Виктор РЕМИЗОВСКИЙ. Сахалинский гамбит, дневник одной экспедиции

Виктор РЕМИЗОВСКИЙ

Сахалинский гамбит

Дневник одной экспедиции


(Окончание. Начало в № 5 за 2011 год)


9 сентября (понедельник)
Утром пришла к нам в гостиницу Е. И. Вовкун и принесла обращение собрания нивхов, принятое шестого сентября на встрече с депутатами. Она передала его А. Г. Битову в надежде, что он распространит его в большой прессе в Москве.
По плану нашей душезаглядывательной экспедиции сегодня нам дают транспорт, чтобы мы заглянули в душу острова со стороны Александровска-Сахалинского. Лично для меня этот город, а вернее его окрестности чрезвычайно памятны, да можно сказать и дороги. В этом районе у меня было три незабываемых полевых сезона: в 1979, 1980 и 1982 годах. Каждый из сезонов был по-своему хорош и богат впечатлениями. Так, в 1979 году мы стояли лагерем на берегу Татарского пролива метрах в пятистах на север от устья реки Арково. В тот год со мною была вся моя семья: и жена, и дети. Это, естественно, усложняло нашу работу, но не очень, так как она заключалась в описании и опробовании береговых обнажений от устья Арково до поселка Мгачи. Погода в тот год нас баловала от первого дня до последнего. Хорошее было поле.
В 1980 году я стоял лагерем прямо на пляже южнее Бойни, среди сплошных завалов плавника. Вообще-то рискованно, но и в этот раз нам благоприятствовала погода. В тот год мы познакомились и подружились с двумя стариками, последними жителями Бойни: Александром Гавриловичем Дербеневым, великим человеком по всем параметрам, и Алексеем Михайловичем Телегиным, обладателем неплохой баньки. Подружились в Дуэ с семьей Арининых (Валя, Саша и их дети). Ходили к ним смотреть Игры Московской Олимпиады (19 июля — 3 августа) по телевизору. Не все передачи, конечно, но закрытие с плачущим мишкой благодаря им мы видели.
А в 1982 году у меня вообще был сводный отряд из сотрудников четырех институтов ДВНЦ: Северо-Восточного комплексного НИИ, Биолого-почвенного, Геологического и Тихоокеанского океанографического. Это было умное и веселое поле, главным образом потому, что среди нас был доктор геолого-минералогических наук, полиглот и очень плодовитый ученый Валентин Абрамович Красилов. Мы тогда постоянно что-нибудь сочиняли, подкалывали и подкалывались, у нас даже был свой литературный журнал под названием «Чудильник». Я его храню, и он еще «выстрелит»…

Выехали мы довольно поздно, аж в одиннадцать сорок пять. Задержались из-за попыток Миши Прокофьева связаться по телефону с музеями в Тымовске и в Александровске-Сахалинском. Цель была благая: обеспечить экспедиции достойную встречу и ночлег. Но не получилось — Мишиных знакомых не было на месте. Однако мы не расстроились — не пропадем, не маленькие, тем более, что у Колесова есть деньги. «А с деньжонками, сам знаешь, и попьешь и погуляешь», — как верно подметил еще Данила, старший брат Ивана-дурака.
Дали нам неплохой автобус. Водила у нас залихватский мужик Саша, который прихватил с собой и свою супружницу по имени Светлана. Но она едет не только для того, чтобы прокатиться и на всякий случай приглядеть за благоверным, а для того чтобы навестить подруг, с которыми училась в Александровске-Сахалинском.
А наш Колесов — молодец: ухитрился раздобыть прогноз погоды на несколько дней вперед. Сегодня, к примеру, после двадцати ноль-ноль дождя не будет до вечера следующего дня. А пока, значит, может и идти. Он и идет.
Переезжаем по мосту небольшой ручей, который в народе называют Пьяным. Объяснение простое: где-то рядом перевернулась машина, перевозившая ящики с вином. Надо думать, что пьяным был водила, а не повезло ручью. Бывает.
Проезжаем поселки: станция Ныш, Арги-Парги, Альба и Адо-Тымово. Сразу же за последним — мост через реку Тымь. Переезжаем и поворачиваем на север. Еще 12 километров и в четырнадцать двадцать прибываем в поселок Чир-Унвд.

Примечание. Как-то раньше я не обращал внимание на многочисленные разночтения в географических названиях. Вот и этот поселок: на топокартах он — Чир-Унвд, а в словаре Гальцева-Безюка — Чир-унвд. Пустячок, конечно, но тем не менее. В досоветское время в этом районе существовал поселок Чир-во (в переводе — Новый поселок). Несколько в стороне от него в 1929 году организовали нивхский рыболовецкий колхоз Чир-Унвд, что означает Новая жизнь. После этого Чир-во стали именовать Старый Чир-Унвд. Нынче он заброшен. А призыв к новой жизни, «чир-унвд», впервые появился в газете «Советский Сахалин» в 1927 году и был популярен среди нивхов в то время.

Поселок, видимо, не маленький, судя по количеству народа на улице, хотя и не праздник, и не выходной день. Подъезжаем к одноэтажному Г-образному строению. Это — «Муниципальное образовательное учреждение для детей дошкольного и младшего школьного возраста. Начальная школа-детсад села Чир-Унвд». Детей нет то ли пока, то ли уже. Но нас здесь ждут и накрывают специально для нас обеденные столы. А пока суд да дело, мы ходим по коридорам и рекреациям и просто глазеем.
Ага! Вот и расписание занятий. Мне это крайне любопытно, потому что я противник всякого насилия. А оно над нивхскими детьми перманентно совершается вот уже почти восемьдесят лет. Сначала их загоняли в интернаты и насильно делали русскоязычными. Теперь же, когда они в третьем, а кое-где и в четвертом поколении стали-таки русскоязычными, их, опять же насильно, возвращают в лоно «родного» языка.
Записываю. Первый класс. Понедельник: математика, письмо, физкультура; вторник: математика, чтение, письмо, труд; среда: математика, чтение, письмо, изо; четверг: чтение, природоведение, РОДНОЙ ЯЗЫК (выделено мной), физкультура; пятница: чтение, письмо, математика, труд; суббота: народоведение.
Смотрим второй класс — понедельник: чтение, математика, русский язык, труд; вторник: математика, чтение, русский язык, физкультура; среда: математика, природоведение, русский язык, физкультура, народоведение; четверг: математика, русский язык, природоведение, труд, РОДНОЙ ЯЗЫК; пятница: чтение, русский язык, пение, РОДНОЙ ЯЗЫК; суббота: внеклассное чтение.
По расписанию в третьем классе тоже всего два урока родного языка в неделю. Слова «родной язык» я бы ставил обязательно в кавычки, так как для нынешнего поколения нивхских детей никакой он не родной, а самый настоящий иностранный язык. Нивхскую речь не услышишь ни на улице, ни в магазине, ни в семьях. Все без исключения говорят по-русски. Книг и журналов на нивхском языке в природе нет. По телевизору, а тем более в кино никто никогда по-нивхски не говорил и не заговорит. Зачем же тогда учить этот редкий иностранный язык? Разве что в угоду местным политикам, которые ратуют за возрождение нивхского языка, нивхских традиций и нивхского образа жизни. Неужели не постесняются загнать соплеменников в чумы и землянки! Уверен, не только не постесняются, но и постараются, ибо политик — понятие наднациональное.
А что касается «Муниципального образовательного учреждения для детей дошкольного и младшего школьного возраста», то следует указать еще на один крайне любопытный факт. Когда я увидел, что народ на улице и в магазине практически поровну состоит из нивхов и русских, у меня возник вопрос, и для его выяснения я отправился в поселковый совет, который был тут же, с другой стороны продуктового магазина. Председателя (кстати, мужчина), к сожалению, на месте не было, но нашлась молодая сотрудница по имени Лена, которая и просветила меня. Всего в поселке проживает триста пятьдесят человек, в том числе сто пятьдесят — сто шестьдесят нивхов. А вопрос у меня простой: если есть смешанные браки, то каких больше — когда русский женится на нивхе, или когда нивх женится на русской? Лично я, если бы жил в Чир-Унвд, женился бы только на нивхе — они миниатюрны и в молодости очень привлекательны.
Ответ сотрудницы поселкового совета: молодежь — все сплошь смешанные браки. Тогда возникает другой вопрос: а какой национальностью регистрируют своих детей смешанные браки? Ответ меня удивил и даже обрадовал, так как работал на мою точку зрения. Всех детей в поселке Чир-Унвд регистрируют нивхами. Почему? Да потому что малочисленным народностям положены льготы от государства. Любопытно: выходит, что нивхское население на острове растет в значительной мере за счет смешанных браков. Практически я сделал открытие.
Осталось уточнить последний штришок. Для кого же из детей русскоязычных родителей нивхский язык следует считать родным: для тех, у кого папа нивх, или для тех, у кого мама нивха? А еще через колено? А? Вот то-то и оно!
Все эти соображения я изложил в одном из писем к Е. И. Ловгун. И вот что ответила мне эта не по возрасту умная женщина:

Письмо Е. И. Ловгун от 13 декабря. В письме вы задавали мне вопрос, и, честно говоря, я даже не знаю, как на него ответить. Раньше как-то не задумывались над ним. Но все-таки попытаюсь высказать свою точку зрения.
С одной стороны, Виктор Иванович, я с вами полностью согласна. Когда-то нас, нивхов, оторвали от родных земель, отобрали у нас буквально все и язык, и обычаи, и уклад. Детей раскидали по интернатам. А теперь попробуй, загони нынешнюю молодежь обратно в чум (хотя есть и такие чудаки, как, например, В. Санги, который это и мечтает сделать — видать забыл, как когда-то всех детей в интернат загнал!). Попробуй, посади их теперь на собачьи упряжки или заставь их выучить свой родной язык. Думаете, получится? Лично я не знаю. Многие сейчас задаются другими вопросами: где взять поесть? Или: где достать выпить? Да-да, сейчас почти все наши нивхи (за исключением единиц) живут далеко за чертой бедности и частенько (или даже постоянно) прикладываются к бутылке. Просто больно смотреть, как многие талантливые люди, с хорошим образованием, умные, пропадают, спиваются от безысходности. На работу очень трудно устроиться (особенно, если ты абориген Сахалина), детей кормить нечем, одеть-обуть не на что. Что делать? На панель идти? Мне кажется, это все оттого, что нас оторвали от родной стихии. Сказывается это все.
Но, с другой стороны, мне кажется, что нивхский язык нашим детям учить надо обязательно. Хотя бы основы основ. Бабушки, дедушки, отцы и матери будут очень гордиться таким ребенком. Случается и такое, когда тебя кто-нибудь спрашивает: «А умеешь ли ты говорить по-нивхски? Скажи что-нибудь или спой на своем языке!» И оказывается, что ты говорить по-нивхски совсем не можешь и становится очень обидно. А все удивляются: как так, ты НИВХ, а на своем родном языке говорить не можешь?! Да какой тогда ты нивх!
В последнее время стали опять возрождаться наши традиции, наши обычаи, и я думаю, если ты будешь обладать знанием своего языка, то в дальнейшем тебе это может здорово пригодиться. Может быть, ты потом будешь выступать в каком-нибудь национальном ансамбле или еще что-нибудь в этом роде.

А вот строки из письма Р. В. Зенченко (нивха из села Чир-Унвд, с которой я разговорился в магазине):
Наши нивхи уйдут скоро в историю, т. к. многие посмешивались с разными национальностями. Настоящих нивхов в Чир-Унвде осталось очень мало… А старики уходят, и скоро не у кого будет спросить: «Чи нивгу нонк?» — Ты нивх или нивха? В поселке остались из стариков и (ух) [называет имена и фамилии восьми человек] — именно те, кто знает нивхский язык. А из ср.-л до пятидесяти и после [называет четыре имени]. А старики уходят и не задумываются своих детей чему-то научить. Эта деградация пошла еще в шестидесятые годы. Действительно, загоняли в интернаты. С сентября по май в интернатах. Три месяца лета каникулы: надо детям отдыхать, родители — на работе. Кто с ними заниматься будет по нивхскому языку? Родители в основном на русском языке с детьми разговаривают. Впрочем, некого винить — мы так сами хотели и получили.

После прекрасного сытного обеда с непременным удвоением порций для нашего гиганта Льва все мы собрались в школьном «конференц-зале». Для удобства общения поставили столы в два ряда. За одним рядом на крохотных детских стульчиках сидели члены экспедиции, а напротив — педагоги и воспитатели. Принимающая сторона была представлена пятью бабульками в национальных халатах, тремя молодыми женщинами и девочкой лет тринадцати-четырнадцати. Десятой была Лидия Романовна Атланова, сотрудница тымовского краеведческого музея, — она здесь в командировке.
Начали, как всегда, с представления. Почему-то моя записывающая машина (авторучка и блокнот) на этот, причем, как оказалось, единственный раз за всю поездку, дала сбой. Записал только Ольгу Сергеевну Багрину и Антонину Васильевну Шкалыгину. Последняя — сказочница и старейший участник ансамбля «Кирх».
Но тут ко мне подсел бес и, забавно вертя хвостом и суча козлиными ножками, стал совращать меня: зачем ты записываешь их фамилии? они тебе нужны? это Мише Прокофьеву они нужны, ибо это его хлеб и его интерес, а тебе оно ни к чему; не начнешь же ты на старости лет еще и нивхами заниматься?; выйди лучше, да по селу походи, может, чего любопытного и надыбаешь.
И ведь почти уговорил. Я уж было собрался уходить, как заговорили о рыбалке. Это, очевидно, настолько животрепещущий вопрос для местного населения, что независимо оттого, кто, где и на какую тему говорит, он непременно придет к вопросу о рыбалке, как древнеримский сенатор Катон Старший к вопросу о разрушении Карфагена.
Чир-Унвд — одно из самых крупных мест компактного проживания нивхов на Сахалине, возможно, третье после Некрасовки и Ногликов, поэтому здесь что-то все же выделяют. Не разрешения на лов рыбы — нет! — а уже пойманную рыбу! Так, в прошлом году выдавали по восемь самок кеты и по двенадцать самцов на одного взрослого. Но разве этого количества может хватить на долгую сахалинскую зиму? Поэтому люди, несмотря на запреты, все равно ловят. Их тоже ловят, безжалостно режут сети и даже рубят лодки. Речка Периво, протекающая чуть южнее поселка, да и другие, по «двухсотке» безымянные, все нерестовые. Борьба населения с рыбоинспекцией идет с переменным успехом. Пока что, как ни старается рыбоохрана служить интересам Госрыбы, то бишь, Наздратенко, населению все же удается что-то поймать, а, значит, и выжить. Но боюсь, что чаша весов будет склоняться в сторону рыбной мафии.
Осенняя кета еще не дошла до Чир-Унвд, поэтому пока распределяют горбушу. На весь поселок выделено десять тонн, то есть примерно по двадцать восемь килограммов на одного. Правда, рыбу дают непоротую. Я не знаю, сколько рыба дает отходов (кишки, кожа, хвост, плавники, кости), пожалуй, процентов тридцать, не менее. Следовательно, получается по восемнадцать — девятнадцать килограммов на одного человека на семь-восемь месяцев, то есть по два — два с половиной килограмма на месяц. Практически — голодная смерть, потому что никакой работы в поселке нет и что-то заработать просто невозможно.
Почему народ шатается по улице и стоит у магазина? Потому что делать нечего, работы нет. Как выразился один журналист (а я страсть как люблю словеса специалистов канцелярита), «процветала безработица». Но мы пиаром не занимаемся. Ни-ни-ни! Мы приехали только для того, чтобы заглянуть в душу острову. В душу, которая едва теплится в голодном теле.
Прямо напротив интерната, через дорогу, — продуктовый магазин, возле которого толпится народ — ждут машину с хлебом, который возят за шестьдесят километров из Тымовска, так как своей пекарни в селе уже нет. Здесь и мужчины, и женщины, и детвора. Магазин маленький, небольшая комнатка площадью не более десяти квадратных метров, торгует в нем бойкая Зоя. Эту комнату бывшего детсада ей дали в аренду на два года, а до того она торговала на дому.
Любопытствую наличием товара и ценами. Наличие минимальное, а цены — оптимальные. Совсем нет растительного масла. И это в период зимних заготовок! Сахара тоже нет. Говорят: надо ехать в Адо-Тымово — там есть. А вот водки купить, хоть ее и нет на прилавке, запросто, никуда ехать не надо: «паленки» сколько угодно по семьдесят — семьдесят пять рублей бутылка.
А как же ширпотреб? Если горит, то опять же надо ехать в Адо-Тымово. А если терпится, то жди приезда коммерсантов: они кое-что привозят и торгуют прямо с машин.
Когда я самозабвенно выяснял все эти, в общем-то, животрепещущие вопросы, в магазин заглянул Лев Рухин и сфотографировал меня с местной красавицей по имени Руслана. Мы пообещали ей прислать фотографию, и я тут же записал адрес. Но вот прошел год, рыбку, которую нам подарила славная девушка Руслана, мы давно съели, а фотографии Лев не прислал ни мне, ни, я уверен (адрес-то у меня!), доверчивой Руслане. И теперь еще одна женская душа может уверенно утверждать, что все мужики — козлы.

Примечание. Мне было как-то неловко перед Русланой, и вместо обещанной фотографии я послал ей дневниковую запись того дня, когда мы посетили Чир-Унвд. У нас завязалась переписка, но первое письмо Русланы просто пришибло меня. Оказалось, что «славная девушка Руслана» имеет семью: мужа и вполне взрослых детей (старший сын отслужил армию!). Более того, ее муж тоже, очевидно, прочитав мой опус, долго косился на свою жену: с чего бы это чужой дядя называл его жену «славной девушкой»? Пришлось мне от любезных обращений по имени перейти к более официальным — по имени-отчеству. Но переписка наша продолжается, и поэтому я более или менее в курсе жизни села Чир-Унвд.

В шестнадцать сорок покидаем гостеприимный Чир-Унвд и устремляемся на юг. В сумке я увожу два пласта копченой горбуши. Спасибо, Руслана Васильевна.
Проезжаем село Воскресеновка. Здесь имеется единственный на острове, а может быть, и на всем Дальнем Востоке памятник старым советским тракторам. По незнанию мы вначале думали, что это «Фордзоны» или их аналоги. Но оказалось, что это советские тракторы.

Справка. Именно в селе Воскресеновка в 1932 году была организована первая на острове машинно-тракторная станция для обслуживания сети колхозов и совхозов Тымовского района. «Памятный знак в честь первой машинно-тракторной станции на Сахалине» сооружен по предложению старшего механика МТС Ивана Михайловича Гренблата в 1970 году как символ трудовой доблести сахалинцев в тридцатые годы. На прямоугольном металлическом сварном постаменте размером 5,6х6,3 метра и высотой 2,8 метра установлены два трактора, оба Харьковского завода, выпуска 1932 и 1937 годов.

Тымовск проезжаем второпях и только на выезде тормозим у бензоколонки. Из-за спешки мы не остановились у источника перед подъемом на перевал. А я его помню еще с 1979 года. Там почти все останавливались — уж больно вода хороша. Но зато мы пофотографировали и поснимали серпантин на спуске. Солнце уже скрылось, когда мы в половине девятого въехали в город Александровск-Сахалинский.
Подъезжаем к гостинице — ни оркестра, ни девиц в сарафанах с хлебом и солью, ни пионеров, вообще ни одного встречающего. Жаль, было бы весьма приятно. Но мест в гостинице — хоть роту поселяй. А у нас — всего неполное отделение. Расселились. Нашли магазин, поужинали и — спать.


10 сентября (Вторник)
Первым нашим гостем с утра был директор музея А. П. Чехова Темур Георгиевич Мироманов.
— А мы ожидали вас на джипах, — было его первой фразой.
Значит, все же изначально экспедиция должна была быть экспедицией, а не прогоном давай-давай, скорей-скорей, время не ждет.
Тут же появилась и заведующая отделом культуры администрации Александровского района Ирина Эдуардовна Равдугина, приветливая, весьма приятная особа (как пишут в иных произведениях, все было при ней; а вот Антон Павлович нашел другую формулировку: женщина приятная во всех отношениях), открытая, как и положено быть жителям провинции. Раньше она вместе с мужем работала в отделе народного образования, но не так давно он стал заведующим отделом, и они решили разделиться: он — зав. отделом народного образования, она — зав. отделом культуры администрации Александровского района. У них два сына: старший — в одиннадцатом классе, а младшему всего два года. Так получилось, говорит. Хотели иметь еще одного, но Бог, очевидно, был занят другими неотложными делами и только, переделав их, послал им сыночка. По образованию Ирина Эдуардовна метеоролог, в 1985 окончила Дальневосточный государственный университет. Так что мы с ней — однокашники.

Посовещавшись с Миромановым и Равдугиной, Колесов принял решение первым делом ехать в поселок Дуэ. Я сильно обрадовался.

Справка. В 1787 г. мореплаватель Ж. Ф. Лаперуз словом «Дуэ» назвал мыс, ныне известный как мыс Хойнджо. Вероятно, в честь французского города Дуэ (север Франции, департамент Нор) или в честь одного из своих лейтенантов (такая фамилия есть у французов). Но, скорее всего, все же в честь города. С корабля Лаперуз увидел и мыс, и пласты угля в береговых обрывах сразу же за мысом. Это напомнило ему аналогичную картину на реке Скарп, на которой стоит французский город Дуэ.
Дуэ — одно из первых поселений русских на Сахалине: первые жилые постройки здесь возвел участник Амурской экспедиции Г. И. Невельского лейтенант Н. В. Рудановский в 1856 году. Поселок рос и даже какое-то время (примерно в 1930–1978 годы) процветал. Уже в 1952 году здесь были клуб, начальная и средняя школы. Но в 1978 году добычу угля прекратили, шахту закрыли, народ стал разъезжаться, и постепенно рабочий поселок Дуэ пришел в полное запустение. До закрытия шахты здесь проживало более трех с половиной тысяч человек. Сегодня — только триста. Такова динамика.

После завтрака мы еще потолкались по городу и выехали около двенадцати дня по верховой дороге. Сопровождали нас И. Э. Равдугина и Т. Г. Мироманов. Когда мы поднялись на перевал, открылся изумительный вид на город, а побережье Татарского пролива просматривалось, по-моему, до самых Мгач. Глеб Телешов и Томассо Матола снимали на видео этот пейзаж с разных точек.
Затем дорога привела нас к морю возле устья ручья Воевода. Здесь когда-то стояла первая на Сахалине тюрьма. Никаких следов от нее, конечно, не осталось. На невысокой террасе стоит деревянная автобусная беседка. И все. От Воеводы до поселка Дуэ не более трех километров, и я с удовольствием прошел их вдоль кромки воды, собирая всякую всячину.
Говорят, что на некоторых атоллах в Тихом океане жители только тем и живут, что собирают на берегу выбрасываемое океанским прибоем. Собирательство, видимо, у нас в крови. Лично мне это занятие очень нравится, и во время полевых сезонов и на Сахалине, и на Камчатке, если выпадало время, я с большим удовольствием собирал вдоль кромки прибоя дары моря. Некоторые свои находки помню до сих пор, а некоторые и сохраняю по сей день.

Придя в Дуэ, я первым делом направился по знакомому с 1980 года адресу: ул. Чехова, 79, квартира 8, где жили Аринины. Лев Рухин увязался за мной и все-все фотографировал. Александра Аринина мы застали за чаепитием. Я кинулся к нему и с понятным жаром стал напоминать события нашей дружбы двадцатидвухлетней давности. Но Саша почти все забыл и только виновато улыбался: слабо помню. А где же Валя, Валентина Александровна?
— Нет Вали уже пять лет. Ей был всего пятьдесят один год, у нее был рак печени, а рак на возраст не смотрит. Мне же в этом году исполнилось пятьдесят пять, я вышел на пенсию и помалу подрабатываю, шоферю в пожарке, в Александровске. Дети, Виталий и Андрей, если помните, выросли и разлетелись. Дед Дербенев, отец Вали, умер еще в 1983 году. Телегин тоже сгинул. Теперь в распадке Бойня никто не живет — все заброшено, полное запустение. Да и дороги туда практически нет. Были большие оползни, берег сильно изменился. Конечно, пройти можно под самым обрывом. Но сегодня ветер, накат большой, можно и не пройти.

Справка. В 1980 году мы всем отрядом дружили с Александром Гавриловичем Дербеневым. Это был очень порядочный, чрезвычайно трудолюбивый старик. А еще он был страсть любознателен, зазывал в гости, расспрашивал обо всем на свете. Но и сам мог рассказать немало любопытного. Мне запомнились его рассказы о том, как в двадцатые — тридцатые годы он выращивал зерновые хлеба в долине реки Рождественки, что впадает в Татарский пролив чуть южнее поселка Мгачи. И ведь вызревали! Но потом наступили более холодные годы, и дело это заглохло.
А еще дед Дербенев делал изумительную бражку и хранил ее после вызревания в подполе. Однажды вечером после баньки мы выпили у него почти две трехлитровых банки и так захорошели, что только благодаря моей жене без приключений добрались до своих палаток на берегу.

Саша предложил нам чаю, но мы торопились и потому отказались. Лев нас несколько раз сфотографировал, и мы расстались, теперь уже, видимо, навсегда. Мне было грустно, потому что это кусочек моей жизни, и он уходил от меня далеко-далеко, в небытие...

Время — час дня. В N-й раз меняются наши «планы»: в падь Бойню мы не пойдем, потому что «давай-давай, скорей-скорей». А мне так хотелось показать всем остатки удивительного поселка Бойня. Сам распадок этот был небольшим каньоном. По обеим сторонам его стояли жилые постройки, между которыми были переброшены многочисленные дощатые мостки на высоте пять — десять метров над речкой Дуэ. И даже баня деда Телегина была как бы на весу: идешь от дома к бане, а под тобою все колышется. С непривычки было даже страшновато.
Потом я втайне надеялся, что удастся увлечь членов экспедиции сходить за мыс Хойнджо. В километре-полутора южнее прямо у уреза воды стоит изумительная дайка. Еще в 1979 году мы прозвали ее «Великаном», и под этим названием она вошла во все мои отчеты.

Примечание. И. Э. Равдугина рассказала, что, работая директором Центра детского творчества, она не раз водила в поход школьников в эти места. Дайку «Великан» она называет «Шапкой Чапая». Я думаю, что подобная советизация географических объектов явно ни к чему. Во-первых, «Великан» нисколечко не похож на шапку и вообще ни на какую другую одежку. А во-вторых, причем тут Чапай, в смысле Василий Иванович Чапаев, который в силу своей малообразованности и слыхом не слыхал о существовании острова Сахалина? На голове же он носил, если верить Д. А. Фурманову и братьям Васильевым, «кубанку», которая имела плоский, даже приплюснутый вид и ни с какой стороны не напоминала «Великана».

Выяснилось, что осматривать и снимать берег от Воеводы до Александровска, как изначально намечалось, мы тоже не пойдем, потому что «давай-давай, скорей-скорей», время не ждет. А ведь береговые обрывы в этом месте очень своеобразны. Они вскрывают угленосные слои верхнедуйской свиты, в которых в доисторическое время бушевали подземные пожары. В результате вмещающие породы прокалились и приобрели кирпичный цвет различных оттенков. Во многих местах береговые обрывы напоминают крепостные стены древнего замка. Есть что и снять, и что сфотографировать.
В общем, в этом месте я сорвался и наговорил Колесову всего и всякого. Зря, конечно, ибо ничего это не изменило, а только испортило все то, что еще можно было испортить, в том числе и собственное настроение. Лев посочувствовал мне: «Почему такой грустный?»
— Потому что часто... [рот] отворяю. А надо держать на замке — гораздо легче жить будет.
Справа, на выходе из распадка Дуэ, на приличной высоте стоит крест. Раньше его не было. Поставлен в память обо всех убиенных и погибших в этих местах и в царское, и в советское время. Прямо под крестом разработан кусочек земли под огород. Поднимаюсь к огороду и знакомлюсь с мужиком, который копает картошку. Зовут его Владимиром Ивановичем Коханом, сорока лет от роду, работает в котельной. Земля на огороде — гольный пух черного, угольного цвета. Но картошка отменная.

Наш телеоператор, тележурналист, телережиссер и еще какой-то теле-, короче, наш теле-Телешов или теле-Глеб оказался жутким трудягой. Он все время в работе. Даже во время езды, когда все другие члены экспедиции просто таращились в окна, он свешивался из открытой двери автобуса и что-то снимал под его колесами. А уж в Дуэ он снял абсолютно все. Мы уже уселись в автобусе, уже и есть охота, а его все нет и нет. Поднимается от берега: «Вы еще не устали меня ждать?» Оказывается, он ловил волны, добивающие старый дуйский пирс, с которого загружали когда-то уголь на суда.

Возвращаемся в город. На подъеме перегрелся карбюратор, и пришлось ждать, пока остынет. Саша, наш шофер, прокомментировал это так:
— Когда движок — нищак, то машина и соточку идет.
Вдоль дороги сплошные заросли рябины. Но она здесь горькая. Это не из-за почвы, это такой сорт. Равдугина говорит, что встречается в этом районе и сладкая, но надо искать.
На перевале делаем небольшой зигзаг возле ретранслятора, и оказываемся прямо над мысом Жонкиер (иногда — и так мне больше нравится — Жонкьер), и снимаем на фото и видео маяк и открывающуюся панораму Татарского пролива. Виды потрясающие. Сам мыс отсюда похож на дракончика, который пьет воду.

Справка. Первый маяк на мысе Жонкиер был сооружен в 1886 году, в 1897 году деревянные постройки сменили на каменные. Когда именно на маяке появился колокол — установить пока не удалось. Во всяком случае, в «Описании маяков, башен и знаков Российской империи по берегам Восточного океана» за 1886 год он уже указан. Упоминает о нем и А. П. Чехов при описании маяка мыса Жонкиер. Возможно, колокол был привезен на Сахалин еще в 1857 году, когда возле поста Дуэ был установлен первый маяк на Сахалине. Колокол мыса Жонкиер (высота 88 сантиметров, диаметр по низу юбки восемьдесят один сантиметр) прожил удивительную и во многом пока загадочную жизнь. Точная дата отливки неизвестна. Но есть дата на самом колоколе. По кругу юбки колокола сделана надпись, которая выполнена в стиле декоративного московского письма. После перевода письма читаем: «Государь и великий князь АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ВСЕЯ РУСИ ДАЛ СЕЙ КОЛОКОЛ ЖИВОТВОРНЫЯ ТРОИЦЫ И СВЯТЫЯ БОГОРОДИЦЫ БЛАГОВЕЩЕНЬЮ В ПУСТЫНЮ СИНОЗЕРСКУЮ ПРИ СТРОИТЕЛЕ ЧЕРНОМ ПОПЕ МОИСЕЕ ЛЕТА 7159 ГОДА МАРТА 8 ДНЯ». Так как наш мир по подсчетам сведущих людей был сотворен за 5508 лет до рождения Христа, то, стало быть, это событие произошло в 1651 году. А в 1764 году, при Екатерине II, Синозерский мужской монастырь упразднили за непокорность. Где пребывал более ста лет и чем «занимался» колокол до того, как объявился на маяке мыса Жонкиер, неизвестно. И еще один чуть было не случившийся поворот в его судьбе. В 1988 году Гидрографическая служба СССР решила пополнить коллекцию своего музея еще одним экспонатом — колоколом с маяка мыса Жонкиер. Подоспела перестройка, и жители острова, в первую очередь александровцы, стеной встали на защиту своей реликвии и отстояли колокол. Ныне он передан вновь отстроенной церкви в городе Александровске-Сахалинском.

Чтобы показать членам экспедиции хотя бы бледную копию гигантомании растений на Сахалине, которую мы не успели посмотреть на юге острова, я выбрал медвежью дудку покрупнее и срезал ее. Измерения показали: диаметр ствола однолетней травки у основания десять с половиной сантиметров, а высотой она более трех метров. Кстати, в поселке Чир-Унвд старейшая участница ансамбля «Кирх» Антонина Васильевна демонстрировала нам игру на нивхской флейте (или дудке) ками, сделанной из медвежьей дудки киш-куш длиной более двух метров.
Здесь же, на перевале, Битов выдал очередной анекдот. Или быль?
— Жил в Тбилиси один известный грузинский алкоголик. А жена его, будучи членом КПСС, резко пошла в гору по служебной лестнице. Вот друзья мужа и спрашивают: а как ты обращаешься к ней по мужским делам? Очень просто, отвечает: стучу в дверь в ее комнату, она спрашивает по какому я вопросу. Отвечаю: я все по тому же вопросу.
К сожалению, анекдот на этом и заканчивался, поэтому мы так и не узнали, каков был результат беседы мужа с женой.
Возвращаемся в Александровск около трех дня. Останавливаемся на центральной площади города. Здесь расположены Центр детского творчества (здание бывшего горкома КПСС), здание администрации района, бывшее казначейство (самое старое здание в городе, построено в 1881 году) и строящаяся церковь, почти уже готовая.
Закупаем продукты.

Примечание. Строительство развитого капитализма в отдельно взятой стране докатилось и в эти края. Внешне это выражается, как и везде, одинаково: главная площадь города увешана гроздьями ларьков, а вдоль улицы сплошняком стоят магазины. Впечатление такое, будто все торгуют, вроде бы другого занятия у населения и нет. Каждый житель одновременно в двух ипостасях: он и продавец, он же и покупатель. Любопытные русские названия у двух магазинов: «Купчиха 1» и «Купчиха 2».

По приглашению Т. Г. Мироманова идем в музей А. П. Чехова, где предусмотрены экскурсия и обед-сухомятка. Перед входом в музей впервые фотографируемся всей группой (автоспуск на фотоаппарате Льва Рухина).

Справка. Дом, в котором жил в 1890 году А. П. Чехов, находится на улице Чехова, 19 (до 1934 года — ул. Тымовская). В послевоенное время благодаря деятельности группы энтузиастов (Г. И. Мироманов, Ю. И. Горин и В. И. Воробьев) собраны богатые материалы, и в 1967 году здесь открыли народный музей, общественным директором которого был Г. И. Мироманов. В 1979 году музей Чехова в Александровске стал филиалом Сахалинского областного краеведческого музея, а его первый директор посвятил себя созданию в Южно-Сахалинске Музея книги А. П. Чехова «Остров Сахалин».
Сегодня музей Чехова в Александровске-Сахалинском состоит из двух зданий, в которых развернуты две постоянно действующие экспозиции — историческая и литературная. В музее работает двенадцать человек, в том числе четыре научных сотрудника. Директор музея — Темур Георгиевич Мироманов, такой же поклонник и знаток творчества великого русского гуманиста, как его дед и отец.
Мироманов Григорий был в Забайкалье, по выражению Темура Георгиевичс, крутым кулаком, имел сотни лошадей и коров. Когда началось раскулачивание, дед бежал на Сахалин.
Мироманов Илья Григорьевич (1903–16.02.1988), филолог по профессии, с 30-х годов учительствовал на Северном Сахалине.
Мироманов Георгий Ильич (08.07.1935–13.06.1992), экономист, энтузиаст, блестяще знал творчество А. П. Чехова.

Экскурсию по музею провел Т. Г. Мироманов, профессионально и эмоционально рассказал он об обеих экспозициях музея и даже продемонстрировал глажку рушника с помощью рубеля. Наша группа состояла из достаточно искушенных людей, и тем не менее слушали с интересом и даже записывали. Лично меня заинтересовали два факта. Первый — это большое количество литературы, изученной А. П. Чеховым в процессе подготовки к поездке на Сахалин (порядка семидесяти книг и более ста пятидесяти статей). А второй факт — это рассказ актрисы Клеопатры Антоньевны Каратыгиной о поездке в 1888 году на Карскую каторгу.
Затем был обед-перекус в кабинете Мироманова. Прогулка по свежему морскому воздуху дала себя знать — жевали весьма азартно, продолжая с полными ртами обсуждать увиденное и услышанное. Битов вновь вернулся к своей идее организовать нечто международное под названием «Сто лет без Чехова», где Чехов-гуманист будет представлен и как правозащитник, и как борец с Империей.
Кстати, в Александровске аж два памятника А. П. Чехову плюс мемориальная доска на здании музея.

Справка. Так как в «Материалах к Своду памятников истории и культуры Сахалинской области» упомянут только один из них, то я обратился к известному сахалинскому краеведу Григорию Николаевичу Смекалову за разъяснениями. Привожу выдержки из его письма:
«Рядом с библиотекой расположен (в нарушение всех норм архитектуры — лицом к Ленину) только бюст А. П. Чехова работы А. Н. Ни. Кажется, он сейчас живет в Хабаровске? У меня сохранилось фото памятного камня на месте, где предполагалось установить этот многострадальный бюст. И он действительно был там установлен в 1959 году. Около нынешней автостанции на территории старого рынка, ул. Советская, д. 23. Затем в конце шестидесятых годов его перенесли к музею А. П. Чехова, соответственно — ул. Чехова, 19. И вот в начале девяностых опять переезд да покраска бронзовой пастой у гостиницы ул. Дзержинского, 15.
Появлением же памятника Чехову в полный рост мы обязаны, прежде всего, питерскому скульптору М. К. Аникушину (думается, это не лучшее его творение) и областному управлению культуры, которое к 100-летию пребывания писателя на Сахалине заказало эту скульптуру. Точных параметров я пока не могу назвать. Это бронза и по нынешним временам беспокоит. Памятник расположен напротив музея, что соответствует адресу: ул. Чехова, 20. Переезд этого памятника на Сахалин заслуживает отдельного разговора. Могу только сказать, что к юбилею он опоздал, а потом еще долго ждал своего часа и был установлен ближе к середине девяностых годов.»

Примечание. Любопытно, что среднестатистический участник нашей экспедиции весьма и весьма похож на знаменитого классика: ему, участнику экспедиции, сорок шесть лет, он прекрасно сложен — рост сто восемьдесят сантиметров и вес восемьдесят три килограмма. К тому же он на 44,4 процента усат, на 22,2 — бородат, на 11,1 — обакенбарден и на 11.1 — лыс. Любопытна и его национальная принадлежность — у среднестатистического участника экспедиции полсотни процентов русской крови, 16,7 — еврейской, 11,0 — итальянской, по 7 — украинской и польской, 6 — немецкой и по 1,3 — грузинской и цыганской. Все эти подсчеты произведены в свободное от дневниковых записей время, естественно, они не вполне точны, так как не учитывали наших дедов и бабок, но любопытны.

После посещения музея А. П. Чехова все отправились на автобусе к тоннелю под мысом Жонкиер со стороны Александровска. Было около шести часов вечера и начало вечереть. Непосредственно к самому входу в тоннель подъехать невозможно. Автобус остановился примерно в километре от входа. Здесь сплошные валуны, покрытые толстым слоем морских водорослей. Был отлив, и вода с них почти вся стекла. Но идти было нелегко.
На пути к тоннелю я все высматривал ту расщелину в скале, в которой в 1979 году сфотографировал огромную иноцераму. Однако в результате нескольких землетрясений последних лет скалы очень изменились. «Свою» расщелину найти мне не удалось, но фрагменты иноцерам все же попадались. Между прочим, в этом месте в том же году я нашел фрагмент огромного аммонита, камеры которого были заполнены кальцитом. Великолепный этот экземпляр, с умело сделанным спилом и сейчас украшает мою небогатую геологическую коллекцию.
У входа в тоннель мы вторично все дружно сфотографировались на фотоаппарат Льва Рухина. Я тоже сфотографировал группу, но без себя, естественно. И то хорошо, потому что никто своими материалами делиться не будет, и только сделанное самим — твое. Собственно, так всегда и во всем — я привык.

Справка. Тоннель под мысом Жонкиер пробит каторжанами в 1880–1883 годы. Длина тоннеля семьдесят два метра, высота три метра; высота северного входа 2,65 метра, ширина 4,65 метра; высота южного входа 2,65 метра, ширина 3,80 метра. Большая часть тоннеля обшита бревнами, небольшой участок в средней части забетонирован.

Примечание. 1. Тоннель показался нам ухоженным, облицовочные бревна стояли на своих местах, дно тоннеля не было загажено.
2. В моих воспоминаниях тоннель не был таким. Впервые через него я прошел в 1979 году во время моих первых полевых работ в этом районе. Основным объектом исследований был тогда береговой разрез между поселками Арково и Мгачи. Но я был наслышан (и начитан) об изумительном разрезе верхнедуйской угленосной свиты южнее города Александровска и решил его тоже хотя бы частично опробовать. Наш отряд прошел через тоннель и далее по берегу аж до Дуэ, а затем и до пади, которую местное население называет Бойней. Разрез действительно был великолепен. Взяв с десяток ориентированных образцов, я решил вернуться сюда на следующий день, проехав путь от Александровска до Дуэ рейсовым автобусом. Чтобы не таскать с собой инструменты (кайло, ледоруб, лопату и два молотка), мы их спрятали в траве под обнажением. Однако на следующий день обнаружить свои инструменты нам не удалось, кто-то ловкий им «приделал ноги». По-настоящему отработать разрез верхнедуйской свиты мне удалось в следующем, 1980 году, и детализировать — в 1982.

Когда мы прошли через тоннель, перед нами предстали «Три Сестры». Это три дайки, разрушающиеся под действием агрессивной естественной среды. Навстречу нам дул сильный встречный ветер. Народ разбрелся по берегу, собирая красивые окатанные прибоем камешки. Наименее способным к самостоятельному передвижению был, как оказалось, Битов. Пройдя метров двести, он уселся на бревно, и возле него тут же образовался кружок любителей мудрости. Меня же очень притягивала гряда даек, продолжением которой и были «Три Сестры».
Ходу туда было немного, с километр, не более, но я боялся не успеть, так как остальным это было по барабану, и они в любой момент могли повернуть назад, ведь главное правило нашей экспедиции — «давай-давай, скорей-скорей» — никто не отменял.
Успел, однако. Сверху «спускалась» целая гряда даек, которая секла более древние меловые породы. Заканчивалась она самой южной из «Сестер». Надо было бы сфотографировать, но моя «мыльница» начала барахлить. Жалко, конечно.
Вскоре все пошли назад, к автобусу. Когда мы вышли из тоннеля, солнце почти скрылось. Небо запылало так, как это бывает только на морях Дальнего Востока. Я не стал ждать автобуса и пошел в гостиницу пешком. Отойдя с километр, увидел, что закат достиг апогея, а я стою у самой кромки прибоя, и золотые лучи заката бегут по воде прямо к моим ногам. Не раздумывая, растянулся на влажном песке и сфотографировал это чудо прямо от уреза воды. Получилось.
Затем я своим ходом добрался до гостиницы, но оторваться от коллектива мне не было суждено. Меня вычислили, обули-одели и привезли в ресторан под названием «Жемчужина». Оказывается, ресторан был загодя запланирован, а такие планы, в отличие от похода на Бойню, выполнялись экспедицией неукоснительно. В ресторане уже были все наши, даже шофер Саша, которому наконец-то было позволено надраться. С Сашей мы оказались за одним столом. После второй или третьей рюмки, когда у мужиков наступает самый кайф чем-нибудь похвастать, Саша поведал, что у него есть сын, и ему нынче пятнадцать лет.
— А тебе-то сколько? — невольно вырвалось у меня.
— Тридцать. Это было на Украине, еще в школе. Девке было четырнадцать и мне — четырнадцать. Вот и сладили. Никто жениться нас не заставлял. А потом меня взяли в армию. Вот так и получилось, что мне тридцать, а сыну — пятнадцать. И алименты я не плачу.

Хорошее это дело — пить водку! Она развязывает языки даже молчунам. А уж нам, всевозможным деятелям всевозможных искусств, сам бог велел пить водку и делиться сокровенным. Не стал исключением и Лев. Нет, нет, ничего «такого» он не выдал, просто рассказал о том, что в Сан-Франциско есть у него девушка, зовут ее Ирина Галиченко и, когда он был в Испании, она приезжала к нему и они жили в каком-то замке и представляли себя средневековыми испанскими дворянами. Лев такой большой, массивный мужик, но в душе он, видимо, лирик. Хорошо он говорил о своей девушке, хотя и по пьяни. Он еще что-то рассказывал о своих дальних родственниках, но я тоже был на хорошем поддатии и разобрать свои записи, сделанные в тот вечер в ресторане, вслепую под столом, уже не могу.
Расстроенный тем, что ни на Бойне, ни за мысом Хойнджо, ни в других прекрасных местах, которые я знаю и люблю более двадцати лет, мы так и не побывали, я довольно быстро дошел до кондиции, и в гостиницу приплыл уже «на автопилоте». Упал, не раздеваясь, и, как оказалось, проспал ночь на своих очках. Если бы это были одноразовые очки «made in», то пришлось бы мне куковать. Но мои очки, слава те господи, были изготовлены еще в доброе советское время и потому выдержали это испытание с честью.


11 сентября (Среда)
Утром Миша Прокофьев с великим трудом растолкал меня. Дело в том, что вчера еще до ресторана мы договорились о встрече с местным краеведом, заведующим краеведческим кабинетом районной библиотеки Г. Н. Смекаловым. Причем на восемь утра! Так как в девять нас обещал принять сам мэр города Александровска.
Григорий Николаевич Смекалов — любопытный мужик. Накачанный, крепкий и потому вначале не произвел на меня впечатление интеллектуала. Но это впечатление было обманчиво — Григорий Николаевич оказался и умом и хваткой столь же здоров, как и мышцами. С ним было приятно говорить на краеведческие темы: он знал предмет и четко представлял, что ему нужно от меня. А сам он, видимо, коренной сахалинец: «Батя здесь служил».
Он вывалил на стол передо мной целую кучу любопытнейших материалов. Чувствовалось, что наработал он немало. Но времени у меня было в обрез — надо было догонять своих. Я бегло просмотрел его материалы, выдал пару «умных» советов и пообещал прислать кое-какие данные.

Завтракали в гостинице. Я едва успел кое-чего перехватить, как появилась Ирина Эдуардовна и напомнила нам, что ровно в девять нас будет принимать сам мэр, опаздывать нельзя.
Мэр города Александровска, Вячеслав Хусаинович Насыров, с утра выглядел уставшим, но был пунктуален. Подготавливая нас к встрече с ним, Ирина Эдуардовна не стала ни нахваливать его, ни поругивать. По ее определению, он — «продвинутый консерватор, а в душе стеснительный человек». Звучало это уважительно.
Судя по отчеству и фамилии — татарин. За полсотни, светло-рыжий, видимо, рыжина с сединой, высокий, худощавый. Насыров был с нами достаточно откровенен:
— Александровск-Сахалинский — самый дотационный город в области. Это молодежный, студенческий город: у нас имеются 5 профессиональных учебных заведений. Лет пятнадцать назад был еще горный техникум, готовивший среднетехнический персонал для угольной промышленности… Собственная доходная база всего двадцать пять — двадцать шесть миллионов рублей. Положение района в целом весьма своеобразно. Мы находимся в стороне и от большой политики, и от больших дорог. Поэтому, хоть мы и сохранили практически все предприятия, экономически они тяготеют к Тымовскому району… Самое плохое у нас — это дороги. Есть небольшой заводик, который выпускает брусчатку, и мы намерены вымостить ею хотя бы пешеходные дорожки… По рыбе: можем перерабатывать до ста тонн в сутки, но проблема с лимитами… По лесу: подходим к уровню доперестроечных времен, но лесосырьевая база плохая — вырубили лес… По углю: уголь у нас хороший — калорийность порядка восьми с половиной тысяч, зольность не более восемнадцати процентов, но пласты маломощные (1–4,5 м) и очень круто залегают; тем не менее свой район мы обеспечиваем и даже начали помалу вывозить… По сельскому хозяйству: у нас хорошие почвы и неплохой климат, урожаи нас радуют, но в своем районе нет сбыта… Флот мы сохранили и даже кое-что приобрели. Возим лес, который нам привозят из других районов. По погрузке леса порт выходит на доперестроечные сто восемьдесят — двести тысяч кубометров. В следующем году планируем начать ремонт порта… И наконец, о культурной жизни: вот она у нас бьет ключом.
Равдугина заулыбалась, а Саша Колесов обронил:
— Чувствуется поэзия сахалинской каторги.
«Поэзия каторги, — подумал я, — это чушь-вульгарис. Поэзия свободы — да. Но «поэзия каторги», как и поэзия тюрьмы…»

Выйдя из здания администрации, мы перешли дорогу и оказались у дверей самого старого здания в городе. Сейчас здесь Дом народного творчества. Зашли. Полистали сборнички стихов местных поэтов, посмотрели выставку картин местных художников (Б. Е. Маслов, А. А. Абрамов и др.). Причем выставка картин Бориса Евгеньевича Маслова оказалась посмертной — он скончался буквально вчера, в день нашего приезда. И было ему всего шестьдесят три года. Задевают за живое картины А. А. Абрамова «Результат перестройки» и «Ночлежка бомжа».
После посещения Дома народного творчества я сознательно оторвался от коллектива. А вся группа поехала в педагогический колледж — там с нетерпением ожидалось выступление Андрея Георгиевича Битова. А потом все, по рассказам, с удовольствием посетили детский сад, где снимали и фотографировали единственную на Сахалине выставку поделок из еловых шишек. Восторгов было море, я даже пожалел, что не поехал со всеми.
Тем временем я вновь посетил районную библиотеку. Выезжая из Хабаровска, я захватил с собой несколько выпусков дальневосточных календарей «Время и события». Захожу в библиотеку (между прочим, неприемный для читателей день), говорю: хочу подарить библиотеке насколько книг. Женщина посмотрела на меня через очки и неприветливо так: какие книги? Да свои, отвечаю, моя фамилия Ремизовский. О, так вы — Ремизовский! Заходите. Черт, было приятно. Директриса отсутствовала, и я беседовал с заместителем директора библиотеки Ириной Александровной Хрипуновой и другими сотрудниками. Кстати, подписал что-то свое, уж не помню и что.
Мне бы еще очень хотелось побывать на городском кладбище и поискать могилу И. П. Хоменко. Но возможности такой не было. Жаль!

Справка. Иван Петрович Хоменко (1883–1935) — палеонтолог, малакофаунист, профессор. Вел полевые работы на Северном Сахалине в 1926, 1928, 1930, 1931 и 1933 гг. Трижды был начальником палеонтолого-стратиграфических партий Геологического комитета по изучению пильского разреза на полуострове Шмидта. Там богатейшая природа и красивейшие места. Наибольшее впечатление произвел на Ивана Петровича мыс Маям-Раф, во-первых, обилием ископаемой фауны, а во-вторых, своей дикой первозданной красотой, особенно в часы прилива, когда он становился «непропуском». Говорят, что И. П. Хоменко завещал написать на его могиле такие слова: «Три раза был на Маям-Рафе». В 1935 г. на пароходе «Свердловск» он вновь ехал на Сахалин на полевые работы. Но на подходе к порту Александровск-Сахалинский неожиданно скончался от паралича сердца.

Вот такая история. Найти бы его могилу и посмотреть: есть ли там надпись, которую он завещал. Но времени у нас нет и не будет никогда. Мы все время торопимся, словно на чью-то свадьбу, или на собственные похороны, или на вселенский пожар.
Обед на этот раз, как и положено было когда-то кем-то, состоял из трех блюд. В центре города, рядом со зданием администрации, находится столовая под мебельно-квартирным названием «Уют». Столовая непростая, а дотационная. Ирина Эдуардовна, которая заботливо всюду нас сопровождает, пояснила, что дотации на столовую выделяет городская мэрия:
— Наш мэр — великий коммунальщик. Он привык обихаживать свою территорию, и людям от этого только польза.
По-моему, теперь в городах таких столовых нигде уже и нет. Судите сами: порция щей стоит всего девять рублей, котлета — двадцать шесть, фаршированный мясом блин — четыре (!), стакан сладкого чая — рупь ноль шесть. Потряс! Уверен, что Насыров будет мэром и следующий срок.
Народу в столовой было немного, видимо, обеденный пик уже прошел. Когда наш обед был в разгаре, а Лев мощно расправлялся с очередной добавкой, неожиданно пришел обедать мэр. На полном серьезе. Он оплатил порцию щей и скромно уселся за стол. Похлебав щей и ненавязчиво понаблюдав за тем, как мы завершаем обед, Вячеслав Хусаинович подошел к нам и попрощался с каждым за руку.
Я-то подумал, что все это — смех в курятнике. Но Колесов, тонко чувствующий политическую конъюнктуру, воспринял это как добрый знак, как признак того, что экспедицией заинтересовался сам Фархутдинов, губернатор Сахалинской области, и теперь вот отраженный свет его интереса дошел и до Насырова. Возможно. Лично я в таких построениях не то что полный нуль, а отрицательное число.

Во время посадки в автобус заглянули к нам два пацана с ранцами. Характерное восклицание выдал один из них, увидев аппаратуру Телешова:
— Вот это — да! Ни фига — четко!
Спрашиваем: как зовут? — Иванов Андрей. А какой класс? — Седьмой.

В час двадцать выезжаем из Алексадровска-Сахалинского. Лично я в глубокой печали не только от неисполненности своих надежд, но еще и от того, что забыл в гостинице свою фирменную экспедиционную майку. Каждый член экспедиции получил от начальника такую майку. У Льва Рухина должно быть фото, где все мы в этих майках и с развернутым знаменем экспедиции (было и такое!).

Путь предстоит неблизкий. Нас провожают И. Э. Равдугина и ее муж. Тепло провожают, приятные люди. Обмениваемся адресами. Я обещаю кое-что прислать для библиотеки. (И, действительно, прислал).
Все переполнены впечатлениями. Повернувшись ко мне, Лев воскликнул:
— Ты не знаешь, какой сумасшедший дом у меня в голове!
Любопытно, что Лев после той воспитательной беседы на квартире Чигрина, стал использовать меня в качестве громоотвода. Колесов — ему друг, и потому он ему своего недовольства не высказывает. Если таковое появляется, то он изливает его мне. Дипломат хренов!
Андрей Георгиевич свои впечатления никогда не расплескивает, огораживая их анекдотами. Вот очередной анекдот от Битова:
— Бен Ладен звонит Бушу: у меня для вас две новости, хорошая и плохая. Давай с хорошей. Надоело мне скрываться, и я решил сдаться. Молодец, говорит Буш, давно бы так. А плохая? — Я на подлете.

В пятнадцать двадцать проезжаем Тымовск. Заправка машины, съемка въездного знака «Тымовск» и нашего автобуса на въезде.
Затянул дождь:

Солнце светит, дождь идет —
Ничего понять не можна.

В дороге Лев вновь рассказывал историю о Кижах и летчике-финне, которую мы с Кобенковым уже слышали. Я не стал включать диктофон — это его история и пусть он сам ее и рассказывает.

В восемнадцать тринадцать прибыли в Ноглики и расселились там же. Вновь мы с Мишей в комнате номер тридцать два. Чудно! Прямо рок какой-то.

Скоростной ужин в ресторане «Олимпия». Нас опять подгоняют и быстренько выпроваживают, так как комплекс «Магазин-бар «Олимпия» предназначен исключительно для олимпийцев ногликского разлива, а наша экспедиция им мешает «тренироваться».


12 сентября (Четверг)
Первые записи этого дня в моем полевом дневнике посвящены Анатолию Ивановичу Кобенкову. Он, оказывается, не просто из молодых да ранних, а из очень молодых и чрезвычайно ранних. Писать стихи начал чуть ли не с детсада, четырнадцатилетним школьником был участником совещания (или слета?) молодых писателей Дальнего Востока в городе Хабаровске. С тех пор в дружеских отношениях с известной хабаровской поэтессой Людмилой Миланич. Но самым-самым для школьника было приглашение в гости к самому Всеволоду Никаноровичу Иванову. Вряд ли он тогда мог оценить по достоинству этот подарок судьбы. Но с возрастом и понял, и оценил, и не зря гордится. Кобенков утверждает, что тогда у Всеволода Никаноровича была уже восьмая семья. Если это соответствует истине, то интересно бы знать, когда Кобенков узнал об этом: еще тогда или значительно позже?
И еще одна утренняя запись о Кобенкове. Наша группа, как уже отмечалось, состоит из давно сложившихся личностей, поэтому любое событие, любое действо каждый воспринимает по-своему. Так вот, Анатолий Иванович, в отличие от всех прочих личностей, всегда всем доволен, у него всегда ровное хорошее настроение. От него не исходит недовольство, недоброжелательность и прочие «недо». Удобный человек. Колесов им дорожит не зря.
Я, конечно же, не такой. Как минимум — ироничный. Но ежели мне случается высказать какие-то восторги, их почему-то немедленно и безжалостно подавляет вездесущий Колесов. В последнее время он явно сильно меня «любит». Хотелось бы знать — за что? Или любят не за что-то конкретное, а просто за то, что ты есть? И так уж молчу в тряпочку. Но все-все записываю. Что-то Колесов скрывает, а я терпеливо жду.

Сегодня у местных нефтяников большой день: приехала из Южно-Сахалинска большущая группа начальников во главе с самим Землюком Степаном Васильевичем, генеральным директором акционерного общества «Роснефть-Сахалинморнефтегаз» (это не просто большой, это очень большой человек в мире российского нефтяного бизнеса).
В составе группы также депутат Областной думы, представляющий в ней Охинский район, Александр Степанович Кислицын, с которым мы уже встречались в Южно-Сахалинске. И пресс-атташе или начальник службы информации акционерного общества «Роснефть-Сахалинморнефтегаз» А. В. Бендяк.
Шапочно с Бендяком мы знакомы еще с 1997 года, когда предполагалось издание моей книги «Нефть Сахалина в судьбах» на деньги акционерного общества. Однако это желанное для меня событие так и не произошло. Сказалось мое неумение показывать и доказывать ценность и значимость моих работ. Да и Андрей Владимирович отнесся в тот раз ко мне довольно жестко, не пропустив на прием ни к Богданчикову, ни к Гончарову. За прошедшее время Андрей Владимирович заметно раздобрел и, может быть, поэтому я его не сразу признал. Книгу мне все же удалось издать. Правда, по частям, небольшими тиражами и исключительно благодаря материальной поддержке директора института «СахалинНИПИморнефтегаз» Владимира Николаевича Астафьева.
Вся эта группа приехала, надо думать, неспроста. Предполагаю, что это связано с отъездом с Сахалина начальника НГДУ Александра Никифоровича Сударикова, стало быть, будут речи, подарки и гудёжь. Только у А. В. Бендяка другая роль: ему поручили сопровождать и оберегать нас в поездке в Оху, обеспечить питание, встречи и отдых. Кстати, он в совершенстве владеет английским, и это для нашей международной экспедиции тоже факт немаловажный.

Одиннадцать десять — машина еще не готова. Ждем.
Двенадцать — машина еще не готова. Продолжаем ждать. Нервничает Колесов. Остальным — до фени.
Наконец, в полпервого вахтовая машина типа ЭНЗАС на базе трехосного «Урала» забирает нас, и мы отправляемся в Оху. Дорога не близкая, не асфальтированная, не гладкая, и — время к обеду. Решено, что есть полный резон пообедать на автобазе промысла «Монги», где мы ужинали шестого числа.
Но шофер нам попался на редкость бестолковый. Зовут его Виталием. Это крупный мужчина с великолепной копной седеющих волос. Колесов не сдержался: Мудак волосатый! Шофер, который не знает, где автобаза — это полный абзац! Восемь лет Виталий шоферит в этих местах, но автобазу промысла найти не может. И только через полтора часа встречная машина проводила нас прямо до дверей столовой.
Но зато в столовой была такая Зоя! И такие щи, что я невольно задумался: то ли брать второе, то ли «ограничиться» третьей порцией щей? Надо думать, что это — самая коммунистическая столовая на острове: полный четырехблюдный обед всего за двадцать пять рублей. Анехдот!
А шофер Виталий есть отказался наотрез, хотя вполне насытившийся Колесов его великодушно простил.
По дороге у нас запланирована остановка в поселке Старый Вал, где проживают нивхи, ороки и русские.

Справка. Раньше был просто поселок Вал, название которого происходит от имени собственного одного из родов ороков, издревле обитающего в этих местах. Но с прокладкой железной дороги Оха — Ноглики возникла станция Вал, вокруг которой быстро вырос поселок с преимущественно русским населением. Тогда-то и «появился» поселок Старый Вал. В советское время здесь был оленеводческий совхоз, и были, стало быть, олени. Теперь совхоза нет, а олени остались?

Мы обосновались в центре села. Только выбрались из «вахтовки», увидели две молодые пары: мужья — русские, жены — то ли нивхи, то ли ороки. Мы попытались их разговорить и снять на видео. Реакция у пар была разная. Один из мужей, толкая перед собой коляску, пошел вперед, не реагируя на наши призывы, а жена его, по-женски любопытная, осталась. Отойдя метров на десять, он оглянулся и стал орать: «Таня, бля…, пошли»! Но привыкшая к такому обращению Таня никак не реагировала.
У другой пары роли, по-видимому, распределились с точностью до наоборот: муж помалкивал, а жена раз десять прокричала на всю улицу: Не снимать! Без комментариев! Телевизора, что ли, насмотрелась?
Следующий прохожий был более лоялен. Звали его Юрий Николаевич Вирясов, а жену — Людмила Борисовна Степанова. Служил здесь в армии в семидесятые годы, да так и остался. Живут вместе уже двадцать семь лет, есть взрослый сын, которого он записал на себя — русским. А местных они не разделяют на нивхов и ороков — все гиляки. Женщины-метиски весьма привлекательны и пользуются вниманием. Браки все смешанные.
Следующим по «нашей» улице шел с корзиной гиляк Жамьянов, или попросту Базарыч. Он шел собирать стланиковую шишку. Про оленей сказал, что они поднялись вверх по Пильтуну. Только их теперь очень мало, и все они в частном владении. Да, раньше и коровник был, и коровы были. Раньше все было — теперь ничего не осталось. Перестройка!
Тут же на мотоцикле подъехал хохол Леонид Николаевич Малигон. Родом он из Киева, а на Валу живет уже почти двадцать лет. Начинал бурильщиком на промысле, теперь работает механиком, получает по его словам восемь тысяч, да плюс пенсия тысяча рублей. Жить можно.
Наш главный нивхолюб, ороковед и гилякознатец Миша Прокофьев продолжал бегать вдоль улицы, охотясь на аборигенов. И, в конце концов, нашел весьма интересную гилячку — Ирину Осиповну Иннокентьеву. Ей, пожалуй, лет пятьдесят, может быть, чуть поболе. У нее опрятный, ухоженный вид и хороший русский язык:
— Раньше при совхозе было большое общее стадо оленей. Но совхоз распался, и теперь каждая семья, которая занималась оленеводством в прежнее время, имеет свое стадо по восемнадцать —двадцать голов. Муж мой — оленевод. Я — наполовину эвенка, а муж считает себя ороченом. Несколько семей объединились и совместно выпасают оленей. Сейчас они далеко, в верховьях реки Пильтун. Вам их не догнать, там нет дорог… А с рыбой, как и везде: Наздратенко не дает лицензий. Местный рыбинспектор говорит: ловите, если надо, только не попадайтесь. В наши реки — Вал и Аскасай — заходит много кеты. Да и таймень еще есть.

Примечание. В 1974 г. в среднем течении реки Аскасай геологи построили временный поселок буровиков: разбуривали станками ЗИФ-500 и ЗИФ-1000 Аскасайскую площадь. Я приехал туда летом того же года, чтобы отбирать образцы керна для палеомагнитного анализа. Приехал вместе с женой и двумя детьми. Чудесное было поле! Главным геологом партии работал Иван Терентьевич Завьялов, с которым мы подружились и дружим до сих пор. Здесь же я познакомился с молодыми геологами Наилем Гатауллиным, Валей Матвиенко и Любой Малышевой. Последняя — еще та была гулена, а уж условия для этого были просто идеальными: минимум женщин и масса молодых крепких парней. Двоих я помню. Один, Валерий Дианов, умный, хваткий, думаю, он далеко пошел. А второй — татарин, имя которого я забыл, а вот деяния — нет. Однажды в общежитие ворвался пьяный с топором, и Татарин смело подставил под топор ладонь правой руки, а левой свернул хулигану шею. Второй эпизод — настоящий таежный анекдот. Случился он во время моего пребывания на Аскасае. Поставил Татарин поперек речки Аскасай сетку на тайменя. Речка небольшая, но таймени там попадались в то время до тридцати килограммов. После смены на буровой подходит Татарин к реке и видит, что в сетке бьется таймень. Садится в «резинку» и — к сетке. Ухватился он за сетку и выронил весло. Таймень же брыкается, словно телок на привязи, вот-вот «резинку» порвет. Ножа нет, а парень-то здоровый. Бросается Татарин в воду и давай тайменя душить, засунул ему в рот руку по самое плечо и вырвал все внутренности. Потом ходил по поселку и показывал следы тайменьих зубов. Ужас!
Крайне любопытной была организация поселка Аскасай: никакой советской власти, всем командовал начальник партии Иван Васильевич Кравчук. Но имелись баня, магазин на паях и столовая на паях, масса рыбы и тазиками (!) красная икра. Икру мы заготавливали сами, для чего привезли с собой все необходимые компоненты: буру, мочевину, глицерин и что-то еще, уже не помню что. Эх, и поле было!

Ирина Осиповна пригласила нас к себе. У них с мужем собственный дом и участок при доме. Правда, картофель на участке зарос «мокрецом». Но в доме чисто и уютно. Ирина Осиповна вынесла показать нам торбаза, которые она сшила для мужа. Это специально зимний «фасон», сшиты на всю длину мужней ноги. Когда оленевод идет по глубокому снегу, он привязывает торбаза к поясу. Во всяком случае, так делали орочи Ольского района Магаданской области, с которыми я пас оленей в зиму 1956–1957 годов. У меня тогда были и торбаза, и чижи, и мунгурэ, и перчатки из ровдуги. Много чего было, и все я растерял. А теперь так жаль.
Меня заинтересовало, сколько сейчас стоят такие торбаза. Они ведь сделаны из камуса и подшиты нерпичьей шкурой. Недешевой была эта вещь и в мои годы.
— Длинные новые торбаза стоят три тысячи рублей. Их, если случайно в тайге не порвать, хватает на три-четыре года. А короткие торбаза, которые до колен, стоят тысячи полторы.

В это время наиболее тяжеловесная часть нашей экспедиции (Колесов, Лев, Битов и Глеб с Антоном) в другом конце села нашла какого-то уникального мужика, сняла и записала его и потом еще долго пребывала в состоянии легкой эйфории от встречи с ним. Но мы с Мишей им не завидовали — у нас тоже была интересная встреча, у нас был свой кайф.

Все! Пора ехать. Если учесть, что аборигены составляют всего одну сто пятидесятую часть населения острова, то количество потраченного на них времени и пленки создает впечатление, что цель экспедиции именно они, и фильм мы делаем именно о них. А ведь впереди еще нивхское село Некрасовка.
Седалища наши малость отдохнули от тряски по сахалинским дорогам, и мы сможем выдержать еще километров сто такой дороги до Сабинского поворота, где мы пересядем в джипы и поедем по более ухоженной дороге.

На семьсот восьмом километре от Южно-Сахалинска переезжаем мост через реку Боатасин (так у Гальцева-Безюка, а люди обычно говорят — Боатасино). Кстати, в этом районе Сахалина целый ряд географических объектов носят названия с полинезийским оттенком, с обилием гласных звуков: ручьи Окобыкай и Аасы, горы Атоа и Даехурия и другие. Как я уже писал, гора Атоа — это самая высокая вершина, которую я покорил в своей жизни. Аж триста два метра над уровнем моря!

Примечание. Район реки Боатасин исторический для нефтяников Сахалина. Месторождение нефти в этом районе известно с 1890 г. А в 1898 г. здесь начал свою деятельность немецкий инженер Ф. Клейе, имя которого сохраняется на картах Сахалина — его именем английский мореплаватель Н. Ботта назвал в 1903 г. пролив, соединяющий залив Чайво с Охотским морем. А в 1909 г. Ф. Клейе на южной стороне входа в залив соорудил белый маяк, который в лоциях назывался «Огонь Клейе». Его, конечно, давно уже нет.

Переезжаем по мостам через реки Оссой, Пильтун, Паромай, Мухто и Кыдыланьи.

Примечание № 1. Когда в 1972 году я впервые приехал на полевые работы на Северный Сахалин, то был просто очарован музыкой местных топонимов. И тогда невольно родились такие строки:

Сахалин мы знаем слабо:
Кто из нас бывал на Сабо?
На Тунгоре кто бывал?
В Колендо ли ночевал?
И уверен, что никто
И не ведал про Мухто.
А ведь есть еще Эвай,
Деревянный Паромай.
Там к воде привык народ —
То туман, а то и льет.
Приезжайте, посмотрите,
У Геральда погостите.
Он мужик не без греха,
Но на то ведь и Оха.

Кстати, Геральд Сергеевич Мишаков (1931–1983) был моим другом и учителем «по курсу» «Геология Сахалина». Очень хороший был человек!

Примечание № 2. С Кыдыланьи да с Сабо у меня связано воспоминание еще об одном моем друге — Олеге Вячеславовиче Грижебовском (1938–1996). Он был начальником структурной партии на Кыдыланьи, когда я приехал к нему в 1973 году для отбора керна. Структурное бурение для этих целей просто идеально, так как разбуривают коронкой и поднимают за раз столбы керна длиной по четыре-пять метров. Не одну ночь просидел я с Олегом и его товарищами за коньком да преферансом. Здоровье в то время было в норме, и ночные бдения не помешали мне отобрать триста пятьдесят один образец из сорока четырех скважин, а позже и написать статью. В дальнейшем Олег Вячеславович перешел в сейсморазведку геологом-интерпретатором, и на этом поприще прославился, и даже был награжден правительством.

В двадцать сорок достигли Сабинского поворота, где нас уже ждут два джипа. Перегружаемся, пересаживаемся и катим по вполне приличной дороге, которая от Тунгора до Охи даже заасфальтирована.

Примечание № 1. Тунгор мне памятен с марта 1972 года. Вместе со своим шефом, коим тогда был Ф. С. Файнберг, я прилетел в Оху в рекогносцировочную командировку для организации полевых работ. Шеф посчитал, что а) надо всячески пропагандировать палеомагнитный метод среди сахалинских геологов и б) я уже созрел на роль такого пропагандиста. Он созвонился с геологическим отделом на Тунгоре, и я поехал читать лекцию. А там в то время работала целая плеяда талантливых опытных геологов: Борис Алексеевич Дзевановский, Константин Анатольевич Барановский, Ваха Алудинович Касумов, Юрий Александрович Баранихин, Валерий Родионович Баханов и другие. Это был, конечно же, мой великий позор. Я с пафосом говорил им о невероятных возможностях палеомагнитного метода для решения проблем стратиграфии, а мне задавали вопросы, приближенные к жизни, очень даже конкретные: а пригодны ли неогеновые осадочные отложения Северного Сахалина для палеомагнитных исследований? а каким образом вы собираетесь определять вертикальную ориентировку на кусках керна? а не разрушается ли первичная намагниченность пород в процессе бурения? И тому подобные. Я жутко плавал, но тунгорские геологи оказались людьми воспитанными, и не стали забрасывать меня тухлыми яйцами. А стоило!

Примечание № 2. В Тунгоре я познакомился с главным геологом Тунгорского управления буровых работ Борисом Алексеевичем Дзевановским. Он был из геологического рода, его дядька тоже был известным геологом. Мы не стали большими друзьями, но относились друг к другу вполне дружелюбно. Я храню несколько его писем. А буквально пять дней назад геологи в Ногликах сделали мне ксерокопию огромной подборки стихов Б. А. Дзевановского. Я и не знал, что он пишет стихи, причем весьма и весьма толковые. Вот, например, начало стихотворения 1995 года, посвященного Борису Николаевичу Ельцину, первому российскому президенту:

По телевизору нам часто намекают:
«Коней на переправе не меняют».
Зачем менять без ясной перспективы?
Ведь нет же никакой альтернативы.
Лапшу нам на уши навешивают дружно.
Причем тут кони? Гнать возницу нужно.
В канаву опрокинется страна,
Коль править ей с большого бодуна.

Ох, справедливые слова. Не правда ли? А вот горькие строки о себе самом:

Мне скоро семьдесят. По возрасту такому
Давно пора богатство накопить.
Но жизнь распорядилась по-иному,
Не научила по канонам жить.
Не ставил целью накопить валюту.
Не намечал грядущего предел.
Я не создал комфортного уюта
И как-то незаметно постарел.
Я жил с друзьями, отмечая даты,
Вино лилось не только по усам.
Что накопил — украли демократы.
Вот это жаль! Пропил бы лучше сам.
Но в жизни я, как истинный философ,
Стараюсь быть всегда доволен всем.
Не задаю дурацких вслух вопросов.
Раз нет богатства — нету и проблем.

В Оху прибыли без пяти минут десять, прямо к зданию нефтяного управления. Вымотались мы изрядно: почти десять часов езды, из них четыре пятых в «вахтовке» по сахалинским дорогам. Андрей Георгиевич буквально выпал из джипа. Но Колесов был начеку и тут же подхватил его. Ничего серьезного — только ноготь сломал классик.

Отвлечение. Оха, Оха! — как много в этом звуке… Мои первые впечатления об Охе — это люди. И не люди вообще, а люди-геологи. Я тогда только-только постигал азы геологии, и все встречные геологи казались мне невероятно умными, а сахалинские — особенно. Многие из них уже были мэтрами в полном смысле этого слова: Нина Аркадьевна Волошинова, Степан Николаевич Алексейчик, Геральд Сергеевич Мишаков, Светозар Демидович Гальцев-Безюк, Людмила Николаевна Соломатина, Александр Сергеевич Владимиров, Владимир Степанович Ковальчук, Таисия Васильевна Туренко, Маргарита Саввишна Ярошевич и другие. Под стать им было и подрастающее поколение: Лидия Дмитриевна и Владимир Самуилович Ульяновы, Куликов, Деревскова и др. А из неинститутских, кроме уже упомянутых тунгорских геологов, мне запомнились А. П. Ерух, В .Э. Кононов и Е. Г. Арешев. Последний, Евгений Георгиевич, был настоящим львом, по которому сохли многие охинские дамы. В 1973 году я случайно попал на вечер, посвященный двадцатипятилетию переезда СО ВНИГРИ из города Чехова в город Оху. И помню, как Арешев, зажав в зубах ресторанный нож, пошел по кругу, имитируя лезгинку.
Кое-кто из них стали моими друзьями: Гера Мишаков, Наталья и Вадим Брутманы, Лида и Володя Ульяновы и «боевой» соратник Мишакова техник Валера Тишаков.

Нашу экспедицию в Охе давно ждут. Здесь под руководством бдительного А. В. Бендяка о нас будут заботиться В. А. Кнутов, начальник представительства «Роснефть-Сахалинмор-нефтегаз», мэр города Оха А. В. Хорошавин и некто В. Н. Руцкой. Как минимум не пропадем.
Но сначала ужин в прекрасной столовой на первом этаже Управления. Я эту специализированную столовую знаю со дня ее открытия — в конце восьмидесятых — начале девяностых она пользовалась огромной популярностью у охинцев.
За ужином обслуживает нас очень высокая Аня (живи она в большом городе — вполне могла бы стать фотомоделью). Во время ужина наступила расслабуха: мы смеялись по поводу и без повода, шутили, задирали высокую Аню, травили анекдоты. Но все это, не знаю почему, прошло мимо моего сознания, а значит, мимо моего блокнота.
Поселили нас в японской гостинице — это лучшая гостиница в Охе. Да и за все время путешествия это самое комфортабельное наше жилье (теплое, светлое, и вода двух «сортов» всегда в наличии). Эту гостиницу я тоже помню давно, но живать в ней до сих пор не приходилось. Снова мы в одном номере с Мишей Прокофьевым.

В моем дорожном блокноте есть еще какие-то записи, сделанные этим вечером. Но, видимо, усталость взяла свое. Записи короткие, как мыслишки у Буратино, и отрывистые, как приказы начальника. Ничего путного восстановить не удалось.


13 сентября (пятница)
Вскочил я ни свет ни заря и — на улицу. Родной район любимой Охи. Все знакомо, как говорится, до боли. Цель моя совсем рядом: уже в семь пятнадцать утра я стоял под дверью своего давнишнего друга художника П. К. Шищенко.

Справка. Петр Карпович Шищенко (06.02.1924, село Молчаново Амурской области) живет в Охе с 1934 года. Участник Великой Отечественной войны. Талантливый художник-самоучка, заслуженный работник культуры России. А в 1994 году ему присвоили звание «Почетный гражданин города Оха». Его пейзажные полотна, отображающие природу Северного Сахалина, на мой взгляд, — самые лучшие. Горжусь, что мое скромное жилище украшают несколько его картин.

Антонина Петровна Леоненко и Петр Карпович искренне обрадовались моему появлению, и не успел я бегло рассказать о нашей экспедиции, как на столе уже дымилась яичница со шпикачками. И даже замаячила рюмка, от которой я благоразумно отказался. Договорились, что вечером мы придем к ним в гости полным составом, чтобы поснимать, пообщаться и позаписывать. Дело еще в том, что Петр Карпович не только художник, проживший в этом городе почти семьдесят лет, но еще и краевед, и общественный деятель. Ему есть что и показать, и рассказать.

В десять пятнадцать всей группой пошли на завтрак в ту же столовую. Я не стал отказываться — пусть у меня будет второй ланч. Верно?

Примечание. Мне в этой связи вспомнилась книга Фритьофа Нансена «На лыжах через Гренландию», читанная в глубоком детстве. Там есть рассказ о том, как после перехода через южную часть острова (1888 год) экспедиция достигла Готхоба, первого поселения датчан в Гренландии. Их встречали как героев и без конца приглашали в гости. И Нансен пишет, как было порой нелегко, но они, наголодавшись, считали, что лишний раз пообедать никогда не мешает.

После завтрака вся группа, кроме меня, поехала в поселок Некрасовку, где, так же как и в поселке Чир-Унвд, записывала на все виды носителей встречи и беседы с местными нивхами.

Справка. В этом месте, у мыса Иль-ых, нивхи селились с древних времен, наиболее устойчивое название их стойбища было Помры. В конце двадцатых годов XX века здесь стали селиться русские. Примерно в 1929–1930 году появилось новое название поселка — Некрасовка. Точное происхождение неизвестно (так утверждает историк В. Л. Подпечников). Постепенно здесь собиралось местное население почти со всего Северо-Западного Сахалина. В 1982 году в докладе, представленном Сахалинским облисполкомом Совету Министров РСФСР, было сказано: «В селе Некрасовка Охинского района, где расположен рыболовецкий колхоз «Красная заря», решена проблема концентрированного селения народностей Севера». В Некрасовке создан национальный художественный ансамбль «Пила-Кен», издается газета на нивхском языке (типография в Охе), ведутся местные радиопередачи, создан совет родовых хозяйств.

Меня с ними не было, но я уверен, что Миша Прокофьев развернулся там во всю ширь своей этнографической души, подтвердил и укрепил старые знакомства и завел многочисленные новые. Его энергии и действительному знанию нивхской этнографии можно только позавидовать.
Не сомневаюсь, что в Некрасовке местные жители тоже говорили членам нашей экспедиции об отсутствии квот на вылов рыбы, что из-за дурости (или подлости?) Комитета по госрыболовству рыбы для пропитания местным жителям не хватает. Но… все на острове уже знают, что мы «черным» пиаром не занимаемся.

Затем экспедиция посетила поселок Эхаби, где расположено «родовое имение» начальника экспедиции А. В. Колесова. Шутка, конечно. А на самом деле Сашеньку Колесова привезли на Северный Сахалин, когда ему было всего два годика. Здесь он вырос и возмужал до такой степени, что стал вполне современным предпринимателем, редактором альманаха «Рубеж» и начальником экспедиции «Сахалин — 2002».

Примечание. С развертыванием работ по добыче нефти и газа на сахалинском шельфе поселок Эхаби, как и многие населенные пункты нефтяного Сахалина, приходит в упадок. Возник он в первой половине тридцатых годов прошлого века. В справочнике административно-территориального деления области написано, что в 1944 году. Но это, видимо, дата присвоения ему статуса «пгт», то есть поселка городского типа. Интенсивное бурение и трестом «Сахалиннефть», и японским концессионером началось на этом месторождении в начале тридцатых годов. В 1936 году трестовская скважина, заложенная точно на куполе структуры, дала фонтанный приток нефти с XIII пласта. В 1937 году утвержден штат промысла Эхаби и добыто семьдесят три тысячи семьсот сорок девять тонн нефти. В 1938 году промысел Эхаби официально введен в эксплуатацию, и «за это» в том году он выдал сто шестьдесят пять тысяч восемьсот восемьдесят семь тонн сырой нефти.

А Игорь Губерман по этому и многим другим поводам сказал:

Нету в этой жизни виноватых,
тьма находит вдруг на государство,
и ликуют орды бесноватых,
и бессильно всякое лекарство.

Конечно же, больно и обидно было Александру Владимировичу видеть, как умирает поселок, где прошло его детство. Это даже я могу понять. Но ничего не поделаешь — такова нынче «C'est la vie» российской глубинки. Однако в сотый раз замечу: наша экспедиция ничего отрицательного, в принципе, видеть не может. Нам нужна живая душа острова, радостная и торжествующая, а не хилая и умирающая.

Примечание. У меня в руках «бланковка» острова Сахалина. Это такая карта острова, где нет никакой гипсометрии, как бы заготовка для будущих работ. Но вот населенные пункты нанесены все, вплоть до мельчайших. Та, что у меня в руках, изготовлена до 1953 года. На полуострове Крильон от Шебунино на западе до Кириллово на востоке показано около двадцати населенных пунктов. Впервые я прошел этот маршрут еще в 1975 году и не встретил ни одного поселка и вообще ни одного жилья. Так что не впадай, брат Колесов, в отчаяние — худшее, несомненно, впереди.

И еще на ту же тему. По данным на ноябрь 2000 года, в Охинском районе проживало 37,1 тысяч человек, а до перестройки — 55 тысяч, то есть, как уже отмечалось, в результате оной население района сократилось на треть.

Затем Колесов свозил всю группу на старый Охинский нефтепромысел, чтобы показать знаменитую «Вышку Зотова».

Справка. Эта буровая вышка построена в 1910 году обществом «Сахалинское нефтепромышленное товарищество наследники Г. И. Зотова и КО». Сам Григорий Иванович к тому времени уже давно умер (1907). Суть памятника в том, что это первая буровая на Северном Сахалине, которая дала промышленную нефть.

Пока наши ездили по северосахалинским палестинам, я встретился в районной библиотеке с Н. В. Борцовой и З. Р. Кандиусовой. Уже давно велась речь о том, чтобы выпустить вторую часть книжки «Хроника сахалинской нефти». Первую часть, которая охватывала период с 1878 года по 1940 включительно, я выпустил три года назад. Вторую часть по взаимной договоренности будут делать два автора: Зульфия Кандиусова и я. Кстати, во время наших переговоров появилась дочь моего соавтора, Динара, подвижная симпатичная девчоночка лет шести. Пока ее глазки изучали незнакомого дядю, шаловливые ручонки невзначай опрокинули вазу с цветами, после чего нас надолго разлучили.

Примечание. С Ниной Владимировной Борцовой мы знакомы с 1987 года. Именно в том году мой вялотекущий интерес к краеведению перешел в стадию активной краеведческой деятельности. Она в то время заведовала Охинским отделением ВООПИК. Потом передала бразды правления мне. Помню, мы пару раз ездили с ней на Эхаби и фотографировали знак, поставленный в память о первой скважине, давшей на этом месторождении нефть. Интересно, сохранился ли?
Нина Владимировна работает заместителем директора районной библиотеки или (боюсь ошибиться) заведующей методическим отделом. Это редкой души человек, настоящий друг и помощник. Я ей многим обязан.

Прямо в центре города, на месте Охинской школы № 1, стоит новенький храм преподобного Сергия Радонежского, построенный в память жертв нефтегорского землетрясения.

Справка. Нефтегорское землетрясение силой девять — десять баллов по шкале Рихтера случилось 28 мая 1995 года, полностью перестал существовать поселок Нефтегорск, погибло враз более двух тысяч человек.

Красивый храм, но, может быть, излишне яркий. Последний раз в Охе я был пять лет назад, и тогда его еще не было. Показывала мне храм Нина Владимировна, она, оказывается, староста прихода. Познакомила меня и с батюшкой, коим оказался отец Георгий. Он с Украины, где окончил семинарию и духовное училище, а сейчас учится в Духовной Академии, заочник. Батюшка-заочник — непривычно звучит!
Позже Нина Владимировна рассказала, что в храм заходил православный еврей Анатолий Иванович Кобенков и сделал существенное пожертвование. Сколько — она не сказала.
Себе на память я приобрел цветную фотографию храма за тридцать пять рублей. Хорошая фотография, но тридцать пять рублей! Вообще, надо заметить, что услуги православной церкви ужасно дороги. И не только в Охе. По «всей Руси великой».
Из храма я вернулся в Управление.

Примечание. Когда я в Охе работал геологом в Охинской геологоразведочной экспедиции, мне неоднократно доводилось бывать в этом Управлении, тогда это было ВПО «Сахалинморнефтегазпром». Два воспоминания.
Первое. Увлекшись историей сахалинской нефти и ее персоналиями, я много работал с фондовыми отчетами тридцатых — сороковых годов прошлого века. В экспедиции мои устремления всячески сдерживали. Особенно старался начальник геологического отдела Ю. Н. Силкин. Я как-то даже писал в Москву некоему Полуэктову, чтобы по результатам ежегодной чистки фондов не жгли старые отчеты, а оставили их для истории, для музея. Например, одностраничный отчет Ф. Г. Лаутеншлегера о командировке в район Набиля в 1935 г. Там же ничего «такого» не было: поехал, посмотрел, вернулся. Москва ответила: на усмотрение. В экспедиции «усмотрели», что лучше все же сжечь. Так спокойнее. Между прочим, были в экспедиции люди, которые сочувствовали мне. Так, участником одной из комиссий по сжиганию был хороший человек и прекрасный геолог Н. М. Лохматов. Перед тем, как бросить в огонь отчет Н. Д. Цитенко 1946 года, он вырвал из него листы с фотографиями и передал их мне. Замечу: Николай Дмитриевич Цитенко был прекрасным фотографом, у него был хороший по тем временам фотоаппарат. Я бережно храню эти фотографии.
А вот в «Управе» было совсем другое отношение. Мне разрешали самому часами копаться в фондах. Более того, я буквально чемоданами носил старые отчеты домой, чтобы вечерами делать из них выписки. Этих выписок аж четыре папки, и они еще не раз мне пригодятся.
Второе. В 1990 году в Оху прилетал Б. Н. Ельцин, будущий президент России. В то время он был всеобщим любимцем. Мы же тогда не знали, что он просто властолюбец и алкоголик. Когда Борис Николаевич пришел на площадь перед входом в здание ВПО для встречи с охинцами, я со второго этажа через открытое окно сделал удачный фотоснимок (опубликован в газете «Сахалинский нефтяник»). А когда он вошел в здание, я увязался за группой журналистов и сфотографировал встречу Ельцина и губернатора области В. П. Федорова с представителем местного аборигенного населения. Кадр исторический, и я горжусь им.

Возле управления меня должна была ожидать машина. Вчера, когда намечалась диспозиция наших передвижений, я попросил Бендяка выделить мне машину, чтобы поездить по Охе и пофотографировать памятные места. Прождал до двенадцати часов. Машина не объявилась, и пошел я по центру города своим ходом.
Практически рядом с Управлением, по другую сторону улицы Ленина стоит кинотеатр «Нефтяник». В 1972 году в фойе на первом этаже проходила первая персональная выставка художника П. К. Шищенко. Ах, как же она мне понравилась! Не без труда отыскал я художника и начисто смутил его желанием немедленно приобрести три картины. Придя в себя, Петр Карпович «заломил» с меня аж двадцать пять рублей, которые я тут же ему и выдал. Теперь эти картины — «Туман надвигается», «Три Брата», а название третьей уже не помню — висят в квартирах моих детей в Магадане, а стоимость их измеряется многими тысячами рублей.
А на втором этаже, куда вели две красивые лестницы, были малый зал и буфет. Шикарный буфет! Если мне случалось пойти в кино, то перед сеансом я с удовольствием пропускал здесь рюмочку коньяку. Да, да! В застойные времена в буфете кинотеатра «Нефтяник» всегда имелся коньячок в разлив, причем недорого.
Но теперь это не центр культуры, а торговый центр. В результате землетрясения 1995 года здание сильно пострадало. У мэрии на его ремонт, естественно, денег не было.

Вопрос на засыпку. А существует ли в России хоть одна мэрия, у которой есть деньги на самые необходимые расходы? Я имею в виду постперестроечную Россию. Конечно же, нет! Зачем спрашивать? Все деньги теперь у Чубайса, Черномырдина, Потанина, Гусинского, Березовского, Абрамовича и проч. Кстати, и у Ельцина. Перестройка, понимаешь ли, это перераспределение имущества и средств. Раньше был царь и его приспешники, они и владели всем. Потом коммунисты, свои и в «братских» странах. А теперь вот — новые русские.

И тогда за бывший кинотеатр «Нефтяник» взялись частники и превратили его в торговый центр. Зашел, посмотрел, поинтересовался ценами. Они, как и следовало ожидать, в полтора раза выше, чем в Хабаровске. И не мудрено. Например, колбасы. Своего производства нет, а привозная и будет дороже. Так, изделия известной хабаровской фирмы «Григ» на момент моего отъезда в Хабаровске шли по сто тридцать — сто пятьдесят рублей за килограмм, а в Охе — все вкруговую по двести. Изделия ширпотреба дороже, чем в Хабаровске, раза в два, пожалуй.
Продолжаю поход вдоль улицы Ленина. Пересекаю улицу Комсомольскую. Строй старых деревянных домов слева снесен, и вместо них стоят новенькие хорошенькие домики. Ну, вот, а говорят, Оха умирает. Ничего подобного! А справа в пятиэтажном доме — хлебный магазин. В этом доме когда-то жила семья известных геологов по фамилии Брутман, Наталья Яковлевна и Вадим Семенович (Шлемович). Они были потрясающе гостеприимны, и я не раз бывал у них в гостях. Это Наталья Яковлевна водила меня на старый охинский аэродром собирать сердолики. Это от Вадима Семеновича я узнал, что такое солоухинская водка. Но главным для меня был процесс учебы: я и у них тоже учился геологии Сахалина.

Минуя справа библиотеку и поликлинику, где я сдал не один литр крови и заработал звание «Почетный донор СССР», подхожу к улице Советской. Слева на углу раньше стоял Первый гастроном. На первом этаже был собственно гастроном, а на втором — хозтовары. Здание было очень старое. В тридцатые годы здесь размещалась офицерская школа. Теперь этого здания нет совсем.
А справа, с парадом на улицу Советскую, стоит знаменитый ресторан «Северный олень».
Прямо передо мной площадь, на которую выходят Дворец культуры нефтяников, мэрия и музыкальная школа. Можно было бы пройти через площадь и дойти до дома номер пять, где в мою бытность были аптека, оптика и книжный магазин. Теперь книжного магазина там нет, и я сворачиваю на улицу Советскую.
Вдали белеет здание Дворца пионеров. Там на первом этаже расположен Охинский краеведческий музей, с которым у меня давнишние деловые связи. Но я туда не иду, нынешний директор музея Алла Викторовна Сиськова наверняка будет на нашей встрече с общественностью города. А сейчас я сворачиваю на улицу Дзержинского и ищу то место, где раньше была автостанция.

Примечание. С этой автостанцией у меня связано два воспоминания: финансовое и хохмаческое. Финансовое состояло в том, что все поле 1973 года я провел в разъездах по скважинам, где занимался отбором керна. Ездил, как правило, на «вахтовках», о чем в институте не знали. В отчетах я писал, что езжу рейсовыми автобусами. Для подтверждения расходов я приходил на автостанцию и подбирал там автобусные билеты. Выгода, конечно, была вшивая — около ста рублей. Но ведь тогда и бутылка водки стоила всего пять рублей!
Хохмаческое воспоминание. Здесь же на автостанции, в сторонке, стоял деревянный туалет на два очка. Некто, имевший острый нож, воображение, способности и массу свободного времени, вырезал на стенах туалета похабные человеческие фигурки. Но не одну, две, десять. Нет! Стена вся была изрезана, фигурки плотно лепились одна к одной, словно пляшущие человечки. А под фигурками была надпись-предупреждение: «Валера, смотри за своей Ниной. Ее… [пользуют] прямо дома у тебя. И еще одну кондукторшу, обеих вместе. Это точно. Доброжелатель».

Недалеко от бывшей автостанции стояли три добротных деревянных дома. Они были сложены из толстых бревен еще в начале тридцатых годов специально для руководства треста «Сахалиннефть». Здесь жил четвертый управляющий трестом Ян Иосифович Кеппэ, в квартире которого два или три раза останавливался маршал Советского Союза В. К. Блюхер. В этой квартире жил и следующий управляющий трестом, Лев Ильич Вольф. В этой квартире августовской ночью 1937 года его и арестовали, очевидно, за то, что именно он добился выполнения госплана трестом «Сахалиннефть» и по добыче нефти, и по проходке скважин.

Ничего не сохранилось: ни домов руководства трестом «Сахалиннефть», ни автостанции с деревянным туалетом на два очка. Все давно снесено и на этом месте стоят теперь новые панельные дома.

Примечание. Туалет, конечно, не жалко, а вот трестовские дома могли бы еще стоять лет двести. Зачем было сносить? Места что ли не хватает? Наверняка ячился главный архитектор города, который никак не мог предвидеть перестройки, шельфовых проектов и запустения Охи.

Гуляя по городу, я не забывал, что у меня есть одно внутреннее душевное задание. Вскоре я набрел на соответствующий ларек. Дело в том, что я люблю хорошее пиво. А хорошее пиво при прочих равных условиях получается только там, где есть хорошая вода. В Охе вода изумительная. В прежние годы охинское «Жигулевское» славилось на весь Сахалин. А как сейчас? Взял бокал — извините, полиэтиленовый стакан пива. Прелесть! А вывод? Хорошее пиво даже перестройка не может испортить.

После этого я вернулся к Управлению и стал ждать наших. Вскоре они появились, и мы весело и с удовольствием пообедали.
На шесть часов вечера в Выставочном зале Охинского краеведческого музея запланирована встреча с общественностью города. Народу пришло довольно много, были тут и знакомые. Пришли мои друзья и соратники по геофизике Люба и Валентин Шляховы. Пришли Петр Карпович Шищенко, Антонина Петровна Леоненко, Нина Владимировна Борцова, Алла Викторовна Сиськова и другие. Я почувствовал себя среди своих, и на душе стало легко.
Вел встречу А. В. Колесов. Сначала он рассказал собравшимся о том, что он один из них, так как и детство, и юность его прошли здесь, на Эхаби и в Охе. Рассказал о том, как с детства, чуть ли не со второго класса он мечтал совершить вот такую экспедицию и, конечно же, вместе с писателем Битовым, поэтом Кобенковым и краеведом Ремизовским. Я утрирую потому, что совсем недавно, когда мы были в Александровске, Колесов говорил, что мечтал о такой экспедиции с восьмого класса. Далее он коснулся нашей экспедиции и, в частности, сказал:
— Одной из особенностей нашей экспедиции было то, что до поездки многие будущие участники ее не были знакомы друг с другом. Только я знал их всех. Я думаю, что это был положительный момент. Кроме того, что мы ездили, смотрели и знакомились, мы еще активно узнавали друг друга. А так как народ собрался творческий, богатый и жизненным опытом и уже созданным, то это взаимное общение было всем не просто интересно, но весьма полезно.
Затем Колесов предоставил слово Томассо Матоле. Переводил его, по традиции, Лев, при этом вел себя очень раскованно, что резко снижало уровень торжественности. Но это было хорошо. Ничего такого Томассо не сказал, и я ничего не зафиксировал.
Неожиданно третьим оказался я. Обо мне Колесов сказал, что я известный сахалинский краевед. Меня это вполне устраивало. В своем выступлении я коротко рассказал о том, как я стал сахалинским краеведом; упомянул о своей картотеке в семь тысяч имен и об архиве, где более семи сотен личных дел. Потом коснулся маршрутов нашей экспедиции. Зацепил и Антона Павловича Чехова.

Справка. Дело в том, что в своей книге «Остров Сахалин» Антон Павлович почему-то ни словом не обмолвился о сахалинских месторождениях нефти. Это удивляет. Во-первых, известно, что, готовясь к поездке на Сахалин, он перечитал практически всю литературу, в которой так или иначе фигурировал остров каторжан. Во-вторых, уже в первой главе Чехов упоминает николаевского купца А. Е. Иванова, «ныне покойного», который еще в 1880 году подал заявку на разработку сахалинской нефти, а к 1890 году уже два года таковое разрешение на эти работы имел зять купца Иванова Иван Григорьевич Зотов. И, в-третьих, в том же 1890 году в районе Набиля работал геолог Леопольд Феликсович Бацевич, служивший в администрации Приамурского генерал-губернаторства, о чем в администрации острова, безусловно, знали.

После меня выступал Михаил Михайлович. Он простыми русскими словами поведал собравшимся о своей неугасимой любви к нивхам, главным образом к тем нивхам, которые жили здесь в доисторические времена. Современные же представители этого народа ему интересны только в том случае, если они помнят старину: сказания, песни, легенды, мифы. Михаил Михайлович по натуре очень добрый, даже, я бы сказал, светлый человек. Но, думаю, он был бы искренне рад, если бы однажды ныне здравствующие нивхи дружно повыбрасывали телефоны, радио, телевизоры, мясорубки, электрочайники и прочее, побросали бы свои жилища и вернулись в стойбища, в чумы да землянки, и также перестали бы в одночасье понимать русскую речь. Ах, как было бы тогда интересно! Сколько статей можно было бы написать, сравнивая их восхитительную первобытность с нашей мерзопакостной культурой! Да что там статьи? Диссеры бы множились, как тараканы за печкой.
Колесов:
— А теперь я представляю вам хорошего русского поэта Анатолия Ивановича Кобенкова. Встречайте!
Раздались аплодисменты. Анатолий Иванович встал:
— Верлибр — это такие свободные стихи, где нет метра и рифмы. Я вот поехал на Сахалин за смысловой рифмой, чтобы зарифмовать свою юность со своей зрелостью, свою печаль с Сашиной печалью (его родина, Эхаби, умирает). У каждого из нас отняли родину… Наша поездка, наше путешествие — это праздник общения в пути… Мы живем без женщин, в мужской компании… Сейчас средина сентября, и на Северный Сахалин пришла осень. В этом году мы, участники экспедиции, будем встречать ее дважды — на Сахалине и у себя дома.
Анатолий Иванович прочитал несколько своих стихотворений, в которых, между нами говоря, были и метр и рифма.
Наконец, пришло время выпускать Битова, ударную силу нашей экспедиции. В зале легко можно было выделить нескольких по-охински экзальтированных дам, которые явно пришли именно на Битова. Для Колесова же Битов — и учитель, и соратник, и друг:
— Юрий Михайлович Янковский говорил, что счастье копится. И это действительно так. В 1987 году, когда впервые в нашей стране был издан опальный «Пушкинский дом», будучи в Москве, я познакомился с автором. Наше знакомство с годами окрепло и переросло в настоящую дружбу. Андрей Георгиевич неоднократно приезжал во Владивосток и принимал участие в ряде культурных проектов, в частности в установке памятника О. Э. Мандельштаму. По его же инициативе во Владивостоке открылся Дальневосточный центр Российского ПЕН-клуба. И вот теперь вы видите Андрея Георгиевича среди участников международной культурологической экспедиции.
Андрей Георгиевич Битов:
— Последним выступать почетно, но и трудно, ибо предыдущие ораторы все уже расхватали — и про рифму, и про Чехова… Россия — это менталитет языка… Неизвестно, какой дед выплеснулся глубже, чем я знаю своих предков… Я родился на Аптекарском острове… Я хотел попасть на Запад, как и все нормальные люди. Мы играли в такую игру — невыездной… Туризм — это высшая форма империализма… Я не тот человек, который чего-то добивается. Я верю в судьбу… Ничего лишнего я, по-моему, не написал… Недавно вышел амбициозный толстый том «Империя» (могу ошибиться в названии, так как сам эту книгу в руках не держал, — В. Р.), который вобрал в себя треть мною написанного, но это основное, это лучшее… Из физики мы знаем, что существуют четыре измерения: три координаты — высота, длина, ширина — и время. Но есть и пятое измерение — это память. Теперь говорят, что память есть у всего… Люди живут всюду, даже в окопах… Заточение на остров — это высшее проявление демократии… Я тоже прочитаю вам пару своих стихотворений. Правда, они достаточно любительские, но я позволил себе их написать… Словарь — мой любимый вид литературы… Когда мы молоды — это наше время… России все время что-то мешало… У нас оледенение задержалось… Нету положительной или отрицательной истории… Я — империолог, я изучаю империи. Империям характерно то, что они рано или поздно падают. Теперь очередь за Америкой… Вот спрашивают, как я пришел к своей так называемой интеллектуальной прозе? Все не так просто, не однозначно. Сам я думаю, что в моей прозе все же преобладает сердце… После одиннадцатого сентября прошлого года я испугался, как бы ни получилось антимусульманство… Идея — мертвая мысль, и поэтому за идею погибают… Монголия — моя самая любимая страна.
По-видимому, большая часть высказываний Андрея Георгиевича — это ответы на вопросы, которых было множество и которые я не успевал записывать.
Когда официальная часть встречи завершилась, экзальтированные охинеи (жительницы Охи, понимать надо) плотным кольцом окружили Битова, всячески демонстрируя свое знание предмета и продолжая донимать его вопросами.
Я тоже попал в тесное кольцо: друзья и знакомые интересовались моими делами и планами. Все ждут от меня новых книг об Охе и ее людях. Это фактически было признанием моих заслуг. Приятно!
Ровно в восемь прямо из Выставочного зала мы отправились на ужин, благо все это рядом. Настроение у всех было приподнятое, как после успешно сданного экзамена. Чувство определенной праздничной раскованности, которое появилось у нас еще во время обеда, увеличилось в объеме и в качестве. Да плюс все та же высокая Аня, теперь уже Анечка: несмотря на наличие обручального кольца, внимание к ней росло с каждой новой рюмкой водки. Водки было достаточно, чтобы упиться. Но цели такой не было — нам было просто хорошо.
Этот чудесный ужин мог бы затянуться совсем допоздна. Но нам еще предстояло идти в гости к заслуженному работнику культуры Российской Федерации Петру Карповичу Шищенко. По дороге от столовой до квартиры художника, а это примерно метров триста — триста пятьдесят, потерялись Телешов и Шепшелевич. Они отправились, видимо, снимать ночную Оху.
Петр Карпович и Антонина Петровна уже ждали нас — из кухни шли такие запахи, что, несмотря на полные желудки, началось обильное слюноотделение. Но сначала мы осмотрели квартиру художника.
С Петром Карповичем я знаком ровно тридцать лет, не раз бывал у него и на старой квартире, и в этой тоже. Многое из созданного им я видел, но интерес не слабеет — мне импонирует его манера, его мастерство передачи сахалинской природы. Картины, которыми увешаны стены квартиры художника, понравились всем. Одна из трех комнат превращена художником в мастерскую. Тесно ему очень: здесь он и рамы делает, здесь он и холсты грунтует, здесь он и пишет. Но если в советское время Оха не доросла до того, чтобы выделять своим художникам помещения под мастерские, то уж в результате перестройки и не дорастет никогда.
Лев истратил, наверное, пленки две, а то и три, снимая все и вся. Несколько отличных фотографий сделал и Михаил Михайлович, запечатлев меня рядом с работающим художником. А общее впечатление выразил Кобенков:
— Написано все из любви.
А Битов молчит. Почему? Возможно, ему ближе модернизм вкупе с сюрреализмом, кубизмом и тому подобным постмодернизмом. Ничего в этом плохого, а тем более предосудительного нет. Как говорится, кому что нравится — кому растрепа, кому красавица. Лично я предпочитаю реализм, да еще, чтобы небо было такое, как на картинах Петра Карповича. И вода — тоже, как на его картинах. Искусство передавать состояние неба и воды — это величайшее искусство. Поэтому я и люблю картины Ивана Константиновича Айвазовского и Петра Карповича Шищенко.

Примечание. Мой дед по матери, Владимир Филиппович Зайцев, имел несомненные художнические способности, но служил инженером, начальником подъездных путей Крыма. И однажды, мне тогда было лет шесть, он сводил меня в картинную галерею И. К. Айвазовского, что в городе Феодосии, на родине художника. Чудно, но я до сих пор помню одно из виденных тогда полотен.

После осмотра и фотографирования хозяева пригласили нас к столу. И хотя мы не так давно плотно поужинали, но как откажешь хорошим людям! С трудом разместились мы вокруг небольшого круглого стола, заставленного салатами, мясами, рыбами и бутылками с настойками собственного приготовления. Застолье было богатое. Пошли тосты, рассказы, воспоминания Петра Карповича, анекдоты. В этой гостеприимной семье всем нам было комфортно и уютно.

Примечание. Вот один из рассказов Петра Карповича, записанный полупьяным Ремизовским. В шестидесятые годы работала в Охинской больнице врач Березкина. Она была страстной охотницей. Я дружил с ее семьей. Муж у нее был офицер и служил здесь же, в Охе. Пошли мы как-то осенью на охоту, на гусиный лет. Нашли озерцо, залегли и видим — летят два гуся. Мы с ее мужиком бах, бах — и мимо. А она бах-бах, и оба гуся упали. Ну, подобрали мы гусей и идем с ним, как оплеванные. Пока мы бах-бах, прошел небольшой дождик, речушка, которую мы, идучи на охоту, перешагивали, разлилась. Обходить — далековато, дело к вечеру. Нашли шест и стали перепрыгивать. И опять же я перепрыгнул, она перепрыгнула, а мужик свалился в середину ручья. И его понесло! Ну мы его выловили, разожгли небольшой костерок, слегка подсушили и — скорее в лагерь. Приходим. Коля, а где твое ружье? И пришлось мне уже потемну идти искать его ружье. И ведь нашел!

Погрузившись с головой в атмосферу уюта и дружелюбия, я пропустил одно из важнейших событий нашей экспедиционной жизни. Оказывается, прельстившись настойками, изготовленными собственноручно Антониной Петровной, наш всеобщий любимец поэт-трезвенник Анатолий Иванович Кобенков нарушил обет алкогольного воздержания. То-то я удивлялся, что во время всех предыдущих наших застолий, ни одно из которых не обходилось без водки, «хороший русский поэт» даже на дух не брал. Но о случившемся я узнал только на следующий день. Жаль, не усек момента, так как сам в это время отдавал должное чудесным настойкам Антонины Петровны.


14 сентября (Суббота)
Начало дневниковых записей этого дня завершают вчерашний день: «Когда мы выходили вчера от Шищенко, казалось, что между нами установилась такая общность взглядов и интересов, что я рискнул попросить Андрея Георгиевича прислать мне его последнюю книгу наложенным платежом. Но писатель, несмотря на выпитое, был начеку и решительно отверг мои поползновения; сказал, что сам этого сделать не сможет, а вот Колесов вам, то есть мне, обязательно привезет. Колесов? Ха! Дудки с маком! В иерархии нашей стаи я стою так низко, что практически невооруженным глазом незаметен. Это настолько очевидно, что я даже не обиделся. Нет — так нет. Жил же я как-то до сих пор без вашей книги — проживу и еще, сколько Бог отпустит».
Первое мое внешнее впечатление этого дня — непросыхающий Кобенков. Он сидел возле Оли, дежурной по гостинице, пил пиво из банки и настойчиво предлагал ей выйти за него замуж. Вообще-то состояние перманентной женитьбы — это обычная судьба настоящего поэта независимо от национальности.

Одна жена сменить другую
Спешит, дите произведя.

Дежурная была молода и хороша собой. По молодости лет ей, видимо, еще не приходилось общаться с «хорошими русскими поэтами», и она всерьез воспринимала приставания Кобенкова. Но Анатолий Иванович, хотя и был на поддатии, прекрасно владел собой. Заметив, что девушка начала кусать губы, встал и ушел курить на кухню. Русо туристо — облико морале.
Сегодня у нас особый день — стопроцентный выходной. Решено выехать на природу, то есть — куда-нибудь на полуостров Шмидта и наесться там шашлыков. Кое-кто, правда, будет и работать: Телешов и Матола будут снимать окружающую природу и процесс поедания нами шашлыков. Предусмотрительный и жутко пробивной Бендяк загодя заказал целый бак мяса для шашлыков, килограммов десять, пожалуй.
Не торопясь, вразвалочку, пошли мы на завтрак, Кобенков с банкой пива в руке. Так просто остановиться он не может: он будет поддерживать себя примерно на одном уровне — чуть пьянее, чуть трезвее. Но что характерно, он не упивается до потери риз, не теряет сообразительности и чувства юмора.
В столовой уже стоял бак с мясом. Еще с вечера мясо хорошо подперчили, подсолили, вымочили в уксусе и заправили луком. Дух был очень-очень запашистый.
Вышли из столовой — «вахтовка» нас уже ждет. В машину загодя были загружены мангал, водка, хлеб, кетчуп и шампуры. Колесов по своей обычной привычке поторапливает нас: давай-давай, скорей-скорей, время не ждет. Но я заупрямился, предлагая заехать на Охинский пивзавод за пивом. Вероятно, Колесов меня уломал бы в очередной раз, но тут я получил поддержку со стороны Льва и Анатолия Ивановича. Да это же почти по дороге! Заехали, но, к сожалению, местного жигулевского в этот раз не оказалось. Было местное пильзенское, тоже хорошее благодаря изумительным качествам охинской воды. Взяли пять полиэтиленовых бачков по полтора литра, а Кобенков выпросил себе еще и отдельный жбан. Платил, как обычно, Колесов.
Все. Поехали!

Примечание. На полуострове Шмидта в прежние годы я побывал четыре раза, причем дважды это было полнометражное геологическое поле. В 1972 году под руководством Феликса Файнберга я отбирал образцы на Мачигарском разрезе. Любопытно, что разрез так назван по имени озера Мончигар, но почему-то — Мачигарский. Стоянка в тот год у нас была как раз на берегу озера Мончигар, недалеко от того места, где в непогоду море перехлестывает через невысокий бар и добавляет соленой воды в озеро. Это было мое первое настоящее геологическое поле, и мне кажется, что я помню буквально каждый свой шаг, каждый восход солнца и каждый мною взятый образец. До чего же здорово быть молодым, здоровым и любопытным!

В 1985 году, в мае месяце, я работал на Пильском разрезе. Это было мое последнее поле от СВКНИИ. А весна была в некотором смысле необычной. В первых числах мая разразилась сильнейшая буря, которая взломала лед в Амурском лимане и погнала его на остров. Весь пляж от Музьмы и до мыса Горнера был завален огромными льдинами, которые, громоздясь друг на друга, образовали сплошной увал высотой метров в пять. Проехать к месту работы мы смогли только на вездеходе. О том, что это был уникальный факт, свидетельствовали деревья, срубленные льдом в Чертовом распадке — возраст некоторых достигал сорока лет. Стояли мы в тот год в устье реки Туки, воспользовавшись кухней пионерлагеря, где мы и жили. А на другой стороне речки стоял хороший рубленый домик, в котором никто не жил. Несколько лет назад в этом доме брат убил брата ножом в горло. Кровь из перерубленной сонной артерии так хлестала, что все стены и даже потолок были в крови.
Потом была экскурсия на Пильский разрез, которую провел Вадим Шлемович Брутман (1934–1994).
Последний раз в этих местах я побывал в 1990 году. К этому времени а) главным геологом Сахалинского геофизического треста стал Анатолий Ильич Гаврилов и б) прекратил свое существование геологический музей в Сахалинском отделении ВНИГРИ. Но разве это дело, чтобы в городе, где геолог — основная и ведущая профессия, не было геологического музея! Я выступил инициатором, Гаврилов меня поддержал, нашел деньги на вертолет. И вот небольшой отряд под моим руководством вылетел на полуостров Шмидта для сбора образцов горнах пород и фотографирования геологических объектов. Но перестройка сделала свое разрушительное действо — музей так и не состоялся, образцы где-то завалялись, а вот описания и фотографии я все еще храню. Спрашивается, зачем?

Проезжаем поселок Колендо. Увы, почти заброшенный.

Справка. Поселок Колендо возник на месте Колендинского месторождения нефти. В 1954 году геофизик Г. П. Смирнов доказал существование в районе реки Омбо Колендинской антиклинальной складки. В 1961 году здесь началось глубокое бурение. После испытания скважина зафонтанировала. И. Ф. Панфилов писал: «Колендо — это два с половиной Тунгора, или ежегодная добыча девятьсот тысяч тонн нефти. Первые две колендинские скважины давали столько же нефти, сколько весь Охинский нефтепромысел». Вырос довольно большой поселок из крупнопанельных домов. В 1965 году официально отмечено появление на карте Охинского райна нового населенного пункта — Колендо. Первым новоселом считался плотник Дмитрий Словесов. Я приезжал сюда в 1972 и в 1973 годах, отбирал керн из колендинской поисковой скважины № 300. Поднимался на самый верх буровой вышки, пытался ворочать свечи. Кстати, при мне верховой отрубил себе свечой большой палец.
Но все в прошлом. В Интернете я нашел вот такую информацию, датированную двенадцатым апреля: на начало апреля 2002 года в Колендо осталось двадцать шесть семей, в том числе пятнадцать ожидают переезда в областной центр по программе переселения и одиннадцать — пенсионеры, отработавшие на Северном Сахалине по тридцать и более лет. «В настоящее время в поселке нет связи (кроме одного телефона — у главы сельской администрации) и почтового отделения, с прошлого года прекращено автобусное сообщение с районным центром, закрыты медицинские и торговые точки. Семь семей колендинцев прожили зиму без центрального отопления, без воды и канализации».

Вот, что значит настоящая перестройка! Но нет, нет и нет! Мы — не пиарщики, мы едем шашлыки жрать и водку кушать.
За поселком Колендо дороги практически нет, но тем не менее стоит блокпост и какие-то дотошные ребята, местные представители славного рода Остапа Бендера, взымают мзду за проезд к берегу моря. Бендяк с ними поговорил, и они «открыли» нам дорогу, то есть опустили веревочку. С трудом по кочкарнику добираемся до Музьмы.

Справка. На этом месте когда-то было большое нивхское стойбище Музь-во, которое более ста лет назад упомянул Л. Я. Штернберг. В советское время тут был небольшой поселок. Потом временное поселение только на период рыбалки. Говорят, что в этом месте собирались нивхи на Медвежий праздник. Теперь же здесь только остатки какого-то барака.
Но все рыбаки, ягодники и охотники знают Музьму, так как через нее проходит один из путей на полуостров Шмидта. В отлив по прибойной зоне на автомашине можно проехать до устья реки Водопадной и даже до мыса Горнера, а по дороге, что идет вдоль реки Пильво, — в центральную часть полуострова, вплоть до горного массива Три Брата.

Но места здесь приятные. Амурский лиман велик, рыба пока еще есть. Тут же у берега — небольшая гора, «Музьминский бугор», высотой сорок шесть метров и сорок сантиметров. Телешов и Шепшелевич остаются у бугра для съемок, а все стальные едут к устью реки Мать.

Справка. Название реки Мать происходит не от русского «мать», а от нивхского «мать, мати», что означает «малый, маленький» («Топонимический словарь Сахалинской области» С. Д. Гальцева-Безюка). Севернее устья реки расположена гора Мать, правда, высота у этой горы всего тридцать один метр.

Здесь находим чистую воду, дрова в изобилии, кем-то сооруженные длинный стол, лавки. Здесь же, ближе к обрыву, могильная плита и тренога. На табличке надпись: Сайков Петр Иванович. Возможно, Петр Иванович отмечал здесь свой последний день рождения?
Распаковываемся. Наконец-то нашлось посильное дело и для меня — нанизывать куски мяса на шампуры, перемежая их кольцами лука. Кстати, неплохо получалось, ибо в этом деле я — широко известный мастер в узком кругу моих друзей. Жаль, что этот процесс не был заснят на видео. По моим подсчетам, я нанизал не менее тридцати шампуров. Мясо приготовлено великолепно, и — главное — хватило его всем, еще и осталось. Водки тоже хватило всем, а вот пиво выдули подчистую.
Здорово развлекал всех Кобенков. Он все время в приличном поддатии, но как бы на одном уровне, то есть не отключается и не трезвеет. Рот у него не закрывается, и в автобусе он всех прямо-таки обдышал перегаром. Вот кое-что из его «речей»:
— Битов уже все сказал, ему нечего писать, он только поговорить может… В каждом городе есть свой сумасшедший… Я, видимо, перееду в Москву, все к этому идет. Но я вечный провинциал. И для моей дочери Вари Иркутск — это все… Уже два издания мне позвонили — «Сибирские огни» — и «Литературка», и Радио России. Но «Литературка» — это сразу, а я не хочу на уровне информации… Меня стали блатовать в Израиль двадцать лет назад. И жена очень хотела, моя русская жена Ольга Васильевна. А я не хотел. Я запил. Теперь мы поездили и увидели, что везде все одинаково. Но свое дерьмо мне ближе и понятней. Я загадил свою территорию, и она, эта территория, моя. И моя замечательная жена Ольга Васильевна только сейчас начинает это понимать…
И в таком духе все время. Если же наступал антракт, то Анатолий Иванович заполнял его народными и ненародными песнями в собственном исполнении.
Андрей Георгиевич был, как всегда, спокоен и мудр:
— Выпадаю из контекста жизни. Редкая форма эпилепсии.
Погода нам благоприятствовала — яркое солнце, теплый, несильный ветер, спокойное море. Некоторые даже обнажались. Шутки, анекдоты, мудрые высказывания аксакалов.
Пара анекдотов от Битова:
— Грузин под окном роддома. Слушай, родился, да? Да! Малчик? Нет. А кто?.. Правда ли, что морковка полезна для зрения? Правда! Вы разве видели кролика в очках?
Отдых состоялся.
Вернулись в Оху уже потемну и сразу же, естественно, на ужин. Шашлык шашлыком, а ужин — ужином. Понимать надо!


15 сентября (Воскресенье)
Сегодня мы должны вернуться в Ноглики, так как назавтра у нас билеты на поезд до Южно-Сахалинска. Было несколько вариантов возвращения: машиной, поездом и вертолетом. Повезло — полетим!
С утра к нам в номер зашел Колесов и вручил мне авиабилет Южно-Сахалинск — Хабаровск на утро семнадцатого сентября, то есть с поезда и — на самолет. Молодец! Заранее все просчитал и подготовил. Правда, со мной не согласовывал. Жаль! А мне так хотелось пару дней пожить в Южно-Сахалинске вне стаи. Когда еще представится такой случай? Да и представится ли, учитывая мой древний возраст.
Позавтракали мы на этот раз своими силами в гостинице. Оказывается, у нас осталось довольно много мяса от шашлыков.
Затем наступило время сборов. Все находки, что я сделал на берегу моря в Дуэ и на полуострове Шмидта, отдал Прокофьеву — пусть при желании организует в Южно-Сахалинске выставку нашей экспедиции.
В пол-одиннадцатого мы выехали на старый охинский аэродром. Вскоре показался и вертолет. Два вооруженных фельдъегеря везут на нем какие-то деньги. В прежние времена нас бы и к вертолету не подпустили. Но теперь другие времена, и можно не только все то, что не запрещено, но и вообще все, в том числе и то, что запрещено. И все же этот полет только Бендяк с его весом и влиянием мог организовать.
Загружаемся и тут же открываем иллюминаторы, чтобы вести фото- и киносъемку. В одиннадцать пятнадцать вылетаем. Исключительно ради съемок делаем круг над Охой. Здорово! Во все время полета держим иллюминаторы открытыми. Жутко дует, но зато видимость потрясающая. Вспоминаю, как в 1972 году я летел на Даги в район лагеря Кремнева и тайком через закрытый иллюминатор фотографировал. Тогда все было под секретом. А теперь вот все рассекретили и ничего страшного не произошло.
Покружили над Охой и полетели вдоль берега строго на юг. Иллюминаторы открыты, дует ужасно. Пришлось мне натянуть капюшон штормовки по самые брови. Но фотоаппарат из рук не выпускаю.
Пролетели над специальным судном Matson Corely. Затем сделали круг над промыслом Монги. Класс!
Всего сорок пять минут полета, и мы уже кружим над поселком городского типа Ноглики. К сожалению, у меня кончилась пленка в фотоаппарате.

Справка. На месте сегодняшнего поселка городского типа Ноглики с незапямятных времен было нивхское стойбище, которое уже в историческое время называлось Ногл-во. Из-за многочисленных выходов нефти, во всех ручьях и реках чувствуется ее запах. Ссылаясь на Санги, Гальцев-Безюк переводит Ногл-во, как вонючее селение. В 1928 году здесь открылась первая национальная «интернатная» школа, которую в 1929 году включили в состав строящейся сахалинской культбазы. В 1929 году на промысле Катангли начали добывать нефть, но бурение в этом районе начинал еще Г. И. Зотов. В 1930 г. образован Ногликский район. За годы советской власти статус и района, и поселка неоднократно меняли. Теперь это большой растущий поселок городского типа, который, по-видимому, вскоре станет городом.

Выйдя из вертолета, мы развернули наше экспедиционное знамя на фоне его вертолета и сфотографировались всем составом.
Расселение в том же общежитии, заведует которым вот уже двадцать три года Лидия Андреевна Волкодав. Фамилия, конечно, жуткая, а вот формы очень даже женские.
Не лишен любопытства факт чудесных совпадений: в Ногликах трижды и в Александровске-Сахалинском он единожды, итого четыре раза подряд, Ремизовский и Прокофьев поселялись в один и тот же номер — тридцать второй. Что бы это могло значить?
Обед в ресторане «Олимпия». Хороший ресторан. Ужинать тоже здесь будем. После обеда наступило брожение умов и тел. Прокофьев убежал в поисках еще не описанных им нивхов. Остальные просто разбрелись.
По дороге от общаги до ресторана небольшой запущенный, как и вся страна, сквер. Посреди него стоит бетонная плита с барельефом Геннадия Ивановича Невельского. Надпись:

В честь первой высадки экспедиции
Г. И. Невельского 1849 г.
от курсантов, преподавателей
и сотрудников ДВВИМУ
им. адмирала Г. И. Невельского
Мемориальная доска установлена
экипажами яхт «Россия» и «Родина».
1973 г.

К девяти вечера подтягиваемся к ресторану на ужин. Настроение благостное, умиротворенное. Есть намерение спокойно посидеть, послушать музыку, поглазеть на танцующую молодежь. Но, как известно, настроение — самый скоропортящийся продукт. Никакие консерванты не могут сохранить его при встрече с хамством. Исполнителем номера на этот раз была девушка-вышибала. Никакие имена, никакие уговоры на нее не действовали. Даже деньги. Чтобы до десяти вечера убрались! Вот тебе и отдых, прямо-таки как в советские времена. Тьфу!

Еще на подходе к ресторану я купил себе два пакета молока — надоело пить водку. На меня иногда такое находит: вдруг резко бросаю пить водку. И закусывать тоже бросаю. Беру два, а то и три литра молока. И больше мне ничего не надо. Наверное, это у меня от мамы — она очень любила молоко и могла на одном дыхании выпить полтора-два литра.
Эта девушка-вышибала всем испортила настроение, я вообще отказался что-либо есть. Возмущенно выдул полтора пакета и вышел.


16 сентября (Понедельник)
Встал я рано и решил до завтрака сходить на старую ногликскую железнодорожную станцию для выяснения ее судьбы и вопроса перевалки грузов с японской колеи на лагерную (до Охи).

Справка. Железная дорога Оха — Катангли, протяженностью двести шестьдесят два километра, построена советскими заключенными в 1948–1953 годы. Руководил стройкой начальник Сахалинского ИТЛ Д. В. Успенский (1902–1989). Дорога представляет собой узкоколейку с шириной железнодорожной колеи семьсот пятьдесят миллиметров. В доперестроечные времена по этой дороге осуществлялись промышленные перевозки и пассажирское сообщение. Поезда ходили регулярно. Дорога имела важное народнохозяйственное значение.
В пассажирском поезде, кроме общих вагонов, были еще и один-два плацкартных. В этих вагонах слева и справа от центрального прохода стояли спаренные (сваренные одна над другой) железные кровати с панцирными сетками. Удержаться во время хода поезда на верхней «полке», когда вагон мотает, как трамвай на повороте, даже трезвому человеку было крайне сложно — я пробовал.
В 1979 году железнодорожная линия, берущая свое начало на юге острова, дошла до Ногликов. Но ее колея имеет ширину одна тысяча шестьдесят семь миллиметров. Несостыковочка получилась!

На железнодорожной станции царит запустение. Здесь бывает так мало людей, что даже стены вокзального туалета девственно чисты. Разговорился я с парнем в камуфляжной форме, явно охранником. Видимо, мои вопросы и я сам не вызвали у него подозрений. Удалось выяснить следующее: а) регулярного железнодорожного сообщения с Охой теперь нет, только эпизодическое грузовое, по мере поступления грузов с юга; б) в Ногликах происходит перевалка грузов из вагонов более широкой колеи в вагоны узкоколейки; в) в связи с тем, что по дороге вагоны вскрывают и грабят всё подряд, грузы сопровождают команды вооруженных охранников (заметим, что даже в лучшие времена среднеучастковая скорость здесь была всего 6,3 километра в час!); г) сферы влияния группировок четко поделены не только в Москве, но и на Сахалине: охрана (служба пути) из Ногликов сопровождает груз до Пильтуна, а там его принимает другая, охинская, команда. Вот до каких высот доперестроились наши славные демократы!
А Игорь Губерман это предвидел:

Есть одна загадочная тема,
к нашим относящаяся душам:
чем безумней дряхлая система,
тем опасней враз ее разрушить.

Когда я вернулся с железнодорожной станции (туда и обратно пешком), наши уже завтракали. Пришлось поторапливаться. Кобенков не просыхает. Сегодня с утра он — my name is яичница. На удивление терпеливо возится с ним Колесов. Умиляет даже.
После завтрака здесь же в столовой Колесов достал карту Сахалина, на которой проложен наш маршрут, и мы все на ней делаем какие-то записи на память. Я написал: «Несмотря на все мои усилия, экспедиция состоялась. Результаты вас/нас обрадуют. 16 сентября 2002 г. 13 часов. Ноглики, столовая. Подпись».

Сегодня в шестнадцать ноль-ноль мы садимся в поезд Ноглики — Южно-Сахалинск. Поэтому никаких особых дел нет. Вообще-то намечалась поездка на пляж, но оказалось, что желающих всего двое — Бендяк и я. После завтрака члены экспедиции старательно маются бездельем. «При деле» только трое: Колесов завершает ногликские дела с нефтяным руководством, Прокофьев носится по поселку в поисках нивхов, Ремизовский не расстается с записной книжкой. Вот некоторые записи этого дня.
…С началом запоя у Кобенкова незаметно отошел в тень Андрей Георгиевич. Несмотря на опасения Колесова, держится он уверенно, так как пьет умеренно.
Анатолий Иванович, даже когда был трезв, ни разу ничего не записал. Уже после встречи с общественностью в Южно-Сахалинске говорил, что материала ему достаточно и можно возвращаться.
— У меня все здесь крутится, — говорил он, постукивая себя по лбу средним пальцем и стряхивая при этом на себя пепел с сигареты, зажатой между средним и указательным пальцами. — Саша, ты не волнуйся. Все замечательно, просто гениально.
О Рухине. Лапища у него здоровенная. Протягивая руку для пожатия, он специально раскрывает ее и не торопится сжать. Так что тому, у кого ладонь значительно меньше, есть возможность спокойно и удобно вложить ее. Совсем другая манера у Колесова: он торопится захлопнуть свою ладонь, словно мышеловку, и потому часто хватает за пальцы.
Еще о Рухине. У него есть счастливое свойство для творческого человека: он умеет уединяться среди толпы, во время застолья, среди разговора. Раскроет свой блокнот, помусолит авторучку и начинает писать. Завидное свойство! И ценное.

Все ждут Прокофьева — перед «убегом» он пообещал отыскать нивхскую сказительницу. И таки нашел! Оказывается, она переехала на новое местожительство. Но от Миши разве скроешься? Теперь она живет в колхозе «Восток» или «Красная нарта», улица Космонавтов (!), переулок Спортивный.
Можно бы и ехать, но теперь задержка из-за Битова и Колесова. Сначала они смотрели по телевизору передачу о судебном процессе над социал-большевиком Эдуардом Лимоновым (Савенко). А потом они долго решали сложный политический вопрос: не пора ли Русскому ПЕН-клубу выступить в защиту писателя Лимонова, невзирая на его социал-большевистский сдвиг по фазе? Какое было принято решение, я не знаю.
Битов о Лимонове:
— Писатель не слабый, но амбиций на троих… Человек, который не играет в общую игру, поэтому его бьют со всех сторон… Либеральный террор… Западный ПЕН не хочет защищать его из-за того, что он расстреливал людей. Но это поза…
Но тут уже не выдержал самый стойкий и терпеливый среди итальянцев Томассо Матола. В переводе Льва Рухина это звучало так:
— Я давно заметил, что когда бы и где бы я ни сел, тут же меня поднимали — надо было срочно куда-то идти и даже спешить. Мы сегодня вот уже часа полтора маемся, ждем неизвестно чего. И я решил провести эксперимент. Я решил присесть. По моим расчетам это должно было ускорить ход событий. И действительно, как только я присел, тут же раздалась команда идти в автобус. Следовательно, теперь я уже могу не только предсказывать события, но и влиять на их ход.

Итак, мы едем в гости к Раисе Дмитриевне Агминой. Кстати, она родом из Чир-Унвд. Она и «сказительница», и сочинительница сказок, и вышивальщица. Безусловно, весьма и весьма творческая личность. Интересно сравнить, как живут нивхские творческие личности с тем, как живу я, русская творческая личность, каковой «мну» себя уже не первый десяток лет.
Подъезжаем по известному адресу. Это одноэтажное деревянное здание в форме буквы «Г». В недавнее время, когда у колхозников водились дети, оно было детским садиком. Сейчас здесь укоренилось два магазинчика, а также выделили довольно большую комнату для Раисы Дмитриевны. Что значит одна комната на семью, я хорошо знаю. Но все же у меня было получше, ибо я жил «в секции», т.е. у нас были и общий туалет и общая кухня. У Агминой явно похуже: удобства на улице, а кухни нет вообще. Просто в углу комнаты на столе стоит электроплита. Конечно, запах пищи цепляется за одежду, оконные занавески и постельные принадлежности, но для творчества это не помеха. Более того, Раиса Дмитриевна явно довольна новым жильем и искренне благодарна руководству колхоза. Представляю, какие же условия жилья у нее были до этого! А ведь именно там она занималась вышиванием и сочинила свою известную сказку «Лебедь и крапива». Удивительной живучестью обладают творческие личности!
Кстати, В. М. Санги уверял нас, что, кроме него, сказителей больше нет. Странно.
Теперь в «новой квартире» у Агминой есть телевизор, магнитофон и «видак». Она показала нам несколько сюжетов со своими выступлениями. А затем по нашей просьбе исполнила сказку «Лебедь и крапива». Глеб и Антон выгнали меня и Льва, чтобы не шумели и не мешали вести запись. Но мы тоже были не промах — взяли вышивки Раисы Дмитриевны, вынесли их на солнце и каждую сфотографировали. Талантливая женщина!

Примечание. Об этом я могу судить не понаслышке. Нет, сам я никогда не вышивал, но вышивали моя бабушка Феня и мама. Причем баба Феня вышивала на ножной швейной машинке «Зингер» и была неизменным призером многих областных выставок в городе Днепропетровске на Украине. А мамины работы — это вообще произведения искусства. Одну из маминых работ я сохранил, недавно одел в рамку и повесил перед входной дверью. Это голова ушастой, мохнастой собаки. Я насчитал более десяти цветов и оттенков. Поразительная работа!

Прослушав перевод сказки «Лебедь и крапива», Битов сказал, что это уже нечто андерсеновское. Возможно.

Примечание. Я плохо знаю творчество Ганса Христиана Андерсена и даже как бы недолюбливаю, особенно сказку о Дюймовочке. Я люблю сказки братьев Гримм. Огромный том этих сказок я читал и перечитывал, сидя взаперти, пока мама мыла посуду в немецком госпитале. Читал и перечитывал, глотая слюни в ожидании объедков. Это было в Крыму, в городе Симферополе, в 1941 году. А под окном, забранным частой сеткой, на опухших ногах стоял мой дедушка Владимир Филиппович, бывший начальник подъездных путей Крыма, и просил у меня чего-нибудь поесть. Что было — то было.

В продуктовом магазинчике, что под одной крышей с комнатой Раисы Дмитриевны, я выписал некоторые цены — для истории: сахар песок — двадцать пять рублей за килограмм, сахар рафинад — тридцать четыре, картофель — четырнадцать, морковь — двадцать восемь, яблоки — от тридцати шести до сорока двух, яйцо тридцать один рубль за десяток, батон нарезной — семь рублей восемьдесят копеек.
Но вот уже скоро четырнадцать часов. Пора обедать, собирать манатки и двигать на железнодорожную станцию. Обедаем мы все в той же американской столовой, что рядом с нашей общагой. Обедаем плотно, обильно и, ясное дело, с водкой. Кобенков говорил стоящему на разливе Колесову:
— Наливай мне сто грамм. Теперь как же ее выпить? — однако выпил. — Я пустил две фишки… My name is остров… Я пью немного: одну первую и несколько вторых.
Сбор манаток прошел быстро, так как мы после возвращения из Охи особо и не распаковывались. Прощаемся с обслуживающим персоналом. Самое трогательное прощание, естественно, с Люсей, с Людмилой Руслановной Низюн. Удивительно яркое создание. Говорит, что она помесь нивхи и японца. Небольшого роста, стройная, изящная. Но особое внимание лицу: румяные щеки, чуть раскосые глаза, алые губки, белые зубки и два забавных хвостика на голове, словно рожки. Чудо девка! Но не девочка: когда улыбается, у глаз собирается сеточка морщин. Как выяснилось, Люся успела окончить в Петербурге институт и является специалистом по работе с кожей. Но пока она училась, быткомбинаты распались, не стало оленеводства, и, стало быть, не стало и кожи. Пришлось ей работать уборщицей в общаге. Но она упорная и поступила куда-то еще, где учится на оператора нефтедобывающей промышленности. Молодец, конечно, но морщинки выдают грусть — не все хорошо и безоблачно.
Мы все обратили на нее внимание. А она обратила свое внимание только на Льва, на нашего Аполлона. Она даже вписала ему в блокнот какое-то стихотворение Пушкина. Когда мы садились в автобус, чтобы ехать на железнодорожную станцию, Люся стояла на крыльце и, мне показалось, готова была расплакаться. Но мы все равно уехали. И Лев тоже уехал. А Люся осталась. Осталась и будет ждать следующую «экспедицию». Должен же кто-то ради нее оставить свою «экспедицию»! Или взять ее с собой.
В шестнадцать пятьдесят поезд тронулся в южном направлении, унося с собой полупьяную международную культурологическую экспедицию в славный город Южно-Сахалинск, где ей, экспедиции, предстоит распасться на составные элементы. А эти последние разлетятся по всему миру и вряд ли когда-либо еще соберутся вместе в такой вот редкостной комбинации.

Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую, и вижу очень зримо:
не важно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
И. Губерман


Ночь с 16-го на 17-е сентября
Вот и закончилась наша экспедиция. В процессе подготовки несколько раз коренным образом менялись ее состав, сроки и планы. И это весьма болезненно воспринимал только один Ремизовский, ибо изначально готовился к чему-то большому и серьезному, ведь идея транссахалинской экспедиции, вынашиваемая годами, разрослась и разветвилась (он даже вез с собой запаянные в целлофан спички). И вдруг в одночасье все было обрублено, а голый ствол еще и ошкурен. Получилось как в том анекдоте:
— Вы слыхали, что Иванов выиграл сто тысяч?
— Да, слышал. Но не Иванов, а Петров, и не сто тысяч, а сто рублей, и не выиграл, а проиграл.
Мне предстоит прямо с поезда ехать в аэропорт. Билет до Хабаровска уже в кармане — Колесов позаботился. Я было заикнулся, что хотел бы день-два побыть в Южно-Сахалинске. Но Колесов меня резко осадил: «А жить ты где будешь?» Я даже растерялся. «Держи билет. В аэропорт я тебя отвезу». И чего, спрашивается, растерялся? Мог бы и в гостинице пару дней пожить — деньги у меня с собой были. Но когда на меня вот так ни с того, ни с сего орут, я обычно теряюсь.
Я планировал, «ехамши» в поезде в ночь с 16-го на 17-е, дать развернутую характеристику каждому члену экспедиции. Как бы подвести итог. Но оказалось, что про иных членов экспедиции я ничего так и не узнал, а про других уже столько сказано, что нет смысла повторяться. Неосвещенными остались два самых загадочных существа в нашей экспедиции (для меня, во всяком случае) — Ремизовский и Колесов.
С Александром Владимировичем Колесовым мы знакомы давно. Длительное время я думал, что он — рубаха-парень. Возможно, так оно и есть. Правда, с небольшим дополнением — рубаха-парень себе на уме. Казалось бы, несочетаемые два качества, но тем не менее. Во Владивостоке я бывал у него дома, был знаком с его первой женой Мариной, с дочерью Ксенией, не раз и не два баловались вместе коньячком, несколько раз он водил меня на посиделки со своими богемными друзьями. То же самое было и в Хабаровске: он бывал у меня дома, знаком с моей супругой, не раз мы засиживались за пивом. Периодически я передавал ему кое-какие свои материалы, надеясь, что он поместит их в своем альманахе «Рубеж».
И так продолжалось года три или четыре, до тех пор, пока у нас не начались деловые отношения. Решили мы сделать книгу по истории нефтяного Сахалина. И практически сразу же после этого между нами начались трения. А так как я по натуре типичный лох, может быть, даже в квадрате, то всем встречным и поперечным я рассказывал о нашей с Колесовым затее. И вот однажды во Владивостоке я был в компании, где присутствовало несколько однокашников Колесова по университету, и они в один голос сказали мне: Колесов тебя надует. Я им не поверил. Ну, а как тогда расценить приглашение участвовать в этой экспедиции, причем Колесов полностью все расходы взял на себя? Зачем? Для чего? С какой целью? Короче, по поводу Колесова в мозгах моих полный раздрай. С одной стороны, у меня чуть ли не в подкорке сидит, что это мой друг. А с другой стороны, эта непонятная история с нашей книгой.
И все же побеждает то, что он — мой друг. Мне в мои семьдесят лет заводить новых друзей поздно. Надо дорожить теми, которые есть, несмотря на их недостатки. Да я и сам, очевидно, не без недостатков
Теперь о Ремизовском. Я изучаю этот тип человеческой породы вот уже почитай семьдесят лет и все еще не могу с уверенностью предугадать, как он поступит в той или иной ситуации. Порой он мне кажется умным, еще «порее» — даже очень умным. И я начинаю гордиться знакомством и даже родством с этим уникальным человеком. Но столь же часто, если не чаще, и — главное — неожиданно он может такое отчебучить, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Боюсь, что и лежа на смертном одре, подводя итоги пройденного и пережитого, я не смогу дать понятную вразумительную характеристику ни себе самому, ни прожитой мною жизни. Одно могу сказать: я проживаю неправедную жизнь. Я грешил и не каялся, пил окаянную и не каялся, прелюбодействовал, богохульствовал и не каялся. Правда, друзей никогда не предавал. Но, может быть, случая не было? Зато я легко упрекал других за самые мелкие прегрешения. Так что хотя бы на старости лет мне надо быть терпимее к прегрешениям других.

Что касается поездки, то она прошла, в общем-то, спокойно. Битов выдал свой последний анекдот (из тех, что я успел записать):
— Девушка на пляже. Подходит молодой человек и вежливо просит разрешения познакомиться. Иди ты на… обрывает его девушка. Рядом пожилой мужчина, услышав ее ответ, удивился грубости. А вы кто, спросила его девушка. Рабочий. А точнее? Токарь. Вот и представьте, говорит ему девушка, приходите вы на пляж, а вокруг все станки, станки, станки…
После ужина Андрей Георгиевич вообще затих — видимо, все же укатали его остров и водка или водка и «островное сознание».
Анатолий Иванович ходил по вагону, искренне и настойчиво уверяя, что он любит каждого из нас по отдельности и всех скопом. Это заняло у него какое-то время. Потом он довольно долго собирал по вагону свои вещи. Собрав их, успокоился и вскоре уснул.
Молодежь после ужина практически тут же уснула.
И только Лев, захватив кучу бутылок пива «Балтика» («тройка» — его любимое), устроил целый сабантуй. Со всего вагона к нему в купе ломились девчонки, чтобы воочию увидеть живого американца, который к тому же лихо болтает по-русски, хотя и с акцентом. В паре с Томассо они их всячески разыгрывали. Вернее, разыгрывал Лев и тут же результаты розыгрышей переводил Томассо. Хохот стоял на весь вагон.
А я, восхищенный и умиротворенный смелостью собственного самоуничижения, быстро уснул и здорово проспал всю ночь.


17 сентября (Вторник)
В Южно-Сахалинск мы прибыли строго по расписанию, в семь утра. Но, несмотря на столь ранний час, нас уже встречали три джипа и телевидение, которому на этот раз срочно нужен был наш бодрый итальянец Томассо Матола. Интервью у него брали прямо на перроне, возле кучи нашего барахла.
Далее все происходило как в ускоренном кино. Вещи отвезли в Боулинг-центр, затем поселили А. Г. Битова на чьей-то квартире. Потом заехали в кафе, накормили завтраком Ремизовского и повезли его в аэропорт. До регистрации был еще целый час. Мы скромно попрощались с Колесовым. Сказались недомолвки. Мы вроде бы и друзья с ним, но отношения какие-то натянутые, как-то неуютно нам вдвоем стало. А, может быть, это мне только кажется? Его ведь ждут немалые заботы и с Битовым, и с Кобенковым. Да и остальных отправить по домам — тоже хлопоты.
Прощай, Южно-Сахалинск! Не скажу, чтобы любимый, но дорогой мне город. Впервые я приехал сюда почти тридцать лет назад, в 1973 году. В тот год мой полевой отряд состоял всего из трех человек: я — начальник отряда, Володя Белов — техник и мой сын Игорь восьми лет от роду. Цель: отбор керна непосредственно в процессе бурения. В Охе от геологов я узнал, что на Южном Сахалине закладывается новая скважина, глубокая и параметрическая, это значит, что не менее тридцати процентов проходки будет с отбором керна. Чтобы не упустить столь уникальный шанс, я устроил себе командировку в Южно-Сахалинск.
Остановились мы с сыном в гостинице «Центральная» и сразу же отправились на базар. Набрали всякой зелени по удивительным для магаданца, коим я тогда был, ценам. Здесь я впервые попробовал чим-чу, причем необычную, засоленную-замоченную с кусками кеты. Чудо! Не такой ширпотреб, как сейчас продают. Теперь так уже и не делают. Правда, после всех этих «изысков» нас с Игорем здорово послабило. Но ничего! В рабочем брюхе долото сгниет.
В Геологическом управлении и в разных экспедициях я перезнакомился с немалым числом сахалинских геологов. И хотя я так же, как и в прошлом году на Тунгоре, был косноязычен, когда речь заходила о пользе палеомагнитного метода для геологии, сахалинские геологи отнеслись ко мне доброжелательно.
В результате переговоров на следующий год на Лермонтовскую параметрическую скважину (это ее официальное название) мы направили нашего техника.
Постепенно центр моих палеомагнитных исследований сместился на Южный Сахалин: Макаровский район, побережье Анивского залива, реки Владимировка, Бачинская, Малый Такой и др. Поэтому я много раз бывал в Южно-Сахалинске. Появилось друзья — Виктор Онуфриевич Савицкий, Александр Иванович Костанов, Владислав Михайлович Латышев, Михаил Михайлович Прокофьев. Большим моим другом была Галина Ивановна Дударец, директор госархива в то время. Хорошие отношения сложились со многими сотрудниками госархива и краеведческого музея — В. Л. Подпечниковым, Т. П. Роон, М. В. Высоковым и др.
В Южно-Сахалинске на улице Ленина на каждом перекрестке продавали в семидесятые годы пян-се. Ни в Магадане, ни в Хабаровске я такого не встречал. Сейчас тоже продают пян-се. Но это, как говорится, небо и земля. Раньше тесто было тоненькое, сейчас — как ватное одеяло, поэтому раньше основным в пян-се было содержимое, а теперь — оболочка. А какое было содержимое! Там было много мяса и много красного жгучего перца, а для смягчения — немножко мелко порубленной свежей капусты. Балдеж, да и только! Теперь такого и во сне не увидишь. Нынче процесс изготовления пян-се на сто процентов механизирован. Поэтому зубы вязнут в тесте, а содержимое занимает всего лишь ничтожную часть объема. Я как-то в Хабаровске сказал продавщице пян-се, чтобы передала своим ребятам: мало перца. Так она меня послала далеко-далеко, туда, где пян-се не торгуют вовсе.

Много забавных и не очень эпизодов связано у меня с этим красивым городом. Вот один из них. Однажды в туалете железнодорожного вокзала я прочитал изумительно мудрую фразу. Обычно в туалетах стараются писать стихами, преимущественно пятистопным ямбом. А тут — прозой!
Не оставляй пьянку на завтра, а любовь — на старость.
И десятка слов не наберется, а сколько горького опыта вложено!

Слишком умных жизнь сама
чешет с двух боков:
горе им и от ума
и от мудаков.
И. Губерман

Боюсь думать, но это, видимо, было мое последнее посещение Южно-Сахалинска. Сегодня перелет на остров и обратно стоит три с половиной моих пенсии. Не каждый Колесов возьмет на себя такие расходы. А снижения цен на авиабилеты в обозримом времени не предвидится. Скорее, наоборот. Так что, прощай, любимый остров! Прощай город, Южно-Сахалинск! И, возможно, навсегда.
Грустный финал у меня получился. Прощаюсь со всем, что мне дорого, что составляло немалый кусок моей творческой жизни.
Прощай, друг Колесов! Не случилось нам с тобой сделать книжку и, думаю, это не наша с тобой вина. Не посидеть нам больше за пивом в трактире на углу Муравьева-Амурского и Комсомольской. Не повздыхать да не поохать с пониманием перед обгорелым листочком со стихами великого поэта. И коньячком нам больше не побаловаться. Все в прошлом. В прекрасном розовом прошлом.
Прощай, Южно-Сахалинск, дорогой мне город! Никаких докладов в твоих геологических организациях я больше никогда делать не буду. И никогда больше не пойду с друзьями в ресторан «Центральный», где мы, поглядывая со второго этажа на танцующих, закусывали гребешками под горчичным соусом. Никогда мне больше не остограммиться чудесной анисовой водкой, которую на Дальнем Востоке делали только на Анивском пищекомбинате. Все в прошлом. В прекрасном голубом прошлом.
Прощай, любимый остров! Больше мне никогда не пройти в резиновых сапогах по руслу реки Бачинской, не увидеть в ее воде срез красавиц Fortipecten takahashii, не сварить ухи из твоей чудесной форели. Больше я никогда не выскочу из вагона на станции Восточной, чтобы купить у тоскующей на перроне бабки ведро клоповки. Не бросить мне камушек в пролив Лаперуза, не сплавиться по реке Даги, не наловить рыбы в озере Мончигар, не позагорать на Таранайском пляже. Все в прошлом. В прекрасном сиреневом прошлом.