприказчиком Харджиева. Вскоре скромный нотариус стал чуть ли не главным действующим лицом в драме с харджиевским наследием. Фонд резко меняет свою политику. Вместо записанного в Уставе положения о «сохранении коллекции как единого целого» принимается решение «выбрать лучшее». Желание Харджиева выставить свое собрание для публичного обозрения забыто.
Интересно, что и Абаров, и Приве начинают давать интервью, в которых пытаются убедить прессу в том, что на самом деле архив и коллекция ничего не стоят. Но это для публики. Тем временем «выбор лучшего» уже идет полным ходом, и покупает это лучшее, как уверяют все газеты, Кристина Гмуржинска. И Абаров, и Бузе, и Приве знали о чувствах, которые питали Харджиев и Чага к своей кельнской «благодетельнице». Тем не менее оригинальные рисунки к «Сказу про два квадрата» Эль Лисицкого и еще более двух десятков его работ, четыре небольшие картины Малевича и его супрематическая композиция «Белый крест» отправляются в Кельн.
В 1997 году в истории Харджиева произошел новый неожиданный поворот. В октябре тогдашний премьер-министр РФ Виктор Черномырдин посетил Голландию с официальным визитом. Во время визита он выразил озабоченность проблемой коллекции и архива Харджиева. Как писали голландские газеты, премьер-министр дал понять, что лишь решение этого вопроса позволит сдвинуть с мертвой точки переговоры о судьбе коллекции банкира Кенигса. (Рисунки Дюрера, Гольбейна и других старых мастеров из этого собрания, купленные Гитлером в Роттердаме, в 1945 году стали советскими трофеями. Сейчас они находятся в ГМИИ имени Пушкина.)
По рекомендации голландских властей в совет фонда были введены новые члены: бывший министр юстиции Якоб Де Рутер и бывший директор музея Стеделик Хенк Ван Ос. Голландская финансовая полиция начала проверку деятельности фонда. Однако голландские власти явно запоздали. К этому моменту Борис Абаров, прихватив, как сообщает газета Volkskrant, около пяти миллионов долларов, оказался в Новой Зеландии. Ян Бузе с куда менее внушительной суммой в один миллион отправился во Францию. И лишь нотариус Приве остался в Амстердаме и отвечал теперь на вопросы новых членов фонда и голландских официальных лиц.
Интересно, что в момент начала расследования архив и коллекция оказались не в банковских сейфах и не в музейных хранилищах, а на складе, размещенном на территории амстердамского аэропорта Шипхол. Что они там делали — остается загадкой.
Работа над возвращением исторического наследия России между тем продолжалась. Наиболее успешная фаза пришлась на 2004 год, когда российские представители начали активные переговоры с голландской стороной о передаче в РГАЛИ архивной части коллекции Харджиева для воссоединения двух частей архива. В 2006 году сторонами был подписан договор о проведении научного описания обеих частей и микрофильмировании всех материалов, для последующего обмена микрофильмами. Наконец, 14 декабря 2011 года в Российский государственный архив литературы и искусства была возвращена из Нидерландов уникальная коллекция русского авангарда из архива Николая Ивановича Харджиева. «Общий объем переданной в РГАЛИ голландской части архива — 1427 единиц хранения с материалами А. Крученых, Эль Лисицкого, К. Малевича, Г. Клуциса, И. Клюна, М. Ларионова, О. Мандельштама, В.  Хлебникова». По словам Татьяны Михайловны Горяевой, директора РГАЛИ, в Москву вернулась только архивная часть коллекции Харджиева. Живописные произведения по-прежнему находятся в фонде.
Жаль, очень жаль, что целый исторический пласт оказался за границей и продается по частям.

_________________________________________________________________________

* ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства) — группа писателей и деятелей культуры, существовавшая в Ленинграде в 1927 — 1930-е годы прошлого века.