2015 год № 6 Печать

Юрий РОСЛЫЙ. Дикуша, фрагмент из неопубликованной повести

Сергей ЗОЛОТУХИН. Художественое выражение любимой работы, к 80-летию ученого-биолога Ю. С. Рослого

 

 


 

 


Юрий РОСЛЫЙ

Дикуша

Фрагмент из неопубликованной повести

 

Улица сама привела Еремина к просеке, он пошел меж пеньков к подножию сопки, где тек давно манивший его ключ. Нужно было определить в нем расход воды.
Ключик бил из-под сопки. У самого подножия ее водопад вырыл бочаг — небольшое, но довольно глубокое озерцо, тускло мерцавшее в каменной глазнице. По берегам озерца мокрый темный крупнозернистый песок был холоден, как лед, и рыхл — рука тонула в нем. Чуть поодаль цвел дикий лук, и запах его, смешанный с запахом термопсиса,  щекотал ноздри.
Еремин склонился над прозрачным бочагом, собираясь напиться. Приблизив лицо к самой воде, но еще не припав к ней губами, он удивленно замер перед открывшейся его взгляду бездной.
Вода, прозрачная до дна, открывала путь в иной, подводный мир. Еремин смотрел в глубину его, забыв обо всем, завороженный сверканием солнечных бликов, проникавших вглубь, шевелением какой-то подводной травы, движением чего-то живого, но неясно различимого в глубине этого мирка...
Как бы ни казалось это странным, но какая-то часть существа, сущности Еремина с детства жила в некоем придуманном  мире, где трепетали цветными крыльями бабочки-парусники, зависали вертолетами в знойном небе стрекозы, вибрируя прозрачными лопастями отмеченных черными точками птеростигм (птицеподобных очертаний) крыльев, таинственным фосфорическим светом рассекали ночную тьму светляки, трещали взрывчатые кузнечики, таращили немые глаза рыбы, но всех занимательнее и доступнее для наблюдений были муравьи.
В детстве он часами мог наблюдать, как из норки, окруженной полуконусом тончайшей пепельной дресвы, показывались черные кочережки усиков большого, черного, словно негр, муравья. Осторожно ощупав выход, он наконец выглядывал из норки. Высовывал приплюснутую голову с невидящими нашлепками плоских глаз, а потом быстро выскакивал и бежал по своим муравьиным делам в зеленый лес травы, огромного мира, каким для него, должно быть, был городской парк. Еремин однажды стал свидетелем нашествия рыжих лесных муравьев формика и битвы их с черными, воображая, что присутствует при схватках гладиаторов на арене Колизея или битвах франков с сарацинами — он тогда был во власти только что прочитанной «Песни о Роланде».
Со временем (университет, аспирантура, работа) интерес к беспозвоночным и позвоночным перерос в профессиональное погружение в проблемы структуры популяций и экосистемных связей в биоценозах*, но неравнодушие к существам с холодной  кровью сохранилось.
Еремин чуть отодвинулся от бочага, положил подбородок на руку, забыв о питье.
Мерцание сверкающих бликов стало утихать. Падение, сопровождавшееся одновременным расширением подводного мира до пределов обычного, земного, закончилось.
Этот полет был коротким и стремительным: чем-то вроде прыжка с парашютной вышки, когда сердце начинает стучать в горле и дыхание обрывается, но, однако же, гораздо более плавным. Казалось, не он падал, а пространство само надвигалось, расширяясь, поглощая его, принимая  как свою частицу. И он ощущал себя все тем же и не удивлялся тому, что продолжает дышать под водой так же, как дышал на земле.
Прорыв в гипогравитационную среду прошел безболезненно, словно спуск в лифте с верхнего этажа на нижний.
Расплавленный диск солнца все так же висел над головой, но стал значительно меньше. Купол неба отдалился, выгнувшись крутым параболоидом, а кроны деревьев, опрокинутые вершинами вниз, представлялись неясными скоплениями звездчатых листьев, похожих на туманные миры, лежащие за пределами этой галактики.
Теперь он находился внутри подводного мира, населенного знакомыми ему обитателями. Но во время этого полета-падения какие-то необратимые изменения произошли то ли с самим Ереминым, то ли с жителями подводного обиталища. Во всяком случае, некоторые из них поразительно увеличились в размерах, изменив свой облик. А может быть, и сам Еремин оказался сморщен  до их величины непонятной силой, неизвестной ему, но вполне реальной. Как обшлаг сырой дубленки под горячим утюгом.
Наверное, это явилось следствием мгновенного сокращения расстояний между молекулами и атомами, составлявшими Еремина, как некую физическую систему.
Это объяснение (а он очень старался тут же объяснять себе эти странности, происходящие с ним) пришло само собой и показалось ему вполне достоверным.
Странное это было окружение. Непонятные существа. Но, приглядевшись к ним, Еремин начал узнавать некоторых.
Брюхоногий моллюск застыл в безразличном полусне. Самка кеты, еле шевеля обломанными плавниками, истертыми о гальку, стояла над каменным гнездом в последнем карауле над зачатой жизнью.
Самка бычка-подкаменщика, которого они в детстве звали «Фока-бык» и, стало быть, звалась «Фоковна», раздувала пухлые щеки — жаберные крышки. В выпученных  остекленевших глазках ее застыло неуемное стремление проглотить кого-нибудь. В облике ее отчетливо проглядывали черты некой руководящей дамы из одного дремучего, но могущественного ведомства, стремившегося превратить все еще доступные  нересту лососевых реки в сплавные участки вырубленной по их берегам колониальной древесины.
Планктонный Циклоп, который тоже был микроскопическим хищником, дергаясь, с трудом удерживал себя на глубине.
Личинки кровососов и мокрецов в уголке вели полусветский разговор:
— Ах, вас мучат? Учат-с?
— Кто всему волчь?
— Вы!
— Об этом будет известно выше! Если вы станете продолжать так же и дальше, все окажетесь вне. Волею пославших меня вышестоящих инстанций! — пискнула личинка поденок известного вида, обычно называемая на латыни ларвой. Этот вид беспозвоночных, к которому она принадлежала, любой ценой старается держаться в верхних слоях. Она повертела своей невыразительной головенкой, как бы приросшей к уродливой шапке, причем стало ясно, что шапка, нахлобученная сверху, управляла поденкой по своему усмотрению.
— Разве стол накрыт не для всех? — спросила Корюшка Малоротая.
— Стола нет вообще, даже шведского, — проскрипел Рак-Отшельник. — Будет товарищеский ужин, понятно? Все едят друг друга. Как до и после юбилейного банкета.
Существо с когтистыми лапами, с головой, в которую случайность или ошибка эволюции вмонтировала автомобильные фасеточные фары, словно глаза-тарелки андерсеновской собаки, сидящей на сундуке с серебром, шевелило надглоточником и подглоточником, играя мощными челюстями, находившимися в постоянном движении. Это существо было украшено колеблющейся на течении бахромой трахейных жабр и двумя стрелами на хвосте. Ни дать, ни взять, уменьшенный вариант дракона, наводящего страх на массу беспозвоночных.  Это была всего лишь стадия перехода к крылатому образу жизни, состояние перед вылетом из самого себя.
Ручейник изящно приподнимал черный лакированный цилиндр, изготовленный из стебля тростника. Впрочем, цилиндр поднимался не над головой, так как служил прикрытием и украшением не верхней, а нижней части тела.
Много там еще кружилось разной нечисти: гнусы и гнусавки, угложилы подколодные, сокоеды и стволоеды. Трухляк Пухлоспинный, подкорный житель, с вожделением поглядывал на Долгоножку Раннюю, из молодых гнильниц-короедниц, выступавших в сопровождении Краснобая Потертошкурого.
Личинки жуков, обитателей дорогой древесины, забуревшие древогрызы и точильщики, нажившие непробиваемые мозоли на конце тела. Эти открывали секреты своей жизни лишь себе подобным.
Трухляк настоящий в паре с Лжектырем Кривобородым уверенно пробивались наверх в толще мертвой коры, в изобилии оставленной на дне водоема по воле равнодушных пилильщиков  дремучего ведомства.
И все эти Прудожилы Вдавленные, тинники, ильники и болотники, всевозможные трясинники и прицепыши колыхались и трепыхались, требуя своей доли на приеме, устроенном жизнью.
Скользящий по поверхности, полужесткокрылый Водомер, живущий как бы на границе двух cфep, пытающийся говорить на ином языке и считающий, что он стоит надо всеми, благодаря своим способностям и необычному положению, был неспособен углубить своего поверхностного скольжения по глади водоема. Он так хотел придать побольше солидности своему способу движения, пытаясь превратить его в средство продвижения. Но увы! Булькающие, пузырчатые слова вылетали из его ротового отверстия: «Иксклюзивли гэмблэр... Бли-и-ик, блаббер, блистер…»
Над всеми царил Суперкрюк — огромный самец чавычи с искривленными челюстями, никак не меньше тридцати килограммов весом.
Создания эти замыкали некий колеблющийся круг, в центре которого, кроме Еремина, находились известные Еремину существа, выглядевшие под стать окружающим.
Один — крабовидный, с маской вместо лица, изготовленной из карапакса (хитинового панциря) краба под названием «Голова самурая». Как он здесь очутился, этот морской пират?
В океане и прилегающих к нашим землям морях галактическое скопление ему подобных порождало настоящую Крабовидную Туманность, в которой исчезала большая половина всех пасущихся там лососей и цепляющихся за дно прибрежья крабов. Здесь он чувствовал себя явно не в своей тарелке, отмахивался ухватистой клешней, пятился назад, непрерывно и мелко кланяясь.
— Что скажете? — проскрежетал Суперкрюк.
— Пуромысер изживает себя сам, как сказар росскэ ученый, — бормотал тот, оправдываясь.
— Ну, а ты? — обратился Суперкрюк ко второму. Тот странно сочетал в себе человеческие черты с обликом личинки Библиоцефала, вооруженной пневматическими присосками. Эти присоски, подобно множеству связей в человеческом обществе, помогали ему держаться довольно крепко даже на сильном течении.
Присмотревшись, Еремин узнал в нем некоего Мих Тапыча, сокращенного из Михаилов Потаповичей — хозяев таежных и водных просторов, крупного демагога местного масштаба. Но как он изменился! Где его былая самоуверенность? Куда исчезла лихо откидываемая прядь, падавшая на лоб, во время ручьем бегущих речей? Весь он словно слинял и увял. Но, находясь в еще меньшем, чем первый круг, кольце мелких и более крупных беспозвоночных, продолжал вершить, не без важности, какое-то малопонятное действо, не смея вырваться из замкнутого круга.
— Я венец! — не без гордости булькнул Мих Тапыч, стыдливо прикрываясь вечным пером, единственным, но страшным своим оружием.
— Да, — скрипнул Суперкрюк, смыкая огромные челюсти, усеянные острыми кривыми зубами, — ты венец. Венец пищевой цепи. Ты суперхищник, пожирающий все живое на Земле, начиная от травы, икринки и планктонного криля и кончая китами. А мы только звенья в цепи пожираемых тобой. Но таков закон природы, и не за это мы осуждаем тебя и его, — он глянул на крабовидного.
— Мы тоже хищники. Позвоночные и беспозвоночные — наша пища. Но никто из нас, слышишь, никто, не уничтожает живого ради удовольствия или наживы. Ради престижа и славы. Ты — Суперхищник!
— Бес позвоночных! Бич живого! Суперхищник! — заволновалась живая карусель, словно дождавшись сигнала к отправлению.
Вдруг и названье явилось тут же, определение этому кошмарному сборищу. Оно высветилось бегущими, валтасаровыми буквами неоновой рекламы под капитолийским куполом неба, в просветах колеблющейся листвы: «Суд над Суперхищником! Суд идет!»
Где-то в подсознании Еремина мелькнул момент, пережитый  в недалеком прошлом. Он припомнил, что впервые услышал, как человека назвали Сверххищником. Было это на международной конференции по биологии лососей в Находке.
— Да, человек самый страшный хищник на Земле, Суперхищник, — сказал тогда мистер Роберт Л. Эдвардс — директор Северо-Восточного Центра по Рыболовству. Вудс Холл, Массачусетс, властное лицо, седая шевелюра, Золотая медаль Национальной службы по морскому рыболовству США, вручена за успешное руководство национальной и международной программами исследований в области рыболовства. Ему ли было не знать этого? Сказанное им было не ново, хотя произвело впечатление и запомнилось.
Но откуда известно жестокое определение человека составу этого кошмарного судилища?
Еремин совсем не чувствовал своего тела. Так бывает во сне или в момент крайней опасности, когда сознание, отстраняясь от рутины бренного тела, как бы воспаряет над ним.
Наблюдая обоих осуждаемых со стороны, он в то же время со странным беспокойством чувствовал, что чем-то связан с ними, хотя их телесная оболочка казалась чуждой человеческому обличью.
— Странно… Почему же этот вопрос решается силами каких-то беспозвоночных. Без позвоночных, не считая довольно примитивных рыб. Аудитория всегда с тем, кто смеется последним.
— Не вижу человека! — высокомерно пробулькал Мих Тапыч.
— А это кто?
И тут все взоры обратились к Еремину, мгновенно осознавшему себя несчастным философом Хомой Брутом, замершим в ожидании леденящего душу крика: «Вот он!»
Страшный хруст заставил его закрыть глаза — это трещал карапакс человекообразного краба в смыкающихся челюстях Суперкрюка. Мих Тапыч задрожал, предвидя свою участь, и дрожь эта передалась Еремину.
Треск перешел в ужасающий ночной скрежет взламываемой в доме двери. Этот звук, переходящий в рев, рвал  ушные перепонки и лишь отдаленно напоминал рожденный синтезатором, гармонично аранжированный и обкатанный стереосистемой пинкфлоидовский вопль. Это был утробный рев рукотворного дракона, птеродактиля, от которого сжималась и вновь вздувалась вибрирующим пузырем вся сфера подводного мира.
Тень гигантского птеродактиля пала на странный мир. Вихрь, поднятый вертящимися крыльями-махалками, сбивал листву с деревьев, закручивал песчаные круговороты, морщил поверхность воды в бочаге.
Лицо водного зеркала, как бы мгновенно состарившись, покрылось сетью борозд-морщин, белесой рябью пятен. Оно больше не пропускало взглядов извне в глубину скрытого за ним подводного мира...
Вертолет Ми-8, пролетевший над тайгой на малой высоте, содрал кору сна. Выморочный мир качнулся, съежился, пропал.
Еремин открыл глаза и увидел, что лежит на краю бочага. Солнце пригревало. Бездонное голубое небо над головой казалось обещанием счастья. У самого лица Еремина по мачте травины вейника поднимался вверх черный муравей.

 

* Биоценоз (от греч. bíos — жизнь и koinós — общий), биол. — сообщество растений, животных и микроскопических организмов, населяющих какой-либо участок суши или водоёма с более или менее однородными условиями.


 

 


 

 


Сергей Золотухин

Художественое выражение любимой работы

К 80-летию ученого-биолога Ю. С. Рослого

 


После окончания биологического факультета Хабаровского педагогического института Юрий Сергеевич Рослый пришел работать в Амурское отделение Тихоокеанского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии в лабораторию воспроизводства лососей, руководителем которой в то время был известный дальневосточный ученый В. Я. Леванидов. С 1963 года Юрий Сергеевич возглавил лабораторию тихоокеанских лососей АоТИНРО и до 1994 года был бессменным ее руководителем.
Работа ТИНРО (ныне ТИНРО-центр) связана с вопросами рационального использования запасов водных биологических ресурсов. Ученые рыбного хозяйства отвечали на вопросы рыбаков любого промыслового района: какую рыбу можно выловить, сколько, когда и где, каким орудием лова?
Районом исследования для Юрия Сергеевича Рослого был бассейн реки Амур. Здесь одних только тихоокеанских лососей (горбуши и кеты) в 1910 году вылавливали до девяноста трех тысяч тонн! Когда запасы кеты и горбуши упали до десяти — двадцати тысяч тонн, рыбная промышленность начала спрашивать науку о причинах этого.
Как мог, Ю. С. Рослый попытался разобраться в первопричинах. Всю свою жизнь ученый посвятил изучению запасов рыб Амура и особенно проблеме воспроизводства амурской кеты и горбуши. Юрия Сергеевича беспокоили насущные вопросы: что привело к упадку запасов рыб в Амуре, можно ли их восполнить искусственным воспроизводством, как нужно правильно управлять запасами амурских рыб — это далеко не полный перечень вопросов, над которыми он работал.
В 1970-х годах им была разработана методика учета молоди кеты и горбуши в реке Амур для прогнозирования величины их возврата и оценки допустимого улова этих рыб. Ученый описал закономерность между величиной теплового стока реки Амур в период ската мальков кеты и коэффициентами возврата поколений, существенно улучшив качество прогнозирования численности амурской кеты. Кандидатскую диссертацию на тему: «Влияние условий обитания в пресноводный период на численность и структуру популяций молоди амурской кеты» Юрий Сергеевич защитил в 1974 году. Много лет работал и в международной Советско-Японской Рыболовной комиссии.
Можно ли утверждать, что в те времена все складывалось для ученых легко? Скорее нет. Ведь материал нужно было собирать в полевых условиях, и такую работу необходимо было организовывать, учить исполнителей, «выращивать» специалистов. Личный вклад в полевые исследования был незаменим. И Ю. С. Рослый не оставался в кабинете: побывал во многих местах Амура, его знали в лицо на нижнеамурских рыбокомбинатах, на научно-исследовательском судне он выходил на морскую съемку в Тихий океан, исследуя миграции лососей. Все это неизменные составляющие профессии ученого-биолога: из лаборатории надо ехать с рюкзаком на реку, с реки — в библиотеку и — за компьютер.
Юрий Сергеевич является автором более сорока научных публикаций и изданной в 2002 году монографии «Динамика популяций и воспроизводство тихоокеанских лососей в бассейне Амура».
Живой язык Юрия Сергеевича никогда не был сухим и научным, как могло показаться после прочтения его публикаций в научных журналах. Он был как раз из тех людей, о ком говорят, что за словом в карман не полезет, но в то же время умел подождать, когда выговорятся другие, а его мнение останется итоговым. К его речи часто примешивались приамурский народный говор, классическая философия, рыбацкие байки, промысловые термины, шутки амурчан и научные названия и термины.
В художественных текстах Юрию Сергеевичу особенно удавались описания природы. Знакомясь с неопубликованной повестью «Дикуша» и рассказами амурского ихтиолога «Вечная колыбель», изданными Хабаровским книжным издательством в теперь уже далеком 1986 году, нельзя не заметить, что описания природы наполнены точными и меткими деталями, будто бы автор провел в этом месте несколько дней с блокнотом и мольбертом: выписана каждая мелочь, подмечены все даже неяркие ньюансы.
Еще одна особенность «Дикуши» и «Вечной колыбели» состоит в том, что они представляют читателям знаменитых дальневосточных ученых рыбного хозяйства: В. Я. Леванидова, М. И. Кифа и других. В их уста ученый и пропагандист-биолог и вложил научные идеи, планы развития искусственного воспроизводства амурской кеты, перспективы развития рыбного хозяйства на Амуре.
Да, Ю. С. Рослый был сыном Ю. А. Шестаковой, известной дальневосточной писательницы. Может, это и подвигнуло его на творчество? В самом деле, когда в институте речь заходила о только что изданной книге «Вечная колыбель», всегда вспоминали, что он — сын писательницы. Однако отношение к писательству Юрия Сергеевича у всех сотрудников было однозначное: рассказы познавательные, читать их приятно и легко, написаны профессионально. В Хабаровском ТИНРО книгу рассказов амурского ихтиолога «Вечная колыбель», естественно, прочли все без исключения! Да ведь она и была написана для огромного числа людей не только работающих в биологии, но и желающих глубже познать эту профессию и то, что ее окружает.
Вот тут и раскрывалась истина — все признавали, что рассказы — это не инерция семейного дела, а художественное выражение любимой работы.
В самом деле, Ю. С. Рослый любил свою работу биолога. На полках в его кабинете стояли книги корифеев биологии начала ХХ века, монографии по рыбам на японском, английском и русском языках. На равных рядом с ними стояли тома по физиологии, эволюции, климату, философии. Я знал содержание многих из этих книг и после прочтения рассказов и повести Ю. С. Рослого убедился, что их мысли оживали в художественных образах. Это и неудивительно: ведь он черпал знания из по-настоящему бездонных источников.