H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2014 год № 4 Печать E-mail

Евгений ЧЕПУРНЫХ. «Я выпал из картины Пикассо»

Ирина КОМАР. Переменная облачность

Арт ИВАНОВ. «Реки говорят по-своему»

Владимир СЕМЕНЧИК. «Взгляни на созвездья, которых давно уже нет...»

 

 


 

 

 


Евгений ЧЕПУРНЫХ

«Я выпал из картины Пикассо»

 

 

На черный день...

Бывает умным даже полоумный,
Когда уже отчается народ.
На черный день
Сберег я ветер шумный.
А черный день давно уже идет.

А черный день разбрасывает слезы,
Как сеятель натруженно кряхтя.
Не задавайте детские вопросы
Тому, кто по призванию дитя.

— Ты слышал крик, и выстрел на рассвете,
И чей-то плач?
— Нет, милая моя.
Я слышал ветер, ветер, ветер, ветер.
Тысячелетний ветер слышал я.

 

В тридевятом царстве...

Много царских детей разбрелось по земле,
Разлетелись в дыму сиротливые птицы.
Золотистая метка на птичьем крыле —
Золотистая родинка выше ключицы.

Истерично кричит узурпатор-злодей,
Опустели карманы подземной темницы.
Только скачут отряды и ищут людей
С золотистою родинкой выше ключицы.

Разлетелось семейство волшебной листвы.
И во всем государстве теперь постоянно
Повышается уровень вечной любви,
Понижается уровень тьмы и обмана.
И трясутся устои паучьих дворцов.
В них дрожат витражи и скрипят половицы.
И рождают крестьянки грядущих бойцов
С золотистою родинкой возле ключицы.

 

Шарфик

Ладони греет хлебная буханка.
У булочной собранье голубей.
Зима — дворянка,
А весна — крестьянка.
И нынче мы крестьяне вместе с ней.

Мы с ней бредем, беседуя о жизни,
А влажный воздух просится к губам.
Мы очень просто,
Как при коммунизме,
Ломаем хлеб себе и голубям.

На шарфике — сиреневая мушка.
Слова, как щепки, брошены в распыл.
Зима — молчунья,
А весна — болтушка…
А шарфик я ей сам вчера купил.

 

Жанна

Твой конь с волнующейся гривой
Уносит вдаль и даже ввысь.
Все верно: не родись красивой.
А лучше вовсе не родись.

Кровоточат чужие раны,
И не поймешь, где кровь, где грязь.
Шуршат шелка. Бьют барабаны.
Ты родилась! Ты родилась…

Походный плащ пропитан дымом,
И наготове воронье.
Кому-то так необходимо
Сейчас рождение твое.

Он разрешает вдохновенно
Все заморочки бытия.
И смерть твоя ему, наверно,
Еще нужней,
Чем жизнь твоя.
Подсолнух

Вырос под окном подсолнух рыжий.
Бабочки купаются в траве.
Женщина мечтает о Париже,
А ее сынишка о Москве.

И живут, тихи и незаметны,
Два, друг с другом связанных, тепла.
И приносит почта алименты
Каждый месяц пятого числа.

А в лесу живут ежи и лисы.
И они, невидимые нам,
Ходят, и обнюхивают листья,
И копают норы по ночам.

Молока налить бы им из кружки,
Да найти их стало нелегко.
Эти симпатичные зверюшки
Тоже уважают молоко.

Каждый скрип и шорох понимают,
Леса настороженную тишь.
Только, к сожалению, не знают,
Что на белом свете есть Париж,
Что, неся сиреневые ветки,
Каждый вечер, как блеснет роса,
Ходит в гости
К самой злой соседке
Странный тип, похожий на отца.

 

Памяти Михаила Анищенко

Смерть тебя чаровала, друг мой.
Ты так долго,
Пугая сограждан,
Шел, смеясь, у нее за спиной,
Что она оглянулась однажды

И к тебе протянула персты,
Словно мать,
С тиховейным укором.
И не смог ты глаза отвести
От ее материнского взора.

И в мгновенье, в один тиховей,
Словно серые сны и цветные,
Позабыл ты
И жен,
И друзей,
И Советский Союз,
И Россию.

Лишь душа,
Устремясь в вышину,
Погрузясь в глубину неморскую,
Помнит намертво строчку одну.
Лишь одну.
Угадать бы, какую.

 

Правда. Анархическая баллада

Есть правда у батьки Махно, бунтаря.
Мужичья, казачья — а есть.
Но в пленного немца он выстрелил зря
И тем замарал свою честь.
А немец беспомощен был, как телок,
Глаза — голубей василька.
Он долго и грустно глядел в потолок,
Как будто глядел в облака.
Сказал ему батька:
— Почто же ты, зверь,
В людей с пулемету палил?
И нету мне разницы, немец, теперь,
Что ты никого не убил.
У батьки осечки наган не дает,
А если приставишь к виску,
То прямо, ей-богу, без промаха бьет,
Как точка ложится в строку.
А главное: жалко парнишку до слез,
Не вовремя встрял на пути.
Я чарку ему перед смертью поднес,
Сам батька велел поднести.
Рванул, задохнулся, подлец, заморгал,
Чего-то сказал, не пойму.
Вот тут-то и выстрелил батькин наган,
Считай, на закуску ему.

Я ситец трофейный в матраце зашью.
Я выпью за батьку и снова налью.
Живи, Украина! Да сгинут враги
От нашей геройской и меткой руки.
А в сердце расстройство: вдруг батька не прав?
Штабной бандурист пошумел и затих.
А батьке умерить бы бешеный нрав
И зря не губить ни чужих, ни своих.
Но, может, я к правде в хоромы не вхож?
Ему-то виднее, что там, впереди.
На то он и батька.
На то он и вождь.
На то они все и бывают, вожди…

 

Будда

А Будда — вправду просветленный.
Когда посмотришь долго так…
Какой он, с виду округленный,
Уравновешенный
В чертах.

И ничего ему не нужно.
Он сам в себе, как взаперти,
Поскольку в этой жизни вьюжной
Он не участвует почти.

И нас, заплаканно-уставших,
И нас, готовых умереть,
Он может, как перестрадавших,
Пустить в себя и запереть.

И нас не тронет злое пламя
В пространстве Будды самого.
И будем мы его глазами
Смотреть на тех, кто вне его.

Дышать легко и равномерно
В сверканье гроз, в сиянье рос.
Но, в общем-то, закономерно,
Что после Будды был Христос.

 

О самых злых

Увы, сынок, в глазах твоих
Мир проще и светлее.
Но я стреляю только в злых,
А самых злых жалею.

А самым злым один шажок
До славного героя.
Один вершок, один стежок,
Один инфаркт порою.
Они такие дураки,
Что оторвите-бросьте.
То зеленеют от тоски,
А то, глядишь, от злости.

Судьбой наказаны уже,
Не буки и не бяки,
Они хорошие в душе,
Как дети и собаки.

Вон видишь, злобятся опять,
Жить и любить мешают.
А уж стрелять иль не стрелять...
Тут каждый сам решает.

 

О трубках и пижонах

Куплю себе трубку,
И станет мне хорошо.
Без трубки пижоны
Теряются средь людей.
И стану важно дымить,
Как индеец Джо,
И щуриться хищно
На скальпы белых вождей.

И буду прикуривать
От золотых дождей,
Небесных тюльпанов
И шитых огнем стихов.
Поскольку пижоны,
Похожие на детей,
Всегда не находят
Спичечных коробков.

И буду ходить, как йог,
По кускам огня
Под огненным деревом,
Плачущим без листвы.
И вспомню однажды
Любовь твою на три дня,
И — так уж и быть —
Прикурю от твоей любви.

Но, ветром прибита,
Погаснет трубка моя.
Просыплется пепел
Облаку на штаны.
Поскольку пижонов
Много таких, как я.
А в жизни пижоны
Не очень-то и нужны.

 

Главврач

А из нашей психбольницы
Под названием Земля
Все врачи давно сбежали,
Рвя подметки и пыля.

Говоря: «Какого черта
Дни напрасные влачить?
Бесполезно этих психов
От чего-нибудь лечить».

Лишь один
Усталый лекарь
Не бежит отсюда вскачь.
Самый мудрый,
Самый добрый,
Самый старый
Главный врач.

Смотрит долго
Психам в глазки,
Не крича и не браня.
Говорит:
«Побольше ласки…
И ремня, ремня, ремня…»

 

Опрокинутый мир — 92

Нам долгий путь провиденьем завещан.
Привет тебе, эпоха голых женщин,
Хмельных пиров, хвастливых лотерей,
Охранников, стоящих у дверей.

Привет вам, бриллиантовые гости,
Медвежьи шкуры, лакомые гроздья
И врущие, как люди, зеркала…
Как хорошо, что мама умерла.

 

Я выпал из картины Пикассо

Я выпал из картины Пикассо
За полсекунды до изображенья,
Точнее бы сказать: до заточенья
(а это он крыжовник рисовал,
отлично помню:
это был крыжовник),
И сразу же почувствовал себя:
Живой,
Аморфный,
Неопределенный
И очень перепуганный типаж.
Теперь со скрипом двигаюсь и мыслю,
Теперь люблю и плачу, как сиротка.
Но это лучше, чем торчать там в рамке,
Тем более под гадким освещеньем,
Тем более в картине Пикассо
(ну ладно бы еще у Левитана)…

 

 


 

 

 


Ирина КОМАР

Переменная облачность

 

Парижская нота

И до меня проходили,
Ежились на сквозняках,
И до меня отлюбили
Дождь, и разлуку, и страх.

И до меня ужасались
Стонущей бездне небес,
И до меня погружались
В неувядаемый лес.

Долгой, сплошной вереницей…
На вековечном ветру…
Плыть… забывать… сторониться…
Ждать… И не знать… И стыдиться…
Я… никогда не умру?

Пересеченный экватор…
Гул поднебесный знаком…
Все это было
когда-то?
Все это будет
потом?
После меня…

 

***

Ну о чем мы говорим, о чем мы спорим?
Все несемся на парах — не парусах.
Белый свет… и белый всадник в чистом поле…
Белый сумрак…
И усмешка на устах…
Помолчим. Пусть это кратко, но возможно.
Отмолчимся — все ли попусту шуметь?
Что понятно — то недолго… и тревожно…
Лишь успело, оборвавшись, прозвенеть.


***

Мне жаль людей. Что сделать я могу?
Нет слез моих, чтоб выплакать страданья
При виде судеб, смятых на бегу,
Ненужных встреч,
беспечных расставаний.

Мне жаль убогих, бьющихся в пыли,
Жилище их, нестойкое и злое,
Детей их неразумных, что вдали
Неразличимы в бездне непокоя.

Ну отчего им так нехорошо,
Так неуютно, тошно, непроглядно…
И кто искал и ищет — не нашел,
А кто нашел — теряет безвозвратно.

Неужто Высшей Книгою Судеб
Дано предназначенье роковое,
Что есть на свете кров, вода и хлеб,
Но нет в душе
Ни света, ни покоя…

 

Дочки-матери

Зима поспешно выстудила строчки,
Мечом навеки пригвоздив к столу.
Сегодня утром уходила дочка —
Мосты сожгла, развеяла золу,
Наивно полагая, что отыщет
То, что теряет так легко, без слез.

Все унесла, украла с пепелища,
Все, даже запах вымытых волос.

Строптивая, неверная, родная…
Глаза ее — холодная вода.
Ушла она, совсем не понимая,
Как далеко уходят навсегда.

 

Старики

Вглядываюсь в старческие лица:
Сколько неразменной доброты!
Как же ей случилось сохраниться
В грохоте вселенской суеты?

Зная все, что было, все, что будет,
От земли не отрывая глаз,
Вот они проходят, эти люди,
По своим дорогам мимо нас.

Вот почти теряются вдали…
Как они ступают — осторожно,
Сохраняя,
где еще возможно,
Красоту и целостность земли.

***

А кони навстречу мне рвутся и рвутся.
А избы все чаще трещат от огня.
Я сильная очень, как это ни грустно,
Но ты все равно будь сильнее меня.

Пойдем, погуляем во чистое поле,
Пойдем на лужайку к вечерним цветам.
И если еще ты чего-то не понял,
То я, так и быть, объясню тебе там.

 

Ночь

Виктору Еращенко

Мне не хватает Вас —
И через столько дней
Все горше, все осознанней, больней.

А я… что я?
Вслепую, терпеливо
В часы разгулов лунных и разливов
Барахтаюсь в нахлынувших словах
До паники, до пены на губах.

Ведь что-то скрыто в этом запределе,
Волнующее грозно, как судьба.
Когда-то Вы понять меня успели,
Не подсказав, как мне понять себя.
Но из укрытий редких одиночеств
Все видится ясней — вдали от всех.
Бывают — Вы же знали эти ночи,
В которые и спать-то смертный грех.

Одна такая душу вынет.
Вольно
Все помнить ей и знать все наперед.
Любую боль задень — и снова больно.
Любой струны коснись — и запоет.

 

Переменная облачность

Это небо с утра, как тяжелая ноша,
Так и давит на плечи, суля непогоду.
Город пуст и уныл, позабыт-позаброшен.
Что с того?
Покапризничать вправе природа.

Глядь, и солнце проклюнулось в хмари ненастной
И стряхнуло с себя эту серую пену.
Переменная облачность — это прекрасно!
Жизнь, ей-богу, скучна, если нет перемены.

 

Фантастика

Прочла глупейшую фантастику —
Что будто бы цветы
Кричат,
Когда мы их срезаем к празднику.

Изобретен был аппарат
Каким-то сдвинутым холериком
(Не нашенских, понятно, мест.
Он в своей чокнутой Америке
Теперь и овощи не ест).

Нас не возьмешь, мы люди взрослые,
А он — занудливый чудак.
Мешает наслаждаться розами
Лишь то, что цены — не пустяк.

Но… подошла к живому дереву —
Взметнулись ветви, как крыла —
И почему-то вдруг
поверила
В такие жуткие дела.
Преодоление

 

Александру

Семь жизней было у меня —
Такие разные названья…
В. С. Еращенко

Всему свой срок, свой случай, свой черед.
Миг, словно взрыв, сместит твою орбиту —
И мчишь куда-то ночи напролет,
Пока не потеряешься из виду…

Что я могла? Могла кричать. Молчать.
Ползти бочком,
глаза прикрыв, как птица.
Училась мстить, училась воевать,
И ты — вчерашний — перестал мне сниться.

Сегодняшнего видела всегда,
Растерянно отыскивая взглядом.
Тяжелая, вселенская беда
Жила во мне, жила со мною рядом.

И я, почти не ведая пути,
Пылинки праха своего роняла.
Семь жизней надо было мне пройти,
Чтобы еще одну начать сначала.

Начать: я принимаю каждый миг,
Благословенна всякая дорога.
Мой первый вздох, окрепший первый вскрик:
Ты жив, сынок! Благодаренье Богу!

 

Старик

Что значит глаз его свеченье?
О чем молчит на дне ночей
Он в одиночном заточенье
Убогой спаленки своей?

Так не живут, а обитают.
Но, сам питаясь кое-как,
Он благодарность обретает
У кем-то преданных собак.

А дочь живет — ему известно —
В престижном доме. За углом.
И солнце беспристрастно честно
Им дарит поровну тепло.


Душа, крылатая стихия!
Свет и простор — они твои,
Все эти камешки морские
И все земные соловьи.

Ночные дальние огни
И шорох тающей снежинки,
Ресницы, родинки, прожилки
Вбери, познай и сохрани.

Прими людскую скорбь и нежность,
Всю соль раскрытых диких тайн
Облейся кровью и впитай,
Постигни и — рванись мятежно.

Расправь в свободном взмахе крылья,
Стони и плачь — живи! живи!
Кричи — мы голос твой забыли,
Кричи — от боли и любви.


***

Бог меня пожалел
И лишил дарованья поэта.
Мне пока не понять (и могу ли я что понимать?).
Я заброшена просто
в бурлящее, шумное лето
И уже на лету
начинаю дыханье терять.

Это вовсе легко: и когда перехватит дыханье,
И когда тебя тянет к разбуженным в поле огням, —
Позабыть о судьбе,
Не искать ни утех, ни страданий,
Лишь довериться силе
И бережным, легким рукам.

 

 

 


 

 

 


Арт ИВА́НОВ

«Реки говорят по-своему»*

 

 

Ночное

симптоматично — что ничего не пишется
душу императивно выразить не спешишь
хорошо. прям чудесно
что еще ангелов слышно
и помнишь имена
окруживших тебя родных

где же та башня —
слоновой кости. смелости. короче: творческой злости?
— сорвана башня!
не о том голова забубенная
напрягает лоб

на состарившихся баррикадах
пели о свободе и смерти
на состарившихся мечтах
не укрепить и гроб

еле-еле
лифт подымает тело
в каждом звонке трамвая
чудится приход того
которого все потеряли
который Моцарта и Есенина
увел с собой

 

 

Русские сезоны

клянусь что Дягилев
идя домашнею тропою
подумал бы о карточке кредитной
подумал бы о Вацлаве сердитом
о странном шуме Игоря Стравински

на что здесь клятва?

мята иль не мята
трава за окнами лугов наследных
трава-песок песок да камешки
суровый век следов на кладбище
где русские эстеты примостились
Венеция и смерть

…святой Микеле скажет
как умирать
чтоб глорию познать.

 

***

кто-то несет чушь
кто-то несет блажь
кто-то несет грусть

ангелы несут Рождество

кто-то несет кого-то
кто-то совсем ничего
кто-то приносит Землю
на эту Землю мороз
кто-то поставит чайник
а кто-то пламя унес

но ангелы несут Рождество

кто-то уносит правду
кто-то приносит ложь
кому-то совсем плохо
кто-то и нас унесет
кто-то уже все отнес
наших и ваших несут

ангелы только смеют
они несут Рождество

 

 

Мартовское землетрясение 2011 года

Другу Окаде Кадзуя

Японское солнце полно надежд
сострадать
или защищаться от горя
которое заливает экраны ТиВи
и все медиалокаторы жизни

где спасешься?! в чем?
дрожит рука у листка бумаги
— мистика бумаги

неужели мир разучился сострадать?
Россия Достоевского
скорбит
по родине Танидзаки

японское солнце полно надежд…



Друзьям

токийский снег
окружает и падает
внезапно слепнет
звездное небо из ливня
и кожи зданий
надвигается автобус
который увозит в Россию
ваши улыбки
Кадзуя и Катя

хабаровский ветер
— воспоминаний

 

Оптимизация осени

одна береза поседела осенью
шуршала листьями беда родная
но день осенний не смертельно косит

ты улыбнись в окно
сияющему котику

иду вдоль сталинки
и думаю о прошлом
ах, осень,
ты всегда шуршишь как жаворонок
и итожишь
но лето!

…ах какое было лето
зеленое зеленое
родное родное родное

 

Старик и море

режиссеру В. Гоголькову

ты словно старик
бросаешься устало на волну
за волной
тебя обжигают волны
ты видишь море
а волны ближе к берегу
ты видишь цвета волн
ты им кричишь
быть дальше, дальше вы должны
вы — волны!
но ветер музыкою Голланда
уносит твои слова
в сторону
и в той пещере
когда костры эмоций отгорят
ты словно старик
взбиравшийся на волну
за волной
ждешь своей участи
и волны заговорят с тобой
твои — волны
твое — море!

 

Такая профессия

Господи
Почему я не сов. классик?
я бы вел рабочие дневники со строек
у меня был бы крепкий стол
и стул;
и ви́на (тогда бы я точно пил)
из всех пятнадцати республик!!!

я бы обеспечивал свою семью
и поддерживал бы неимущих художников
и поэтов (как это делали другие сов. классики)
но я не оговорился
одарил бы тогда Господь меня талантом?
А если бы и одарил —
как это возможно
получать за ирреальное
холодильник?!

