H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2013 год № 1 Печать E-mail

Михаил АСЛАМОВ. На краю благодатного часа…

Алиса САИТБАТАЛОВА. Предчувствие сентября

Дарья УЛАНОВА. Гляжу в небесный океан

Людмила МИЛАНИЧ. Свет неизбывный

 

 

ВОСТОЧНАЯ ТЕТРАДЬ

Александр БЕЛЫХ. У истоков поэзии хайку, переводы

 

 

 


 

 

 

 

Михаил АСЛАМОВ


На краю благодатного часа...…

 

 

Ответ другу


Олегу Маслову,
доктору и поэту


Как вовремя твое письмо приспело.
Как согревает нас
на свете белом
Все тот же наш товарищества дух!
Как прочно нас в миру скрепляет Слово,
И вот живешь, чтоб убедиться снова,
Что старый друг — он лучше новых двух.
Есть новые... Но больше тех, некстати,
Кто для тебя — как опухоль в простате.

А в фото ты изрядно наторел!
Вот ты в Италии, а вот уже в Париже,
Венеция... А мне Израиль ближе:
Ведь в горький час тебя он обогрел.
Вот дворик твой, как уголок Эдема:
Порхать над ним, а в обуви — проблема.
И пальма даже! Но — «не достает».
Завидую. Одна и радость «телик».
А мне бы по Европе, по мотелям!..
Мечты... А жизнь их наловчилась влет...
Но я мечтаю, отходя ко сну,
Пошляться по прославленному Риму,
Неспешно так, потягивая «Приму»,
Иль прошвырнуться даже по Вероне!
Хотя понятно даже и вороне,
Что на Шекспира я не потяну.
Не обессудь. Живи себе и здравствуй...

А мы в напряге в поисках лекарства:
Гиганты бьются! Результатов нуль.
А вся зараза кроется в подкорке,
Самодостаточна и никакой подкормки,
И не боится никаких пилюль.
Не зря же раньше запрещали Фрейда,
Сообразили: подсознанье вредно!

Там, как в кладовке, накопился бред.
А голос внутренний?
Зараза, ну хоть тресни!
Гнусавит все о совести, о чести...
Нет, мы прикроем этот «интернет».
Или зачистим все на старом диске!
(Тут водка помогает, может, виски,
А лично я считаю — самогон.
Об этом можно расспросить в народе...)

А между тем я чувствую:
уходит
Дорога жизни резче под уклон.
Так скучно думать о себе негоже,
Но столько вытряс из копилки божьей
Я слов пустых — их расклюют грачи.
И стыдно было б, если не печально...
Когда же будешь у Стены Молчанья,
Ты обо мне немножко помолчи...

 


***


Дни и ночи в крови и в поту
Отпахали войну, отрыдали.
И теперь вот в приморском порту
Я свой «рейсовый» хлеб проедаю.

Запропал он (волнуется люд),
Пароход пролетарский «Франц Меринг».
Из него этот люд и сольют,
Где-то выплеснут с борта на берег...

Эх, народ мой — трава-лебеда,
Поредевший в шинковке жестокой!..
Чем притягивало сюда
Вас магнитное поле востока?

Может, волей — хлебнуть и постичь,
Может, долей — кулак в изголовье?..
И срывает вербовочный клич
Якоря родового гнездовья...

Мает дудку мальчонок босой,
Покосившись на окрик «придурок!»,
То — свирельно, а то с хрипотцой:
Ведь у детства своя партитура.
Что-то близкое в детском лице —
«Ишь какая занятная дудка!»
Посижу, как на милом крыльце,
Где отец мой попыхивал трубкой...

Пришвартуется «Меринг» средь дня
Перед рейсом своим каботажным.
Помню я, как сжигала меня
Среди моря Японского жажда.

У какого-то чана у крыс
Отвоевывал пресную воду.
(Если тошно — тряпицей утрись,
Отойди в уголок от народа)...

А пока подудим-допоем
На краю благодатного часа
Средь своих,
что легки на подъем,
Пассажиров из трюмного класса.

Дуй, братишка, чтоб стало тепло
Моему високосному детству...
Сколько нас к побережью стекло
К посуленным наделам в наследство!

И вберет, «переварит» впотьмах
Всех
в рассоле тумана пространство...
А мальчонка дудит на узлах
Над российским над всем окаянством.

 


***


Мед времени из ломких сот истек,
Яд времени пока из них сочится —
Есть чем еще от слепоты лечиться.
А жизнь ушла в песок или в свисток.

Снега от бед укрыли огород.
Окликнешь — и никто не отзовется...
Товарищей уже не остается,
Их нет
средь новорожденных господ.

Другой у нас отныне «партактив».
А жизнь так выразительна, как кукиш:
— Веревка вот,
а мыло сам прикупишь, —
Такой у этой жизни лейтмотив.
Но с мылом нам спешить и смысла нет.
Помянем дорогих — и незабвенных...
Звучи, Шопен. Прибросим с кружкой пенной:
Каков прикид на наш менталитет?

А он таков, что все — наоборот.
Верней — неясно, но — вперед и с песней!
А дальше что? А дальше интересней!
Читай газету «Сад и огород».

 

***

Как скорбный дом,
опустошенный вдруг, —
Так океан пронзительно спокоен.
И в сердце неосознанный испуг,
Как будто чем-то непонятным болен.

Большой корабль стремит куда-то бег,
Его пространство медленно вбирает,
Как будто очень близкий человек
Мучительно и долго умирает.

И небосвод от боли напряжен,
И скал прибрежных вытянуты лица.
И жизнь вот-вот
уйдет за горизонт!..
Мне тягостно от этих репетиций.



***


Л. Миланич

По глотку нам осталось из кружки,
Вон уж веха (иль просто слега...)
Там, за ней — не кукует кукушка
И не тают под солнцем снега.

Но пока не забыты, однако,
Значит, есть еще, чем дорожить.
Если ангел пока не оплакал,
Постараемся все-таки жить.

Надо жить! —
добрым словом упрямо
В злую непогодь грея сердца.
Будем жить,
средь разгула и срама, —
Вопреки! — не теряя лица.

 

***

Чтобы народ
Из тьмы и грязи вывести,
Нужна ему, народу, перспектива:
То камень освятим, где храму вырасти,
То первый блок
В фундамент жилмассива...

И это очень даже мотивированно:
Все будет так!
Не верьте подлым вракам...
Но место гиблое,
а хуже — заминированное,
Мы запоздало отмечаем знаком...

 

Хабаровским стихотворцам

С уклоном в мордобой
дискуссии опасны:
И сплетни, наговор, хула через плечо...
Напомню вам, друзья,
что, кроме речки Красной,
За пригородом есть и Черная еще.

 

 

***

 

Все прогнозы — игра в «Угадай-ка!»,
Вековые приметы не в масть.
Вон закатная сизая спайка
Вдруг подзольным огнем пролилась.

Облака — как бинты неумелые,
Видно, к ветру... Но вышел в рассвет:
Облаками
кипенно-белыми
Оторочен был горный хребет.

Словно кто-то, не нашей сноровки,
Не по-нашему скроен и сшит,
Натянул бельевую веревку
И развесил бельишко сушить.

Может, бабы, как было веками,
Все мужичье — срамное, в крови —
Отмочили, отбили вальками
Из своей окаянной любви.
Нам завещано в чистой рубахе
Перед жизнью и смертью стоять.
То-то будет хрустеть на размахе!
В чистой можно с судьбой поиграть.

А судьба, как гречиха, прогоркла,
Не до игр ей, уж как ни крутись:
Или пулю ловить на разборках,
Или лугом с косою пройтись.

А прислушаешься вполуха:
Тонкий звон ручейками в горах.
Может, наша с тобою старуха
Правит косу на новый замах...

Надышаться бы этою синью,
Наплескаться бы этой рекой!..
Хоть на вздох окунись же, Россия,
В жизнью выстраданный покой.

 

 

***

 

Я устаю уже от многолюдья,
И трудно душу приструнить в строке:
Нить ариаднина у этой блудни
Вот-вот порвется на земном волчке.

Она живет, меня опережая,
Но боль в груди — ее «дверной» звонок...
Чужие тексты пресны, как скрижали,
Своя строка не клюнет на манок.

Какой ей быть — я в этом сам не волен,
Не ведаю, над листиком дыша.
Строка, она рождается из боли,
Ее несет страдалица-душа.

И напишу вот нечто для затравки,
Пока еще рука моя легка...
А город все хрипит в автоудавке.
И ночь к утру. Но не было звонка!..

 

 

 


 

 

 


Алиса САИТБАТАЛОВА


Предчувствие сентября

 

 

Столица Родины. Путешествие Адама


Этот огромный город застанет тебя врасплох,
как нагого Адама — враждебный мир.
Если ты медлишь, в пятки врастает чертополох,
если спешишь — стираешь ступни до дыр.

Этот огромный город — лавина очередей,
цепь бесконечных пробок и ад метро,
его зараженный воздух лучшей из всех затей
считает сверлить и дырявить твое нутро.

Отдал бы все, чтоб только дожить до того угла,
вернуться в свой тесный рай, отдохнуть от ран!
Но паршивый огрызок познанья добра и зла
жжёт ладонь и, как гиря, оттягивает карман,

не давая вернуться: ты слишком много спросил,
и нет билетов домой, по крайней мере, пока
не найдешь все ответы и не упадешь без сил,
поймав закатное солнце во тьму зрачка.

 

 

Федерико


Воздух взволнован предчувствием сентября,
всполохи грозовые лижут нам ноги,
зрелое лето идет, плодами багря
тонкие дикие яблони у дороги.

Зреют колосья, войско их велико,
хлебом ли, гноем вскроются их обоймы?
Жребий твой сладок, бремя твое легко,
крест твой маячит птицей в дверном проеме:
как это ни печально, осень придет
с тобой, без тебя, надеждой ли, оправданьем,
вот дозревает самый прекрасный плод —
сердце твое, горячий яблочный пламень.

Надень свою самую белую из рубах,
выйди встречать сентябрь любовью жаркой,
три молодые звездочки в грудь и в пах, —
листья кленовые, — станут тебе подарком.

Не напророчь себе дороги другой,
ведь, как латинские буквицы в старой книге,
всю твою жизнь наблюдавшие за тобой
черные всадники ждут тебя, Федерико.

 

 

Локомотив


Так ревет этот колокол, будто сейчас сорвется,
по кому обезумел, что за беда стряслась?
Предрассветною страшной жертвой слепому солнцу
тридцать пять молодых и сильных падают в грязь.

Не война, не холера, вдоволь вина и хлеба...
не решили задач, итогов не подвели,
тридцать пять молодых сердец, покорявших небо,
прорастают горячими маками из земли.

 

 

Молитва о скрипаче


Солнце умрет, но последнею вспышкой до пальцев дотронется.
Небо поблекнет, цвет отдавая глазам твоим.
Славься, головокружение!
Славься, бессонница!
Боже, оставь скрипача навек молодым.

Пульс учащается.
Феникс в ребро пульсирует.
Музыка — вперемешку с огнем в груди!
Этого нежного, радостного, красивого
горем и сединою не остуди.

 

 

Слово маленького барабанщика


Если сказать, что не больно, — значит, солгать.
Серые капсулы, каждая — ровно девять,
Густо измазали воздух и страшно частят
Под низкими кронами самых низких деревьев.
Я не успел научиться стрелять или бить,
Чтоб защитить свою бедную мать или братьев.
Я принимаю эту густую сыпь,
Чтоб навсегда оставить ее в объятьях.

Я мог остаться дома. Я мог взрослеть,
Пить молоко и жить ожиданьем мая.
Только не выдержал. Да разве мог терпеть,
Если мои ровесники умирают?

Верю в победу, которую мне не знать.
Верю в мальчишек, идущих за мной упрямо.
В то, что земли отвоеванной каждая пядь
Даст урожая больше, чем хочет мама.

Бей, барабан! До победного дня веди
Нас по земле, свинцовым дождем объятой.
Мне скоро — не будет — четырнадцать, но в груди:
Стоять и не падать — стоять и не падать — стоять и...

 

 

Двадцать девятое ноября

Белле Ахмадулиной


Так стареют актеры.
Так вырастают дети.
Так ложится седая прядь на висок отца.
Так мужают соседские мальчики кто-быстрей-до-крыльца.
Так грубеют черты лица,
опускаются голоса
в середине куплета.

Так единственный друг режет вены, глотает яд.
Так идет на войну повзрослевший малютка брат.
Так земля принимает двадцатый твой листопад.
И над этим сюжетом
выше времени, выше мира, о сколько над!
Не желая, не требуя почестей и наград,
с посветлевшими лицами, выше земных преград
умирают
поэты.

 

 

Не забыть

Ты, большой и плечистый, вышептываешь стихи,
рвешься в бой, а все главное теплится где-то там,
деревенским июлем, где дело — к шести годам,
где заутреней надрываются петухи.
К рукояти меча прикладываешь уста,
после смертного боя вверяешься простыне,
а обида детская — в сердце, на самом дне,
где любимый святой отрекается от Христа.



Из детства

Это дрожит, сосет под ложечкой, хнычет.
Это не отпускает с дошкольных лет:
Вот он идет, прямой и красивый, дышит,
Учится в слабой руке держать пистолет.

Вот он идет, красив, невесом и тонок.
Не выбиравший еще никакой стези,
Маленький цесаревич, почти ребенок.
Будущий Император всея Руси.



Возвращение в Рим


По легенде, когда апостол Петр покидал Рим, спасаясь от гонений императора Нерона на христиан, на дороге, уже далеко от города,

ему явился Иисус Христос. «Куда Ты идешь, Господи?» — спросил апостол. И получил ответ: «Если ты покидаешь народ Мой,

Я возвращаюсь в Рим, на второе распятие». Устыдившись, Петр повернул обратно и принял мученическую смерть во славу Христа.

Не так давно мир был потрясен еще одним событием: Великим пожаром Рима.



Рим не просил ответа, не ждал пощады.
Горел терпеливо, долго, бесповоротно.
Пеплом ложились в землю его солдаты
И — разлетались — медленно и свободно.

Страшно рожать сыновей в этот мир из камня.
Страшно вводить их в эти громады храмов,
Где пустота тревожна и амальгамна.
Где по убитым мальчикам плачут мамы.

Страшно рожать дочерей в этот мир из пыли.
Страшно их одевать в белоснежные платья.
Самым прекрасным рано ломают крылья
Каменные безрадостные объятья.

Рим задыхался, но не искал причины.
Дымом кровавым в небо взметались крыши.
Рим был готов на жертвы, на боль. Кончины
Он не страшился, зная Того, Кто выше.

Рим не боялся смерти. Он знал Кого-то,
Кто уже ждал в прекрасном, светлейшем Мире.
В Рим возвращайтесь, отче апостол Петр.
Вас уже так давно ожидают в Риме.



После зимы


Чаша зимы переполнена, каплет с краев капелью,
проседью лег февраль на висок отца, вот мы стоим,
пришедшие окольным путем к апрелю,
не узнавая в зеркале собственного лица.

Все еще молодые, от теплого ветра пьяные,
сильные и красивые после всех февралей,
только все неохотней время скрывает раны,
и углубляет память ниточку у бровей.

Все тяжелей, все горше ждать наступленья весен,
труднее за них бороться, верить трудней весне,
небо целует главки вечнозеленых сосен,
у папы виски белеют, мама кричит во сне.



Я беру тебя за руку


Ангелы строятся в небе — за ратью рать,
весна теплотой и светом нам рвет виски,
этой земли прекрасна каждая пядь,
эти глаза зеленее любой тоски,
я беру тебя за руку, чтобы не отпускать.

 

 

 


 

 

 


Дарья УЛАНОВА


Гляжу в небесный океан



***

Милая с детства картина, русский старинный лубок:
В свете горящей лучины женщина вяжет носок...
Дремлет «головка» в ракете, ядов накоплено впрок,
Смерть угрожает планете — женщина вяжет носок.
Владимир Ветров


Кто загнал меня в угол, который зову своим?
Запечатал в ячейку, назвав это женским счастьем?
Лоскутки собираем и мир кое-как кроим,
А на деле он сам нас раскраивает на части.

Так хотелось жить беззаботно, взахлеб, бегом,
Не оставив хромому быту секунды лишней...
Жизнь идет. А я распята над очагом
Да исправно кормлю Судьбу пирожками с вишней.

Иногда еще выплывают из пустоты
Огоньки мечты и друзей далекие лица.
Только я, как Титаник, бьюсь об айсберг плиты
И, как Дон Кихот, сражаюсь с тоской на спицах.

Ядовитое божество рутинных забот
Крутит в буднем водовороте, как в хороводе.
Я тону в суете. Разлетается в щепки плот.
...Говорят, если женщина вяжет — то все пройдет.
Извела все красные нитки.
Но не проходит.

 


Без посвящения


Господи, подари мне ее, подари.
Будто не ведая: нужно ли это, плохо ль...
Наклон головы и маленький след, чтоб внутри
Носить, как ребенка. Или прятать, как опухоль.
Господи, поднеси мне ее в горсти —
Хрупкую, звонкую, в детских печальных гетрах.
Помилуй дурную голову и прости
Влюбленность больную, зимнюю, против ветра.

Дай мне вымолить долю секунды с ней,
Выдох синхронный, шажок параллельный рядом...
И знаю, что блажь. Но ветер все холодней,
А я согреваюсь только ее взглядом.

Дай мне, Боже, великий небесный страж,
Шанс ошибиться, сжалься над сердцем слабым!
И пусть не ее подари, но хотя б мираж —
Чтоб только на миг поверить: она могла бы...


***

Не мучайся, следуй истинам прописным.
Не порти себя гордыней, тревогой — сны.
Твори свой шалашный Эдем и в нем живи
В согласии и любви.

Да только непросто из пыли творить Эдем.
Как жить, если сердце спрашивает — зачем?
Любовь отыскалась, но с нею хоть плачь, хоть вой,
Когда и шалаш — не твой.

А нам ведь казалось, что в жизни не будет злей.
Что к нашим услугам на этой сырой земле —
Миллион шалашей: что хочешь, то выбирай...
Ты мил, да не вышел рай.

Хотя еще строишь планы и ждешь детей,
И рад, когда к нищему быту зовешь гостей:
«Позвольте, прошу к нашему шалашу...»
Но мне двадцать пять и я уже не пишу.

И вот, пока пытаешься что-то менять,
Проходит жизнь мимо тебя и меня.
Съезжает худая крыша, тихо шурша,
С не нашего шалаша.



Хло́пок


Подари мне стебель хлопка,
остановленный в цветенье.
Тонкий стебель, ломкий стебель
из неведомой страны.
В человеке и растенье
общей жизни бьются соки.
Человек растет и зреет.
А когда настанет срок,

будет рано или поздно
остановлен стебель вены.
Тонкий стебель, ломкий
стебель увенчается цветком

из очищенного хлопка.
И, раскрашиваясь ало,
вместе с ним врастет упрямо
в нам неведомую Жизнь...

Подари мне стебель хлопка.
Стебель с вызревшего поля,
где рукой небесной
Вечность собирает урожай.


Ты


Тяжко так, что все внутри дрожит.
Боль — хоть птицей раненой ори.
Это неначавшаяся жизнь
Отмирает у меня внутри.

Это рвется, исходя на нет,
Тонкая серебряная нить.
Это горе — оттого, что Свет
Не смогла в себе укоренить.

Я гляжу в небесный океан:
Отчего такой жестокий счет?
Я — всего лишь почва для семян,
Или что-то есть во мне еще?

Или я рассыпалась в труху
Горсткой заработанных монет?
И для Справедливых — там, вверху, —
Может быть, меня и вовсе нет...

Как найти в себе Твое зерно,
Чтобы сердце не изъела ржа?
Как увидеть: это суждено?
И понять, чтоб не принадлежать

К тем, кто обращает к небесам
Горечью наполненные рты...
...Я живу, чтоб верить в чудеса:
Все, что есть во мне живого, — Ты.

 

 

***

 

Колокольчики слева и справа —
Так поет ручейковый разлив.
И не силой, но нежностью травы
Пробивают жестокость земли.

У дороги, заслышав шаги,
Одуванчик засветится ярче:
Солнце все шаловливей и жарче
Проникает в его лепестки.

Ты ж боишься раскрыться от ласк.
Быстро прячешь глаза под ресницы.
Страх твой зыбок, и он тебе снится:
Это только любовь, а не власть.

Ты в объятья мои заключен,
Не плененным чтоб быть, а согретым.
И не знойным палящим лучом,
Но весенним и трепетным светом

Я взойду над твоей головой.
Прорасту молодою травой
В твоем сердце...

 


Осенняя песня


Перестилаю простыни.
Спальные сладки хлопоты.
Милый мой вызрел к осени
Плодом ночного шепота.

Тихой слезой растимые,
Снами сырыми, душными —
Губы, что на груди моей
Ищут свою отдушину.

Помню с тоскливой нежностью
Осень другую, ясную:
Каплями неизбежности
Падали листья с ясеней,

Зыбко алели полосы
В легком закатном мареве...
И не хватало голоса
Снова тебя вымаливать.

После — метели ярые
Льдом засыпали золото.
После — под одеялами
Сердце тряслось от холода.

После — с весны до осени
Снова глухие ропоты:
Отче! Ты глух ли? Бросил ли? —
Я допросилась шепотом

Тайного и заветного
Дара себе от Господа:
Солнце встречать рассветное,
Перестилая простыни.



Марионетка


Подарите мне марионетку
С голубым задумчивым лицом.
Тонкую, как сливовая ветка.
Хрупкую, как дольки леденцов.

Смастерю ей светлое белье,
Пенное узористое платье...
Как же нежно буду танцевать я,
Управляя нитями ее!

Девочку с небесной гладкой кожей
Я не дерну резко, без причин:
Стану обращаться осторожней,
Чем с иными из моих мужчин.

Господин в распахнутой жилетке!
Чтоб не стать обманутым глупцом,
Подарите мне марионетку
С голубым задумчивым лицом.

 


День


1

Что принесет мне день, кроме пустых страниц?
Глупых, ненужных слов? Выдуманных границ?
В мир суеты сует прямо с утра спешить...
Лист неотложных дел белою ниткой шит.

Что принесет мне день? Двигаюсь невпопад.
Тронет случайный жест, ранит случайный взгляд...
Снова душа смутна. Снова неубран дом.
Что принесет мне взгляд в сумерки за окном?

Утром будить глаза (сколько же сердце спит?).
Выпить стакан воды и осознать: горчит.
И завершив дела, мерить глазами тьму.
Что день принес? И что я принесла ему?


2

Неосторожно день новый начать с утра...
Я — это поезд, что вышел из пункта А.
Вышел из пункта А и полетел в рассвет...
Только вот пункта Б в этой задачке нет.

Поезд несется вдаль: весел, упрям, красив —
Нет у пути конца. Есть на пути обрыв:
Вдруг обратится даль в пропасти темный зев...
Все мы сорвемся с рельс, так и не долетев.

Буду беречь шаги — те, что слагают Путь.
Буду хранить в себе каждый мой встречный пункт.
Трепетно слушать стук каждого колеса.
Можно уйти навек, строчки не дописа...



Без высоты


В нашем мире нет больше высоты.
Не кружат листы. Не парят мосты.

И нельзя во взлет превратить разбег
В наш нелетный год. В наш нелетный век.

Ливнем мелких бед, градом мертвых лет
Мы, как пыль, прибиты к своей земле.

И пока крыла без полета спят,
Прорастают корни из наших пят.

А вокруг, кляня свой холодный дом,
Журавли уходят на юг. Пешком.



***


Нам словно набирать разгон — жить.
И страшен времени не бег — вжик.
И мчит в неведомое круг — колесо.
А я ищу себя, ищу все...
Сквозь маету часов и дней муть
Когда же высветится он — путь?
Настанет миг и скажет мой Бог,
Что нет начала, а пришел срок
Сквозную нитку вдеть в канву вех.
И я продолжусь. Я пойду вверх.

И будет Слово на пути том.
И я пером построю свой дом.
И будет светом исходить лист.
И будет в имени моем смысл.

А если все сползет в печаль, в тишь,
Тогда останется оно. Лишь.


***

Раны нет больнее той,
Что сочится вышним светом.
Боль крылата. Эта боль —
Имя женщине-поэту.

Чтоб остался вкован в речь
Ломкий звон струны задетой,
Ей дано переистечь
Всеми болями планеты.

Есть закон. Он нерушим:
Чем дороже — тем больнее.
То не станет ей родным,
Что не выстрадано ею.

Не исплакано с мольбой,
Не испито — не воспето...
Прежде полюбите — боль.
После — женщину-поэта.

 

 

 


 

 

 


Людмила МИЛАНИЧ


Свет неизбывный


 

***

 

Что это? Вновь на моем этаже
Вальс зазвучал позабытый уже.
Несколько светлых вернул мне минут.
Воспоминанья, похоже, поют.

Что ж, не проходят напрасно года,
Если в душе — все, что было тогда:
Счастье — гармонии подлинной миг,
Это пришлось мне узнать не из книг.

Вот и довольно, спасибо, Господь,
Что сохранил ты во мне до сих пор
Свет неизбывный, мелодию ту.
Я несчастливой себя не сочту.


По праву памяти...


Трагический Вильнюс...
А мне издалека
Припомнился снова
Готический Вингис*,
Где небо стекает
По лестницам веток сосновых.
Меня одарил
Спокойствием Вильнюс:
Был светел,
И как янтари,
Хранящие чистое
Солнце столетий,
Здесь памятью живы
Костелы, дома, мостовые,
А песен мотивы
Запомнишь, услышав впервые,
И чувство родства,
Что я испытала
К другому народу,
Оно — не слова,
Раз в сердце живет
Уже долгие годы.
Прости мне, Литва:
Пред тобою сегодня
И я виновата,
Коль дали права
Стрелять в тебя
Нашим российским солдатам.
Проходят года,
И времени ком нарастает,
Но горечь стыда
С тех пор в моем сердце
Не тает.

 


***


Человек начинается
с плача по умершим.


Я не посмела расспросить отца
О матери. И память все тревожит
Неясный свет угасшего лица,
Но воскресить его она не может.

Лишь снимок... Грустный взгляд...
Но... жест? Но... речь?
Прости, что не сумела уберечь...
И этого в наследство не досталось.

Но в поминальный день, который свят,
Я заново тебя благословляю
За жизнь, хотя тебя почти не знаю.
Но разве в этом кто-то виноват?

 

 

***

Какое тайное родство
Влекло меня к церквям старинным,
Когда своей дорогой длинной
Наш поезд шел вдоль тихих вод?
Когда с крестом и без креста
Взбегали церкви на пригорки,
Березы, словно свечек горсти,
Вокруг светились неспроста?
Что за печаль во мне была?
До дома ль божеского дело,
Когда в просторах без предела
Давно молчат колокола?
Меня, не знавшую крестин,
Никто Христом не обморочил.
Скажи тогда, откуда, Отче,
Во мне движенье этих сил?

 

 

***

 

Михаилу Асламову

Памяти подземелье —
Чувства и мысли впрок.
Слышишь, мели, Емеля,
То, что диктует Бог.
Чтобы потом когда-то
С помощью этих слов
Поняли Жизнь ребята,
Не любящие стихов.



***


Что сетовать? И у кого просить?
Как милостыни жизнь продлить подоле?
Исполненные молчаливых сил
Уроки мне дают река и поле.
Ломая лед и одеваясь в лед,
Цветы даруя и снега приемля,
Вокруг Природа каждый миг живет,
И я благословляю эту землю.
За то, что было, и за то, что есть,
За — малое, пускай — еще что будет,
За то, что быть сподобилась я здесь,
Что научилась радоваться будням.
Прошу я одного: дай сил, Господь,
Достойно мне продлить свою дорогу,
Чтоб в час, когда разрушит время плоть,
Душа другим светила хоть немного.

 



***

Любовь казалась веселою:
Любое переживем.
А будни рукой тяжелою —
На жизнь ее, на излом.
И черный, соленый до горечи,
Всамделишний хлеб любви
Не эти ли первые горести
Потом ценить помогли?




***


Не подчинить бухгалтерскому счету
Дни счастья: скрыты накрепко в душе,
И времени уже не взять в работу
Их на любом нелепом рубеже.

Неподотчетно, тихо, осиянно
Живут и излучают вечный свет,
И этот храм пребудет постоянно,
Хотя постоянства на Земле и нет.



Перечитывая...


Мой оптимизм, рожденный в детстве,
Меня оставить не спеши:
Стареть — в том вовсе нет злодейства —
Не хрипнет голосок души.
И те же дружеские звуки,
Что с каждым годом лишь ясней
И все родней — до слез, до муки —
Сквозь дали — нет, не из разлуки...
Так будет до скончанья дней.
Опять как явленное чудо
Вдруг откровенье чьих-то слов,
В свой час мне посланных — откуда? —
Возникнут словно из-под спуда...
Ах, как мне с этим повезло!



«Песня Сольвейг»


«У каждого, когда придется солоно,
Для сердца есть мелодия своя,
А мне всего дороже «Песня Сольвейг» —
Ее любовь на грани бытия.
Пусть вера в возвращенье беспричинна,
Другие этой веры не поймут,
Пускай ушел единственный мужчина,
И не узнать, зачем, куда, к кому...»
Так я писала в юности далекой,
Когда ознобно было на душе.
И не казалась я себе пророком,
Хоть час крушенья близился уже.
Придуманная? Или же живая?
Игра? Или трагедия всерьез?
Любовь моя из дальних лет взывает,
А что ответить на ее вопрос?
Из этих лет ничем я не отвечу:
Былого не прояснили года.
Мне семьдесят. И за окошком вечер.
А та же «Песня Сольвейг», как тогда.



Слушая Долуханову


И — рванется душа в поднебесье,
И при жизни еще воспарит.
Это свет, излучаемый песней,
В миг какой-то тебя озарит.

И могуче несет, и упрямо,
Очищая от скверны и лжи.
Может, это поет моя мама?
Аве, мама! Спасибо за жизнь!

Входит в сердце великая сила
Охранительной, вечной любви.
Аве, мама! За песню спасибо!
Аве, дочь моя! Дальше живи!



***


Цветет луна в моем окне больничном,
Над всей большой Землей цветет луна,
А я вот занята сугубо личным —
Я просто, понимаете, больна.

Обрушилась на жизнь мою смешную
Беда, и я в исходе не вольна.
Не может быть, что сдамся и умру я —
Я все-таки дождусь тебя, весна.

Не может быть... Земля еще моя:
Ко мне деревья простирают руки,
И что-то в мире знаю только я:
Моих людей, и тишину, и звуки.
Пока еще уйти я не могу:
Пусть мне мои перепадают беды.
О, Господи! Как снег сегодня густ,
И до чего же все-таки он белый...



***


На осине — вдруг почки по осени:
То ли жаркой погода была,
То ли трубы горячие бросили
В почву для обогрева села,
Но возникло над речкой Осиновой
Воплощенное чудо и ждет, —
Может, чьей-то неведомой силою
И листва к холодам оживет.
Дознаваться до правды не хочется —
Все равно для чего, почему,
Но сюда своего одиночества
Принесла я пустую суму.
И, похоже, пришла не за сказкою —
Потаенную веру храня,
Что Природа своею подсказкою
Жить и дальше научит меня.


* Вингис  парк в Вильнюсе.

 

 

 


 

 

 

ВОСТОЧНАЯ ТЕТРАДЬ

 


Александр БЕЛЫХ


У истоков поэзии хайку


Переводы

 

 

 

Мацунага Тэйтоку (1571–1653)


***
Весенняя дымка —
И та полосами пошла...
Ведь год тигра!


***
Спят вповалку днем.
Да отчего ж не спать,
Коль осенняя луна...


***
Они духом пали,
Что ли? Поблекла краска
На цветах персика...



Мацуэ Сигэёри (1602–1680)


***
Рядком идут,
Одни посохи паломников поверх
Летних цветов...


***
На босу ногу
Вышел поутру на крыльцо
И осенило: «Уж осень!»


***
Чуток погоди,
В колокол не спеши ударять,
Сакура цветет!



Нисияма Соин (1605–1682)


***
Ox, шейные позвонки!
Чуть не вывихнул их — уж так
Таращился на сакуры...


***
Гусей вереница —
He голландские ли письмена
Выписывают они в небесах?


***
О этот росный мир!
Здесь, в Окуноин всё-всё-всё
Подвластно разуму...


***
Коли так, то пусть
Это будет дерево «Данрин»* —
Цветы сливы...


Ясухара Масаакира (Тэйсицу) (1609–1673)


***
Нет, не наступлю,
Здесь тень учителя моего слегла
Под соснами в снегу!


***
Полночная луна!
Не от этих ли холодов
Стала ты тверда?


***
Ну и дела! Ну и дела!
Только и скажешь о вишнях,
В горах Ёсино...

 

 

Ито Синтоку (1634–1698)


***
Цвет юношества —
Среди нарциссов этих нежных
Нет слабейших...


***
На пару с Фудзи
Идем с седьмого дня на восьмое
Третьего месяца...

 

Ихара Сайкаку (1642–1693)


***
Сердцем был ли
Далеко отсюда, или не было
Самой кукушки?..



Икэниси Гонсуй (1649–1722)


***
Шашки сдвинуты,
А следом слышатся
Крики ржанок...


***
Выпрыгнет карп,
И вновь тишина над прудом...
Выкрик кукушки...

 

Мукаи Кёраи (1651–1701)


***
Уходит весна...
Печалюсь о ней вместе со всеми
Жителями Ооми...


***
Льют летние дожди —
Вспучились, взбухли воды озера
На пятом месяце...

 

Кониси Райдзан (1654–1716)


***
Заснежены поля —
Там-сям зелены-зелены
Росточки травы...


***
Мелькают белые мальки —
Будто цвет прозрачной воды
Приходит в движение...


***
Бросил взгляд назад:
Вздрагивает от прохлады вечерней
Горная сакура...


***
Уж год миновал,
А как зовут-величают префекта,
Так и не запомнил...


***
От снов весенних
Не смутился разум, не помутилось сердце —
И как прискорбно!


***
Уж которую осень
Одинокая матушка моя
Коротает в грусти...


***
Тоненько-тоненько
Затянул свою песню соловей
За воротами Расемон...


***
Весенние дожди.
Ноги отодвину поодаль
От пылающей печи...


***
О том и не ведает вол,
Что отраженный в его зрачках
Дождик весенний кропит...

 

 

Морикава Кёрику (1656–1715)


***
Спать привелось
В опочивальне самого князя —
Ну и холодища!


***
Колобки рисовые
И те скукожились на связке —
Осенний ветер...


***
Сливовый аромат?
В бледно-голубенькую чашу
Уткнулся гость носом...



Уэдзима Оницура (1661–1738)


***
В садике моем
Горная камелия расцвела —
В белое вырядилась...


***
Вот опадут цветы,
Вновь утихомирится все вокруг
Храма Ондзедзи!


***
Под застрехой
Вьется рой комариный вкруг
Цветов персика.


***
Вечерние сумерки.
Вижу, как мелькают брюшком форели
В речном потоке...


***
На весеннем рассвете
Кончики пшеничных ростков
Прихватило инеем...

 

Такараи Кикаку (1661–1707)


***
Сливы цветут...
Под тяжким сумраком аромата
Засыпаю в спальне.


***
С утречка приспал
Слуга мой на опавших лепестках...
Пришлось простить...


***
Перемена одежд...
Трещат шелка у портного
В лавке Эчигоя...


***
Искусан блохами...
Вправду ли, во сне ли
Меня закололи?



Хаяно Хадзин (1677–1742)


***
Глядит тревожно олень
На уголь, что в печах обжигают,
На вечернюю дымку...



Кага-но Тиэдзё (1703–1775)


***
Крыльев взмах...
Что тебе привиделось во сне?
Поведай, бабочка.



Тан Тайги (1709–1771)


***
Оглянулся в пути —
Зажигают огни на заставе.
В дымке вечерней...

***
Первая любовь —
Влекутся лицо к лицу
В публичном доме...


***
Летние дожди.
Украдкой, ночью, глянула
Луна из сосен...


***
Летняя луна.
На берегу толпится люд
В «час крысы»...



Нацумэ Сэйби (1749–1816)


***
Ранняя осень —
Сквозь ветви ивы заглянуло
Утреннее солнце...



Судзуки Митихо (1757–1819)


***
Спросонья едва,
Тотчас за веер схватился —
Повеяло старостью моей...


***
О, одиночество!
У дома, где зажег лучину,
В отсветах синеет ирис…




 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока