2014 год № 2 Печать

Владимир ШЕМШУЧЕНКО. «На заоблачном пределе»

Татьяна КРАЮШКИНА. Автопортрет с крылами из осоки

Валерий СКОБЛО. «Подчиняясь законам пространства»

Елена ДОБРОВЕНСКАЯ. Солнечный квадрат

 

 


 

 

 


Владимир ШЕМШУЧЕНКО



«На заоблачном пределе»

 

Дигория

Изгиб, излом, и нет дороги…
Нелепо, как в дурном кино!
И вспоминается о Боге —
Ему всегда не все равно.

Ревет мотор на грани срыва.
Чуть-чуть назад… Вперед… Вираж…
Налево — лезвие обрыва.
Направо — зубы скалит кряж.

Потеет на спине рубашка,
Как в зной из погреба вино…
Водитель — на бровях фуражка —
Хохочет… Черт, ему смешно!

И на заоблачном пределе
Последних лошадиных сил,
Скрипя мостами, еле-еле
Вползает в небо старый ЗИЛ.

А вдалеке печальный демон
Несет домой пустой мешок…
Я — наверху! Я занят делом!
И мне сегодня хорошо!

И я живу… Ломаю спички…
Курю, как будто в первый раз,
И вредной радуюсь привычке,
И пелена спадает с глаз.

Здесь солнце на сосновых лапах
Качается, как в гамаке.
Здесь можжевельниковый запах
Живет в болтливом ручейке.
Здесь, как гигантские тюлени,
Слезятся утром ледники.
Здесь тучи тычутся в колени
И тают от тепла руки,

И, выгибая рысьи спины,
Да так, что пробирает дрожь,
Рыча, царапают вершины…
И дождь вокруг! И сам я — дождь!

 

Родине

Взъерошенный, невыспавшийся ветер
Кроит из тучи шубу для луны.
Светает. Ноябрит. В кроватках дети
Сопят и перелистывают сны.

И мне спокойно. Что бы ни случилось
Со мной, кругом виновным без вины —
Спасет их, несмышленых, Божья милость
И сохранит любовь моей жены.

Летят снежинки, землю укрывая.
Грустит герань о лете на окне.
Как хорошо, что нас не забывает
Нетающий словесный русский снег.

О, Родина, ковыльная, льняная,
Кленовая, березовая — вся! —
Небесная от века и земная…
А снег идет, взывая и прося

О милости к уставшим и заблудшим,
Упорствующим в гневе и злобе...
И я других не хуже и не лучше —
Я, словно снег, иду, иду к тебе...


***

 

Светилась яблоня в саду
За три минуты до рассвета.
В тени ракит купало лето
Кувшинки желтые в пруду.

Играла рыба в глубине
На перламутровой свирели,
И камыши чуть слышно пели,
И подпевать хотелось мне.
Звенел комарик у виска
О чем-то бесконечно важном —
И это было не однажды,
И те же плыли облака.

Упало яблоко… Пора…
И ветка, охнув, распрямилась,
И, торжествуя, жизнь продлилась
За три минуты до утра.

 

Марине

Скрипит под ногами ледок.
Чирикает воробьишка.
Меняет и наш городок
На плащик худое пальтишко.
Любимая, вот и весна, —
Снега уползают в овраги…
Вот брякну в сердцах: «Не до сна!»
И двину из греков в варяги,
Минуя распутный Париж,
В котором полно чернокожих,
И снежные хищники с крыш
Не прыгают на прохожих,
И каждый случайный сугроб
Сметанен — и даже — творожен,
И всякий любовный микроб
Опознан и уничтожен,
И веник у них не цветет,
А наш — посмотри! — расцветает…
Любимая, я — идиот —
Европа стихи не читает!
Не смейся, родная, прошу,
И пусть непростительно трушу,
Я лучше ТЕБЯ напишу —
Слушай…


Степное

Когда лязгнет металл о металл и вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах черных такыров, словно кровь, запечется вода, —
Берега прибалхашских озер заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры, —
И проснешься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,
И поймешь, что твои сновиденья осязаемы и остры.
О, как прав был строптивый поэт — Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,
Говоря мне: «На памяти пишешь… (или был он с похмелья неправ?)
Хоть до крови губу закуси — никуда от себя не ускачешь,
Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,
От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены, —
Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,
И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,
И вдохни полной грудью щемящий синеватый дымок кизяка,
И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,
На вселенском пути каравана, увозящего вдаль облака…»


Поэзия


От сердца к сердцу, от любви к любови
До самых, самых беззащитных — нас! —
Сквозь жизнь и смерть, сквозь властный голос крови,
В урочный или неурочный час,
Листвой опавшей, первою травою,
Нас властно отделяя от других,
Доходит и хватает за живое…
И сторонятся мертвые живых!


Провинциальное народовластие

Событий у нас маловато.
Зима вот случилась вчера…
Соседи достали лопаты,
И выгнали снег со двора.

А мой — замечательный, вкусный! —
Лежит себе, радует глаз.
Скрипит на зубах, как капуста…
Впервые, сегодня, сейчас!

Соседи, родные, Бог в помощь!
(Какой восхитительный слог!)
Я первый свой снег — несмысленыш —
Слизал с материнских сапог.

Уколы запомнил, микстуры —
И прочая там толкотня…
А сестры (ну полные дурры!)
Заморышем звали меня.

Случилось! В Госдуме — дебаты!
(Мои поздравленья Кремлю!)
Соседи достали лопаты…
И я их за это люблю.


Последний выход

Поворот головы, эти тонкие нервные пальцы,
И летящая челка, и дерзкий мальчишеский взгляд —
Травестюшка, фитюлька… Судьбу надевает на пяльцы
И смеется над ней, как смеялась лет двадцать назад.

Все еще хороша, и без промаха бьет из рогатки
На потеху жующей сладчайший попкорн детворе.
И азартно играет с крадущейся старостью в прятки,
И заранее знает, кто будет повержен в игре.

О, великий театр! С чем твои треволненья сравнимы!
На ступеньках галерки, в тиши запыленных кулис —
Я глотал твои слезы, я Гамлета видел без грима,
Я взлетал в поднебесье, и падал поверженный вниз.

Непокорных — ушли. Никуда не попрешь — перемены.
И не то, и не так, и не те не о том говорят…
Но выходит она… На поклон… И, как тень Мельпомены,
Молча руки роняет, и… ржет коллективный де Сад.


***

У зимы петербургской прескверный характер весьма —
У нее задарма на понюшку не выпросишь снега.
Безъязыкие — жмутся на Невском друг к дружке дома,
А под ними подземка гремит допоздна как телега.

Разгулявшийся ветер Атлантам начистил бока
И, как ловкий цирюльник, намылил гранит парапета.
В плиссированной юбке на берег выходит река
И с достоинством царским идет в Эрмитаж без билета.

И опять все не то… Как мальчишку меня провела —
Вместо ярких полотен подсунула кинокартинки…
А над площадью Ангел уже расправляет крыла,
И Балтийское море мои примеряет ботинки.

 

 


 

 

 


Татьяна КРАЮШКИНА

Автопортрет с крылами из осоки

 

 

Творцы

Не из глины, а из суглинка.
И дыханье наше — не дымка — дым.
Хорошо выживать молодым,
Не заботясь о древних инках,
Не заботясь о недоимках,
О надгробиях и поминках:
Это будет после, когда
Мы не будем. Будет вода,
Что застынет в иглы и хлопья,
Ветер-штык: взгляд исподлобья,
Ветер-хлыст: слово из рта —
Проруби,
Клетки, пропасти
И над нами кружат не голуби —
Разоренные города,
Разделенные эхом на лопасти.
Вот так мы явимся на свет —
Творцы непризнанных побед.

 

Дом из пепла

Мой дом из пепла сотворен огнем
И лоно Авраама занято другими.
Плотнее к шее ластится ярем
Греха — обиды, отреченья и гордыни.

Взрастила древо корнем в облака.
Сама садовник, путник, дровосек.
Одно творит и та, и та рука.
Ребенок вскормлен, ветхий человек.

Так холодно у моего огня.
...воззвах к Тебе, услыши мя...
Сердца вагончик

Сердца вагончик набить, как саше, лепестками приличий,
Трудным пассажем сравнить неискусство любви и традиций.
Пальцев касаньем весь мир и себя обезличить:
Вырасти, вызреть, стрелой зефирантеса в небо косое пробиться.

Третью, четвертую пробу июля глодает — время прогоркло —
Киллер забот, нерадивых и пошлых стремлений.
Выжить пытаться песчинкой в часах и карманной воровкой,
Падать яблоком в темя, скопцом на свои и чужие колени.

В лупу, бинокль, телескоп изучать свои чувства:
Ты мимикрию мне вместо Любви и себя предложил.
Пальцев касаньем расторгнуть обряд неискусства:
Сердца вагончик так пуст: растворился туманом единственный твой пассажир.

Sorry. Тобою 3acoренa

Sorry. Тобою засорена.
Плевелы наплевал в меня злой старик.
I miss you. Мистраль, словно два крыла.
Стынет там, где у мужчин кадык,
Крик рвется у женщины — снова в бой.
Обуглены от крика губы — черный водоворот.
Все еще люблю тебя. Значит, ты — мой.
Все еще жду тебя. Значит, реальность врет.

I love you. Так лавою и течет.

 

Моление о любви

С. В. П.

Даруй же, Господи, нам,
Любовь по слогам читающим,
Мечту по сусекам сметающим,
Не расти к облакам
Тонким бобовым стеблем,
Не рассыпаться щебнем,
Но горным хребтом искриться,
Печенкою, где душа таится.

Даруй пальцам в ладонях ютиться —
Так птица в гнездо стремится.
И капли пронзают землю так, и
Гусеницы танков
Перебирают струны дороги,
Травинки, что нам под ноги
Ковром несплетенным стелятся.
Не боги горшки, не
Серы в комнате наши кошки.

Стоим на вершине.
Это такая безделица —
Разделенное прошлое!

 

***

Как вычистить тебя из памяти, стереть с кожи, липкий?
С губ навсегда оторвать послевкусье твоей улыбки?
Бежать по круглому, как сомненье, шару
Земному, цепляясь за воспоминанья:
Стебли, отаву, корни, что глубже, чем память?
Как тебя навсегда растворить в крови, расплавить
В горниле сердечном,
Спустить по желобу каждой вены?
И плакать, и снова плакать от пустоты.
Не получается: в руслах артерий, русалок гулкими голосами
Снова бьешься там, где когда-то не был.
Стежками вышиты на моих ладонях твои следы
От меня ко мне.
Нет, у лодки днища не было, корма не знала причала.
Веслами — руки мои.
Быт вычеркнуть. Заменить бытием.
Возвращение бумеранга. Начало.



***

— О, птица, взбивающая крыльями небесную твердь,
Сшивающая взглядом
Дверь и порог!
Пропой,
Где Господь мой и Бог?

О, рыба, на шпатель
Хребта намазывающая синеву солонее слез,
Твоя немота честнее звенящего эха!
Шепни,
Где Господь мой — Создатель?

О зверь, притаенно зубами хранящий
Ларец,
Чьим ключом отпирается суша!
Провой,
Где Господь мой — Отец?
Он вселяется
В сердце
Человека.

 

***


Жизнь — это клептомания воздуха,
Бьющегося о твое тело.
Я пела,
Когда ты был в расстоянии одного вдоха.
Я выла, когда ты был в замирании одного шага.

Теперь — сорока.
Пустые строчки рвут, прорастая, бумагу.
Нет, не бумагу, кору земную,
Ссохшуюся корку моего мозга.
Жду твоего возвращения:
Окровавленная спина — розгу,
Просоленный болью рот — влагу.

Слышишь, небо орет во всю Луну
Пугливо,
Плачет через все звезды — сразу?
Я тебе присягну —
Любить никогда и верить в пазлы.

Погружена в мысли о тебе,
Словно косточка — в сливу.

 

***


Это было давно,
Если судить по плесени в кружке,
По высохшей мандариновой корке,
По зрелости, выбившейся в подружки.

Моя корявая душа
Накарябала
Из коры кораблик.
В плаванье
Я ушла.
Плаванье — это когда на дно
Глазное
Сквозь зрачок, что прорубь,
Именно там руно
Аргонавты искали, и голубь
Именно там крыльями небеса.
И они подставляли правую щеку.
И Щелкунчик рассвет
Орешком расщелкивал.

Плаванье — это когда
Проваливаюсь
В твои ушные раковины.
Я оплакивала и оплакиваю в них себя
Всеми словами, что вылеплены кончиками языков.
Поэтому ты нем криком предсмертным сов.
Поэтому ты слеп всматриванием крота.
Поэтому ты глух пламенем не костра
Погребального. И мне — речь,
Как всем ушедшим — река.
И мне — течь
За облака
Не стаей — пчелиным роем.

Я устала плавать
И хочу лечь,
Но не в землю — в тебя,
Не покойником, а покоем.

 

Песнь Лилит

Лилит — из глины
Цвета корицы,
Лилит —
Волосы длинные,
Мысли — спицы,
Остры и тонки.
Голос — звонкий —
Водопада обломки,
Осколки
Через уши —
Сразу в душу.
Лилит — сила,
Лилит — власть.
Ее увидел,
Сразу пасть
В ноги,
Вьюнком оплести
Лодыжки,
В свои ладони
Обуть ее ступни.
Целовать голени.
Неприступная!
Для тебя создана,
Адам.
Возьми ее!
Что было дальше?
Преклоненье,
Лобзанье коленей,
Даром бери —
Реки, сады, весь рай.
Брови сталкиваются:
— Нет, не хочу.
Не было фальши
В крови Лилит.
Что было дальше?
Попытка взять штурмом,
Гоненьем,
Изгнаньем,
Снова лобзанье —
Ладоней, запястий:
Попытка
Выцеловать себе
Хоть немного счастья.
Брови сталкиваются,
Глаза рождают бурю:
— Смешно!
И волосы заплетает в косы.

— Господи!
Дай другую!
Ласкание кнопки Delete.
Так Господь
Из рая Лилит
Удалил.

— Ева, — представилась.

Разве влечет то,
Что было когда-то
Частью тебя?
(Дикий мед
И сахарная вата.)
Хочу другую,
Неизведанную,
Чтобы
Частью меня стала,
А не была.
(Бездна
И стелющаяся трава.)
— Верни Лилит.

Ева — репейник,
Магнит:
— Люблю, не прогоняй.
Для нас — рай.
Зачем тебе та?

Лилит,
Изгнанная, нагая,
Целомудренная.
Что с ней стало?
Подглядывала в дырочку
В изгороди
Между раем и прочим.
Плакала ночью.
Слезы-звезды —
На небосвод.
Ветром стонала,
Ревела,
Рыдала —
Звала Адама,
Клялась, что любит.
Оправдывалась:
— Не хотела
Преклоненья,
Хотела равности
В отношеньях.

Он вновь
Целовал ее руки —
Через изгородь,
Она ладонью
Передавала
Ему касанье
Своих губ.

Душа Евы
Хронически
Заболела.

...встретила змея...

 

Бабочкой, которой снегопад

Хочу быть бабочкой, которой снегопад
Не потревожит странного узора,
Хочу быть нотою, которой невпопад
Не сотворить хвалы или позора.
Я плеск воды, я куколка с фарфоровым лицом.
Я глиняным египетским писцом
Пребуду в историческом музее,
В том зале, где убожество тщеты
Припудрено геометрической прогрессией,
Где люди, волки, крысы и коты
Передо мной в торжественной процессии
Сопели приторно и солоно глазели.

Насыплю соли на хлеб и тебе скормлю.
Ты моя самая любимая на свете боль.
Куда там до тебя факиру, летучему кораблю
Да и королю, который неистово гол.
Я скорблю над нашей любовью, скорблю.
Я накоплю денег на обратный билет,
Чтобы, уезжая, кричать «Люблю»
Тебе, которого вовсе на свете нет.
Там, на конечной станции, что не знает конца,
Пойду в музей, держа одной рукой крысу, другой — пару котят.
На мне будет маска человека вместо фарфорового кукольного лица.
И ты в музее бабочкой, которой снегопад…

 

Автопортрет с крылами из осоки

Господи!
Если под ноги — камень,
То мне не зерном, но домом
Быть.
Если — в игольные уши,
Я не верблюд,
А тончайшая нить.
Синицу,
Избави от сети ловчи.
Мне б в крове Твоем
Водвориться,
Отче.

Ты дал мне писать.
Это крест. Это мука:
Иные цвета, мысли,
Чувства и звуки.
Отныне — иная.
Из этого вырастить сад.
Смоковница, терн
И горчица
В саду моем смогут прижиться.
Зерно,
Мне б самой раствориться
В земле.
Возродиться.
Я чувствую:
Кровь изливается в строки.

...И явится миру автопортрет
С крылами из осоки.

 

 


 

 

 


Валерий СКОБЛО

«Подчиняясь законам пространства»



***


Ты думал, пространство тебя не обманет,
Но был очевиден лишь первый твой шаг,
А все остальное повисло в тумане,
И гулко вибрировал воздух в ушах.

И робким твоим любопытством согреты.
Все двери и окна, чердак и подвал,
К тебе наклоняясь, шептали ответы,
Хотя ты вопросов им не задавал.

Случайности были еще не готовы,
Чтоб ты погрузился в событий тщету,
И ты повторял удивленное «Что вы?..»
Предметам, меняющим суть на лету.

Еще ты запомнил, что день был тревожен,
Но к вечеру найдены пища и кров.
А впрочем, покой непременно возможен
В счастливейшем из всевозможных миров.


***


Ты вслух еще не повторяешь
Той мысли, к которой пришел,
И нить рассуждений теряешь,
Садясь за обшарпанный стол.

Но в поисках нужного слова,
Отвлекшись, ты смотришь в упор
На отблеск окна углового
И солнцу подставленный двор,
Где голуби с крыши сарая
Срываются шумной гурьбой,
Устои пространства взрывая
Полетом своим и собой.

И это свободное чудо,
Прочерченный в воздухе путь,
Почувствовать можно отсюда,
Но в стих невозможно замкнуть.

А ты засмотрелся и злишься,
Хотя согласился давно,
Что даже удача излишня,
Когда тебе больше дано.

 

***


Я знаю, что так и случится:
Ты будешь еще горевать,
Прохожим заглядывать в лица
И счастье по имени звать.

Настанет еще эта мука,
Какой бы ни выбрал ты путь,
А память ни света, ни звука
Тебе не захочет вернуть.

Вернуть из того, что осталось
В том доме, на том этаже,
Где женщина плачет устало
И дочка уснула уже.



Юре и Тане

А еще вам поможет судьбу превозмочь
Это утро, сменившее снежную ночь,

Это утро промозглое, тающий снег,
На ходу прикуривший у вас человек,

Прикуривший, забывший о вас навсегда,
Эти лужи, покрытые коркою льда.

Неудачу свою проклянете вы, но
Вам помогут забыться афиши кино,
Чашка кофе, чужой разговор за спиной,
Полувнятный обрывок из жизни иной,

Эта девушка в «макси», патлатый юнец
И надежда на лучший исход, наконец.

 

***


Толчок, перестук, отправленье —
И вдруг, точно по сердцу ток,
Пронзит тебя в это мгновенье
Свободы счастливый глоток.

Он весь полувздоха короче
И тает в движенье ночном.
Пространство под пологом ночи
Течет и течет за окном.

Пусть взгляд отвлекают детали
И мысли уводят порой,
Но кроме пространства едва ли
Хоть что-то владеет тобой.

Пиши же про черные дали,
Глядящие слепо на нас.
Разлука ли, встреча, беда ли —
Не время об этом сейчас.

Движенье, гудки, остановки,
И все же пространство сильней.
А жизнь твоя стоит рифмовки,
Да тягостно вспомнить о ней.


***


Все снился город, круговерть
Холодных улиц...
Под утро начало светлеть,
И мы проснулись.

Приморский город на ветру
Знобило. Вторя,
Тебя знобило. Лишь к утру
Стих ветер с моря.

Продрогший камень поглощал
Тепло и грелся.
Пустынный в этот час причал
В окно виднелся.
Был солон поцелуй, и чист,
И нескончаем.
В окно влетал протяжный свист
И крики чаек.

...Любили как в последний раз —
И мир распался...
Но свет за окнами не гас,
А разгорался.

 


***



Жизнь прекрасна и так — вдалеке,
И горька, равно как и с тобою.
Разжимаю ладонь, а в руке —
Ничего. Распрощался с любовью.

Как писала ты: «...я поняла —
Мы одни и навек, это странно.
Так блуждают в пространстве тела,
Подчиняясь законам пространства».

Может быть... Ясно только одно:
Мы прощаемся, нету причины.
Это не одиночество, но
Состоянье души — до кончины.

К снегу первому лес не готов,
Тянет запахом листьев из сада...
Жизнь прекрасна в конце-то концов,
И любовь приплетать к ней не надо.


***


Вжимаясь в железо дверей —
Так тесно в вагоне, —
Ты видишь десант тополей
В глухой обороне.
Прекрасен их горестный круг
Зимою и летом,
Но строчки, пришедшие вдруг,
Не только об этом.
Литейный скользит за стеклом
С прохожими рядом,
Когда сто раз виденный дом
Проводишь ты взглядом.
«ХИМЧИСТКА», «ЛЕКТОРИЙ», «ЦВЕТЫ»,
«КОНТОРА СТРОЙТРЕСТА»...
О, сколько же здесь тесноты
И давки за место.
Ты мог бы продолжить про «ТЮЛЬ»
И «ПИВО» — не жалко,
Да где там в толкучке... Июль,
И в городе жарко...
За вход и посадку борьба.
Вглядись в эти лица...
И лишь тополям — не судьба
К успеху стремиться.
Поэтому так обречен
Их бой и напрасен,
И ты вроде здесь ни при чем
И все же причастен.
Мелькнули... Уже не видны...
Прощайте! До встречи!
...Но горькое чувство вины
Ложится на плечи.


***



Не кончается жизнь от того,
Что ты смотришь с мольбою
В это серое небо,
Где нет для тебя уголка.
Незабвенная,
Вот и прощаюсь с тобою...
Мимо нас с тихим плеском
Несет свои воды река.

Мы пройдем вдоль решетки
Осеннего Летнего сада —
Это все, что осталось,
Что будет у нас впереди.
Так душа изболела,
Что больше уже и не надо
Ни любви и ни памяти...
Осень и холод в груди.

Показалось: почти
Полегчало, почти отпустило,
Не накатит любовь
Среди ночи, средь белого дня,
И не будешь шептать,
Словно ты не об этом просила:
Пронеси эту чашу!
Обойди стороною меня!..


***


Все я пытаюсь взглянуть сквозь года,
Сквозь эти дали...
Счастья не было и тогда,
Но ожидали.

Что вспоминается? — пустяки,
Вроде обоев в старой квартире...
Видимо, привкус утрат и тоски —
Самое стойкое в мире.

***


Это ангел-хранитель
стоит у тебя за спиной,
На работу в трамвайной
толкучке он едет с тобой,
Не дает оступиться
с подножки тебе в пустоту
И рукою твоей
по чертежному водит листу.
Это, право, смешно:
проектирует некий завод —
Оборонный объект!
Рассказать — засмеют: анекдот.
Плачет, видя в столовой
твой полусъедобный обед:
Видно, трудно ему
ото всех уберечь тебя бед.
Выполняет твой план,
раз такой предрешен ему путь,
Помогает зарплату
на месяц тебе растянуть.
А душа? — до нее ли? —
заботы: работа, семья...
«Бедный ангел-хранитель...» —
сочувствую искренне я.
Не ему это небо ночное и в небе звезда...
Он стоит за тобой и не может,
не хочет вернуться туда.

 

 


 

 

 


Елена ДОБРОВЕНСКАЯ

Солнечный квадрат

 

 

Семечки

И воздух целлофанов, глух.
«Прорезываться начал дух», —
Писал печальный Ходасевич,
Но ты всем бедам вопреки
Слепые семечки строки —
Не зная, что пожнешь, — все сеешь!

И в этом — правда вся и соль,
Ты — победитель и король,
От края неба и до края
Гудит гроза, и кони бьют
Копытами, как будто тут
Пред нами конница Мамая.

 

Радуга

Радуга пала на пьяного мужика.
Пьяный мужик от радости замычал, залаял,
Заговорил! А с ним перебрехивалась река,
Будто жена, измотанная и злая.

Но, рассыпаясь искрами и расточая свет,
Звуки весны и запахи источая,
Радуга пела и флейтой звучал фальцет,
И улетала музыка вглубь Китая.

Пахло навозом, розами, огурцом,
Пахло вчерашней елкою и печалью.
И почему-то вечностью, ведь в конце концов
Вечности тоже нужно, чтоб замечали!

 

Нищий

В его лице проступает небо,
В его лице проступает снег.
Укроет землю седое небо,
Его морщины из черных рек.

В его лице целый мир расколот,
И ночь стреляет из глаз-бойниц.
В его лице проступает холод,
На этом небе не видно птиц.

В его лице так зима лютует,
И ветер дует из губ-щелей,
И имя Бога кричит он всуе,
И слово страшное: «Пожалей!»

 

Куст

Рыбалка. Речка. Рябь едва видна.
Светлеет небо, и заря нежна,
И розовые отсветы на теле,
Но комары, заразы, одолели.
Их, кровопийц, все больше каждый год.
Напрягся спиннинг. Кто-то там клюет.
Рыбак поймал огромного сома.
Рыбак священнодействует — шаман!
И бьет в экстазе в небо, будто в бубен,
И пляшет, и с ума сошел как будто.
Сом — это жизнь сама, удачи знак,
Но, к счастью, я не сом и не рыбак,
И знает это добрый наш создатель:
Я — наблюдатель.
Я — куст, из уст которого летят
Слова, когда они того хотят.
Рыбак уху готовит. Дух пьянящий!
И куст зашевелился говорящий:
«Ко мне, сюда, в движение стиха
Зачем-то ваша приплелась уха,
Зачем-то подвернулась ваша рыба.
Сварился сом. Рыбак сомлел. «Спасибо!» —
Сказав кому-то, может быть, и мне...
И я опять остался в тишине.

 

Бабушка

Из глаз моих смотрят две революции, две войны,
Смотрит бабушка.
— Здравствуй, племя, младое, незнакомое, —
Говорит моими губами.
Жарит грибы, смеется, сердится, плачет,
Босыми ногами становится на траву,
Исцеляется, хочет жить у моря,
Спорит с Эйнштейном.
Я тоже спорю, с Пушкиным спорю, —
Так спорят с небом.
— Эй, небо, — говорю, — я с тобою спорю!!!
Небо смеется. Теплыми лошадиными губами
Берет хлеб из моих рук.
Небо знает, что мы бессмертны.

 

Соленое солнце

Рыбаки, пропахшие потом,
Рыбаки, пропахшие солью,
В тяжелых горбатых робах,
В лучах веселого солнца.
Море кипит, играет
Радугой рыба блещет,
И чешуя на робах
Светится, как медали;
И просмолилось небо,
И просолилось солнце,
А рыбаки смеются:
Скоро наступит праздник,
С моря их ждут с уловом,
Слово им скажут в радость!
Будет еда и песня,
Долгий медовый вечер...
Соленое солнце в море
Уйдет золотою рыбой.

 

Перекрашу!

Мой черный человек, зачем ты черный?
И для чего ты бродишь обреченно,
Не отражаясь в светлых зеркалах?
Зачем в моем ты заблудился сердце,
Зачем в глазах раскосых ищешь дверцу,
Зачем во мне воспитываешь страх?
Прочь от меня! Проваливай же в осень,
Иди сквозь строй солдат суровых — сосен,
Иди — иных поэтов обнимай!
А если ты решил со мной остаться,
Играя в черта, мудреца иль старца,
Тебя я перекрашу, так и знай!

 



В мерцанье берез

Корою березовой роща мерцала,
Весной набухала апрельская мгла.
И проще мне было рвануться с вокзала
Туда, где когда-то Тамилла жила.

Туда, где остались в Осиновой речке
Привязки — не нитки-веревки, а трос,
Где в печке живут из огня человечки,
Где спряталось детство в мерцанье берез.

Там в жилах берез протекает удача.
Остался навеки там твой голосок.
Стою у березы. Ты видишь: не плачу...
На землю стекает березовый сок.

 

Солнечный квадрат

Пусть здравствуют все — и послы, и ослы,
И Золушка в тихом свеченье золы,
И камень, катящийся с вечной горы,
И свежий снежок новогодней поры,
И холод собачий, и мысли — до слез,
Которые вызвал привычный мороз.
Пусть здравствует лучшее в мире из солнц!
Французский актер и швейцарский альфонс,
И все шансонье! И Малевича ночь,
И мысли, которые трудно волочь.
Я знаю, что в Черном Квадрате
Художникам дали по хате...
Но Солнечный я выбираю квадрат,
А в этом квадрате растет виноград,
И в птичьем застенчивом хоре
Я слышу, как плещется море.

 

Чудовище

Как писал поэт известный о свободе небывалой!
В рамках — тесно, в рамках — пресно, и искать цветочек алый

Трудновато с брюхом сытым, если ты собой доволен,
За тобой пылится свита, только ты совсем не воин!
Крылья режутся, и что-то слишком чешутся лопатки...
Я найду цветочек — вот он на обычной дачной грядке!

Я найду цветочек алый и чудовище в придачу.
Милый, нет, я не устала, я цветок ращу на даче!

Я цветок ращу на даче, удивительный, как Слово,
И тебя ращу в придачу. Ну, чудовище, готово?

 

Бубен

Жил-был мастер делать бубны.
Бубен — инструмент шаманов,
Но ему играть хотелось
Так, чтобы гудело море —
Моря он еще не видел...
Чтобы трепетали листья
И шептались с ними звезды,
Чтобы кровь запела предков,
В звуках бубна, что он сделал,
Чтобы тигр рычал и сопки
Отвечали эхом-рыком.
Он однажды сделал бубен.
Бубен тот из рыбьей кожи,
И сверкает, будто солнце,
И звучит, как море, листья,
Полосатый тигр веселый,
Что охотников не знает...
Не шаман был этот мастер,
Высоко подкинул бубен,
Прямо в небо черной ночи —
И луна в нем засияла.

 

Пьеса Ионеско

Серый день. На шаг — два вздоха. Неба выцветшая фреска.
Быть нелепой и глубокой, будто пьеса Ионеско,
Невпопад, не попадая в ритм чужих шагов и будней,
Просиять, не унывая, радугой, все безрассудней
Радоваться. Ветер встречный неба синеву разбудит,
Всюду запах огуречный. Мир сверкает — старый Будда.

 



Слива

На крылышках зимнего дня
Две радуги нерасторопных
Дышать заставляют меня
Спокойно и неторопливо.
А слова созревшая слива
Полна золотого огня,
И звуков, и мыслей подробных.
А может, сейчас не зима?
Иду за ответом к соседке,
А слива срывается с ветки,
Срывается с ветки сама.

 

Характер

Как хищный зверек, убежав от пронзительной боли,
Не то, чтобы брови — событья сдвигаю собольи.
И заново жизнь обжигая — творенье из глины,
Кидаю на сопки высокие взгляд соболиный.
Горит драгоценная шкурка. Не буду покорной!
По-женски плюю на характер его мухоморный!

 

Идиот

Как просторно, как пусто и ясно.
По дороге идет идиот.
Солнце село и песня погасла,
Только снег все поет да поет.
Эта песня ямщицкая, что ли,
В ней бездонной печали печать.
Снег засыпал соседнее поле,
Начинает меня засыпать.
Засыпаю. Вдруг веткою гибкой
По щекам начинают хлестать,
На лице идиота улыбка.
— Нам нельзя, — говорит, — помирать.
И идем мы по снегу в безбрежность,
И идем мы по миру впотьмах.
На лице его светится нежность,
И улыбка цветет на устах.

 

Кларнет

Ах, музыка! Ах, дедовский кларнет!
— За каждым «да» всегда таится «нет», —
Так говорил мне пьяненький мой дед,
И плакал и играл мне на кларнете.
Кларнет кивал, и к сердцу был прижат,
И жадно слушал звуки старый сад,
И было мне тепло на белом свете.
Когда дед умер, продан был кларнет,
Мой брат, потертый временем поэт,
И превратилось «да» в сплошное «нет»,
И тут такая тишина настала,
Что и сейчас, за звуки заплатив,
Все вспоминаю дедовский мотив,
И музыки на всей земле мне мало...

 

Синий конь

До чего густая ты, синева,
До чего же синяя ты, трава!
На тебе зеленый горит огонь,
По тебе гуляет нездешний конь.

До чего же синий гуляет конь,
Протяну коню теплую ладонь,
В синей гриве — синие небеса.
Горсточка небес, синего овса.

Дам овса коню, погляжу в глаза,
у меня полно синего овса,
Латыши поют, а я слышу здесь!
Синий-синий конь, ты на свете есть!

 

Он

Бросает разговоры ни о чем,
Бежит к ручью прозрачному. Плечом
К плечу березы белой прислонясь,
Он с миром устанавливает связь.
Откроется Земля и суть вещей,
И он, плечистый, чистый, как ручей,
Он не кричит, не плачет, он поет
О том, что боль уходит, боль уйдет.
Глазастые березы шелестят,
Их любящий, их материнский взгляд,
Вневременной их шелест исцелит.
Он изумится: больше не болит!
Он, весь земной, коснулся вечных сфер,
Хотя скитался он, как Агасфер.
Дрожит он, смертный, радостный, живой,
И чувствует себя водой, травой.
Ручей лепечет. Лето ждет тепла.
И это ничего, что жизнь прошла.