Сергей ЛАПОНИКОВ. Мой Джугджур

Галина НИКОЛАЙЧУК. Трехцветка

Сергей ЛАПОНИКОВ

Мой Джугджур

Лето в Нелькане

Минувшее лето я провел в своем родном селе Нелькане. Хотя, мне кажется, словосочетание «населенный пункт» более точно характеризует сущность этого места. Небольшой пятачок пространства, не слишком густо заселенный выходцами из давно канувшей в небытие геологоразведочной экспедиции. Еще там живут бывшие оленеводы, охотники, мелкие чиновники, учителя да приезжие студенты вроде меня.
Есть тайга, есть Джугджурские горы с мертвыми, но все же живыми озерами. Есть Шантары, тонущие в вязком тумане, и есть холодное море с зубастыми косатками. По косам быстрых рек бродят выводки бурых медведей, а сохатых и стада оленей здесь расстреливают из низко летящих старательских вертолетов. Тут можно услышать об эвенке с фамилией Джексон и о якутке-охотнице, которая режет своих мужей, как свиней, и за это именуется всеми не иначе как Черная Вдова…
И посреди всего этого роскошного дальневосточного колорита я провел незабываемое лето.
Мой отец промышляет охотой.
Нынче он решил построить избушку в чистом аккуратном хвойнике на обрывистом берегу реки Мая. Между двух бьющих в реку горных ключей, обильно поросших рясным мхом. Рядом был травянистый залив и косы, а еще хорошо натоптанная медвежья тропа.
С берега открывался прекрасный вид на Маю и на горную гряду — один из позвонков Джугджурского хребта, тянущегося к небу. На его склонах, поросших стлаником и мелким лесом, можно разглядеть в бинокль баранов или медведей, которые лакомятся молодыми шишками.
Живности кругом хватает. Место глухое, более трехсот километров от Нелькана. На лодке, вверх по реке, день пути нормальным ходом. А чуть выше уже заканчивается Аяно-Майский район и постепенно начинается Охотский, где, наверное, и сейчас еще плетет паутину зловещая Черная Вдова, застывшая у рации в ожидании свежей крови. Так что резвящаяся семейка медведей на косе или лось, переплывающий реку, — это вполне привычная мирная картина для подобных диких мест.
Я туда забрался, чтобы запастись на год вперед яркими впечатлениями и попытаться немного развеять привычную для меня хандру. Ну и, разумеется, чтобы по возможности облегчить труд моему уже немолодому отцу. Строитель из меня никудышный, поэтому я был преимущественно на подхвате. Таскал бревна, шкурил их лопатой, драл мох у ключа. А в свободное время слушал бесконечные таежные байки отца, пытался разобраться в себе, читал Дина Кунца, пялился через оптику карабина на окрестности да фотографировал все подряд. У нас с собой был маленький китайский приемник с названием «Грюндиг», который почти никогда не умолкал. Меня это слегка раздражало, поскольку ловил он только одну волну, а по ней часами трепались про опасности эректильной дисфункции, которые якобы подстерегают современного мужчину за каждым углом. А отцу на это было глубоко наплевать, его мало интересует смысл трансляций, ему нужен лишь фоновый шум, голоса, которые создают иллюзию человеческого общества. Мне же после города такая иллюзия была омерзительна.
Как-то в самом начале стройки, поутру, мы отправились на лодке в конец залива, чтобы надергать мха. Но залив весь облепило тиной, и я с веслом забрался на нос, чтобы разгребать ее по сторонам, пока лодка на малом газу движется вперед. И вот именно тогда, взглянув на горные вершины, лес, реку и на пронзительно синее небо, все это обрамляющее, я ощутил простор, и какое-то туманное, неясное чувство, которое я сейчас назову внутренней свободой, шевельнулось в душе. А тогда я не выдумывал названий и не клеймил прекрасное словесными ярлыками. Тогда я просто сидел на носу, иногда разгребая тину.

Два посоха, перевал и буря

Один товарищ рассказал мне довольно любопытную историю.
Однажды он вместе с шумной ватагой друзей решил, как говорится, «прорвать» на мотоциклах по Аяно-Нельканской трассе. Эдакий байкерский фестиваль среди таежных дебрей близ Нелькана. Очень занимательно — водка, скорость, ветер в лицо, да зверье на трассе. Но речь не об этом.
Километрах в шестидесяти от Нелькана они остановились переночевать в местечке с интригующим названием Палатканда. Насколько я помню, оно представляет собой одиноко стоящую ветхую избушку, которая выглядит весьма уныло.
Поутру искатели приключений, разумеется, оголодали и разбрелись по окрестностям в поисках дров для костра. Мой драгоценный камрад (товарищ), будучи мужчиной творческим, не слишком любил коллективную форму труда и потому вместо топлива нашел загадку.
У самого входа в избушку он обнаружил палку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась совсем не палкой, а посохом. Он был аккуратно прислонен к стенке возле дверного проема, и удивительно, что никто другой не обратил на него внимания. Его рукоять, покрытая причудливым узором из переплетающейся резьбы, была отшлифована до блеска частыми прикосновениями рук. Похожие следы оставляют на древесине короеды. Камрад хотел бросить посох в огонь, поддавшись деструктивному началу своей языческой натуры, но... Тревожное предчувствие заставило его остановиться.
Несколько позже он вместе со всем караваном вновь двинулся в путь, оставив посох там, где обнаружил, в целости и относительной сохранности.
Когда байкеры подъезжали к перевалу Высокий, железный конь камрада стал неровно дышать и кашлять. Пришлось отстать от строя и остановиться ненадолго — для проведения небольшой технической диагностики. Мотоцикл был без «люльки» и, очевидно, без подножки, поскольку появилась необходимость его подпереть какой-нибудь палкой. Вот тогда камрад увидел в точности такой же посох, как и возле избушки. В точности, до мельчайших деталей. Он был воткнут в землю возле придорожной сосны, у самого подножья перевала. Очевидная странность подобного совпадения камрада насторожила, тем более его снова посетило неприятное предчувствие...
Но на этот раз он не стал ему поддаваться. Успокоив себя прямой и лаконичной мыслью, что «палка мне нужна для дела», он сломал посох пополам о колено и использовал в качестве подпорки для своей «Красной стрелы». Починка не заняла много времени, и вскоре он уже мчался к вершине перевала, к которой стали стекаться сплошным потоком черные грозовые тучи. Погода испортилась внезапно. В мгновенье ока все заволокло мраком. Мощные стволы деревьев гнуло в три погибели порывами ветра, а клубы взметнувшейся пыли застилали глаза. Камрад не справился с управлением и вылетел с дороги. Изрядно расшибся сам и разбил мотоцикл, однако могло бы быть и хуже…
Когда гроза ушла, за ним вернулись.
Жаль, забыл спросить, не показалось ли ему, что гром был похож на треск древесины?

То заплачет, как дитя...

Дело было ближе к весне. Снег, сырой и тяжелый, лежал свинцовым каркасом на плечах Джугджурского хребта. Через него летом вился серпантин Аяно-Нельканского горного перевала. По нему ходили грузовые «Уралы». А зимой и по ранней весне проехать на грузовике было невозможно, всему виной — обильные снега.
Но на снегоходе одолеть стихию вполне реально. Двое моих знакомых намеревались купить снегоход в Аяне, что по ту сторону хребта.
Вдвоем, на одном «Буране», они подъехали к основанию перевала. Одному из них, моему давнему товарищу, нужно было остаться у хребта, разбить палатку, затопить печку, приготовить ужин и переночевать, в то время как второй перевалит через горы к аянцам за снегоходом и поутру обернется в приготовленный лагерь.
Мой товарищ, как мог, очистил небольшую площадку от мокрого снега, нарубил жердей для палатки. С горем пополам, кое-как, весь в мыле, но все же разбил лагерь — ближе к закату. Когда он собирал дрова для печки, то заметил большое количество следов на подтаявшем снежном насте. Следы, как ему показалось, были волчьи. Но поскольку у него с собой имелось ружье и бутылка водки, грядущая ночь серьезных опасений не вызывала.
Когда уже совсем стемнело, он приготовил ужин, поел и стал готовиться ко сну. Холодный, беспокойный горный ветер бился о брезентовые своды палатки.
В таких местах в подобные моменты одиночество ощущаешь необыкновенно остро. И это даже не одиночество, а, скорее, чувство болезненной оторванности от всего мира, от людей. Власть над сознанием обретают суеверные, ничем не обоснованные страхи, и ты вновь чувствуешь себя маленьким ребенком, которого родители оставили одного во мраке пустой комнаты.
Однако люди, живущие в суровых дебрях Дальнего Востока, с детства приучены не обращать внимания на глупые страхи. Их больше беспокоят реальные проблемы — отсутствие денег, работы, заготовка дров на скрипучую пятидесятиградусную зиму...
Мой друг в той палатке не был исключением. Он бы заснул, подумав немного о своем, если бы, как это ни дико звучит, не детский плач, раздавшийся совсем вблизи, средь завываний ветра. Именно плач, вой, от которого кровь стынет в жилах. Как будто тоскливо захлебывается слезами маленькая девочка, оторванная от матери. Само собой, сон как рукой сняло.
Вместо него пришел лютый ужас. Мой товарищ схватил ружье и практически залпом выпил половину бутылки водки. Вторую половину, несмотря на страх, тронуть не решился. Она предназначалась напарнику, который пошел через перевал за снегоходом. Хоть смерть! А чужого трогать не смей!
А стоны и вопли и не думали прекращаться. То замолкали, то возникали вновь, и казалось, что с каждым разом они раздаются все ближе и ближе к палатке.
Часы тянулись бесконечно. Товарищ вслушивался в ночь, ожидая как манны небесной, как отпущения грехов, звуков подъезжающего снегохода, на котором к утру должен был подъехать его напарник. Но слышал только ужасные стоны и завывания леденящего ветра.
«Может, лучше застрелиться к чертовой матери, чем терпеть эту муку?!» — прокралась малодушная мысль. Но — нет! Мы не такие! Будем терпеть до утра, а там будь что будет, дорогие!..
Утро пришло, мучительно медленно, но пришло.
Ветер стих, а вместе с ним сгинули и зловещие звуки ночи. Девочки перестали выть. Приехал напарник и застал моего друга поседевшим, с красными глазами, в обнимку с ружьем и так-таки пустой бутылкой водки. Налицо были все признаки бурного психоза.
Дальше у них состоялся такой разговор:
— Что случилось, дружище!?
— Ты не поверишь! Господи! Господи! Я ведь чуть не сошел с ума!
— Да в чем дело?! Говори!
— Дети выли всю ночь! Около палатки! Господи! Я застрелиться хотел. Такая мука...
— Тьфу! Ты это брось. Это фигня.
— Мука! Мука! Господи!
— Да это у зайцев гон! Они всегда так воют, когда подопрет. Ну... по любовной части!
— ?!
— Да расслабься! Верно говорю, у любого мужика спроси.
— А... а... а следы!?
— Какие!? А, это! Да это тоже заячьи! Они просто подтаяли, расползлись... А ты, дурья башка, их, небось, за волчьи принял? Эх, братец! Тебе ли быть в печали? Я вообще в сугробе ночевал, возле костра. От огня снег подтаял, осел, и я проснулся будто в кратере. Веришь, нет?

«Лысые медведи»

Как-то в августе мне с братом нужно было добраться от наших охотничьих угодий до заброшенной старательской базы Иникачан. Свое название она получила от небольшой горной речушки, близ которой была построена. Мы хотели разобрать там пару бараков на брус и доски, чтобы потом зимой увезти их на снегоходе к нашим угодьям и использовать для строительства.
Чтобы добраться до Иникачана, нужно было пройти пешком по тайге приблизительно двадцать километров. Расстояние небольшое, однако путь довольно труден. Его можно было преодолеть двумя способами. Первый — идти напрямую, так короче, но всю дорогу придется вязнуть в болоте. Второй — сделать небольшой крюк и обойти топи по горам. Мы, разумеется, выбрали второй. Идти по камням не так изнуряет, как по вязкой жиже изо мха, ледяной воды и грязи. Ну и, разумеется, в горах намного красивее, чем на болоте.
Эта горная прогулка стала для меня самым запоминающимся событием того лета. Серо-зеленые горные хребты тонули в густой пелене низких облаков. Каменистые склоны поросли мхом и маленькими кустиками стланика, на котором уже завязались нежные зеленые шишки — излюбленное лакомство медведей. Накрапывал мелкий дождь, и внизу, по болотистой равнине, ветер таскал клочья тумана. Вокруг было серо и сыро. Выл ветер, журчали ключи под камнями. Пейзаж не вселял ни тоски, ни радости, он поражал объемом. Казалось, что среди этого простора даже душа стала немного шире, и думалось, как и дышалось, свободнее.
Мы двигались вперед, постепенно приближаясь к вершине. Подходя к зарослям стланика, увидели огромную, смачно жующую голову медведя, торчащую из кустов. Вскоре вслед за головой показалось и все остальное. Медведь не выражал никакого страха, никакой агрессии. Лишь пугающе настойчивое любопытство. Люди в тех местах — большая редкость. Косолапый их никогда не видел и, соответственно, нас не боялся, а только хотел изучить.
Иногда, когда о тебе хотят узнать побольше, это приятно, особенно, когда тобой интересуется симпатичная женщина. Но когда тебя хочет исследовать медведь размером с носорога!.. Поверьте, ничего приятного при этом не испытываешь. Тем более, что выводы, к которым он придет в результате исследования, для тебя могут оказаться довольно спорными.
Медведь стал уверенно приближаться к нам, время от времени становясь на задние лапы, вероятно, чтобы разглядеть получше двух странных пришельцев, которые, скорее всего, являются лысыми медведями, пришедшими за его шишками с далеких земель! Если бы на месте меня и моего брата оказался, например, мой отец, то косолапый моментально бы воссоединился со своими предками в медвежьем раю — в награду за свое любопытство. Но мы с братом не хотели забирать его жизнь, главным образом потому, что у нас с собой было очень и очень немного патронов. Отпугнуть мишку мы решили способом довольно эксцентричным, который, кстати, родился у нас обоих одновременно и совершенно спонтанно. Мы стали исполнять некое сочетание танца и прыжков на месте. Разумеется, сопровождая все это громкими завываниями и криком. Я изо всех сил пытался подпрыгивать повыше, гремел рюкзаком и старался производить глоткой звуки поаномальней, чтобы повергнуть медведя в мистический трепет. А брат, насколько я помню, использовал отборнейшие ругательства, очевидно, пытаясь сломить дух таежного проходимца. Со стороны это должно было напоминать пляску бесноватых во время шабаша или какой-нибудь языческий обряд. Несчастный медведь, вместо того чтобы бежать со всех ног, остановился в глубоком недоумении в нескольких метрах от нас, чем сильно огорчил моего брата, и он выстрелил мишке из карабина под ноги.
Я и представить не мог, что этакая туша может так стремительно улепетывать! Наблюдая его отступление, я подумал, что он никогда не забудет удивительного свидания с «лысыми медведями». Мы с братом переглянулись, представили себя на месте несчастного животного и дружно расхохотались.
Во время этой встречи животное выглядело разумней человека.

Курган

Мне с братом довольно часто приходилось ходить пешком по тайге. Пересекать вброд ледяные ручьи и реки, почти всегда мелкие, но с очень бурным течением и скользкими камнями на дне, которые каждый миг предательски норовят выскочить из-под стертой подошвы дырявого болотника. Иногда приходилось подолгу пробираться через мари и топи, где нога по колено вязнет в черно-зеленой жиже из намокшего мха, а в воздухе к пряному запаху болота примешивается душистый аромат белоснежной княженики. От него голова идет кругом, и ты, позабыв про усталость и желание поскорей покинуть топь, начинаешь срывать лежащие почти на самой земле нежные ягоды.
А грибов в тайге и вовсе немыслимое количество, бывает, что и шагу ступить нельзя, не раздавив парочку желтых или коричневых маслят, которые так и просятся в сумку. Сколько тенистых рощ и ельников осталось позади, сколько горных хребтов, чьи величественные пики утопают в потоках влажного тумана…
Но настоящее счастье — это в ясный день забраться на гору близ реки и увидеть, как она ослепительно сияет на солнце и затейливо извивается средь моря тайги.
Много нетронутой красоты на Дальнем Востоке. Красоты не ласковой и ручной, которая радует взор и услаждает душу, а красоты суровой, грубой. Она, как своенравная лайка чистых кровей, не дает себя погладить каждому. Нужна выдержка и сила, чтобы понять ее сполна.
Сильному наша природа дает покой, а слабого давит холодным безразличным величием. Ну, а если оставить высокопарные речи, то наслаждаться пейзажами чаще всего мешают желания, причем желания довольно прозаические — поспать, поесть, побриться. Думаешь только о том, как бы поскорее добраться до избушки, растопить печь, сесть поближе к огню и, слушая хруст поленьев, закурить сигаретку и выпить огромную кружку горячего сладкого чаю.
Красоту моментов осознаешь намного позже, вдали от природы, в стенах «хрущевки», когда пробегаешь мысленным взором по гладям озер и понимаешь, что именно тогда жизнь была полна, а ты был счастлив.
Когда ты в лесу, жизнь наполняется множеством по-своему прекрасных и значимых событий, главное, уметь замечать их и ценить, бережно откладывая каждое в копилку памяти.
Мне повезло, моя копилка полна сокровищ, но выбрать из них что-то одно довольно сложно, ведь все кажется интересным. Вот, например, такой случай, который почему-то нередко вспоминается мне…
Как известно, понятие «тропы» в тайге несколько абстрактно. Это место в чаще леса, где ты намереваешься пробить путь, а не чистая дорожка меж деревьев. Одна из таких троп однажды привела меня и моего брата в темный сырой ельник у подножья горы. Даже в разгар дня там было темно из-за того, что кроны огромных деревьев плотно закрывали небо. Мрак, сырость и несметные полчища комаров заметно усиливали и без того неприятные впечатления от этого места, которое отлично бы подошло для съемок какого-нибудь ужастика.
Кстати, старая охотничья избушка моего отца находилась в месте еще более страшном, я с трудом представлял, как ему удавалось жить в ней по полгода, нередко в одиночку.
Пробираясь через ельник, мы наткнулись на большую, почти с человеческий рост, кучу свежевырытого мха.
Мох был содран с почвы и сложен аккуратной горкой. Это выглядело как черный круг голой земли с курганом посередине. В воздухе висел сладковатый запах падали, и повсюду роились привлеченные им мухи. Из кучи торчало копыто лося.
Брат сказал, что это работа медведя: он иногда закапывает свою добычу и оставляет ее немножко подгнить, очевидно, мясо с душком косолапому больше по вкусу.
Еще было очевидно, что медведь бродит где-то поблизости, присматривает за своим схроном, а для нас эта близость очень неприятна, поскольку хищники в такой глуши непуганые и, следовательно, очень наглые и опасные.
Я тогда был настолько уставшим, что толком не смог напугаться, лишь представил, что если бы на месте лося был я, то из кучи мха торчало бы не копыто, а моя нога, обутая в драную китайскую кроссовку.
И мы поспешили покинуть ельник.
Боги в таежном джакузи

Однажды мы с братом отправились в довольно сложное и утомительное путешествие вверх по реке Мая, туда, где расположены охотничьи угодья нашей семьи. Обычно дорога до них на моторной лодке занимает не более половины суток. Рано утром отплыл — к ночи добрался, оставив позади примерно четыреста километров. Это если плыть на полном ходу, налегке, по большой воде в придачу.
В тот раз обстоятельства сложились не самым лучшим образом, что и сделало наше предприятие столь сложным и утомительным. Воды в реке было очень мало, стояла страшная жара, и ни капли дождя не выпадало уже очень долгое время. Это стало причиной главной проблемы: нам пришлось преодолевать множество мелких перекатов, по которым нужно было тащить груженую лодку волоком. Один толкает сзади, другой тянет ее спереди за нос. Это тяжело само по себе, потому что тащить нужно против течения, а оно на мелких перекатах очень бурное и буквально сбивает с ног, да и вода вдобавок просто ледяная. Таким макаром, мучаясь и скрипя зубами, мы поднимались до охотничьих угодий три дня! С меня за одну поездку сошел практически весь жир, накопленный в Хабаровске.
На обширных косах из мелкого и гладкого камешка мы останавливались на привал, чтобы выпить чаю и сварить обед на костре. Обычно это каша из риса с тушенкой или макароны с ней же. На таких привалах нет вещи более полезной (кроме сигарет, пожалуй), чем металлическая тренога, с помощью которой можно надежно разместить котелок или чайник над костром. Можно, конечно, срубить жерди, но с треногой все же значительно удобней. Когда утратишь ее в суете, средь круговорота событий, начинаешь понимать, что это просто потеря потерь, пережить которую под силу только настоящему мужчине! Потерять честь или какой-нибудь другой свой важный член — это ничто! Но треногу для костра ты сберечь обязан.
Мы ее берегли, но тем не менее привалы были мучительны из-за страшной жары. Камни на косе раскалены, как сковородка — ступить босой ногой нельзя без боли. Разумеется, самое верное средство против жары — это освежиться в реке, но освежиться в реке Мая — это синоним к слову «околеть».
Река горная, хоть и широкая местами. Вода холодная почти везде, за исключением небольших заливов и лужиц, где она не проточна и имеет возможность нагреться. К счастью, на одной из кос мы наткнулись на довольно большую лужу, или, вернее сказать, маленькое озерцо. Оно осталось от высохшего залива, и вода в нем была, как парное молоко. Но самое удивительное заключалось в том, что эта лужица просто кишела маленькой рыбкой, не больше указательного пальца величиной. Очевидно, когда вода в реке резко упала, рыба оказалась отрезанной от основного водоема, и ее родной залив постепенно уменьшился до размеров небольшой комнаты. Вся эта мелюзга была страшно голодной. Когда мы с братом залезли в воду искупаться, рыбки принялись всем полчищем щипать нам кожу своими маленькими беззубыми ртами. Странные ощущения, надо сказать, однако не лишенные некоторой приятности. Это можно сравнить, наверное, только с джакузи или вибромассажем. Разве могли мы подумать, что среди мук повседневного труда внезапно попадем в джакузи? Не могли. Как не могла и несчастная рыба представить, что ее мир начнет внезапно неумолимо сжиматься, обрекая своих жителей на голодную смерть.
Мне нравится думать, что для обитателей лужи мы были своего рода богами, которые перевернули их мир с ног на голову и спасли их, пускай ненадолго, от страданий голода. Конечно, с наших тел им многого наскрести не удалось, но зато, пока мы купались, со дна, наверное, поднялось множество частиц разных органических останков.
Как встретились две старости

Мать моего приятеля работала у нас в поселковой больнице. Однажды туда привезли дремучего старца, одного местного охотника, которого шибко помял медведь. Немного оклемавшись, таежник поведал врачам удивительную историю о своих недавних напастях. Самое замечательное в его рассказе — это, пожалуй, его полная правдивость. Нарочно такого не придумаешь...
Может быть, потому память об этих событиях еще и жива — хотя бы в застольных беседах.
Старость не радость, как известно всем, но, сдается мне, что очень важно, как ты эту старость заполняешь и проводишь, раз уж посчастливилось до нее дожить. Старость нашего героя-таежника не была жалкой, скорее, трудовой и мудрой. Каждый день он ходил укромными лесными тропками, навстречу неминуемой судьбе.
А судьба притаилась в кустах, что в тайге совсем не редкость. Фатум часто принимает форму живых существ или предметов, но на этот раз выбор был едко-ироничным.
В кустиках, прямо возле тропинки, задремал худющий, облезлый, страшный, а, главное, непостижимо старый медведь. Возможно, даже более старый, чем сам герой нашего рассказа. Но, как уверяют знающие люди, такое вряд ли возможно. Медведь, должно быть, нашел тихое убежище от роя стариковских недугов и, вольготно развалившись в прохладной тени, растопырил во все стороны свои лапы. Одна из них вывалилась прямо на тропинку, черной ладошкой к нежному солнцу. Тропинка змеилась вдоль берега неглубокого залива, и прямо по ней, сгорбившись под рюкзаком, с карабином наперевес, неспешно плелся наш герой, тихонько позвякивая котелком и старыми костями. Возможно, он пребывал в легкой дреме или был глубоко погружен в свои мысли и воспоминания, поскольку не заметил лежащей на тропе медвежьей лапы и наступил на нее! Наверное, прямо на подогретую солнцем ладошку.
Медведь, разумеется, тут же пришел в себя, ибо старческий сон чуток, с перепугу рассвирепел и набросился на охотника.
Кстати, медведи чаще всего нападают на человека именно с перепугу, застигнутые врасплох, когда нет времени для бегства. Завязался бой не на жизнь, а на смерть. Старый таежник не успел выстрелить, но карабин каким-то чудом ему все же удалось удержать в руках, в то время как медведь, утробно рыча, стал валять охотника по земле и жевать... Вот тут-то и обнаружилось между этими двумя противниками еще одно сходство помимо обоюдной старости: у них обоих практически не было зубов. У медведя в пасти остался один-единственный жалкий обмылок клыка, у которого явно не доставало проникающей мощи, для того чтобы разорвать черствые мослы старого охотника. Медведь, правда, понял это не сразу, он снова и снова жевал несчастного старика своими зловонными деснами, превращая лютую расправу в странную и по-своему комичную пытку. При таком раскладе даже медведю, наверное, стало понятно, что старик умрет, скорее, от страха и усталости, нежели от ран. Да и сам косолапый, мягко говоря, не железный, шкура клочьями висит и все на ладан дышит, надо силы экономить. Вот медведь и подтащил старика к воде и принялся топить! Так же настойчиво, как ранее жевал.
Быть утопленным беззубым медведем, на которого случайно наступил, — смерть, конечно, уникальная, но не думаю, что уж очень желанная для охотника на склоне лет. К счастью, лесной дух, видимо, не лишенный чувства юмора, был в этот миг на стороне человека. Старику, уже захлебывающемуся в воде, удалось один-единственный раз выстрелить в воздух. Медведь в страхе убежал — так быстро, насколько позволяли годы, а таежник, весь изжеванный и нахлебавшийся воды, поступил к нам в поселковую больницу.
Его истории никто бы не поверил, если бы не синяки и ссадины на теле, да одиночные колотые раны — следы того единственного, сточенного временем клыка.
Будь медведь помоложе, в истории бы не было ничего комичного. Да и истории бы не было. Остались бы только потроха на лесной тропинке да чье-то горе...

Пара слов об охоте

Охота на оленя или лося — дело довольно незатейливое, однако не лишенное любопытных особенностей и деталей, о которых, возможно, будет интересно узнать читателям. В частности, речь пойдет о летней охоте на территории обширных и многочисленных рек Аяно-Майского района. Почему же местом промысла становится именно река? А не глухая чаща леса, например? Все дело в том, что на реке зверя проще обнаружить. В воде он спасается от жары и гнуса. Еще по краям укромных речных заливов в изобилии растет нежный молодой тальник — излюбленное лакомство лося. Охотнику о недавнем пребывании зверя в заливе может поведать плотно примятый папоротник и следы копыт на иле. Причем по внешнему виду следов можно судить о том, насколько давно лось кормился в этом месте.
Сам процесс охоты — это движение по реке на моторной лодке. Чем дальше ты продвигаешься, чем глуше и безлюднее места, тем выше вероятность встретить искомую добычу. Иногда из-за этого приходится проплывать пятьсот-шестьсот километров. Лося можно встретить просто на речной косе, однако это редкая удача. Чаще всего охотнику приходится кропотливо проверять наиболее удачные заливы, осторожно заезжая в них на малом ходу.
Многие предпочитают сидеть в засаде. Ставят палатку в неприметном месте и ждут, когда зверь придет кормиться. Ждать можно долго и безрезультатно, даже если сидишь тише воды, ниже травы.
Менее терпеливые охотники предпочитают иной способ — прогон островов. Для выполнения этой процедуры необходимы, как минимум, два человека. Лоси и олени нередко пасутся в глубине речных островов и полуостровов. Острова обычно труднопроходимы, поэтому зверя нужно выгнать к воде, на открытое место. Для этого на один край острова высаживается вооруженный человек, а другой на лодке отправляется к противоположному краю, где устраивает засаду. Он, разумеется, тоже вооружен, причем, как правило, значительно лучше, чем первый, поскольку задача первого — только производить шум, и оружие ему нужно, в принципе, исключительно для достижения этой цели.
Первый человек, дождавшись, когда его напарник достигнет места предполагаемой засады, начинает идти ему навстречу по берегу, крича во все горло и стреляя в центр острова. Если зверь там есть, то он, скорее всего, напуганный шумом, выскочит прямо на засаду. Ну, а дальнейшее зависит от меткости охотника и благосклонности фортуны.
Признаться, в роли загонщика поначалу чувствуешь себя довольно комично. Бредешь один по тайге, чумазый, окруженный облаком гнуса, и ведешь себя самым непотребным образом. Кричишь благим матом да палишь во все стороны из ружья. Со стороны это смотрится, наверное, по меньшей мере, забавно. Хотя в тайге еще и не то бывает.
Призыв лесного духа

Древние земли всегда полны легендами и мифами, чье происхождение сокрыто во тьме времен. Земли Аяно-Майского района не исключение. Громадные пласты времени, заключающие в себе круговорот человеческих событий, стали ничем, но серо-зеленые океаны тайги сейчас, как и множество веков назад, продолжают омывать отвесные пики горных хребтов, бороздящих небо древней чернотой зубцов, ледяных от ласк тумана. Сколько тайн хранят эти земли, можно лишь гадать, ведь они не торопятся расставаться со своими секретами, они молчат, а если и говорят, то мы их больше не слышим.
К счастью, среди коренного населения до сих пор бытуют рассказы о загадочных событиях, где факты действительности переплетаются с обрывками древних эвенкийских преданий, что лишь сгущает над нашей тайгой ореол мистической тайны. Вот некоторые истории или их обрывки, слышанные мной...
Наиболее часто мне приходилось сталкиваться с рассказами о неких бесплотных духах, сущностях, обитающих, как правило, в заброшенных или временно пустующих охотничьих избушках. Им свойственно большинство форм проявления классического полтергейста, например аномальные шумы или самопроизвольно движущиеся предметы. Животные ощущают присутствие духов и впадают в ужас. По природе своей данные сущности трудно отнести к добрым или злым. Иногда они принимают осязаемый облик, для того чтобы предупредить о чем-то... В большинстве случаев их появление считается предзнаменованием чего-то из ряда вон выходящего.
Один из таких духов однажды самопроизвольно запечатлелся на совершенно случайно сделанном фотоснимке. Позднее случилось трагическое событие, и этот снимок стали считать его предзнаменованием. Еще говорили о зловещем человеке-булэне, который живет в сердце лесной чащи и является аналогом всем известного снежного человека. Сверхъестественные способности приписывают шаманам Тоттенских племен. Согласно преданиям, они могли превращаться в вихрь, насылать проклятия или перемещаться мгновенно из одной точки тайги в другую. Более того, известны случаи, когда такого шамана могли наблюдать одновременно в нескольких отдаленных друг от друга местах. В некоторых письменных источниках можно найти упоминания о невообразимых одноруких и одноглазых существах, называемых людьми — половинками. При освоении казаками Дальнего Востока они неоднократно упоминались служивыми людьми, а местное население считало их фактически существующими. Наиболее примечательными мне показались рассказы о так называемом «лесном духе».
Как я понял, его почитают и в то же время опасаются, должно быть потому, что он может иногда «призывать «некоторых людей к себе силой мистических чар. Под призывом, как правило, понимается насильственная или иная внезапная смерть. Тотем лесного духа выглядит как шест с нанизанным на него черепом медведя, к которому запрещено прикасаться.
...Однажды охотник увидел мерцающий в лесных тенях силуэт рыжего оленя и погнался за ним, затерявшись в бездонном таежном море. Его нашли спустя некоторое время. Он был разодран в клочья. Тогда стали говорить, что он ответил на призыв лесного духа, который можно услышать лишь один раз в жизни, и этот раз — всегда последний.

Черная Вдова

На берегу горной реки, возле жаркого костра, мне довелось услышать не одну таежную байку. Мой отец — рассказчик страстный, а многолетний опыт охотника-профессионала подарил ему несметное количество историй. Самой необычной из них мне показалась быль про якутку-охотницу с весьма характерным прозвищем Черная Вдова.
В верховьях реки Мая немало охотничьих угодий, на одном из них и промышляла Черная Вдова. Она была еще довольно молода и недурна собой, хотя не думаю, что ее можно было назвать красавицей. Если и была в ней красота, то красота дикарская, порожденная суровой глухоманью дальневосточной тайги. Разве можно назвать красивыми громадные хребты Джугджура, чьи зубцеватые вершины пронзают насквозь тяжелый свинец облаков. Да, это величественное и уникальное зрелище, но, сдается мне, что слово «красота» здесь не совсем уместно. То же можно сказать и про облик Черной Вдовы. Она жила с маленькой дочерью в низкой бревенчатой избе, посреди векового хвойника, в сотнях километров от ближайшего населенного пункта. Жила на самых лихих задворках того, что у нас принято называть «цивилизацией». Сомневаюсь, что у нее был радиоприемник, но рация была точно. В тех местах рация — это единственный способ общения с другими охотниками, а также одно из немногочисленных средств спасения в случае беды. А беды случаются. Раньше в избе жил третий человек, который оказался лишним, и благодаря ему охотница получила свое мрачное прозвище...
Это был муж, тоже таежник. Однажды он, вероятнее всего, изнасиловал или пытался изнасиловать свою дочь, а жену, поймавшую его на этом, стал колотить, за что и поплатился жизнью — был зарезан охотничьим ножом. Убийство было признано самообороной.
Так родилось прозвище, а в избушке стали жить двое вместо трех. Тайга ни по кому не плачет. Мать с дочерью ловили рыбу, стреляли оленей да сохатых, ставили капканы на соболей, а может быть, и ловушки на бурых медведей. Так и жили, но свято место редко бывает пусто, а любая ниша должна быть заполнена.
Кровь в жилах не остыла, и Черная Вдова закрутила новый, еще один кровавый роман, смертельный узел из диких страстей и злобы. Роман завязался посредством рации. Новым героем судьба избрала молодого таежника из Охотского района. Они, никогда прежде не видевшись, вели долгие и жаркие от огня неутоленного желания переговоры. Так среди тенистых лесов и серебра рек взрастала новая любовь, свидетелями которой были облака да обширные земли, а еще другие охотники, от чьих ушей не укрылись слова страсти, наполняющие эфир. Таежник из Охотского района по уши завяз в сплетенной паутине и приехал жить к Вдове и ее дочери, несмотря на предостережения со стороны знакомых мужиков.
Две женщины, один мужчина и тайга — губительная комбинация. Дочь вдовы была уже не маленькая девочка, а девушка, похожая на дикий цветок. Охотник не устоял перед ее роковыми чарами, как не может устоять насекомое перед притягательностью душистого нектара. Он вкусил нектар, но поплатился за это скоротечное удовольствие жизнью. Вдова такого не прощает, а из паутины страстей не выбраться целым. Он тоже был зарезан! Возможно, тем же охотничьим ножом.
И это вновь сочли самообороной. А в избушке снова стали жить двое вместо трех, и тайга по-прежнему ни по кому не плачет.

Галина НИКОЛАЙЧУК

Трехцветка

У животных, оказывается, тоже есть судьба. Да еще какая! Об этом подумала Светлана, ласково поглядывая на крохотного котенка, сладко дремавшего на коврике в уютной городской квартире. Котенку был месяц от роду. Он только что напился теплого молока из специальной кошачьей бутылочки с сосочкой, а потому спал крепко, спокойно и безмятежно. Хозяйка с благодарностью вспомнила молодую деревенскую кошку Марусю, которая подарила ей это нежное пушистое чудо. Светлана знала, что Маруся непонятно каким образом, неразгаданным кошачьим разумом и великой природной хитростью спасла эту кроху от неминуемой смерти. Кошечку. Трехцветную. Спинка у нее была черно-белая, с рыжими вкраплениями, такие же ушки, а грудка и лапки белые. И в точности, как у мамы, черный хвост. Кошечку назвали ласково — Соня.
В новой обстановке Соня освоилась быстро. Удивительно, но маму-кошку она почти не искала. Ночью не беспокоила хозяев мяуканьем, спокойно и безмятежно спала, как и подобает малышам.
Первые дни Соня спала в обычной коробке из-под обуви, уткнувшись нежно-розовым носиком в мягкий плед. Эта коробка была для нее и постелью и убежищем — кошечка чувствовала себя здесь в безопасности. Вдоволь наигравшись маленьким мягким шариком, малышка бежала в свою коробку и быстро засыпала. А затем, когда немного подросла и освоилась, спала там, где набегается: на коврике, на хозяйских тапочках, на подушках на диване.
Котенок мирно спал, а хозяйка вновь и вновь прокручивала в памяти годы в деревне, когда неожиданно родилась красивая гладкошерстная кошка Маруся белого окраса, с черным как смоль хвостом.
Почему родилась кошка белого окраса, непонятно, ведь в доме кошки были черно-белые. Да, и у соседей кошки были либо черные, либо черно-белые или вовсе серые да полосатые.
Светлана приезжала в деревню обычно летом. Так повелось из года в год. Летом она уходила в отпуск и считала необходимым проводить его на свежем воздухе. У родных.
В хозяйстве у супругов Степановны и Андреевича (так звали главу семейства) пять кошек. Две кошки, два кота, да один кот — лесной житель. Домашние коты жили припеваючи, спали на мягких подушечках в летней кухне, которые для них заботливо приготовила хозяйка дома. Ночью кошки иногда охотились на всякую мелочь: птиц, мышей. Но чаще делали это просто для разнообразия своей кошачьей жизни. Так сказать, чтоб звериную форму не потерять. А чего напрягаться-то: хозяева добрые, без еды не оставят.
В основном кошки ели так называемую рыбную кашу, которую готовила словоохотливая и добросердечная Степановна. В отваренный на воде рис она бросала рыбину-другую (навагу, треску, минтай), все это перемешивалось и получалась рыбная каша. Кошки ели рыбную кашу с большим аппетитом. После трапезы они разбредались по своим укромным местам, вытягивались во всю длину кошачьего тела или сворачивались клубочком и крепко спали. В это время они совсем не реагировали на разговоры взрослых, на различные шумы, доносившиеся с улицы.
Жизнь у лесного кота была совсем другой. Никто не знал, чей он, из какого двора приблудился. Часто кот приходил из леса голодный, испуганный, поцарапанный. Пробирался ко двору осторожно, с опаской, пугливо озираясь по сторонам. Приходил обычно поздним вечером, когда живность спала, и подбирал остатки еды от кошек: мелкие косточки, рыбную кашу, хлеб. Если животные его обнаруживали, то нападали, жутко вопили отвратительными голосами на весь двор, не давая лесному коту поесть. Несчастный кот мгновенно прыгал через забор и убегал огородами в лес так быстро, что только сверкали его кошачьи пятки. Ничего не поделаешь — домашние кошки не хотели видеть чужака на своей территории.
Светлана жалела вечно голодного лесного кота и, зная, когда обычно он приходит, оставляла ему еду на огороде. Кот быстро сообразил, что эта еда для него — приходил, когда уже вечерело, с жадностью съедал пищу и вылизывал блюдечко. Но никогда не оставался во дворе после еды, сразу же убегал в лес.
Домашние коты были пушистые и гладкошерстные. У каждого свой характер, свои привычки и повадки. На руки к людям они не шли, незнакомых людей сторонились, на ласковое слово реагировали с недоверием, словно сомневались в людской доброте. Гладить и ласкать животных, а тем более брать на руки, в доме было не принято.
Светлана, приезжая из города в отчий дом, любила наблюдать за кошками, за их таинственным и непостижимым миром, пыталась приласкать их, войти к ним в доверие, разговаривала с ними нежно и дружелюбно. Кошки от незнакомых прикосновений пугливо вздрагивали и тотчас убегали. Лишь когда приходило время кормления, они громким мяуканьем настойчиво требовали пищу, при этом ласково терлись у ног.
Два раза в год кошки беременели. Сразу после окота, пока котята еще были слепыми, их привычно топили в ведре с водой. Дед Андреевич делал это постоянно, на протяжении многих лет. Никто его за это не осуждал. Да и как можно? Так делали все соседи. Отдавать котят некому, так как в каждом дворе минимум три-четыре кошки, которых нужно кормить. Надежда была на приезжих из города. Тогда, глядишь, кто-то из котят мог выжить. Тут, уж как повезет. Или оставляли себе котенка, если кошка пропадала. Случались и приблудные кошки. Сердобольные старики животных не прогоняли: кормили, защищали, оберегали в холод и стужу. Кошки жили в летней кухне. Степановна собрала из обычной соломы каждой кошке теплую подушечку-лежанку, чтобы животным зимой не холодно было. Они спали на старой этажерке, каждый на своей отдельной лежанке, словно на четырехъярусной кровати. В холодные зимние ночи кошки спали все вместе на старом топчане, тесно прижавшись друг к другу и уткнувшись мордочками в теплые тела.
Когда дед Андреевич привычно топил котят после очередного кошачьего окота, Степановна искренне молилась за его грех перед святыми иконами. Она уходила в дальнюю комнату дома и обращалась к Богу. С искренним сердцем она сообщала Всевышнему о том, что в доме еще пять кошек и две собаки, которых нужно кормить, отрывая от своей скудной пенсии денежку на питание для животных. Господь, конечно, понимал и прощал деду этот маленький человеческий грех, и только что родившиеся котята привычно шли в ведро с водой.
Кошка еще некоторое время после окота инстинктивно звала своих котят, искала, вынюхивала все углы в доме в надежде найти потомство, а затем, немного успокоившись, принималась тщательно вылизывать себя.
За три года, как родилась Сонечка, Светлана вновь приехала в деревню. Коты жили своей привычной жизнью. После сытного обеда кошки привычно дремали, вытянув длинные тела, кто в цветнике, кто в зарослях картофельных грядок (лето выдалось жаркое и сухое). Одна из кошек, которая однажды прибилась ко двору, выросла и превратилась в статную красавицу с хорошими манерами. Светлана хорошо помнила, как она ее выхаживала, худую, голодную, отмыла ее, откормила, а когда уезжала, попросила стариков получше кормить кошку.
Назвали ее Дашей. Кошка была спокойной, никогда громко не мяукала, требуя пищу, а, нежно-жалобно мурлыча, терлась у ног, заглядывая в глаза хозяйке. В отведенный природой срок красавица Даша забеременела и окотилась именно в те дни, когда Светлана гостила у стариков. Светлана тяжело переживала оттого, что котят приходилось топить. Она попросила Андреевича: «Оставь, пожалуйста, одного котенка. Я потом приеду и заберу».
Андреевич согласился оставить одного котенка. Котята родились черно-белые, и только одна кошечка была абсолютно белая с черным хвостом. Вот ее-то Светлана и оставила. Остальных котят утопили, а кошечка, которую назвали Маруся, осталась жить в доме среди взрослых кошек.
Обстоятельства сложились так, что Светлане нужно было срочно уехать в город и она не смогла забрать с собой крошечного котенка, и Маруся, которая должна была жить в городе, осталась в деревне.
На следующий год Светлана увидела, как выросла кошка Маруся, которую она оставляла для себя. Белая кошка с черным хвостом была нежной, доброй, но непривычной к ласкам. У кошки был глубокий, но несколько настороженный взгляд. Она заметно отличалась от других кошек умом, грациозностью, свободолюбием. Сколько Светлана ни пыталась приласкать кошку, ничего у нее не получалось. Кошка всегда была насторожена и убегала прочь, как только Светлана к ней прикасалась. Иногда Светлане казалось, что она в чем-то перед кошкой виновата.
Осенью обстоятельства вынудили Светлану приехать в отчий дом по семейным делам. Приехав в деревню, Светлана узнала, что Маруся родила своих первых котят. Причем один котенок родился трехцветным: спинка черно-бело-рыжая, живот белый, а хвост, как у мамы — черный. Всех котят, как всегда, постигла обычная участь. Но одного котенка умная Маруся унесла и спрятала под сараем. Там она держала его до тех пор, пока он не открыл глазки. А потом перенесла его в летнюю кухню, где его и обнаружили хозяева. Может, кошка почувствовала, что хозяева не решатся утопить котенка, открывшего глазки. А может, она по-своему, по-кошачьи, предчувствовала, что у котенка будет другая судьба? Кто его знает?
Светлана приехала в деревню поздно вечером, а утром как обычно пришла в летнюю кухню. И тут ее ждал настоящий сюрприз. К ее большому изумлению, она увидела, что рядом с Марусей лежит крошечный котенок, двух недель от роду, только что открывший глазки. Уткнувшись маленьким носиком в мамин живот, упираясь в него крошечными лапками, котенок сосал молоко. У Светланы замерло сердце. Трехцветная кошечка, с черным, как у мамы хвостом, словно ждала именно ее, Светлану. Она уже точно знала, что это ее кошечка. Кошечка, которую для нее сберегла Маруся в благодарность за свое спасение.
Светлана поблагодарила Марусю за нежный живой подарок и дала обещание, что будет любить Сонечку и заботиться о ней.
Соня уехала в город, а Маруся, как настоящая мама, еще долго повсюду искала свою маленькую кошечку.
Светлана вновь ласково взглянула на кроху. Сонечка сладко потянулась во сне, вытягивая вперед тоненькие лапки и слегка подрагивая крохотными ушками. Затем она глубоко вздохнула, перевернувшись на другой бочок, и продолжила досматривать таинственные кошачьи сны, неведомые людям.
Возможно, ей снилась деревенская летняя кухня и теплое кошачье тельце, укрывшее ее от холода в осеннюю ветреную ночь. А может, ей снилось сказочное кошачье царство, где много красивых грациозных кошек разных пород, радостно гуляющих по цветущему саду и пьющих с волшебных цветов чудотворную росу, похожую на теплое молоко. Светлана этого не ведала.
Да, собственно, это было уже не так важно.
Важно было другое: кошка Маруся очень хотела, чтобы ее Сонечка жила на свете. И чтобы ее любили. Что ж, у трехцветки оказалась счастливая судьба.