Наклонюсь как Светлов
к кассовому окошку и скажу:
«…соскучился по деньгам
немножко»

 

Существование Ирины Оркиной

Из старинного ущелья
из-за глиняных построек
вылезают дикие ящерицы наслаждаться
людским покоем
чешуя этих гладких животных растворяется
в радостях цокольных
ты одна понимаешь разбойные чувства животных
в искусственных линиях поля но даже
искус губ твоих в гуаши восторга
скажут что большие тайны хранит
огонь — печь для обжига эмоций
для сохранения памяти колдуна на брелоках бородавчатых
в мешочках счастливых камешков-человечков
выскрести глину из комнаты света всего
выплавить радость когда мокрые земляные руки
умнее и старше тех кто ими обладает
бедны слова перед камнем и перед деревом
ведь реки говорят по-своему
так и гончар говорит по-своему
но и глина
художник… художник…

***

уходят годы городских
любителей искусства…
куда удача смотрит?
«хабар по-старому удача
а я в Хабаровске живу»

каких-то слов пустые звуки
холодных залов чисты блики
в отличие от музейных тапок /бахил/

вот сектор современного искусства
в нем можно иногда найти по вкусу
что-нибудь из вечного
в этом месяце — Хрустов
в следующем
например Лепетухин

хабаровское искусство
достойно и выставленья
«восхищаться старой картиной
— значит заживо похоронить
свои лучшие чувства» — говаривал Маринетти

претензии мои на долгий путь
какие-то шаги беззвучны
и плаксивы
мой демагог в крови
и это некрасиво
тебе же хорошо
и без моих потуг.



Школьникам XXI века

Думайте о вечном
не о высокомерном
в мире свершаются подлости:
войны убийства террор

думать о добром и мудром
нас призывали гении
нас защищали солдаты
с тех легендарных времен

думать страдать волноваться
совестью дорожить

в этом-то талант. Братцы
потому-то и сердце
должно
ныть.

__________________________________________

* Подборка стихотворений приводится в авторской орфографии и пунктуации. — Ред.

 

 


 

 

 


Владимир СЕМЕНЧИК

«Взгляни на созвездья, которых давно уже нет…...»


 

***

Дождемся вечернего клева,
засветим костер у пруда.
Друзья мои, жить — это клево,
пока есть огонь и вода,

пока облака пламенеют,
и по ветру искры летят,
и травы растут, как умеют,
и птицы свистят, как хотят.

Слетает к нам в руки нечасто,
быть может, единственный раз,
такое вот легкое счастье,
по-птичьи поющее в нас,

по-ласточьи и по-синичьи,
порхая, скользя, щебеча,
внезапно меняя обличье
и тая светло, как свеча...

Закат обрывается круто.
Зевает спросонья луна.
Друзья мои, жить — это круто,
пока твоя чаша полна,

пока из соседнего сада
все песни доносит сюда,
и лучшая в жизни награда —
вспорхнувшая с ветки звезда.

Уже переплавлены в сердце
навеки любовь и печаль,
и в небе распахнута дверца
в беспечную страшную даль.


 

***

Д.

Ну что тут скажешь?
«Прощай… держись…
не выпади из седла…»
Я старше тебя на целую жизнь,
смертельную, как стрела.

Тебе пора — обгонять рассвет.
А мне — идти на закат,
следить, как в пропасть сгинувших лет
стрелы дождем летят.

Мы вынырнем в море экранных снов.
Там запахам места нет,
там наши губы не помнят слов,
и гаснут глаза планет.

Кривляются тени, лгут голоса,
пространство рвут на куски
эти кинжальные пояса
безвременья и тоски.

Там ночь перекусывает гортань
крайней минуте дня.
И луки вскинули Инь и Янь,
целясь в тебя? в меня?

Ну что тут скажешь?
«Плыви… держись…
корми электронных птах…»
Быть может, к берегу дура-жизнь
домчит на всех парусах.

И ты заметишь в чаше цветка
радужный блеск росы —
знак, что пора уж наверняка
переводить часы.


***

Все равно остаешься один,
как бы ни был любим и возлюблен,
в зыбком нимбе упрямых седин,
на планете, внезапно безлюдной.

Перекинуться б словом…
Да кто
расшифрует сверкающий лепет?
Замер клоун в пустом шапито.
Что за грим, что за шарфик нелепый!

Где веснушчатый хохот бровей?
Разудалые зубы в полоску?
Но пока ты всех мертвых живей,
не печалься, сверни папироску…

Оглядись — в этой куцей ночи
нестираемы звезды и руки
площадей, где как прежде звучит
гром оваций сквозь вальсы разлуки.

Перемелется дым в колобок,
из морщин испечется улыбка.
Видишь — тени свернулись в клубок,
и поет перелетная скрипка.

Жизнь длинна, как полярный закат —
безупречный синоптик ненастья.
И букеты так долго летят,
что пора уж свихнуться от счастья...

 

Северная элегия

Дикий ветер рыскает во фьордах,
тычется в просветы между скал,
а на их замшелых, битых мордах
то улыбка брезжит, то оскал.

Облачко, упавшее с востока,
словно флаг на шпиле маяка.
Маяку теперь не одиноко
на твоем краю материка.

Ты стоишь, где дымом пахнет вереск,
где виднее первая звезда.
Ты поешь о том, во что не веришь,
и чему не сбыться никогда.
Дикий ветер в космос улетает,
вырывая вереск из земли,
флаг над маяком дрожит и тает,
и бегут на запад корабли.

Почему горит твое сердечко,
и над кем в ночи парит ладонь,
знает только тающая свечка
да снежок, летящий на огонь.


***

…а когда на рассвете сердце твое заглючит,
бестолково и страшно захлебываясь в крови,
не пугайся — это к нему подбирает ключик
заступивший на вахту бессонный ангел любви.

Он трещит воробьихой, метлой по двору скрежещет,
плачет кошкой бездомной, ревет выхлопной трубой…
И глядит прямо в душу глазами желанных женщин,
Промелькнувших в облаках над твоей судьбой.

А на кухне ночь сахарком растворится в чае,
сигаретным дымом завьется куда-нибудь,
где опять за углом ангел смерти тебя встречает,
и лишь ангел любви ему преграждает путь.


***

Мы живем на одном полушарии.
Мы летим на одну звезду.
Гладим ежиков слепошарых,
заплутавших в ночном саду,
созываем на ужин чаек,
чертим карты для мотыльков,
неизвестно кого встречаем
на асфальте в тени веков,
согреваем в карманах лето,
подбираем мотив скворцу...
Мы на разных боках планеты
засыпаем — лицом к лицу.
Просыпаемся — вновь не с теми…
Ах, на счастье иль на беду
бестолковое наше время
заплутало в ночном саду?


***

Сквозь клики лебедей, под клеканье орлана
флотилию листвы вода несет туда,
где в прошлом — пустота, а в будущем — нирвана,
где есть лишь тьма и свет, «всегда» и «никогда».

По лезвию реки, по донышку стакана,
по кромке облаков, по линиям судеб
мы улетим в края, где колосится прана,
в печи живет огонь и счастьем пахнет хлеб.

На перекатах лет труху желаний смоет.
И загрохочет свет,
и засияет звук,
зовущий в «никогда» — в таинственное море,
где мы всегда парим, не разнимая рук.


***

Юной леди, скроенной из улыбок и острых углов,
влюбленной в звезды и презирающей числа,
он послал электронным маршрутом сто тысяч слов,
но ни в одном из них не нашлось бы смысла,
если бы в каждой буковке и запятой,
в воздухе между ними, в нажатьях клавиш
не трепетало по искорке золотой,
вдохнешь одну — и уже ничего не исправишь.

Грустному джентльмену, стыдившемуся очков,
потертых щек и прокуренного дыхания,
она в ответ отправила стайку ночных облаков
и замороженный отблеск северного сияния,
из которого прямо над его головой
выпал — острием в землю — зеркальный осколок…

А джентльмен в этот миг по случайности роковой
искал в небесах ее глаз марсианский сполох.

***

Когда над странами Магриба
звезда плакучая встает,
всплывают каменные рыбы
из глубины сибирских вод,
в кальдерах западной Камчатки,
на стыке пламени и льда,
грызет свои же отпечатки
термитов белая орда,

а за киоском «Пиво-воды»,
где чахлый скверик и уют,
ехидны водят хороводы
и птеродактили поют,

там плачут девы, ржут мустанги,
там под беспечный звон гитар
испить святой водицы в Ганге
собрался юноша-кентавр,

он вышел в круг — в крови копыта,
пошел вприсядку под гармонь,
о том, что сердце не разбито,
а брошено раздуть огонь,

что перед вечностью убогой
никто не в силах уберечь
то, что даровано дорогой,
и не об этом вовсе речь,

а лишь о том, что серой глыбой
нависла ночь, и навсегда
взошла над странами Магриба
твоя плакучая звезда,

ее пророчества — обманны,
ее душа — белым-черна,
неуловима и желанна
и тихой нежностью полна.


***

Усталое облако прямо на сопку легло.
Над розовой бухтой — прозрачная дрожь паутины.
Качается лодка, и к ночи у чайки крыло
немеет от долгой путины…

Мы вместе сегодня. Мы слушаем эхо глубин —
Скольженье медузы, пугливую крабью охоту,
И щебет дельфинов, и жалобный писк субмарин,
И храп кашалота.

Качается лодка. Качаясь, уходит луна
За гребень скалы и оттуда глядит осторожно.
Любимая, что же ладошка твоя солона
И сердце стучит так тревожно?

Мы вместе сегодня — и горстку закатных минут
У нас не отнимут до смерти ни бесы, ни боги.
Послушай, как весело рыбы под нами поют
И в бубны стучат осьминоги!

Взгляни на созвездья, которых давно уже нет,
Не их ли огонь разгорается в нас понемногу?
Качается лодка. Сияет божественный свет.
И тянет в дорогу…


***

…дело, безусловно, не в пьянстве.
Просто мы совпали с тобой
Где-то в межвоздушном пространстве
Между суетой и судьбой.

Просто вдруг опомнились рядом,
Вспыхнув, как маяк над водой,
Где-то между раем и адом,
Счастливы одною бедой.

Господи, как мало нам нужно —
Только пальцы переплести,
Только в пустоте межвоздушной
Ласкою друг друга спасти.

Где-то между счастьем и адом,
Между пустотой и судьбой…
Господи, как мало нам надо —
Просто быть самими собой.


***

Привыкаю, что ты чужая жена,
Что со мной нежна,
а ему — нужна,
Что шаги мои рядом с тобой легки,
и ночами не надо выть от тоски.

Цепенею, словно тритон во льду,
С онемевшей кровью своей в ладу,
В ожиданье солнечного луча
только имя твое в забытьи шепча…

 

***

Позади зима,
Впереди зима…
Как бы нам с тобой
Не сойти с ума,
Как бы нам с тобой
Уберечь следы
Молодой травы,
Золотой воды.

Отгорел закат,
Заалел рассвет…
Как бы нам вернуться
На тыщу лет,
Где зимой растут
На снегу цветы,
И на всей земле
Только я и ты.

***

Качает ветер лодочку
На ласковой волне.
Как весело под водочку
Плывется нынче мне!

Как здорово под водочку
И под бакланий ор
Ловить треску-селедочку
И рыбу пинагор.

Залив дрожит и светится,
Вдали блестит причал.
Земля, возможно, вертится,
Но я — не замечал.

Земля, быть может, круглая —
Да плоская вода…

Вы спросите: умру ли я?
Да что вы! Никогда!

Пока плыву на лодочке
В неведомый простор.
Пока клюет селедочка
И рыба пинагор,

Пока хохочет солнышко,
И прыгает волна,
И лижет лодку в донышко
Така-ая глубина!



***

Господи Боже мой, голубь в окне
Что-то бормочет, воркует, картавит,
Словно душа встрепенулась во сне
И потянулась к любимой устами,

Словно по капле тягучая жизнь
Выпита к ночи — и в Божьей деснице
Только душа одиноко дрожит
Белою тенью на черной странице.





 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока