H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2015 год № 6 Печать E-mail

Дарья УЛАНОВА. «Подарю тебе солнце»

Наталья ДАМИНОВА. «Правда всегдашняя»

Многоголосие:

Дмитрий АДАМОВИЧ, Андрей БЕРЕЖНОВ, Петр БЕРШ, Роман ДАНИЛЮК,

Наталья ДРОПЬ, Михаил ЗУБОВ, Алексей КЛИМОН, Ирина МАНИНА,

Евгений НАЗАРЕНКО, Екатерина НАУМОВА, Дарья ЯРОШ

 

 


 

 

 


Дарья УЛАНОВА

«Подарю тебе солнце»



Зонтики

В грозу все зонтики лишаются разума.
Не знаю: призвание, тоска, лихорадка, —
Но зонтики — большие, крохотные — разные —
Улетают от нас без оглядки.

Только выйдешь — рванется (и рискните, троньте-ка!)
Изо всех сил, выворачивая спицы…
Вот попробуй тогда докажи зонтику,
Что он не летает. Что он не птица.

А ему все равно! Небесами сраженный,
Кувыркается в ветре — все от счастья забыл…
И вдруг — падает. Сломанный. Оглушенный
Предательством слабых матерчатых крыл.

…И стихает гроза. Ливнем свежим умытые,
Сияют улицы всеми цветами.
А мертвые зонтики
в лужах
лежат забытые
Дождем и нами.



Каникулы

Июньская гроза
Несла в себе начало:
Темнели небеса,
По листьям дробь стучала,
И пленный взгляд тянуло
В томительную мглу.
И бабочка к стеклу,
Затрепетав, прильнула...
Потом на мостовой
Плясали брызги света,
И люди с головой
Ныряли в омут лета,
В лазоревый прибой.
И ты еще не знала,
Что сразу за началом
Намечено судьбой.

А после — был июль:
Закат на горном троне,
Разгоряченный юг,
И теплота ладоней,
И шепоты, и стоны,
Когда стекала в вены
Медовая истома
Из чашечек коленных...

А вскоре август плыл
К прозрачной середине,
На перьях птичьих крыл,
На плавнике дельфиньем
Он нес с собой разлуку.
И длить хотелось муку,
Чтоб жар коротких встреч
От времени сберечь,

Но взгляд стремился вниз,
И все в минуту блекло,
И бабочки ресниц
К вагонным льнули стеклам,
Где призрак продолженья
Повис частицей «бы»...
Не терпят возражений
Наместники судьбы.

Сентябрь. Небо тонет
В тяжелых облаках.
На разных берегах
Печальные ладони
Затеряны в песке...
По сумрачной реке
От краешка рассвета
Отчаливает лето.




Летела девушка с газетой
Над пожелтевшими кустами,
Страницы тонкие под ветром
Сосредоточенно листая.
Взлетали и сходились брови;
Глаза светлели и темнели;
Вдруг замолчав на полуслове,
Листы тревожно шелестели...

Летела девушка. Летели
С ней вместе клеточки пальто.
Скрипели старые качели...
Но их не замечал никто.




поющая рыба

Поющая рыба-конь,
Лечу из огня в огонь.

Мечусь от костра к костру.
Мечу стихи, как икру.

И резки мои нырки.
И тлеют мои плавники.

Ищу пламя жарче всех.
Что брызжет упрямей вверх —

Чтоб не разлей вода,
Пеплом в пепел когда...

Где половина жара?
Где моя рыба-пара?



Зарисовка

Свет по улицам медленно льется.
Летний полдень ленив и медов.
И земля поклоняется солнцу
Золотыми телами плодов.

В душной сети июльского зноя
Плен бездумный навеки продлен:
Перезрелой и вязкой айвою
Голова наклоняется в сон…

День плывет, околдованный дымкой, —
Длинный, словно Египетский Нил.
На столе неожиданной льдинкой
Холодеет тетрадь без чернил…


Собачье

В этом городе сдавленный воздух глотают кусками.
Здесь собачий мороз. В небо колом вмерзает рассвет.
Застывают усмешки на лицах с капризными ртами.
А у псов из-под век, замерзая в пути, выпадают
Помутневшие взгляды в надежде на скорый обед.

Здесь собачьи глаза просят только еды или смерти.
Всяк стремится с холопской повадкою жаться к ногам.
Но, бросая холодные кости в клокочущий гам,
Все надеюсь: за этой сумятицей пятен и шерсти
Апельсиновым пламенем чиркнет по серым снегам.

Где ты, мой ослепительно, солнечно рыжий дворняга?
Бог с внимательной мордой, взметающий уши торчком.
Как закатное солнце, мелькающий вдруг за углом.
Никогда не просящий... Грызущий в отбросах тайком
С голодухи пропахшую рыбой и жиром бумагу.

Отзовись. Подойди. Ты один мне приветен и нужен.
Приходи и живи в моем доме. Там холод и тишь.
(Я не буду тревожить тебя, когда воешь и спишь.)
Раздели со мной жизнь — так, как делят последний свой ужин.

Нервным ухом ведешь и дрожишь от холодного ветра.
Недоверчиво замер — наверно, научен и мудр:
Лучше быть одиноким, чем битым. И истина эта
Не пускает тебя. И, замешкавшись, вместо ответа
Ты моими глазами посмотришь мне пристально внутрь...


перед зимой

Накрытый ноябрем, сырым и бурым,
болеет, чахнет лес.
Свирепый норд швыряет в землю хмуро
промерзший геркулес.

И пробирает с прихрустом и треском
ее до самых недр.
В бреду смолою ледяной и резкой
потеет дряхлый кедр.

Запуган весь могучею заразой
охотничий отряд.
Домой — к пилюлям, одеялам, газу —
небритые младенцы семенят...
А город спит на каменной постели.
А город, как детей,
их нянькает в бетонных колыбелях
среди теплосетей.

Здесь вялый пленный ветер, пыль развеяв
с асфальтовых полян,
труху сметает у цепных деревьев
на поводках гирлянд.

Они стоят... обрезаны, без воли —
и жаждут лучших мук:
свободной жизни и свободной боли
желает каждый сук.

Трястись в осенней желтой лихорадке,
чтоб стоны — до небес!
Не корчиться за кованой оградкой,
а умирать, как Лес...

Им не понять бетонный мир увечный,
где человечий клон
в необозримой оболочке вещи
навеки заключен.

Где жизнь скудна, и не дает согреться
фальшивое тепло.
Лишь град стучит в больную мякоть сердца
сквозь мутное стекло.




Осень

1

Снова осень на дворе. Тебе осталось
Разбивать себе лицо в стеклянных лужах.
Если боли больше нет, а есть усталость —
Это хуже.

В небе галочек наставит стая птичья:
Мчат на юг, и больше им никто не нужен.
Ну а ты — пуста.
И знаешь: это хуже,
Если больше не ****ец, а как обычно.


2

Осень — желтая дорога, по которой
Обреченно ты шагаешь на работу.
Вдалеке темнеют окна. Это кто-то
Прячет свой анабиоз за синей шторой.

Чувства гаснут. Время быстро остывает.
Повседневность поглощает даже горе.
Потому ли, выползая из трамвая,
Ты предательский комок лелеешь в горле,

Чтоб заплакать? Чтобы выплакать хоть что-то,
Чтоб прорвались вековечные плотины...
Только новая дорога на работу
Не изменит траекторию рутины.

Как же быть теперь? Куда бежать от бега?
Жить в Сети фальшивой жизнью аватара?
Или ночью в диком море пьяных баров,
Как маяк, искать другого человека

И сливаться с ним — неправильно и трудно.
И проваливаться в сон — уставшей, влажной.
На плече чужом так спится беспробудно.
Чьё оно — уже забыто и неважно.

...Неужели нужно, с гулкой головою
Пробудившись вдруг от собственного плача,
Взвыть от боли?
Неужели это значит
Быть живою?



О Боге

Молодые девочки пишут стихи о Боге
(О любви у них почему-то выходит хуже):
Что в холодном мире он каждому сердцу нужен,
Что не просто так отражается солнце в луже,
Но понять это правильно, в общем, дано немногим.

Молодые девочки в рифмах ищут ответы:
Почему злое время всех без разбору месит?
Они пишут о том, как трудно дышать без света, —
Я выкашливаю бронхит уже третий месяц.
И душа не горит, и глаза — не глаза поэта:
У соседнего дома совсем обвалилась крыша,
Палисадник опять каким-то уродом выжжен
И похож на мое нутро... И в картине этой
Ни ошибки Его, ни промысла я не вижу.

Молодые девочки пишут с верой и страстью,
Потому что вокруг распадается мир — на части...
Ну а я обнимаю обугленные стволы, и
Чаще кажется мне, что — мелкие, жалкие, злые —
Мы одни властелины на этой земле несчастной.

А пока судьба от щедрот бросает под ноги
Прах от наших надежд и смотрит, кто шибче гнется,
Пока мы подводим смешные свои итоги,
Молодые девочки пишут стихи о Боге
И надеются тихо, что Он к нам еще вернется.




Конец

Когда меня примет на борт небесный паром,
Пусть воздух будет прозрачен, а даль светла.
И я уплыву писать стихи
серебряным легким пером,
Вырванным из собственного крыла.




Музыку

Ты только приди и меня раскрой.
И крепче мое обними перо.

Мы в доме поселимся светлооком,
Где белые стены и много окон.

Не будем спешить, куда все спешат.
И я нарожаю тебе стишат.





На пирсе

Только волны и солнце. И губы, что солнца теплее.
В царстве ветра и света так мало — четыре часа.
Тихо пальцы скользят к подбородку по выгнутой шее.
И запуталось счастье твое у меня в волосах.

Вечно слушать, как сердце твое у щеки моей бьется.
И сказать тебе только одно: если хочешь, всегда
Оставайся со мной. Подарю тебе новое солнце:
Синеглазое, рыжее — из своего живота.

 

 


 

 



Наталья ДАМИНОВА

«Правда всегдашняя»


 

***

Огранкою, чеканною судьбою
Ты среди ночи в дом мой постучи,
Пусть время не жалеет кирпичи,
Но станет нам подбрасывать с лихвою —
Прожилки, пережитки, имена,
И нам с тобой друг друга променять
Окажется однажды не под силу —
На темный город, на ковровый быт,
На все вот эти если да кабы.

Ты осторожно приоткрой окно, и
Мы сослепу почувствуем тепло,
Когда по нашу душу натекло
Воды, когда нам выпало промоин —
На наши непростые голоса,
Смотри, теперь включается гроза.
Но я ее, как видишь, не боюсь
И остаюсь по сторону твою —
С полями, семенами, полюсами,
С затерянным небесным палисадом.
Пусть будет свет, и кошка, и кровать,
И даже двор — чуть-чуть великоват.
Остаться здесь — на память, на дорожку,
Покуда мы с тобой, и свет, и кошка,
И перестук вагонный вдалеке,
Покуда жизнь мелькает в угольке.


***

Нет, мне не жаль расширенных зрачков,
Карманного раскидистого эха,
И сказочных по виду мужичков,
Как будто чья-то флейта-неумеха
Рассказывает зыбкий алфавит,
И я себе неловкий айболит —
Ищу сравнений, отрываю бинт,
И голос мой растерзан и забыт —
Шумящим — на беду ли — водостоком,
И точечный озноб ползет по щекам,
Где сумраку глазниц неведом счет,
Но обжигает дюже горячо
Трещотка языка, как на вокзале,
Когда звенит в твой праздничный карман
Копеечная злая кутерьма,
И все, что мы когда-то не сказали
Помножится на пасмурные дни,
На этот переход рассветно-ватный,
Нас снова рассчитают по порядку
Стремительные взлетные огни.



***

Доживаю до первого встречного,
Может, вечером будет кино,
Может, все это сбудется вечером,
И сосед, как всегда, заведет домино.
Прирастаю к улыбкам и пряникам
Небольшого родного двора,
Может, все это будет по праздникам —
Снова ставни навек отворять,
И нести эту правду всегдашнюю,
Колыбельную радость вдыхать,
Доживаю до самого важного,
Поклоняюсь слогам и стихам,
И слагаю с себя полномочия —
Подфартит дворовой детворе,
Может, сказки свои полуночные
Растрезвонит бродяга-апрель.



Вавилон

В дурмане кирпичей, в многоголосье
Народов, повелителей, глупцов
Кудахтали нелепые обозы,
И поднималась пыль со всех концов
Худого и безжалостного света,
Где, застилая солнечную вязь,
Немыслима, безумна, разодета,
Невиданная башня поднялась.
И я стоял, причастен к этой правде,
Истории народов и времен.
Закончим башню — заиграет праздник,
И снова будет пыль со всех сторон,
И город Вавилон, с его недетским,
От злости перекошенным лицом,
Мне в вечное пожалован наследство —
Бродягой, побратимом, близнецом.

Но позже все смешалось — люди, кони,
Великий и классический размах,
Увесистая башня в Вавилоне,
Ведь мы с тобой — на разных языках!


Беглянка

А такое утро пахнет детством,
Астрами, коленками и прочей
Мишурой сентябрьской, молочным
Первым зубом, звуками трамвая,
Каменными деснами предместий,
Новые предметы будут в школе.
Как горька осенняя прохлада,
Как же этот мир многоуголен,
Или это детство виновато?
Во дворах листва ложится ровно,
Ромбики, квадраты отмечаю,
Отметаю возраст, рост и мусор,
Сдуру принимавшая за опыт.
Где твой башмачок, беглянка? — Стоптан.
Стать бы, как тогда, ясней и легче,
Ликовать на осень, и ладоши
Подставлять под солнечную пудру.
Пахнет детством наживное утро,
Астры, как тогда — в росе и пыли,
И плывут под видом корабельным
Ялики небесные да лодки.


Стишок

Берешь стихи, оставленные на ночь,
Впускаешь вертоград, ложишься навзничь
На плоское подобие тахты:
Здесь были занавески и цветы,
И даже тюль, желающий укрыть
От сотен давших трещину корыт
Все, что в тебе дышало и могло
Стучать и биться под любым углом.
Ложишься навзничь, поправляешь пряди,
И ни к чему тебе при вертограде
Пристанище ворон и голубей,
А ты привык к зовущей голытьбе
Ночного неба — на беззвездный лад,
Такие, знай, случаются дела
В чертогах здешних. Лето на сносях,
Вот убежит и эта полоса
За тридевять своих преклонных лет,
Нагрянет непредвиденный рассвет,
Сменив ночное небо у виска,
Сойдут на нет досада и тоска,
Как будто ты ни капли не сказал
И ничего еще не написал.



***

Я полагаю, в этот светлый праздник
Мы снова заживем огромным домом,
Таким знакомым щебетанием улиц,
Я — умница
С воздушными шарами,
С зеленкой на отчаянной коленке.
Карета у калитки — будет праздник,
Поддразниваю кучера и свиту.
Мы квиты, милый дом,
Воспоминанья
Теперь и мне повыжигали печень,
И стало нечем
Зализать все ранки
И язвочки на той коре древесной.
Небесный отче, пусть откроют ставни,
Составы прошумят над горизонтом,
И звонким эхом отзовется память.



***

И город, как бесхвостая собака,
Бежал за мной повсюду. Я хотела
Стать падчерицей каждой подворотне,
Задабривала косяки и стены
Подушечками пальцев, согревала
Оконное приземистое эхо,
И прежние хозяева, другие,
Мне были, несомненно, очень рады,
Показывали кухню, зал и спальню
И заводили ходики в прихожей,
И зов кукушки приводил в движенье
Все двери и замки, и даже кошка,
Очнувшись ото сна, бежала сдаться
Мне в руки, словно не было всех этих
Непрошеных, но пережитых судеб.
Когда часы отстукивали полночь,
Я возвращалась в тыквенную темень,
И город был мне кучером на вечер,
Заглядывал в глаза, просил гостинца,
Хотел бы повилять хвостом, да нечем.



***

Опять последнюю монетку
Зажать в ладошке и успеть,
Пока отправленный на смерть
За петропавловской оградой
Перебирает имена,
Пока близ моего окна
Не пронесется медный всадник,
Пока не нарисуют сани
Залетную про ямщика,
Успеть, пока моя рука
Честна и чуточку невинна,
Пока еще от пуповины
Освобождается Нева,
Покуда я еще жива.
Успеть, не выпустив монетку,
Пока мой кучер не сбежит,
Махнув хвостом, пока лежит
На подступах к адмиралтейству
Затравленная белизна,
А мимо моего окна
Вот-вот проедет всадник медный,
Успеть заговорить монетку —
За маму, папу, за снежок,
За неудавшийся стишок.



***

Размеренными шагами,
Лесами да батогами,
Пупырчатыми грибами,
Кучерявыми облаками,
Беспутной ночной метелью,
Бабочкой, свиристелью,
Влажной скупой постелью
Молюсь о тебе — неделю,
Месяц, а ты — прими же
Такую меня, я выше
Живописала чудо,
А значит, ты есть, и я буду —
Зрачками твоих полотен,
Серой холщовою плотью,
И так — не одну неделю —
Бабочкой, свиристелью…



Отпускаю

Отпускаю тебя за тридевять,
Начинаю себе завидовать.
Вот и кончилась чернополосица,
Может, новый стишок напросится,
Знаю, ноту возьмет и вытянет
Сердобольный сердечный квитень мой.
Значит, будет ручейным творчество,
Кто б ты ни был по имени-отчеству,
Отпускаю тебя — невиданно,
Вот такие стихи на выданье,
Настоящие, переспевшие,
Начинаю прогулки пешие.



***

Между Москвой и Рязанью
Перебираю глазами
Сотни огней,
Сотни сотен
Выскочек-подворотен,
Шеи церквушечьи, крыши
Сквозь стекла вагонные вижу.
Ночью судьба завязала
Московское эхо с рязанским,
И в эту морозную завязь
Щекою к стеклу прикасаюсь —
Вот оно, счастьице, здесь же
Мне выпадает, приезжей.



***

Не вписываюсь в повороты,
За ворот забежит капель,
Спеши навстречу, где ты, что ты —
Опять над книжками корпеть,
Выгуливать собак, и кошек
По старой правде привечать,
Беги навстречу, и, положим,
Опять не спится по ночам.
Не спится. Пишется. Не спится,
Опять такая благодать,
Вези меня, ночной возница,
Пока рассвета не видать —
То переулками косыми,
То по зубастой мостовой,
Ночными окнами босыми,
Вези меня, пока живой
Окрестный полумрак, покамест
В кармане ровно три часа,
И я заблудшими шагами
Не вписываюсь в голоса.


***

Таинство нахлынувшей тоски
В этом незнакомом переулке,
Чей-то говор, нестерпимо гулкий,
Видно, мне сегодня не с руки
Понимать чужие языки,
Узнавать архитектуру ночи,
Шаг мой монотонен и отточен,
Точно скороходы-башмачки
Тянут прогуляться — и квартал
На ура расщелкать, как орешки,
Таинство тоски моей залежной
Здесь еще никто не разгадал.
Словно ты вернулся в этот город
Через сотню лет, когда темно,
Здесь опять зашторено окно,
Тот, кто был невыносимо дорог,
Разгадал все ребусы, в другие
Школу, дом, эпоху перешел,
И тебя стирают в порошок
Эти перепады дорогие,
Эти наживные чудеса
И как будто те же голоса.


 

 


 

МНОГОГОЛОСИЕ

 


Дмитрий АДАМОВИЧ


***

Москва пахнет осенью
август идет ко дну
цепляясь за сучья бессмысленно мертвых дней
так тихо что кажется можно на тишину
упасть и от мира укрыться в ней

Москва пахнет осенью
город умыт дождем
что летние дни как пылинки с асфальта лижет
и вечер высотки ласкает
нежнее и ниже
слегка освещая действие фонарем

Москва пахнет осенью
птицы сбиваясь в клин
крадут промежутки медленно
денных длин
жизненно важным становится теплый чай

ты слышала стук?
сентябрь
иди встречай



***

у меня внутри проживает бог
я пришел однажды к нему под бок
через горла узенький желобок
сделать глубокий вдох

и был воздух слаще иранской халвы
липкий как руки от пахлавы

за окном стоят и поют волхвы
а он смотрит в…
говорит: камрад
посмотри как цветет гефсиманский сад
здесь пошел когда-то на брата брат
здесь и рай и ад

но с лучами солнца взойдет добро
чтобы стало радостно и тепло
разольет на волосы серебро
поцелуем в лоб
и не станет больше насущных тем

как оливы кроны опишут тень
под звездой откроется Вифлеем

поднимайся скорей с колен

у подножия масличной (вон той) горы
страждущим раздай все свои дары
если нету правил
то нет игры

развяжи все свои узлы

а затем мы сели за длинный стол
что красив и прочен как тот атолл
он и длань его и престол

произносит апостол
тост

есть вино и рыба
но он не ест
и в окно не смотрит где ставят крест
время убегает с обжитых мест
и ему когда-нибудь надоест

он смыкает веки
и тут
вдвоем
входят стражники в узкий дверной проем

небеса разверзлись
сильным косым дождем
и над городом
грянул гром



***

И такая внутри простота, красота и тишь,
что невольно походишь на гаутаму.
Не ломаешь комедию и не играешь драму,
а подходишь к окну и взгляд в высоту стремишь,
наблюдая за тем, как небо стекает с крыш
крупными каплями, силясь уйти за раму,
разойтись по шву или детворой по дворам,
у которых глаза — колодцы. Вот ты стоишь
и не можешь ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Время зыбко, оно здесь уже не властно,
И по венам счастье лентой бежит атласной,
разгоняя страх, предрассудки, муть.
(Скоро выпадет снег, осталось совсем чуть-чуть.)
Суть вещей вдруг стала предельно ясной.
Ты молчишь, соблюдая закон негласный,
и пытаешься ощущение не спугнуть.



Андрей БЕРЕЖНОВ

 

Мастера

Скажи, оружейник, над сталью пищальной,
Где дрогнет от выстрелов степь?
Узнаешь ли, мельник, за волоком дальним,
В чьем круге разделят твой хлеб?

Кто носит, кузнец, панцирь твой золоченый?
Чьи копья щиты отвели?
В чьих ножнах клинок, твоим горном рожденный,
Качался до края земли?

Какая из стрел твоих в конном напоре
Щель в латах узорных нашла?
Узнаешь ли, мастер, забытое поле,
Где царство она погребла?

И где твоей саблей, с холмов безымянных
Срывая лавины атак,
Я жилами долгих путей караванных
Империю стиснул в кулак.


Путь к Океану

Несет облака ветер в пыльных горах
Вращает небес колесо
Поет валунами степных Черепах
И дышит нам солью в лицо

Мелькая в ветвях, по замшелым стволам
И в беге рождая восход
Нас Солнечный Соболь к ламутским морям
Звериной тропою ведет

Острог частоколом вцепился в холмы
Лохматые копья — стеной
В маньчжурских колоннах упорство волны
И в грохоте залпов — прибой

Бураны заносят след нарт на снегу
Как штормы — следы корабля
Отроги Джугджура ложатся в тайгу
Как лапы утесов — в моря

На земли восхода творец Океан
Печати свои наложил
И имя свое на пергаменте стран
Он Черным Драконом скрепил


Амурский тигр

Поднимется солнце из серых морей,
Чтоб свиток лесов развернуть
И легкою тушью кедровых теней
Начертит на тропах наш путь

Он вьется меж сопок, где духи зверей
Под тучами крутят снега
И рыжих котят той дорогой царей
Уводит седая тайга

Нам тьмою глухих и таинственных чащ
Совиная зоркость дана
Тальник нам набросит невидимый плащ
И когти наточит сосна

Кабаньих клыков смертоносный бросок
Направим мы в высохший пень
Нам павшие ветви нацелят прыжок
И раны залечит женьшень

И вздрогнет земля от испуганных стад
И волки заплачут вдали
Безмолвным пожаром струясь через падь
Войдем во владенья свои


Свод неба лежит на морях

Качаясь, мигает фонарь кормовой
Прощаньем тяжелым валам.
На тучах скрипит такелаж судовой,
И в парусе тесно ветрам.
И морю кивая, чехлы карронад
Краснеют в закатных огнях,
Дорога из пены уходит назад,
Свод неба лежит на морях.
Забыть не дадут никого из друзей,
Кто в бездне холодной лежит,
Ни сон после вахты, что глубже морей,
В которых наш парус бежит,
Ни рев орудийный, ни тяжесть клинка,
Ни дом в пожелтевших лугах.
Над ними, как флаг, приспустив облака,
Свод неба лежит на морях.

 

Петр БЕРШ

***

Оставил тем, кого недолюбил,
Волшебное и солнечное детство,
Тем девочкам, взрослевшим по соседству,
Тем мальчикам, в которых больше сил.

Оставил незнакомым и чужим
Пустую кухню в маминой однушке,
И во дворе облезлые избушки
(Наивные советские игрушки),
И первый в жизни от пожара дым.

Оставил мяч и свой велосипед,
Оставил меч в пыли чужих балконов,
Теперь пишу про пустоту перронов,
Теперь с бутылкой бегаю от бед.

Усталые глаза, небритость щек,
Ужасно дорогие сигареты,
Ведь я же детством заплатил за это,
Хоть и не понимал тогда еще…



***

дождь моросит и дует ветер,
седой мужчина дышит в лацкан
пальто, идут из школы дети,
и все залито серой краской.
в ларьке с шавермой взяв салфетку,
сморкается на остановке
довольно тучная студентка.
мужик с рукой в татуировках

бычком Петра мусолит жадно
свои потресканные губы
и смотрит на студентку как бы
и ласково, и очень грубо.

мигают красным светофоры,
свистят, в асфальт вгрызаясь, шины,

подъехала машина скорой,
большая белая машина,

большая белая на сером,
на сером в темно-красных пятнах,
впечатанных в асфальт без меры,
без меры, смысла и порядка.

кого-то в черном целлофане
в машину грузят санитары,

не прерывает целований
в окне пивной смешная пара.

дождь моросит и дует ветер,
бросает бабка птицам зерна,
но в сером вряд ли кто заметил,
как человек стал красно-черным.



стихотворение за 150 рублей

Не привыкай, борись и верь,
Не выбирай, живи по чести
Без лишних напускных манер
И лишних «что бы было, если».

Снимай с прохожих ярлыки,
Снимай кресты и талисманы
Без грусти, слова и руки.
Забудь Изольду и Тристана,

Троянскую и Бовари,
Каренину забудь, Лолиту.
Возьми вина бутылки три
Или как минимум пол-литру.

И, захлебнувшись от стыда,
В долгах по самую макушку
Скажи себе с улыбкой: «Да,
Бывает,
Завтра будет лучше».




Роман ДАНИЛЮК

 


Жизнь продолжается

До того, как ты крикнул свой первый крик,
Появился на свет,
Увидел во всех подробностях прекрасный солнечный блик
среди сосен,
Когда тебя, в общем-то, не было здесь и в помине,
Никто не звал тебя на капучино в кафе,
Жизнь была,
И жизнь продолжается.

И вот что удивительно:
Ты появился и тебя определенные вещи не устраивают
Нестерпимо, когда плохое случается именно с тобой,
Но вспомни!
Каждый раз
ты как-то добираешься до мягкой постели,
Дурно и с тяжелой головой, не почистив зубы,
Ложишься спать,
И кажется, что будущее отмечено этой печатью теперь навсегда,
На следующее день просыпаешься —
А жизнь продолжается,
Жизнь продолжается.

Или еще более удивительно:
Черная полоса сменяется белой,
Ты идешь к цели,
Очень тяжеловесно или играючи,
Достигаешь своей смешной крупной цели,
Рад, неимоверно рад,
Открываешь шампанское,
Чувствуешь себя хозяином,
А вечером как обычно ложишься спать,
(Это был важный день, но и он закончился),
А потом просыпаешься, лежишь и воскрешаешь в уме всю вчерашнюю славу,
И жизнь продолжается,
Жизнь продолжается.

А вот что абсурдно:
Ни в какие рамки —
Самоубийство,
Потому что такой теплый, хороший
Перечеркиваешь все,
Идешь ва-банк, заканчиваешь начатое в процессе,
И, в последний раз наполняя воздухом легкие,
Вспоминаешь тот прелестный солнечный блик среди сосен,
И все — тебя больше нет.
А жизнь продолжается,
Жизнь продолжается.

Сидишь на уроке физики,
Решаешь задачку повышенной сложности,
Весна, занавески,
А на улице, прямо под окнами,
Играют мальчишки-дошкольники,
Кричат,
Смеются.


***

В смерти ничего такого нет,
И я хотел бы спеть, как чернокожий певец блюза.
Ничего нет,
Ничего (же) нет.
Звучит хорошо и грустно.
Например:
он умер на скрипучей койке в страшной нищете —
это было отделение для социальных, где отходят в коридоре;
или
она всегда говорила: «Когда я буду умирать, вы мне даже воды
не подадите», — она свалилась на кухне от приступа, а он играл
в комнате в видеоигры со звуком, дочь же ушла раньше,
так что стакан воды налить было некому.
или
он выпил что-то не то. В прозрачной бутылке из-под водки
было налито (скорее всего, сам налил) ядовитое вещество.
Смерть пришла быстро, страшная смерть. Жалко его, и дело не в том,
что был молодой — жалко, что глупо, сам же налил. Больше некому.

Или
умер в тюрьме,
или
была страшная авария,
или
на войне.
Или
В пожаре угорели,
Или
Мягко во сне умирают дети.

Столько способов — столько вариантов,
Всех не испробовать, не рассказать.
Есть только один.
Для каждого.
Все будет индивидуально.




Наталья ДРОПЬ


Ряд причин

За неделю приходило два сюжета, брат.
Я весь словарь избороздил. Был опьянен и рад.
Тебе знакома эта кома, когда музой оглушен:
кругом все шум да шоу, но ты
в уздечке с парой шор.

Тебе известно: стих — это жизни концентрат. Он легче.
Все прочие стихии сей по плечи.
И не одеть ее в парадно-элегантный почерк — грех:
есть ряд причин, где каждая — Дамоклов меч.
Он берет верх.

А — Исключительная рифма загоняет в клеть;
Б — Текст обижен теснотой; В — точку нужно заслужить;
Г — Ты влюблен в любое слово за его потенциал;
и Д  — где ты читаешь стих, как псих, и как овация
летит слюна.


СпБ скетч

Город — в лицах,
город — в пальто.
в дорогах, которым больше пошло бы ландо.
Как электричество, как электричество!
повысило статус его Величества,
города в птицах,
города в водах,
в бородах, нажитых трудом и заботой.
Какое количество, какое количество
перекинуто здесь именитых мостов!
Бархат и ситец,
бязь и батист!
Любой горожанин одет, как артист.
Жаль лишь, что холод. Жаль лишь, что сырость.
Жалит мороз, да и ветер задирист.
Погода не сахар,
но увы, не недуг.
У вас нет недостатков, Санкт-Петербург.

 

RE: бус

Пустой текст.
Бессмысленный.
Бес
толковый.
Бес
попутал,

Влезть в него
и всю пустоту бы вытрясти,
оставив
спесь
и грохот,
смесь
из шуток.

От заглавной
до распоследней
буквы.
Не утратив
рифмы,
заполнить
сутью.

Чтобы был у строк
свой вектор;
чтоб у прочтения —
ритм:
и чтобы было Бога
впрок там.

Мне не хватило,
вероятно,
пота,
чтоб, бросив на задворках
гордость.
назвать здесь все своими именами.
И вот я, робость
рядя в хохот,
ведь, как обычно,
«пас» на охать,
предпочла пустоты,
букв путы,
а не сердечный опус.

Те, кому текст — пуст,
перелистнут,
отметив, может,
ритмику и такт.
А тот, кто понял,
в какой строчке трюк,
пусть мне ответит
на этот судьбоносный
вопросительный знак.



Михаил ЗУБОВ



***

Деревья в парках танцуют танго,
Проминают шагами дубовую кожу земли.
Временами в моем демоне просыпается ангел
Бескорыстной любви.

Забытые дети на мокрых скамейках
Из листьев и шишек пускают вплавь корабли.
Но мой ангел, на простых батарейках,
Сэкономил рубли.

Больше не пью вина и не гуляю по крышам.
Мой бинокль покрыт паутиной, на радость мухам.
Зато ты каждое утро дышишь
Мне в ухо.


Миг

Небо горит на закате дня.
Отражают пожар глаза домов.
Нам остается гореть в огне.
Это любовь. Это любовь!

Люди спешат по своим делам.
Люди стремятся куда-то успеть.
Люди не слышат своих сердец,
А им хочется петь, громко петь!

Хочется в небе взорвать себя.
Сотни таких же сигнальных ракет
Уже сентябрем подожгли запал,
Чтобы взлететь. Чтобы взлететь!

Чтобы умчаться, забыв про все,
В алую кровь кучевых облаков,
Врезаться в осень вечерних дум,
И был таков. Да, и был таков!

Есть только здесь, и не где-то еще.
Только сейчас и только в нем,
В городе, где растворился Бог,
Мы живем. Мы вечно живем!


Критика

Всматриваюсь
В проплывающие мимо лица,
Мне за них стыдно.
Но есть среди них
И обезображенные интеллектом.
Нарисую для них вектор.
В той стороне место, где вас поймут!
Надеюсь, они его найдут.
Главное, чтобы не сбились с пути.
А ты,
губошлеп с прямой кепкой
И банкой отравы,
Ну, у тебя и нравы.
Или этот, с ирокезом
И в гадах по колено...
Не-не… Все нормально.
Так и надо.
Ушастые, глазастые,
Трезвые, поддатые,
Угрюмые, клоуны,
Лысые шпионы.
И особенно этот,
С тупым на лице выражением...
А, черт, это отражение...



Алексей КЛИМОН


Люди

В воздухе мартовском солнце и прах,
За спиной догорает Рим,
На автобусных остановках
Люди выдыхают дым,

На задворках танцуют танго
Пластиковые мешки,
Капитана второго ранга
Дети учат играть в снежки.

А кто даст ежедневности бой?
Для беседы построит храм?
Люди разговаривают сами с собой,
Подключенные к проводам.
А прибой? Нет, все от злости лоснится.
В рожу дать — это по нам!
А когда последний раз вы видели лица
Со взглядом осмысленным не по годам?

И всем бы побольше куш,
Игрушечек да игрух,
От непогоды душ
Ветром сдувает старух.

Промелькнула девиц вереница,
Здесь погрусти и посмейся там!
Люди с усмешкой
Из фляги дают напиться
Богам!

Великолепные, словно из бронзы отлитые,
Все как один — персонажи кино.
Праздные, чистые, сытые
Люди идут на дно.


***

Я вижу разных детей:
Бандитов, смешных и пропащих,
Любимчиков учителей,
Невинных мальчишек полей
И егерей из чащи,
Они мельтешат в ленте дней.

Я вижу забытых подруг,
Их взгляды без лжи и без пьянства,
Манящие протуберанцы
Их солнечных радужных дуг.

Я вижу старинных друзей,
Не знающих о неудачах,
Которые молча судачат,
Как племя громад-кораблей.

Сломленных вижу людей,
Которые злятся и плачут,
Наверно, не могут иначе
В троллейбуса мутной воде.

В каменных нишах клич дикарей
Прозвенел, а девчонки — смеяться...

Бедующие мизантропы
Нынче идут на танцы.

О, я вижу разных детей.

 

Любовь

Сколько глаз и волос,
Тут нужна сноровка!
В переход! Смотрю, стоит на моем пути.
Было бы как-то неловко,
Было бы как-то неловко
Просто взять и уйти.

Игриво изогнута бровка.
Не беги, за судьбой не успеть!
Это такая уловка,
Это такая уловка —
Беззвучно глазами петь.

Вот! Пленила поэта!
А казалось, издевка,
Потемнело в глазах, пошатнулась твердь,
Жжет без огня, чертовка,
Жжет без огня, чертовка,
Выжигает смерть.



Ирина МАНИНА

***

Дышать стихами — не иначе —
Сквозь респиратор медных труб,
Под крышей одинокой дачи,
Где в соснах ветер зол и груб.

Шуршать листами барахолки,
Страниц раздернуть бытие,
Где вровень лошадиной холке
Кишит пегасов воронье.

Распуганы движеньем ночи.
Свет соберет из запчастей
Витиеватый стих досрочно,
На клей посадит блик «ничей».


***

Мне ходить бы по городу с бубном,
На чужую гадать судьбу,
Только, видишь ли, в месте людном
Я и слова сказать не могу...
Только слова в ответ будет мало,
Будет темным мой искоса взгляд,
Не открою того, что сбывалось —
То бывало, увы, и без нас.

Стоп! Осечка, промашка, ошибка,
А без рифмы — уже не стихи.
Вновь тасую колоду с улыбкой,
Узнавать крап судьбы — не с руки.


Волшебный фонарь

Стихи, оказалось, всегда только тень,
Набросок предмета на жизни основу,
Проекция лампы на сумрачный день,
Рентгеновский снимок смертельно больного.

Увертки создателей тщетно понять
Стихи почитающих стадо Панурга.
Погаснет «волшебный фонарь», и как знать,
Во что обратится мечта демиурга.


***

И манит шоколада горький запах,
Срезая нетерпенья лепестки.
Прогорклой плесенью на мягких лапах
В мой дом вошло предчувствие тоски,
Оставленной в разбитой кружке свечкой,
Расколотым почтовым сургучом,
В сухих бутонах, обращенной в вечность
Улыбкой легкой: «Ты здесь ни при чем...»


***

Средневековьем осененный Львов
Свой крест хранит в переплетенье улиц.
Навечно меж вершинами холмов
Их пары рук в объятиях сомкнулись.

Еврейским выговором канет в ночь
Последний звон колоколов собора,
Чтоб страшный сон июня превозмочь
Червленой силой общего отпора.

Колючих улиц манят тупики,
Балконы расцарапают в кровь взгляды.
Жонглеру и поэту лишь с руки
Проникнуть через времени ограды.
Врасплох захвачена, как будто вор,
В карманы пряча ожерельем виды...
«Ты пропустила княжий двор», —
Славянский витязь скажет без обиды.

«Я свой маршрут не знаю наперед...» —
Признаюсь на духу... на грани фола.
Он на мои сомнения тряхнет
Кирпично-красной гривою костела.


Ростов Великий

Брызгами снега город кропило —
В озере Неро солнце купало волосы.
Серое-серое небо было,
А по воде текли золотые полосы,
Словно стежков, — одеяло шило,
Лучи собирая на башни-игольницы.
На плечи храма небо ложилось
И замирало тихо над сердцем звонницы.



Евгений НАЗАРЕНКО



***

Я — Вселенная, имя мне — Бесконечность.
Я — мириады звезд и миров, что каждое мгновенье рождаются вновь.
Я — поток, что ни начала, ни конца не имеет.
Я протягиваю ладонь — и дотягиваюсь до солнца.
Я закрываю глаза — и пустота взрывается во мне.
Я касаюсь листьев травы — и время останавливается во мне.
Я — Вселенная, имя мне — Бесконечность.


***

Дорога камней —
В гору петля за петлей.
К вершине Фудзи
Подняться и увидеть
Красные листья кленов.


***

Над пагодой бледной свинцом — облака.
Безжалостный мир онемел на века.
Крестьянка встает до зари, до тепла,
На поле пустом лишь подруга-ветла.
На ветке цикада о счастье поет,
Но счастье весной провалилось под лед
И тихо бормочет теперь в глубине:
— Где сын твой, родная? — В далекой стране.

Лощеные лица с восторгом глядят,
С восторгом плюются, с восторгом клеймят…
Такая работа — пойми и прости.
Никто никогда не собьется с пути.
Как было веками, все так же и есть, —
Бессильная правда, могучая лесть,
И этим вокруг все довольны вполне.
— Где сын твой, родная? — В далекой стране.

Пустое пространство под ватою тьмы,
Пустые поля и пустые холмы,
Пустая дорога ведет в никуда,
Веками здесь рыщут лишь скорбь да беда.
Ты в землю устало бросаешь зерно —
Но всходов собрать никому не дано,
Лишь ветер холодный свистит в вышине…
— Где сын твой, родная? — Погиб на войне.


***

Мне будет не хватать тебя, осенний лес,
Когда мороз-декабрь навалится на город,
На землю ляжет глухо, краски украдет,
Засыплет снегом все и вся вокруг меня.
Когда такой недетский холод проберет,
Что ничего вокруг уже не будет слышно,
Когда на землю эту ляжет пустота.
Я многое готов оставить стуже здесь,
Отдать зиме навек, но это буйство красок,
Что вижу из окна, что чувствую, когда
Вхожу сюда и вновь читаю с наслажденьем
Расцвеченный букварь утраченной земли —
Мне будет не хватать тебя. Чуть-чуть.


***

Октябрь. Уже осины облетели,
Но клены и березы держат цвет.
Не упустить короткие мгновенья,
Вобрать в себя до дна всю красоту.
Парк растеряет золото с багрянцем,
Опустошен безжалостной зимой.
И уж мороз нащупывает тропы,
И нам остались считанные дни.
Спускайся вниз, войди со мной в аллею,
Пройди по листьям, что бегут зимы…
Закончить год не торопись, останься
Еще на день в безбрежной красоте.



Екатерина НАУМОВА


Мирный воин полустанков

Дай для храбрости напиться
Мне воды из родника.
Я почуял в себе птицу
В коридорах сквозняка.
Я составлю в ряд тачанки
Быстрой точности в словах,
Артиллерию песчанки
С горсткой буковок в щеках.

Дай для храбрости запоем
Осушить стакан воды.
Я волнуюсь перед боем:
Как бы не было беды...

Резким потом Чингисхана
Пахнет утро. Свеж кумыс.
«Для чего уходишь рано?»
«Раны...»
«Вылечишь — вернись».

Мирный воин полустанков —
Пепел времени в глазах.
С песней вышел против танков,
На свой личный риск и страх.

С лирой вышел против танков,
А потом исчез в степях.

Резким потом Чингисхана
Пахнет Забайкалье дней.
Боги тихого дацана
С каждым часом все мудрей.

Но не столько в глубь пространства,
Сколько в глубь своей души,
За покоем, как за счастьем,
Мирно движемся в тиши.
Артиллерией песчанки,
Тонким хвостиком Махно
Сносим злые перебранки,
Сносим горести легко.
Мирный воин полустанков,
Полурыцарь, полурысь.
Вставь рубины ран в огранки
И когда-нибудь вернись.



***

Владивосток твоей души
Овеян в жаркий день прохладой.
А кто-то так и не решил,
Куда ему дано и надо
Уехать. И ни пить, ни есть
Которые не может сутки.

Погожих дней благая весть
Из старой почтальонной сумки.

Лишь волн соленый эликсир
Хлестать запоем на заставе.
Но что тебе мой скромный пир?
Другим вином мертвецки пьяный,
Лежишь под письменным столом
В чаду фантазий и былого,
А я тем временем о том,
Что трудно обозначить словом.
А я тем временем о тех,
Кто собирается на пирсе.
И волны накрывают всех,
Кто мне божился или снился.
Но ты спроси: какой резон
Стирать прекрасный город в порох?
А я скажу: какой сезон
Я получаю грязный ворох
Дубовых листьев в октябре.
На каждом оттиск: «Не приеду».
И в этой тягостной игре
Нет ни намека на победу.
Но кто-то ждет. Все так же ждет.
Так, может быть, и мне остаться?

Царапину заката кот
Оставил на дрожащих пальцах.

 

Дарья ЯРОШ

«Сладкие яблоки августа»

1


Каждый раз уходить из
города
детства, сложившим
тебя, как
карточный домик
складывает
сдавленный отечеством
лейтенант
на своем первом
новогоднем кооперативе
сдирающий водкой
гортань,
как ты — сдираешь
старый овал сургуча
со своих рук и своего
сердца;

каждый раз уходить
из города,
память которого —
щелочь,
разъевшая горло
и спину,
потому как если иметь
за собой хоть что-то,
то нести
на себе,
считая до одного — вначале
позднее — до ста,
умирать в половину
роста,
как крепкая немка,
сдавившая в бедрах
Христа.

каждый раз уходить из города,
замешивать словно тесто
свои шаги
на чужих грунтах,
чужой речи,
каждый раз,
не вернувшись,
опускать веки,
ловить онемевшим
небом
горелый сахар,
запечатавшим
мое сердце,
как сбитого
воробья ...

Господи,
разожми же свою
ладонь.
Отпусти меня.


2


На моих губах
короста шепота,
непременно
душистый
август
в яблонях,
словно в порохе,
стоит лишь
щелкнуть
крикет
и воздух жиреет кострищем,
плюясь сахаром яблок
и цветочной пыльцой
воспоминаний.

(один говорит:
наше детство —
это сломанный телеграф,
каждый день
сомнамбула голосов,
впитанная в его
сплав.
наше детство —
говорит другой —
газеты тридцатых годов,
уложенные,
словно в смолу,
в иссохшие стены
домов.
я говорю:
наше детство —
первомайские транспаранты,
приказ собирать войска
и сладкие яблоки августа
в чернеющей пустоте
надсада...)

каждая ночь
зацелована
до крови,
каждая ночь
расцветает
яблонями…
губы мои
покрыты коростой
шепота,
в нем три слова,
ты знаешь их,
но сказать —
значит, сдаться.

гунн внутри
— умирает...
но не сдается.

идет декабрь.


 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока