Виктор Квашин. Зверики из моего окошка

Константин Ханькан. Белый трофей

Виктор КВАШИН

Зверики из моего окошка

Утро. С кружкой горячего чая сижу за столом напротив окна. За спиной гудит печка. В метре за окном стужа: минус пятнадцать с ветром.
Высоченные ясени качают черными ветвями на фоне еще не определившегося с цветом на предстоящий день неба. Вместе с голой веткой раскачивается нахохлившаяся почти как шар птица. Я уже знаю, это спит или просто терпит до восхода одинокий дрозд. Так они ночуют. И почему не спрятаться хотя бы за ствол дерева? Наверно, обычай у них таков. Только солнышко проглянет сквозь оголенный лес на сопке, эта птица переместится на нашу облепиху, чтобы позавтракать морожеными ягодами.
С шумом свалилась на заоконную кормушку воробьиная стая и принялась тарахтеть клювиками, не забывая регулярно поднимать головы, чтобы высмотреть потенциальную опасность. Одно «Цик!» воробьишки любого ранга — и вся стая уже в воздухе, а через секунду в ветвях густой елки.
Пока клюют, успевают подраться, выяснить отношения. Это, наверно, самцы. Иногда так оттаскают друг друга за клювы, что писк стоит!
Вообще, воробьи живут парами — на всю жизнь. Только вот жизнь их коротка… Любо наблюдать, как они весной жмутся друг к дружке, целуются, как песни поют — не подумаешь, что воробышки.
А зимой в стаю сбиваются, так, видимо, легче зиму пережить. В наши края воробьи проникли вместе с людьми, сами они здесь не выживают — зимы суровые. Вот и живут только в человеческих поселениях.
Наклевались воробьи пшена, расселись на проводе. Тут как тут поползень пал ниоткуда на кормушку. Не успел клюнуть пару раз, воробей — сверху коршуном, согнал. Кому понравится, когда на тебя садятся?
Вот они, воробьи, караулят: сами не едят и других гоняют. Поползень же висит на стене вниз головой, момент поджидает. Стоит воробью-часовому зазеваться, поползень падает на кормушку, клювиком вдоль плоскости, сбоку как-то зернышки подбирает. Два-три проглотит, три-пять в клюв наберет — и в лес, под кору прятать.
Воробьи лишь чуть крупнее поползней, но это «чуть» играет роль — воробьи всегда их прогоняют. Правда, в прошлом году зимовал у нас лихой поползень. Распластается на кормушке, крылья и хвост растопырит, клюв-шило раскроет и шипит на противника. Его никто не мог прогнать. Нет его в эту зиму, кто знает, куда делся отважный…
Солнышко поднялось над лесом, небо голубизну проявило, веселее стало в птичьем царстве. Петух кур за ворота вывел, на солнечную площадку. Куры-то рады, роются, ковыряются, клюют что-то. А петух на бугорок да в небо глядит не отвлекаясь. Часами есть-пить не будет, лишь бы опасность не проглядеть.
А опасность страшная — смерть летучая, спастись от которой невозможно. У нас тут два вида ястребов да другие хищники, мной не опознанные, но опасные не менее. Каждое лето стадо куриное лишается от семи до десяти своих членов, и большинство погибают от клювов пернатых хищников. Почему-то лиса или кот дикий не вызывают у кур такой паники, как ястреб. Крик поднимают, отступают, в случае нападения разбегаются, но без паники. А воздушная тревога — будто Змей Горыныч летит — вызывает панику вплоть до потери сознания. И потом не найдешь кур до самой темноты, а то и ночь в снегу просидят.
Был случай, выскочила жена на шум куриный. Ястреб улетел, кур не видно, а одна валяется посреди двора. Оплакала убиенную курочку хозяйка, в ведро сложила, на веранду поставила. Сердце чуть успокоила, пошла курочку щипать, а курочка-то как взлетит! Да и побежала в курятник. Обморок у нее был.
Однажды ястреб на спине курицы прямо в гнездо въехал. Там я его и изловил. Отважная птица! Наверно, страх в нем генетически отсутствует. В глаза смотрит, головой крутит, так и норовит цапнуть. Поранил меня. Видно было, что приготовился жизнь задорого отдать. Отпустил я его с уговором. Посидел он на ветке минут десять: наверно, не верил, что жизнь вернулась, да и устал от борьбы. Улетел. Но уговор сдержал, не вернулся в том году ни разу.
Куры на поляне бесснежной траву сухую косят, а воробьи к ним под ноги всей гурьбой переместились, тоже что-то выискивают, может, семена мелкие или камешки для зобиков. Куры на них внимания не обращают — здесь, на природе, все общее. А в курином дворе, когда зерно им даешь, норовят воробья клюнуть — гонят от хозяйского корма.
Пока нет воробьев, на кормушке поползни и синички. Поползни тут главнее, поскольку синицы мельче. Набирают в клювы пшено и улетают прятать. Пока поползни летают, синички клюют, потом тоже набирают и прячут. Все соблюдают порядок и субординацию. И всем хватает. Поползни и синички делают запасы. Если синички переключаются на другое или просто отдыхают, то поползни носят без устали весь световой день или пока корм не кончится. Это стратегия! Наступят лютые времена, когда снегом завалит все травы и кустарники, когда все, что можно, подберут зерноядные, и тогда придет бескормица в паре с жестоким холодом, и вороны с сороками будут подбирать замерзшие птичьи трупики… Вот тут-то и пригодятся запасы. Прыгай только по стволам да заглядывай в каждую щелочку, и если не сам туда припрятал, так другие сотоварищи — всегда найдешь столько, чтобы не замерзнуть.
Не помнят птички, куда прячут. Это и неважно. Главное, чтобы был запас. Потом, весной, потянутся росточки пшеницы, а то и кукурузы, из поленницы дровяной или из щели сарая, если дождик туда достанет. А поползни с синичками выживут и исчезнут с глаз на лето, поскольку интимное дело — тайное. А на зиму снова прилетят.
Дятлы! Два пестрых с малиновыми шапочками и подхвостьями обследуют гнилой телеграфный столб, который электрики категорически отказываются заменять, пока сам не завалится. Конечно, длинноклювая семейная парочка всегда найдет в щелях этого столба что-то на перекус. Они дружат. По очереди поклевали прибитое к столбовой подпорке снизу сало. Но не задержались, полетели обследовать другие деревья. А вообще-то эти дятлы — гости постоянные. У них здесь зимний кормовой участок.
Налетают к нам и зеленые, или седые, дятлы. Они крупнее пестрых и действительно зеленого цвета. Недавно узнал, что эти дятлы питаются зимой божьей коровкой. Кто знаком с этим красивеньким многочисленным вредителем картошки и брал его в руки, знает его отвратительный запах. Понятно, что конкурентов за эту добычу у седого дятла нет. А коровки осенью, перед холодами массово летят прятаться на зиму, набиваются во все щели, в поленницы дров, проникают и в дом, как ни закупоривайся. С подоконников в иную осень приходится ежедневно сметать слой этих жучков толщиной в два пальца. Так что, по-видимому, зеленые дятлы зимою не голодают.
Зеленые дятлы исключительно хорошо слышат насекомых сквозь дерево. И если дом деревянный и старый, то хозяевам редко удается спокойно поспать после восхода солнца — сядет такая птичка на оконный наличник, головой повертит да как даст клювом — что молотком по раме!
Как-то прибегает ко мне сосед:
— Пойдем, я тебе мелкашку дам, ты мне дятлов постреляешь, а то у меня глаза уже не видят.
— Ты чего, дед, сбрендил? Не буду я мирных птичек стрелять.
— Да ты глянь, что они с уликами сделали!
И точно, в каждом улее дыра с кулак и именно напротив рамок, а рамки выедены. Стрелять я все равно отказался — сам дед виноват, укрывать на зиму ульи надо. Я-то умнее, в прошлом году оставил пчел на улице зимовать, так укрыл их картонными коробами. Пошел среди зимы посмотреть, а дятлы и картон пробили и ульи на стыке корпусов… Слышат они пчел сквозь стенку улья да еще и сквозь картон. Ну, что ж, накрыл сверху чехлом из простыни — покушения прекратились. Наверно, неудобно дятлам на тряпке сидеть.
Воробьи снова проголодались, всей стаей свалились на кормушку. Тарахтят клювиками, словно град идет. Перемещаются постоянно, галдят, взлетают, садятся иногда на спину друг другу, толкаются. Но в этой кажущейся толчее есть порядок: ни один воробей не сядет на корм, все рядком, головой к кучке зерна, клюют с краю, по порядку. Кому места не хватает, втискивается между другими или ждет, но на корм ногой не ступит.
Взлетели разом. Тут же синичка садится прямо на кучку пшена — воробьиный закон не ей писан. Воробей падает на нее сверху — приходится слететь, но пару раз клюнуть успела.
Пока воробьи на кормушке, поползень висит вниз головой на кусочке сала. Оно умышленно прибито снизу к подпорке столба. Мелкие птички легко его достают, зато не добираются вороны и сороки. Те снимают кусок целиком и уносят, а мелким не достается.
Между прочим, воробьи тоже едят сало, да еще как! Но только в сильные морозы. Видно, зерном в мороз не согреешься, а сало — лучшее топливо!
Во! Белка! Черная, пушистая, вытянув хвост, стремительно несется по насту меж стволов. А вот и подружка. Играют! Наелись уже. Они поселились в эту зиму на чердаке заброшенного соседского коровника. Тепло там, в сене, и не беспокоит никто.
Снега мало пока, и добыча орехов не доставляет труда. Белки, как и дятлы, прекрасно чуют маньчжурские орехи сквозь снежный покров и даже сквозь лед. Тут и там видишь раскопанные маленькие воронки и ореховую шелуху. В иную зиму первый снег выпадает с дождем, и эта каша смерзается сплошным бетонным настом. Дятлы долбят и лед — им нипочем с их клювами. А белкам беда. На этот случай мы с осени запасаем маньчжурские орехи, и когда начинается голод, выкладываем понемногу.
Зверьки и птицы мигом обнаруживают подкормку. Белочки забирают орех, несут на дерево и там поедают. Дятлы имеют в округе несколько наковален. Это развилка дерева или трещина в пеньке, куда можно вставить орех, чтобы затем разбить. Дятлы работают — только осколки летят. Тут же вьются синички, подобрать крошки. К вечеру на месте подкормки остаются лежать только пустые орехи.
Загадка, как они умудряются узнать, что орех пустой, даже не надкусив его? Сколько раз находил в тайге брошенные кедровые шишки наполовину с орехами. Специально проверял — все пустые! Белка, бурундук, мыши, кедровки, сойки, дятлы — все распознают пустой орех, и никто к нему не прикасается. Человеку разумному для таких результатов, пожалуй, понадобится сначала создать научно-исследовательский институт… А эти первобытные народцы обходятся опытом поколений.
А вот и сойка появилась. Чрезвычайно красивая птица! И столь же осторожна. Она знает о сале под столбом, несколько раз удавалось клюнуть. Но тут человечья территория, и это опасно. Поэтому она осматривается, перелетает, подолгу сидит на одном месте. Наконец решается, садится на столб, пытается достать сало. Но висеть на лапах вниз головой сойка не умеет, поэтому срывается и улетает.
Куры насторожились, подняли головы, стали сдвигаться в сторону курятника. Но не слишком боязливо. Высматриваю причину. Ах, вот он, красавец! Фазан-петух шествует независимой походкой вразвалочку, волоча длинный переливающийся хвост, прямо сквозь куриную стаю. Они сторонятся, но не бегут. Фазан неторопливо скрывается в кустарниках. За ним поспешно перебегают открытое пространство две курочки-фазанки.
Им тоже сейчас еще сытно. Полыни, изобильные семенами, и другие травы стоят еще не укрытые снегами и не оклеванные птицами. Да и под ногами полно открытой пищи. А в иную зиму очень трудно фазанам.
Во время голодное самцы покидают участок и улетают неизвестно куда, чтобы оставить корм самкам. Мы стараемся подкормить их кукурузой, насыпая ее под навесом. Бедные курочки! По рыхлому снегу пробираются, за ними траншеи остаются. И корм находят не все и не сразу. А снега, если идут, то один за другим. Сначала видишь три следа, потом два, потом один с трудом сыщется. А потом до весны ни следочка фазаньего…
А весной мужики заезжие обижаются, когда на вопрос: «Ну, что, фазанов стреляешь?» — я чуть не в драку лезу. Не понимают!
Фазан вроде курица, но птица умная и гордая. И смелая. Каждую весну на кочкастом болоте фазан с фазанкой цыплят выводят. Она на яйцах сидит, а он неподалеку ходит, кукарекает периодически, чтобы фазаны-соседи его участок стороной обходили. Однажды слышу, кудахчет фазан сердито, да уж больно беспокойно и долго. Пошел посмотреть. Крадется крупный котяра к гнезду фазаньему. А фазан-петух у него на пути стал и кричит, ногами топочет, расфуфырился весь. Остановился я понаблюдать, что из этого выйдет. Кот-то по-всякому сильнее фазана. А если что, я котяре не позволю беспредел творить. Победил ведь фазан! Ушел кот, не стал в драку ввязываться.
Ну вот, вспомнил про котов, а тут и наш собственной персоной нарисовался. Идет вразвалочку, морду от кур отвернул, вроде их и нету. Они, между прочим, тоже его «не замечают», знают, что ему строго наказано еще с цыплячьего возраста к ним не прикасаться. На свалку поплелся. Звезды должны сойтись определенным образом, чтобы Маркиз «соизволили» взять на себя труд пойти на охоту. Сегодня, кажется, новолуние.
Итак, охота! Самое трудное в этом деле заставить себя выйти из дома и дотащить жирный живот до помойки. Там следует водрузиться на теплую шпалу около кучи хвороста. И сидеть, греясь на солнышке, аж минут десять, пока глупая мышь не пробежит так близко, что ее можно достать лапой, не напрягая все тело. Затем нужно снова тащиться с этим грузом обратно.
Если уж Маркиз поймал мышь, то будет орать благим матом, пока кто-то его не похвалит. Затем он съедает мышь и требует награду — рыбу, обязательно навагу свежемороженую. Если его наградить мясом, курицей, печенной в яблоках, или просто какой-нибудь чавычей, то он ее съест, чтобы не обидеть дающего, но за обед не посчитает и будет требовать настоящей пищи, то есть наваги, пока не получит. Затем, измученный, заляжет на печку и будет лежать, пока не придет время получать новую пайку наваги или пока эти диктаторы не сочтут, что ему нужно хотя бы раз в двое суток выходить в туалет.
Маркизу совершенно нет дела, как живут в других государствах. Ему абсолютно наплевать, что в домах по соседству диктаторы еще свирепее и в дом кошек не пускают, а зачастую и вовсе их не кормят под совершенно диким предлогом, что в огороде и в лесу тьма мышей! Маркиз так не считает. Он кот вполне современный, демократ-сибарит по убеждениям и уверен, что рыбы ему дают мало, хотя в холодильнике — он сам видел — ее полно.
Между тем мышей в этом году действительно полон лес! Когда идешь по лесной дороге, листва шуршит по сторонам каждые семь-десять шагов. Если же стать на то место, с которого охотится Маркиз, то одновременно можно наблюдать двух-трех полевок, совершенно не смущающихся присутствия человека.
Однажды я так стоял, любопытствовал, и вдруг увидел, что за мной тоже наблюдают. Маленькая, совершенно белая мордочка с круглыми ушками высунулась из мышиной норы у моих ног и с интересом разглядывала меня — явно ни разу не видела такое чудовище! Это горностай. Мелкий, очень симпатичный хищник, промышляющий грызунами прямо в их жилищах.
Есть в наших местах хищник еще мельче — ласка. Живьем я ее не видел, а кот, когда был моложе и менее ленив, поймал такого зверька и нам принес, но есть не стал.
Зверь побольше — колонок. Весь оранжевый, длинный, на коротких ножках, бежит, будто перекатывается, льется рыжая струя. На участок к нам заходит, но не вредил ни разу. А у соседей, рассказывали, кур давил по несколько сразу.
Хищники крупные — лесной кот и лиса — приходят только в крайней нужде. Они понимают, что воруют у человека, и стараются этого не делать. Но, когда у кошки подрастают котята, а у лисы лисята, а в природе безмышиный год, приходится кур воровать. Причем кот берет курочку так, что другие даже не замечают гибели подружки и спокойно пасутся. Лиса же зачастую наделает переполоху. Прошедшим летом в июне что-то закудахтали куры, насторожились. Смотрю, окружили они канаву и кричат, а на дне канавы лисенок-подросток к земле прижался и, делать что, не знает. Погнал я его. Не приходил больше. Выжил ли? По первому снегу следы лисьи вдоль участка по лесу есть, но на двор не заходят.
Вот так, пока вспоминал-записывал, уже и к вечеру дело. Воробышки на пустую кормушку сели, на цыпочки становятся, шеи смешно вытягивают — в окно заглядывают. Знают прекрасно, что человек там внутри дома, и что человек этот с кормом задерживается, может, забыл про них? Нет, ребятки, не забыл. Сейчас вынесу. Надо же вам поесть, чтобы не померзли ночью.
На днях дрова из лесу носил, на дупло небольшое наткнулся, размером с яйцо куриное. И видно, что птичка там бывает. Проследил вечером, в сумерках: синичка половину тельца туда спрятала, нахохлилась, головку под крыло — и спит! Рада, что ночлег нашла. А ночами — минус двадцать с ветром.
В сильные морозы и воробьи, и синички, и поползни — все на кормушку прилетают черные, в саже. Представляю, как они в дыму там, в печной трубе ночуют: с одной стороны ледяной ветер, с другой — ядовитый горячий дым. И терпеть это нужно всю ночь, а ночи-то длинные и всю зиму…
Вот вам, птички, зерно. Кушайте, сил на ночь набирайтесь.
Дай Лесной Бог вам, зверики, до тепла дожить.

Константин ХАНЬКАН

Белый трофей

Генетический альбинизм в мире животных явление нередкое, но интересное. Он широко распространен не только среди мелких млекопитающих, например грызунов, но и среди крупных животных, таких как бурые медведи, снежные бараны, домашние северные олени. Известны случаи, когда китобои добывали кашалотов-альбиносов. «Моби Дик» Г. Мелвилла — рассказ о ките-альбиносе.
В устье реки Чулымнан мне однажды посчастливилось добыть белую белку. О белках-альбиносах старые промысловики колхозов, которые за сезон добывали до восьмисот и более белок, знали хорошо. Оно даже имело свое, местное название «игнир», то есть подарок на счастье от самой природы. Разглашать о драгоценном сувенире, естественно, не полагалось, ненароком и сглазить недолго, если все станут знать. А сдавать пушнину — тем более, упаси господь.
Полный альбинизм широко распространен и в домашнем северном оленеводстве. Альбинизм млекопитающих мало изучен. Олени-альбиносы, как правило, малоценные животные в хозяйственном отношении. Обычно оленята-альбиносы погибают в первые же часы жизни. Либо сами пастухи забивают теленка в силу его нежизнеспособности. Нередки случаи, когда рождается олененок-альбинос с недоразвитыми конечностями, может быть изменена форма его носа. У оленеводов бытует своеобразный термин «горбоносый апаяки», то есть горбоносый альбинос. Или апаяки с конской мордой. При рождении альбиноса с искривленными конечностями часто приходилось прибегать к сложному родовспоможению. В моей ветеринарной практике был случай рождения олененка-альбиноса с одним носовым отверстием. Кроме названия «лошадиный нос» у оленеводов бытует еще одно определение — «топороки», то есть «нос, похожий на топор». Для оленей-альбиносов характерна чрезмерная сонливость. Они спокойны, малоактивны, легко обучаются для хозяйственных работ. Порою дежурным пастухам приходится будить такого соню после ухода стада. Альбиносы часто становятся легкой добычей для хищников.
При полном альбинизме характерны: розовая или красная окраска глаз, белые ресницы, аналогичной окраски могут быть и панты.

Была уже середина мая. Третья бригада, где я работал, проводила весенний отел оленей на реке Вата. Как-то со старшим пастухом Сергеем Ивановичем пошли мы дежурить в стадо в ночную смену. В укромных солнечных склонах сопок появились обширные проталины, где уже поднялся стланик. По ночам образовывался крепкий наст, хотя днем снег раскисал. Ночью и особенно на рассвете, когда твердость снега достигала апогея, самцы и прошлогодний молодняк разбредались по ближним возвышенностям и сопкам. Тогда нам изрядно приходилось ходить за ними, чтобы собрать и пригнать обратно в стадо.
Маточная часть стада паслась спокойно, потому что новорожденные оленята еще толком не окрепли. Как мы ни старались удерживать стадо скученно, но на восходе солнца большая часть молодняка вместе со взрослыми самцами все-таки улизнула на южный склон близлежащей горы, где так заманчиво чернели обширные пятна проталин. К тому же оттаявший стланик поднялся во весь рост, ограничивал видимость и затруднял сбор оленей. Олени разбрелись по всему склону, а самые передние уже маячили на вершине.
— Ты, наверное, поднимайся справа и сгоняй их к подошве горы, а я их внизу задержу. Пугай, пугай их лаем, они твой голос еще не знают. Нас-то они уже давно изучили: свист, крик, походку. А характеры и быстроту оленегонок, собак то есть, тем более, — смеялся Сергей Иванович.
Ночью заморозок был сильный, поэтому наст крепок, как сухой лед на еще не растаявшем озере на перевальчике. Такой твердый наст держит не только меня, но даже грузовых оленей. Иду быстро, неожиданно отпугивая животных между зарослями. На проталинах много корма, к тому же и раскапывать не приходится. Олени спешат, обгоняют меня, не обращая внимания на грозные окрики. Знают, что ничего, кроме крика, я им не сделаю. Стланик редеет, скоро вершина горы. Олени уже прошли вперед, попадаются четкие отпечатки копыт на мерзлом насте.
— Эй, ку-у, — слышу крик Сергея Ивановича снизу из долины реки, примыкающей к подножию горы.
— Эй, ку-у-у, — тотчас отвечаю ему.
Так положено, человек что-то хочет сообщить.
Сергей Иванович что-то говорит мне, но я его плохо слышу. Телята блеют, оленематки хоркают, ничего не разберу. И пошел дальше.
— Эй! Эй ! Ку-у-у! Нугдэ, нугдэ... (медведь, медведь), — наконец уловил я.
— Ку-у, унурыме... унурыме... — (понял... понял), — насколько хватает мочи, отвечаю ему.
О медведе предупреждает мой напарник. Значит, зверь где-то близко. Иначе чего предупреждать, мало ли медведей бродит. Обзора никакого, кругом кусты да бугры. Карабин сегодня мы не взяли с собой, тяжело. Таскаю только мелкокалиберную винтовку. И хорошего дерева поблизости нет, откуда можно осмотреться. Одни чахлые деревца. Зарядил винтовку и подхожу к слегка наклоненной, притом шатающейся, сухой лиственнице. Положил рюкзачок под дерево и начал залезать на него. Сучья сухие и тонкие, того и гляди, переломаются. Поднялся невысоко, метра на четыре, наверно, не более того. Выше не смог, деревце может не выдержать. Поудобнее встал на сучки и осмотрелся вокруг.
В дальнем просвете кустов, где я недавно перекликался с Сергеем Ивановичем, мелькнул белый бок оленя. Голова его низко опущена, будто кормится на ходу. Вдруг он резко поднял голову и стал принюхиваться.
Господи... Да это же медведь!
Это был медведь, притом совершенно белый. Не зря же я принял его за оленя. Зверь некрупный, возрастом чуть больше двух лет. Мимо него проскочили три молодые важенки, потерявшие своих телят. Искоса глянув на них, медведь пошел к моему дереву. Белая шелковистая шерсть содрогалась при ходьбе, переливаясь со снегом в ярких лучах восходящего солнца. Густая шерсть на передних конечностях имела красноватый оттенок. Медведь пока не видел меня, но явно улавливал запахи. К тому же и рюкзак мой лежал под деревом.
Медлить нельзя, уж больно дерево мое ненадежно. Стрелять придется с одной руки, ибо левой обнимаю ствол дерева. Вот уж невезуха. Пожалел я тогда, что не взял с собой карабин. Около моих следов торчали глыбы камней, и зверь, поравнявшись с ними, поднял голову, будто запорошенную морозным инеем и на миг задержал свой взгляд на мне. Я выстрелил по камню, который лежал ближе к медведю. С пронзительным свистом пуля срикошетила от валуна и ушла вверх. Медведь глухо рявкнул, и, прыжками отбежав в сторону, остановился впритык к небольшому дереву, и обернулся.
Он явно видел меня. Я снова выстрелил, теперь уже по дереву и как можно ниже, чтобы поближе к медведю стукнуло. Звонко обломилась перебитая ветка и посыпалась древесная шелуха. Косолапый широким галопом помчался влево по склону и вскоре скрылся в глубоком распадке. Уже потом Сергей Иванович сказал, что, не обращая внимания на оленей, медведь целенаправленно шел на мои крики, постоянно прислушиваясь. Убедившись, что зверь не случайно среди оленей оказался, а направляется ко мне, он и начал кричать.

А пастух Роман тоже встречал белого медведя, в верховьях Порожистой. Это было в сентябре. Тот медведь погнался за пастухом, и только благодаря умению бегать, путая следы по воде, пастух сумел уйти от преследования. Наши старики всегда утверждали, что белые медведи очень агрессивны. Хотя нечасто, но они и раньше встречались, и почему-то обычно в горах. Размерами они некрупные.

Работая в бригадах, я обычно брал с собой на летовку трех лошадей. Дабы помогать пастухам при кочевках, поисках оленей. Был уже конец августа. Однажды мы втроем поехали на поиски потерявшихся оленей. Три небольших откола мы нашли в районе Пиквина, которых держали молодые быки. Время осеннего гона, поэтому в группах в основном преобладали молодые самки (важенки). Загнав оленей в глухой ручей, впадающий в Пиквин, мы заночевали. «Беглецы» наши как в мешке и не разбегутся ночью.
Лошадей привязали по берегу ручья, где пышным ковром произрастал хвощ. Серому, такая кличка была у моего коня, я наложил еще и путы на всякий случай, вдруг ночью олени напугают. С восходом солнца мы уже были на ногах, потому что до дому далеко. Вдруг мы еще по пути оленей где-нибудь увидим. И за ними гоняться придется. Олени капризничают, не хотят идти в стадо, а на воле раздолье, бегай себе по сопкам и ешь грибы вдоволь. Правда, на ровных местах от моего Серого непросто уйти, бегает он быстро и так же, как собака, заворачивает убегающих оленей обратно к стаду.
Звездарь, это второй наш мерин, тоже умеет держать табун оленей, стремящийся убежать от пастуха. А Майка, третья наша лошадь, еще не знает как гнаться за оленями. Лошади — животные понятливые, и если они часто работают в стадах, то начинают понимать, чего от них хочет хозяин. Притом они по скорости превосходят домашних оленей.
Чтобы сократить расстояние, мы решили двигаться вверх по левому рукаву Пиквина, Ольчану, чтобы затем напрямую срезать исток Хивага и выйти прямо на реку Джелты. А там уже близко до палаток. На Ольчане спугнули трех снежных баранов-рогачей. Один из них был белый. Высоко подняв головы, они быстро перешли речку и, немного постояв на террасе, стали подниматься на противоположную — не очень крутую, но высокую — гору. Наверно, там проходила тропа. Бараны шли цепочкой, спокойно и уверенно лавируя между большими светлыми валунами. В середине шел белый круторог.
Мы слезли с коней, чтобы немного размять ноги и, достав бинокли, стали наблюдать за баранами.
— Вот уж чудный трофей был бы белый баран. Они есть, их просто мало. Охотник Антон рассказывал, что видел белого барана на Кедоне. Собака загнала его на небольшую скалу, но Антон не стал его стрелять, до палатки далеко было.
— А мы с пустыми седлами домой едем, — мечтательно произнес Аркадий, прикуривая папиросу.
— Далеко, считай целую долину пробежали, просто пуля до них не долетит, — сказал Петро. — По воздуху с одной горы на другую будет не менее километра, тут даже к бабке не ходи, как говорится. Баранов плохо видно. Костя, а ты выстрели по баранам, если пуля долетит, они обязательно шарахнутся. А мы в бинокли понаблюдаем, — предложил Петро.
— Ладно. Смотрите из биноклей, буду стрелять по белому барану. Карабин хорошо пристрелян, на него грешить не приходится.
Прицельную планку поднял до упора, на максимальную дальность стрельбы. Воткнул посох в землю и левой рукой прижал к нему ствол оружия, чтобы при выстреле рука не дрогнула. Навел мушку чуть впереди белого рогача и нажал на спусковой крючок. Громкое эхо разнеслось по ущелью и затерялось высоко в горах.
— Эхэ! Кажется, попал! — воскликнул Аркадий.
— А где белый? Нету его, только двое черных бегут наверх, — удивлялся Петро.
— Вы же смотрели, может, он стороной бежит, — говорю Петру.
Белого рогача и вправду нигде не видать, наверх мчатся только два темных. Оба барана тотчас скрылись за хребтом. Все мы в полном недоумении.
— Когда ты выстрелил, бараны рассыпались в стороны и понеслись вверх, а белый пропал, скорее всего, ты попал, — убеждает Аркадий.
— А что будем делать-то? Попал не попал, а барана-то нет, — говорит Петро.
— Надо идти и осмотреть место. Это же не заяц, взял да на ровном месте пропал, — говорю пастухам.
— Тогда надо поторапливаться. Аркадий, ты оставайся здесь, за оленями присмотри и лошадей на траву привяжи. А мы с Костей по-быстрому сходим, — сказал Петро.
Мы спустились к реке, перешли ее и стали подниматься по бараньей тропе на другую гору, чтобы поискать потерянного из виду круторога. Спуск крутой, каменистая россыпь массой скатывается вниз, уходя из-под ног. Речка Ольчан небольшая, но бурливая. Вода в ней прозрачно-чистая и холодная, аж зубы ломит. Попив пригоршнями воды и ополоснув лица, начали подъем по тропе, набитой баранами. Подъем на этой стороне не крутой по сравнению с тем берегом. Вот и валуны, где я стрелял недавно баранов. Вокруг стелется пышный ковер белого ягеля, по которому тянется звериная тропа. Тут лежащего барана можно и не увидеть.
— Вот здесь, здесь они были, когда ты выстрелил. Вон, даже тот стланик был виден, — Петр показывал мне рукой на куст справа от тропы.
Однако барана нигде не видно. Ходим по обе стороны тропы, залезая на камни, и разглядываем каждую яму.
— Вот, вот он! Беги сюда скорей, — зовет Петро, стоя на плоском валуне.
Я спешу к нему.
— Вот он, вот он! — показывает он рукой на большие щели между скалами.
Гляжу, а между вертикальными пластами камней вниз головою лежит чисто белый баран. Толстые извитые рога не дали ему провалиться глубже. Когда догнала его пуля, он отпрыгнул далеко в сторону и точно угодил в щель. Красавец, нечего сказать. В глубине души я запоздало пожалел, что стрелял. Ну, кто бы мог подумать, что попаду. Не старый по виду, но рога большие. Абсолютно белый, лишь тонкая, темная полоска тянется по середине спины, от лба до хвоста, будто загадочный художник провел черту своим черным сказочным карандашом.
Нарубив стланика, соорудили небольшую, легкую волокушу, благо у нас была веревка, аккуратно дотащили до речки и разделали его. Шкуру, как того требует старая традиция, я подарил Петру, а рога Аркадию и старику Василию. Из них пастухи смастерили себе плоские костяные химычивыны, чтобы рубить на них строганину, свеженину, разбивать ноги оленя, чтобы поесть сырого костного мозга. Такие вещи служат в хозяйстве очень долго, пока не износятся совсем.