2013 год № 1 Печать

Вита ПШЕНИЧНАЯ. Безумно страшно за Россию

Сергей ПЛЕШАКОВ. Разговор с важным человеком

 

 


 

 

 

Вита ПШЕНИЧНАЯ


«Безумно страшно за Россию...…»


Человеческая трагедия как отражение трагедии страны


Изначально я не планировала (да и вряд ли я когда-нибудь этому научусь), с чего буду начинать материал, чтобы вновь и вновь возвращаться к сквозной — главной — теме. Мне было важнее понять первопричину, приведшую человека к последней черте жизни и решившего переступить ее подобно сотням, если не тысячам других — безвестных и именитых, юных и взрослых, талантливых и не очень, но, бесспорно, имевших право на полнокровную, до естественного окончания, жизнь, от которой они все-таки отказались. И тут, как бы ни было мучительно вспоминать, придется начать с себя — деваться некуда…
Когда по странному, тончайшему своему душевному устройству ты с ранних лет воспринимаешь уходы чужих (но ставших близкими душе) людей как своих родных — внутри тебя рушится и без того хрупкий мир, тобою же сотворенное убежище, твой спасительный кров. Когда тебе едва за двадцать, и ты пока еще не можешь — нечем и некем — зацепиться за жизнь, а на твоих глазах на куски разваливается страна, в которой ты вырос и которую успел полюбить — внутри тебя на фоне гнетущего, тотального чувства никому-не-нужности стремительно вызревает почва для трагедии. По фатальному переплетению причин — серьезных и не очень, порой даже нелепых на первый взгляд — многим людям, и я не исключение, не получилось ее избежать, а на восстановление (увы, никогда не бывающее полным) и самообретение потребовались годы.
Для тех, кто прошел Вторую мировую войну, равно как и для тех, на чью долю выпало голодное послевоенное детство и кто дожил до новых дней новой России, перемены, произошедшие с ней и в ней, поначалу представлялись долгожданными и, несомненно, правильными. Тем не менее они оказались тяжелейшим испытанием, бесжалостно выбросившим людей на еще одну, куда более жестокую, длящуюся и поныне, необъявленную войну, а кого и вовсе — за обочину жизни. Кому как «повезло». Но как же хотелось Света!.. Он ведь казался почти явственным. Почти. Я понимаю, дело, конечно, не в возрасте — и моим ровесникам перепало с лихвой. И все же...



***

«Главное, что я узнал, что есть на свете Большая любовь. Такая, что случается раз в сто лет. И для одного из миллионов. И это в моей жизни случилось. То ты так полюбила, я так полюбил. Я люблю тебя до самого твоего последнего хрипа, все твои недостатки, ей-богу, я их обожаю. Пойми, моя такая дорогая, я еще «развивающаяся страна» — и буду возле тебя становиться лучше, бережнее к тебе, к нашей любви... ты — мой дом на земле…»
Трудно сдержать волнение, когда читаешь подобные письма (и они — редкость), в особенности, если они написаны человеком, «прошедшим войну, тюрьму и лагерь, разменявшим восьмой десяток лет…». Долгое время я была уверена, что война, обжигая и раня, хоть и закаляет сердце и характер, но навсегда оставляет на невидимой точке невозврата — невозврата чувств. То, что именно человеческие чувства — нежность, вера, любовь — дают недюжинные силы и вымывают из души накопившуюся грязь, понимается позже, с приобретением опыта жизни. Наверное, каждый из нас всю жизнь ждет слов, которые были бы обращены к нему, единственному. Слов, призванных и поддержать, и окрылить, и уберечь в самую трудную минуту. Вот только уберечь не всегда получается…        
Двадцать первое ноября 2011 года — обычный, ничем не примечательный день... Единственное, что не равняло его с остальными — дата: двадцать лет со дня смерти Юлии Друниной. Несколько печатных и сетевых журналов отозвались на нее, дату, с искренней, светлой грустью; сама я, признаться, вряд ли вспомнила бы. А тогда, в 1991-м, резко полоснуло по душе давно знакомое, острое непонимание и почти детское по восприятию, и оттого еще более горькое ощущение потери.

Творчество Юлии Друниной глубоко автобиографично — у поэтов по-другому не случается. Две ключевые темы стихов, пронзительным аккордом из двух нот сопутствовали ей на протяжении всей жизни: война и любовь. Одна — калеча тело и закаляя волю, вторая — исцеляя разум и оберегая душу. Вот они, горькие повороты девичьей юной судьбы:

«Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»…»,

«Какие сны я на войне смотрела —
Какие удивительные сны!
И просыпалась не от артобстрела —
Я просыпалась лишь от тишины…»,

«На ничьей земле пылают танки,
Удалось дожить до темноты…
Умоляю: «Лишние портянки
И белье сдавайте на бинты…».

И там же, на войне случилась первая любовь:

«…Любимые нас целовали в траншее,
Любимые нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили: это на целую жизнь…».
Верили, что любовь, как оберег, сохранит их и от пули, и от плена — она и сохранила.
«На фронте она ничем не болела, даже не простужалась…» (здесь и ниже — из воспоминаний поэтессы Татьяны Кузовлевой). Почему? — что тут додумывать? Экстренная мобилизация всех внутренних ресурсов человека дает на первых порах поистине фантастические результаты. Зато потом… «В послевоенные годы на многих фронтовиков нахлынули болезни. У Друниной открылось хроническое воспаление легких, началась жуткая бессонница…» Сказать проще: иссякли запасы сил как душевных, так и физических, пополнить которые могла только полноценная жизнь, насыщенная яркими эмоциями и событиями.
И Юлия Друнина возвращается в такую жизнь, поступив в Литературный институт: «В ней удивительно совмещались застенчивость, подростковая угловатость и женственность, мужественность и ранимость, неприспособленность к быту и чувство достоинства».
«Смешная, трогательная, наивная, бескомпромиссная, незаурядная, светлая…» — такие характеристики дал ей поэт Николай Старшинов.
«Угодившая «из школы в блиндажи сырые», раненая и контуженная, она всегда считала себя счастливицей…» (Андрей Турков).

А ведь и впрямь — счастливица, думалось мне: пройти войну от начала до конца, состояться в творчестве, в материнстве, познать Любовь (только так, с большой буквы), быть востребованной… Как узнаваемы слагаемые человеческого счастья! И все же… надлом. Почему?

Тогда, в 1990-м, наверное, многие знали, что она стала депутатом Верховного Совета СССР, и это воспринялось органично: бывшая фронтовичка, яркий поэт, прозаик, публицист, всем сердцем переживающая за Россию, она не могла оставаться в стороне. Однако немногим была известна истинная причина, которая побудила ее стать депутатом.
Из ответа Юлии Друниной: «Единственное, что меня побудило это сделать, — желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны».
Так совпало, что в конце 80-х — начале 90-х Россия оказалась в эпицентре огромных потрясений: от взрыва в Чернобыле до начала междоусобных локальных конфликтов — последствий чудовищных опытов и игр новоиспеченных политиков. Как тут оставаться равнодушным? Как оставаться «с краю», когда истинный размах человеческой трагедии в сталинской России во всей ужасающей яви начинал проступать в воспоминаниях, в художественных произведениях, написанных на основе архивных данных, долгое время бывших под запретами?!.. Выдержать такой мощный информационно-психологический пресс по силам далеко не каждому.
Из письма Юлии Друниной: «Теперь, узнав жестокую правду о второй — трагической, чудовищной, апокалипсической стороне жизни тридцатых годов, я (не примите это за красивые слова) порой искренне завидую тем сверстникам, кто не вернулся с войны, погиб за высокие идеалы, которые освещали наше отрочество, нашу юность и молодость...» Как больно и слово в слово перекликаются эти строки с давней записью из моего дневника: «Иногда я завидую тем, кто успел уйти, не вдохнув в себя эту гарь…», потому что хоть и не выпала на нашу долю война, и пороха мы не нюхали, но наши отрочество и юность тоже были пропитаны высокими идеалами, одним махом уничтоженными в девяностых, а многие новые «ценности» на поверку оказались пустышками.

И как, кажется, непоправимо верны и сегодня слова Михаила Смородинова: «Вряд ли ее (Друниной — П. В.) стихи прозвучали бы сейчас. Ни в школах, ни в вузах, ни, тем более, в трудовых коллективах теперь стихи почти не читают. Обидно не из-за невозможности возврата поэтического бума, а за наше прогрессирующее духовное обнищание…»

Вот они, первопричины последнего шага: одиночество и невозможность в мирное время что-либо изменить к лучшему в стране, которую удалось защитить на войне с фашизмом: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…» Тыл после смерти мужа поэтессы — Алексея Каплера — обернулся сквозной, незаживающей раной, а 21 ноября 1991 года приближалось стремительно и неотвратимо, столь же неотвратимо приближая и для России судный час, который большинство из нас попросту не заметили.

 

Судный час

Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час...
А у вас глаза, как у инока —
Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещеная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, —
За избранных
Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!



***


«За период, прошедший после распада СССР, размер пенсий сократился вдвое. Нехватка денег, алкоголизм, чувство заброшенности… Среди пожилых людей наблюдается пугающий рост числа самоубийств» — эти строки, выписанные мной в дневник, датированы 2009 годом. На сегодняшний момент — в конце концов, дело же, главным образом, не в прибавках к пенсиям! — ни малейших поводов для оптимизма нет.
Откуда им взяться в стране, в которой избить или ограбить человека просто потому, что он стар и немощен, — пустяк?! Но именно так у нас самоутверждаются «благодарные» потомки.
Откуда им взяться, когда в некоторых городах, а в ряде бывших союзных республик это стало нормой, ветераны Великой Отечественной войны объявлены врагами, и сорвать с их кителей и пиджаков ордена и медали — обычное, даже «святое» дело?! Но именно так у нас переписывается История. Уже набило оскомину призванное время от времени взбадривать погасший в народе дух патриотизма утверждение о богоизбранности России. Какой сладкий самообман!
Нет… Мы не избранные. Мы оказались слабы духом, чтобы собраться вместе, и, сплотившись, остановить маховик разрушения и позора — хватит ли когда в нас мужества признать очевидное? Мы с молчаливым равнодушьем наблюдаем закат некогда Великой Российской империи, ныне погрязшей в местечковых распрях, дележке земель, городов, природных ресурсов. Церковь, испокон веков становившаяся последним кровом для уставших от жизни людей, ныне настолько поросла светскостью, что даже патриарху (намеренно пишу с маленькой буквы) Кириллу не чужды скандалы, в цивилизованных странах предшествующие немедленной отставке! Как, к какому батюшке идти на исповедь с таким «багажом», если веры человеку в рясе не остается? Это счастье, что крепко вросла в память — и выручает, и держит в жизни! — спасительная поговорка: «Бог там, где молитва». Видать, на каком-то витке и такую ступеньку развития (или упадка?) мы проходили.
Конечно, где-то еще сохранились островки истинной жизни, но смогут ли они противостоять программе самоуничтожения, давно запущенной чьими-то холодными, расчетливыми рассудками? Да и рассудками ли?

Убивают не только люди, болезни или слова, убивает время, в котором не у всех получается жить. А мы и сегодня живем в нем, в этом мире — «передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями…». Как живем, почему? Бог весть… Может быть, потому что когда-то, уходя навсегда, за нас помолилась Юлия Владимировна Друнина. А вслед за ней — тысячи и тысячи других людей. И как же отчаянно им верилось, что их молитвы все-таки услышал Тот, к Кому они были обращены!

P.S.
А я иногда ловлю себя на мысли, что боюсь, боюсь, что и Он может оказаться бессилен…

 

 

 


 

 

 


Сергей ПЛЕШАКОВ


Разговор с важным человеком

 

Говорил с важным человеком из правительства. Спрашивает: «Почему мы должны поддерживать жителей, которые строят детские площадки или еще какую ерунду? Зачем нам это делать?» Объясняю: мы помогаем жителям сел пробудиться, собрать мозги в кучу и от нытья перейти к тому, чтобы что-то сделать своими руками.
Вопрос в глазах не исчезает… Ну, а действительно — к чему? Если посмотреть на процесс со стороны, то ничего вроде бы необычного не происходит: деньги пришли на счет, какие-то люди закупили материалы, доски-гвозди и построили площадку для своих детей. Какая разница: взял глава села и закупил те же гвозди, нанял подрядчиков — получай, село, свою площадку. В чем прикол? По результату-то все идентично: деньги прошли через счет, доски соединились с гвоздями, дети довольны. И это… как его… инновационно! Ведь если люди пришли большой толпой, каждый со своей лопатой, чо-та роют там, да непрофессионально, — фу, прошлый век! И площадка у них нелицензированная — ребенок занозится, кто отвечать будет?
Однако вот изобретатель, он имеет кучу изобретений, там, патентов — это со стороны. А на самом деле, за всеми этими патентами скрывается полноценная жизнь, творчество, за что человек готов многое отдать, если не все. И вот приходят к нему и говорят: ты тут закорючку свою на готовом поставь и получай свой патент, а процесс — прошлый век это, нынче у нас время коллективной научной работы и компьютерных моделей. Заложили в математическом виде вопрос в машину, прогнали по какому-то там алгоритму — получай, страна, угля, мелкого, но… много. Или художнику: бросай, мужик, свои кисточки, иди мусор на помойках набери да инсталлируй — ты не поверишь, но чем идиотичнее, тем дороже! Поэт? Иди ты в …опу (очень правильное устройство), поэт! Сегодня все копиразмом живут, старые темы на новый лад переписывают — совковое ностальжи под недетский бит.
Но отбери у человека самореализацию, и отберешь саму его сущность, оставив в остатке одну сучность. Сучность, которая жрет, пьет и смотрит на тебя тупыми пьяными глазами. Ей ничего от жизни не надо — ни семьи, ни работы, ни детей… Стопаньки! Да разве не то же самое мы сегодня видим в селах?
Заборы, заборы, заборы, за ними — глаза, видящие в каждом… не друга, уверяю вас. За забором — мое, открываю калитку — не мое. Как у героя одного фильма: «Здесь помню, здесь не помню». Вытащить людей из-за заборов, собрать вместе, сказать: «Село — ваше! и никто, кроме вас самих, его не сохранит от разрушения! Никто не позаботится об улицах, о местах отдыха, об общей дамбе, за которой речка, о стариках, о детях… И если вы не позаботитесь о своих детях, их общественной линии за пределами калитки, то о них позаботятся другие, чей доход зависит от количества проданной ганжи*. Ровно то же самое будет со всем, о чем не позаботитесь вы».
Вы думаете, важный человек, люди не поймут месседжа? Как бы не так. Есть еще женщины в русских селеньях. Встают сами, ведут своих мужиков… и полетела земля по сторонам, опилки по траве — пара-тройка месяцев, и это совсем другие люди! У них горит глаз, и не на чужое. Они сделали малое, они хотят большего! У них куча мыслей и замыслов, они видят дальше и могут, кажется, все. Теперь только не теряй момента, веди их дальше, помогай сделать это большее.
Не в детской площадке дело, что выросла посреди села, а в Сущности, которая вопиет об ОБЩЕМ! Волки по стаям, пчелы по ульям, а люди? Только вместе, только сообща мы обретаем смысл бытия, только в общем деле можем открыть дверцы в душах, за которыми радость и настоящее удовлетворение, которые не заменить суррогатами пива, секса и дури из зомбоящика (телевидения).
Объясняю всем и чуть ли не каждый день: пробуди́те человеческую общественную активность, и вы пробу́дите все, что на ней зиждется! У вас появятся нормальные сельские главы, получившие практический опыт в проектах, а не типы, которые избираются за бутылку, а потом сидят и ничего сделать не могут, потому что никто не учил их ни с деньгами работать, ни с целями-задачами, ни с людьми! Появятся живые и подвижные предприниматели, готовые объединяться и работать вместе, разделять ответственность и прибыль. Появятся новые сельские менеджеры, а вместе с ними и реальное, а не записное местное самоуправление. Появится молодежь, что не машет флагами за пятьсот рублей, мечтая о городской красивой жизни, а обустраивает нормальный досуг в своем селе с молотком в руках.
Говорит другой важный человек: «И чего им там, в селах, надо? У них есть земля, есть кредиты — пусть берут и работают! А если не работают, то они просто лентяи». Ва-а-ажный человек, не спешите делать глубокомысленные выводы! Землю лопатой не вскопаешь, если речь идет не об огороде, а хотя бы о масштабе фермера. И картошки из своего подпола не хватит, чтобы вырастить, продать и погасить кредит. И удобрения — пойди, найди их. И тракторишко, и хранилище… Я понимаю, что есть еще кредиты, можно в безработные записаться, написать типа бизнес-план и получить 58,8 тыщ единоразово… Пару чушек купить и на круг, как сельские говорят, пустить… Только не бизнес мы с вами таким образом развиваем, а старое доброе самообеспечение. Оно тем хорошо, что человек будет со своим куском мяса, но сие не бизнес, им не накормить наши города, где второе десятилетие китайское и американское едят. Накормить в состоянии фермеры и кооперативы, но людей нужно довести до них!
В царской России после упразднения крепостного права масса людей занималась кооперативным движением, учила и объединяла крестьян. И к революции треть всех крестьянских хозяйств состояла в кооперативах, а иные отрасли, вроде маслодельной, целиком были под крестьянскими артелями. Ну, и кто кого снабжал тогда продуктами: мы — Европу, или Европа — нас? И разве артельный (коллективный) бизнес так прост, что только кинь клич, и все в него поверстаются? Я не первый раз слышу, что единственной формой налаживания сбыта, а значит и условий для сельхозпроизводства, является развитие кооперативов. Но ведь развитие не в количестве зарегистрированных кооперативов заключается, а в кооперативности, умении объединяться! То есть коллективном предпринимательстве! И этот высший, осмелюсь заметить, вид предпринимательства не может родиться из призывов, то есть на пустом месте.
После того как люди что-то делают малое, но вместе — пастбище огородят, или детям горку построят, или тренажерный зал отремонтируют, — ведешь людей дальше и радуешься, как их инициатива бежит на года вперед, а желание работать вместе только растет. Инициатива во всем: в одном селе вместе водопровод проложили, в другом — Дом культуры построили, в третьем — газету выпускать стали… Смотришь, как пробуют силы в общем бизнесе, набивают шишек, но — вместе же! И серьезнее, чем по одиночке. И нацелены на рынок, а не на самообеспечение.
Конечно, можно забить на все эти обсуждения и предаться веселухе, которую вовсю излучает мир московского гламура, политического и культурного. Одни весело скачут по сценам, другие — по трибунам, убеждая, что у нас все тип-топ, и лишь в одной коррупции дело — ща, посо́дим еще пару-тройку неосторожных, и все наладится.
Не, ну так можно до многого дойти. И в конце этого пути площадки нам будут китайцы строить — только не детские, а концентрационные. Потому как веселый беспредел рано или поздно компенсируется ритмичным «ать-два» под фашистский гимн или «бери-больше-кидай-дальше» на фоне красных транспарантов с белыми буквами... э-э, иероглифами… И транспаранты, кстати, у них висят перпендикулярно земле, указуя направление: тело в землю, душу в небо, землю — Поднебесной.
Я не пугаю Китаем — мало ли у России «якобы друзей» со всех сторон, и нет разве бескровных способов захвата? — просто смотрю на шарик, который катится по наклонной плоскости стола, и вижу, через какое время и в каком месте он примерно упадет. Только физика, ничего личного. И закон падения шарика прост, как и сам шарик: если у людей отнять право на самореализацию, то энергия, которая раньше шла в конструктив, станет разрушительным смерчем, который рано или поздно вырвется из-под контроля. И коли бы я, будь по ту сторону границы и видя русский бунт, бессмысленный и беспощадный (ой, да мало ли поводов, от ФРС или Природы, могут его вызвать?), и бессилие властей с ним совладать, не ввел бы свои дивизии, я был бы полным идиотом.
Опять же, не обязателен смерч — есть просто красивое вымирание. Пожалуй, оно более предпочтительно для идеологов современного либерализма: за последние двадцать лет — минус двадцать тысяч сельских поселений. Не вкладывая деньги в развитие нашего главного капитала — человеческого, спокойно взирая на то, как деградирует сельское население, как пустеют деревни, которым вздумалось обосноваться на берегах таежных рек или среди зарастающих полынью полей, мы возвращаемся в средневековье с его городами-крепостями, без боя сдавая свои территории тем, кто лучше нас знает, как ими можно распорядиться.
Разве это не самоубийство? В том числе для власти? Сегодня власть похожа на молниеотвод: лупят в него небесные стрелы, одна за одной; рано или поздно молниеотвод оплавится и — хана высотке. Легендарный Тесла в свое время придумал схему, по которой антенна становится не молниеотводом, а приемником атмосферного электричества, на конце которой стоит катушка-трансформатор, преобразующая силу ионосферы в промышленное бесплатное электричество. Говорю: наши программы по активизации населения, вовлечению его в самоуправление и коллективное предпринимательство — суть та же схема, на «вторичке» которой — конструктивная энергия, а не стихия, сжигающая последний властный металл.
Эх, когда же важные люди это услышат и поймут?

 


* Ганжа (ганджа) — индийское название местных сортов конопли посевной и психотропных продуктов из этих растений.