Виктор Кандабаев
Рассказы
Мушки и куклы от пана Тыбурция
Я накопал целый бидончик червей. Отсыпал горсть в банку из-под кофе, наделав в крышке дырочек, чтобы они не задохнулись, приторочил снасти к велосипеду: широкая рогулина-подставка, складной стульчик. Прикормки, канн* под рыбу. И поехал на карьер. На моем прикормленном месте, поразительно, сидела девушка-рыбачка, таскала моих карасей, видите ли. Чтобы убедить ее в том, что я здесь не случайно и не нарочно, я потянул укромный шпагатик и вытянул сетку с привадой. Девушка оказалась понятливая и виновато улыбнулась. И сказала, озвучив свою догадливость: — Устраивайтесь, места хватит, а я еще с часик половлю, я уже поймала десять карасей. — Я не знаток рыбалки на карася. Поучусь у вас. — Однако же вон как прикормили в точку. Давайте с вами о тонкостях уженья рыбы только будем говорить? — Давайте. Я стал не спеша располагаться. Сразу первым делом разбросал приманку — шары каши, размером с бильярдные, пополам с глиной. Воткнул рогулину под удочки, стульчик, налил воды в канн, побрызгал перцовым спреем в банку с червями. Все это под уважительные девичьи взглядики. — Мастер-класс, — прокомментировала без всяких снисходительных интонаций в голосе. Я вначале, как по заказу, выловил двух живцов-пескариков, насадил их на спиннинг, а уж потом одной удочкой стал тягать карасей, почти на предельной скорости: подсечка, вываживание, в левую ладонь, правой — съем, почти не глядя, меткий бросок в канн, а левой, перехватив удилище, — заброс. Опять подсечка и… т. д. С реакцией у меня, заядлого теннисиста, все в порядке. Девушка, теперь отставив свою удочку, смотрела на меня во все глаза. — Я, вообще-то, специалист по хариусам и ленкам. Не пробовали? — С берега, хотя я видела, как рыбаки забредают под перекаты в болотниках и мутят ногами воду. Только я боюсь течения, на галечном дне не могу устоять. — Да, с вашей хрупкой фигуркой лезть в горные потоки… А блеснить пробовали? Девушка сконфузилась: — Через заброс — борода или зацеп за дно. — Тренироваться надо, а не сидеть — поплавок гипнотизировать, извините за резкость. — Я не обижаюсь, вы правы. Мне тренер нужен. Не возьметесь? Я старательная. Дунул ветерок, запахло бензином, я пригляделся — в кустах стоял маленький бледно-зеленый мокик. Вон оно что: — Это ваш личный? — У братика вымолила. Мы живем с мамой втроем, папа пропал без вести в Чечне еще в конце 90-х. Мама руководит сельской администрацией, она стала такая деловая. А Максим пошел работать после техникума, ну да, стал зарплату домой приносить. А я в этом году заканчиваю школу. Вот, все вам рассказала. У нас, в деревне Трубниково, есть только озеро с ротанами, вот я сюда приехала. Я очень люблю ловить рыбу. А вас я видела, вы — тренер, наших пацанов и девчонок тренируете. — Ага, я еще по совместительству тайный эротоман, а вот вами я любуюсь не тайно, а открыто, я люблю любоваться красотой. У меня очень много фотографий с пейзажами. — Вот бы посмотреть… Ого, вы наловили за двадцать минут больше, чем я за два часа. — Тут я на днях собираюсь на промысловый сплав по горной реке. Заберусь в верховья недельки на две. — Меня зовут Анжела. Возьмите меня с собой. Можете со мной «на ты». — А мама отпустит? Ты мне, вообще-то, подходишь, компактная, места в лодке много не займешь. — Я стойкая и выносливая. Я каждый день бегаю по пять километров по утрам, при любой погоде. А маму я уломаю. Я достал из ранца газовую печечку с баллончиком, наплескал в чайничек воды из бутыли и поставил кипятить. — Ну все, отловился, больше мне не надо. Подсаживайся, прямо на канн садись, он твой вес выдержит. — Так вы меня берете, а, Василич? Смотри-ка ты, знает, как меня зовут. — Я кроткая, послушная, покладистая. И мне не хватает твердой мужской руки. Я оденусь во все, что вы мне подскажете. — Нет уж, снаряжать на сплав я буду тебя лично. Чай мы пили хороший, «1001 ночь», добавил туда и горсточку шиповника с близрастущего куста. — Вы мне лучше список составьте, я все куплю, новенькое. Зачем мне вещи напрокат? У нас средства позволяют. Я, простите ради бога, гордая, хоть и кроткая. Я достал из нагрудного кармана отрывной блокнот и ручку: — Пиши. — Я умею быстро писать, диктуйте. — Начнем с одежды. Теплое натуральное белье, хотя бы и с начесом, в народе их еще «пыжиками» называют. Шерстяные колготки, носки из собачьей шерсти или термоноски. Две пары стелек, одни запасные. Длинную ковбоечку или тельняшку. Одну сменку. Плотный штормовой костюм. Шапочку, кепи водонепроницаемое, капюшон, шарф, шерстяной пояс на поясницу — это обязательно, перчатки. Резиновый комбинезон с резиновой курткой, размера на три больше твоего обычного. Свитер чистошерстяной. Темные очки. Под теплые вещи я выделю тебе специальный резиновый мешок… Я недавно купил двухместный спальник. В нем комфортно при минус двадцати. — То есть вы предлагаете спать вместе? — уточнила Анжела, враз порозовев. — Я хочу испытать новый мешок. — Я куплю себе личный. Говорите, рассчитывать на минус двадцать? — Ну, все-таки осень. Хорошо, покупай. А к нему обязательно сменный вкладыш и ночной капюшон. Теперь: в стройматериалах купи рулонного утеплителя, метра четыре, типа пенополиуретана — сшей мешок. Это будет получше традиционного туристского коврика. — Я хочу себе палатку купить, на будущее… — Бери двухместку, спасающую от ливней третьей категории. Колышки я тебе выделю свои, легкие и надежные. Магазинные тенты — просторные, но ненадежные. Снег и ветер их рвет и растягивает. Это вот тут мы сидим, посреди бабьего лета, а в тайге уже холодина, на перевале снег, листья облетели, я не пугаю, а рисую реальную обстановку. — Я вам верю. Что еще? Лодку? Я умею грести, в лагере летом научилась. Резиновую покупать? У нас в сарае от папы осталась складная дюралевая лодка. Называется «Малютка». Я ахнул: — Зачем тебе резинка, у тебя такая шикарная лодочка, я знаю, она же разбирается на три секции. Сзади транец под маленький, типа «Салюта», моторчик. На сплав пойдем на твоей лодке, только мои весла поставим, у меня такая была, но ее украли «металлисты». Одни уключины остались. Решено, плывем на твоей. Переходим к снастям. Один спиннинг и две удочки. Одну бери телескопическую, а вторую — бамбуковую, складную. По теплу телескопом будешь ловить, а похолодает — перейдешь на бамбуковую. Я тебе ее отцентрую. Я достал свою двухколенную и показал Анжеле. На комлевую часть была аккуратно намотана тяжелая медная изолированная проволока, и центр тяжести как раз получался там, где рука держит удилище: — На, подержи, чувствуешь, какая центровочка? А ведь придется целый световой день махать удилишком, аж под левой лопаткой сводит. Удочки я тебе сам оснастю… щу… — Червей подкопать,— деловито подытожила Анжела. Я рассмеялся: — Нет уж, будем на мои мушки ловить, у меня они на все случаи жизни. Главное, не зевать и подсекать вовремя. Купи себе под рыбу такой, как у меня канн, то бишь «побирушку». Крышечку шпагатиком привяжи. Чтобы не потерять. Дальше: налобный фонарь, желательно японского или корейского производства. Вот как мой: раз, два, три, четыре уровня яркости. И руки свободны. Топор покупай средненьких размеров, по руке, только не туристский. Маленькое точило — брусок, такой двойной, с грубой и мелкой зернистостью. А крючки подправлять — купи алмазный надфилек, или из дамского маникюрного набора, чем ногти полируют. — О, у меня есть такой! Обязательно возьму. А что за мушки, вы говорите? — На, посмотри, — я снял кепку, за отворотом были натыканы самые мои уловистые, — вот эта, фиолетовая, самая-самая, и вот эта — болотисто-зеленая. Эти — на хариуса и на ленка. И весной, и летом, и до ледостава хорошо хватает. «Морковка» — тоже уловистая. Подбирать надо. Бывает, на «фантазийные» рыба берет лучше, чем на традиционные. Или вот, невзрачненькая, шинельная нитка, медвежий мех и перья фазана. Долгими зимними вечерами мотал, экспериментировал, у меня есть специальный станочек для вязки мушек, брат подарил, индийский. А сестренка снабжает нитками, она мне разные теплые вещи вяжет. — С вами так интересно… — А ты умеешь слушать, ценное качество. — Что там дальше? — Удочки и спиннинг обязательно хранить в чехле или в тубусе, как гитару. — А вы на гитаре играете? — Намек не понял, ведь мы идем на промысловый сплав. — Жалко… А может, подумаете и возьмете в поход гитару? Я очень люблю слушать песни под гитару. — Мы дошли до продуктов. — Я буду вас кормить всю дорогу. Я умею готовить. — С тебя четыре баллончика с газом. — Можно. Я продолжу ряд? Тушенка, сгущенка, крупа, лапша, овощи, специи, соль, сахар, сухари, масло, белки, жиры, углеводы, котелок, поварешка, ложка, плошка, кружка. — И анкл-сюрприз. — Поняла. Не «киндер», а сюрприз для дяди… Для прикола. — Верно мыслишь. Сейчас поедем смотреть твою лодку, заедем ко мне, я пересяду на свой грузовичок. Ну, давай сматываться. Когда мы выбрались на трассу, слева показалась река (ловили-то мы на проточном глубоком карьере). Я притормозил: — Давай свернем, тут перекат, я покажу, как ловит моя фиолетовая мушка. Я забрел в реку, пошевелил ногами, поднял со дна муть, забросил удочку, поплавок под ноги, и на втором забросе мою мушечку попробовал чебак, вот так. Анжела захлопала в ладоши. Потом мы рванули ко мне, я переоделся, да, мы еще малость перекусили. Я вывел из гаража мою новенькую «Хондочку», и мы поехали в Трубниково. Час езды по асфальту, и вот мы уже возле ее дома, где по двору бродили пушистые необычные курочки, возглавляемые шикарным петухом с мохнатыми шпорами. Ну, а мы прошествовали в запустелого вида сарай, где у стены стояла лодка «на попа». Мы вдвоем легко вынесли ее на свет. Ух ты! Почти как новенькая. Я достал из кармана куртки два ключа 14х17 и стал разбирать секции; мне надо было убедиться, что резиновые прокладки все целые, без порывов. «Малютка» была без единого повреждения и даже в покраске не нуждалась. Наличествовали трапики и длинная цепь с якорем-кошкой. — Как назовем наше судно?— спросил я, просто балдея от лодочки. — А у вас есть вариант? — «Павлик Нахимов» — в честь адмирала Павла Степановича, — рубанул я с ходу. Анжеле понравилось смешное сочетание (начитанная девочка!). Смеялась. — Я забираю лодку с собой, дооборудую кое-что в ней, пока секрет. Мы погрузили «Павлика» в кузов моего микрашника. — Сейчас мама должна подъехать, я вас познакомлю, а, вон она уже подъезжает. Произошел вот такой разговор с мамой. Дочь присутствовала. — Здравствуйте. Я забираю вашу лодку, кое-что надо перепрофилировать. — Здравствуйте. А куда потом? — Анжела изъявилась со мной на сплав. Километров семьдесят по горной реке. — Она у меня не спросилась. Я ведь могу и не отпустить. Вмешалась доча: — Конечно, можешь, но нет причин для… чтобы не пустить. Василич надежный, опытный. Прошло уже полдня, как я его полюбила. — Я не в курсе, — удивился я, — тогда вы правы, я ее не возьму на сплав. Тогда я выгружаюсь. Не трогай, девочка, я сам. Выгрузил лодку, поднатужился, поднял и на вытянутых руках повлек «Малютку» в сарай, занес и аккуратно прислонил на прежнее место. Анжела стояла молча, уже вся в слезах. Зареванное молчание — это что-то да значило для многое понимающей мамы: — Анжела, успокойся. — До свидания, было начало хорошим, и хорошо, что недолгим. — А ты, мам, рано радуешься, на сплав я пойду одна. — В детстве, в классе так в девятом, я прочитал роман Антона Таммсааре «Оттенки» о любви безнадежно больной девушки. Может, тут тот самый случай? Или вот нечто подобное у Короленко кажется: украденная кукла, пан Тыбурций, «Дети подземелья». Точно? Подошел почти вплотную к женщине с бесконечно усталыми, но прекрасными очами, еле слышно спросил: — Что говорят врачи? Даже не удивилась: — Они не говорят. Разрешили в школу не ходить. А она ходит. — Я, может, и не в струю, но припоминаю случай из детства. Мое детствие происходило на улице Залесной. Сразу за улицей начинался лес, бор сосновый, с маслятами и рыжиками в эту пору. На самом краю улицы жил лесник с подобающей фамилией Шишкин. У него в сарае стоял огромный конь, наверно, владимирский тяжеловоз. За лесом — Тальцы и Южлаг, зоны для дядек, и для теток, и для малолеток, девочек и мальчиков. За желдорлинией поселок Почтовка, сокращенно от «Почтовый ящик», режимное предприятие, база, закрома родины на случай войны. Дальше мясокомбинат, от которого, когда менялась роза ветров, несло горелыми костями, как от Освенцима. Далее, по периметру, мелькомбинат и хлебобаза с тысячными стаями голубей и воробьев. Так, и левее — городское кладбище. Со школы всегда шел под марш Шопена. Но мы на похоронные процессии внимания не обращали. Мы, пацаны, смотрели на небо: в небе парили планеры и висели парашютисты. Где-то рядом был действующий аэроклуб. На просеке у Шишкина было свое поле, посеян овес... Какой-то шероховатый, застревающий в горле злак. То ли дело сладкая сочная кукуруза с китайских огородов! Однажды парашютисты всем скопом приземлились на овсы. Шишкин на коне, злой и страшный, прискакал и отхлестал десантуру кнутом. Мы сами видели, я даже потом на месте побоища нашел десантный нож. У лесника была дочка-красавица. Кажется, Шишкин был из семейских, по-местному — староверов. Я помню, эта девочка ходила по двору в длинной, в цветочек, юбке. Всегда одна, в школу почему-то не ходила. Я тайком любовался ею через щелку в высоком заборе. Девочку съедала какая-то загадочная болезнь. И вот кто-то подсказал Шишкину-отцу, или ему сон приснился, не помню детали, что, мол, клин клином вышибают. Шишкин-отец отвез девочку в аэроклуб и уговорил летчика «Кукурузника» — это такой моторный самолет, и летчик покатал девочку в кабине самолета, открыв все форточки. Стекло на кабине называется «фонарь». И девочка, представляете, чудо-то какое, после той прогулки на открытом воздухе выздоровела вчистую. Я только не помню последовательность: Шишкин отхлестал десантников до или после той целебной прогулки. Логично, если — «до». А ведь выпорол — «после». — А что сталось с той девочкой? — спросила Анжела. — Мы вскоре переехали сюда, на ДэВэ, а потом и бабушку уговорили переехать, я уже был взрослый. Бабушка сказала, что Шура подросла и устроилась работать воспитательницей в колонии для девочек. Носила бабе Нюре воду, колодец далеко был. А я, когда работал в газете, подписывался псевдонимом «В. Залесный», под стихами о природе и о любви. Я вырос возле красивого леса. У моих одноклассников были смешные псевдонимы-клички и красивые фамилии: Чалбышева, Ведышева, Женя Гладышев, Сережа Ярышев, Вова Курышев.… Но: Колька Кокин, Люда Пиндюрина. Трудно вспомнить фамилии пацанов. У всех были прозвища-погоняла: Шиба, Гуня, Тосик, Лека, Кезя, Керя. Даже был Мюсик! Да и нашу двойную улицу Залесную все почему-то называли Нахаловкой. А я под памфлетами и фельетонами подписывался затейливо — «М. Плюралищев», «Махмуд Исполкомов»… — А то, что рядом кладбище — не боялись? — спросила Анжела. — О, это отдельная история, после нее мы и продали дом и сюда переехали. — Да, давно вы от меня родились, — уважительно подытожила Анжела. А мама ее вздохнула: — Я понимаю, к чему эта новелла про пана Тыбурция (я вздрогнул), вы хотите переложить ответственность с врачей на природу. — Черт, но надо же что-то менять кардинально, к морю переехать, или вплотную к сосновому бору, или на Алтайский хребет. Одно скажу: мне ваша деревня категорически не нравится. Под вами, я точно знаю, где-то рядом находится «линза». — А это еще что такое? — Законсервированное нефтяное месторождение. Аномальная зона с отрицательным зарядом. Вот нутром чую. Анжела, какие места тебе снятся в хороших снах, не помнишь? — Сказать? Чистая горная река, кедры вперемешку с кленами и… такими… С широкими зелеными листьями. Ну, пусть будут ясени. Белые скалы из какой-то мягкой породы. Вытянутые небольшие пещерки. А косы необычные. Не из мелкого галечника, а из огромных округлых булыганов, как яйца доисторических динозавров. — О господи, я знаю это место, эта река тоже мне часто снится. — Там еще пороги и один мощный водопад, а на берегу длинное белое бревно, как хребет ихтиозавра… Я схватил Анжелу за руку: — Ты меня не разыгрываешь? Ты там была? — Нет, не была, и в кино не видела. — Брат, когда учился в мединституте, на лекции слышал такой факт: родился ребенок, сохранивший полностью память своего отца. Ваш муж, — я обернулся к Анжелиной маме, — когда-нибудь был в Северном Приморье? — Нет, — растерялась женщина, — мы в середине девяностых приехали из Горьковской области, мой муж был военный. Артиллерист. — Он служил в учебной Мулинской бригаде? — Да, а вы откуда знаете? — А я в учебке этой учился, полгода, на сержанта. Старшина запаса БУАР. — А Саша — комбатом батареи управления. — Закончил Ленинградское артиллерийское? — Да. В девяносто восьмом погиб в Чечне. — Наш комбат тоже ленинградку закончил. Мы его уважали. — Ну, Анжела-то папу совсем не помнит. — Почему, помню, его усы, шрам под бровью и запах пороха и кожи. — Нет, милая, — вздохнула мама, — усов у отца не было, это его брат приезжал в отпуск, порыбачить и поохотиться, он тебя часто на руки брал, вот ты и перепутала. — Это место, про которое Анжела рассказала, есть на свете, эти скалы почему-то называются Белый Олень. Река — Арму, приток Имана. Я там был три раза, и мне очень понравилось. Поехали туда? — Где пороги, водопады? — ахнула мама, — ну уж нетушки, жуть какая. — Жуть — то, что она здесь зачахнет. И вы имейте в виду, что я опытный сплавщик: я водил по горным рекам и вечно пьяных рокеров с их поклонницами, и разухабистых доярок, и инвалидов с ДЦП, и гламурных художников, и «трудняков», состоящих на учете… Третьим я возьму брата, он назад грузовик отгонит. А мы сплавимся до Дальнего Кута. Братка нас там будет ждать. Потом мы заедем к моему дяде в Картун, родину моей мамы, и вернемся назад. Маршрут в сей час составил. — Мы уже полный список снаряжения для меня составили, — похвасталась Анжела и быстренько сунула под нос маме. — Ну и почерк у тебя, — проворчала мама и углубилась в список, — хм, «пыжики», трусы с начесом, пояс… Ясно... А где спасательный жилет и каска? — Эти предметы расхолаживают. «Бдительность и бздительность — разные вещи», — процитировал писателя Юрия Полякова. Грубовато, но точно. — Ладно, забирайте лодку, — сдаваясь, мама махнула рукой. — Кстати, а что за история-то? — Вы о чем? — Из-за чего вы переехали на Дальний Восток? Люблю страшные истории. — Да вы все равно не поверите. Анжела: — А может, в дом зайдем и под чаек?.. Что, жуткая история? У-у, я уже боюся. — Скрывать не буду, до сих пор, как вспоминаю, волосы дыбом на голове, вот смотрите — и на руках встопорщились. Глянули. Притихли. — Пошли в дом. Да, это ж женщины, любят страшненькие новеллочки, особенно с душком мистицизма. Вот я уже сидел в кресле. Им было всего меня видно, я сидел на самом краешке. Анжела с мамой расположились в гостиной на диване, то есть между нами не было никаких физических тел-предметов. Это показалось очень важным. Осталось только поймать воспоминание о той плохой весне за хвост. Как пел некий средненький певец: «мои мысли — мои скакуны». И не скакуны даже, запечатанные в капсулы-пули. Файлы со свистом пролетали, их было почти невозможно ухватить, что-то с ними такое сделать, взбесившимися. А они терпеливо ждали. Я начал простенько: — Эти сдвоенные улицы Залесные вдавались в лес дугой, кривенькой. На одном конце дуги, значит, усадьба лесника Шишкина. На другом, хаотично — домики, конеферма, дальше какой-то жуткий барак со сквозным коридором. Песчаная дорога, ведущая к кладбищу. Кладбище вдавалось в лес, от соснового бора его отделяла просека с линией ЛЭП. И вот на этой просеке у нас был небольшой огород под картошку. И раз весной бабушка Нюра взяла меня с собой. Суматошный день, пришла пора пахать землю под посадку. Мы дошли до нашей полоски и стали ждать тракториста, который в эту пору, ясно дело, был нарасхват. Баба Нюра все выглядывала его, а его все не было. Тогда бабушка пошла его искать, а мне наказала, что если он появится, то я показал наш участок для вспашки. Я остался на какое-то время один. Потом появились знакомые пацаны, они направлялись с тылу на кладбище — пошакалить по могилкам, в тот год был очень ранний Родительский День. Опасная экспедиция, если учесть, что кладбищенский сторож малость тронутый, сейчас бы сказали — с неадекватной реакцией на внешние раздражители. Звали меня с собой. Я отказался, и пацаны-мародеры ушли без меня. Тут прилетел тракторист, я показал ему, уже пьяненькому, где пахать и напросился покататься в кабине. Если говорить о почве, это не здешняя глина, а сплошной песок. Когда я забирался в кабину, краешком глаза увидел какого-то дядьку в телогрейке, который направлялся в нашу сторону. Ну, мужик и мужик, тоже, наверно, подгребал насчет договориться о вспашке. Мы начали пахать. Я пару раз оглянулся, и тут меня пронзило: трактор «Беларусь» пахал быстро, мужик тот шел обычным шагом, но вот уже почти догонял трактор! Ух, как я испугался и толкнул тракториста в бок и показал рукой назад. Пахарь оглянулся и… тоже перепугался. Тот человек с пустыми рыбьими глазами уже догнал нас, не шел, а почти летел над вспаханной полосой, едва касаясь ногами земли. Мало того, он уже схватился за ручку дверцы и пытался забраться в кабину. Тракторист истошно заматерился, схватил монтировку, коротенький такой ломик, и стал колотить по рукам того страшного дядьку. И я вопил. А тому хоть бы что, его по рукам со всей силы колотят железякой, а он все лезет и лезет. Как-то мы оторвались, тракторист дал по газам и рванул на дорогу. Мы мчались без оглядки, а когда я все же оглянулся, ближе к бараку, сзади уже никого не было. А тут навстречу бабушка. …Тракторист так и не вернулся допахивать, а я прибежал домой и всем все рассказал. Я тогда заканчивал четвертый класс. Моя мама была учительницей начальных классов, и она же меня учила все четыре года. Ох, и доставалось мне, к слову, только и слышно было от взрослых: «а еще сын учительницы». Я хулиганом не был, больше книжки читал, вполне уже взрослые. Мопассана, Есенина, Ольгу Форш, Лермонтова, десятитомник Пушкина, журналы «Юность» из кладовки во дворе. Год назад папа со своим братом дядей Мишей соорудили пристройку к нашему засыпному дому — детскую, кухоньку и верандочку с кладовкой. В тот день я лег спать на диване в родительской комнате, а младшего брата Лешу уложили на мою кровать. И вот просыпаюсь среди ночи. За столом сидит мама, лицом ко мне, проверяет тетрадки при свете настольной лампы. За спиной у нее окно. Окна у нас на ночь запирались на ставни, такие двойные калиточки, снаружи по диагонали железная такая полоса, на конце штырь, штырь пропускается в отверстие в стене, а на конце штыря петля, в нее вставляется клинышек. Это во всех домах на окнах стояли тогда такие приспособы. И тут я вижу, как клинышек выскочил из петли, штырь скользнул в дырочку. А потом окно стало медленно открываться. В окне показался, о ужас, тот самый дядька, только весь какой-то заторможенный. Мама подняла глаза от тетрадок и прочитала ужас в моих глазах. А я даже крикнуть не мог, что творилось у нее за спиной. И еще: сзади этого мужика подталкивали большие страшные руки. Я потерял сознание, и до сих пор не знаю, что там было дальше. Только после этого дня и ночи мама убедила папу продать дом, и мы за лето переехали сюда, в Хабаровск, жили в городе у маминой сестры тети Ули, а потом отца партия направила в Гаровский совхоз, председателем рабочкома. — У вас, наверное, целая коллекция подобных триллеров, — с почтением в голосе прошептала Анжела, и мама вспомнила, что так и не представлена: — Снежана Витальевна. — Как вам идет это имя! А у меня с отчеством при рождении произошел прикол. Полуграмотная, полубезумная бурятка из загса, когда заполняла свидетельство о рождении, написала буквально Виктор Василичъ, да и еще с твердым знаком на конце. Меня с детства так все и звали. И в паспорт это очепятка перекочевала. — На сплаве долгими осенними вечерами вы будете мне рассказывать истории, хорошо у вас это получается, здоровски, — подбавила лести Анжела. — И я б с удовольствием послушала, — вздохнула Снежана Витальевна и предложила отчаевать, но я учтиво откланялся и поспешил на выход. Анжела надиктовала мне свой телефон. Мне не терпелось проделать с лодкой кое-какие модернизации, а именно: при помощи дрели, заклепок, твердого пенопласта и эпоксидной смолы я нарастил фальшборта-буфера. А от списанного плота «ПСН-10М» у меня имелся тент-палатка. Он идеально подошел по длине периметра и по профилю к бортам лодки. Только на плоту каркасом палатки служили две надувные дуги. И мне нужно было сделать выбор — оставить их или изготовить жесткие дуги, складные, дюралевые. Я выбрал компромиссный вариант: на носу оставил надувную дугу, а на корме приспособил два гибких телескопических спиннинга. Кто не знает, в палатках на ПСНах имеются два входа со специальными водонепроницаемыми шторками. Теперь у лодки был отличный кокпит-брызгоотбойник. Вода в «трюм» теперь не могла попасть ни при каком ливне, и нужда в палатке вообще отпала. Теперь я думал, как сотворить этакий комплекс-модуль класса «Тент — лодка». Ведь у меня имелся еще один мощный тент, снятый с круглого плота. С ним мне пришлось тоже повозиться, а именно: приклеить по периметру метровой ширины легкую прорезиненную ткань. Получился шикарный непродуваемый и незаливаемый шатер, а под ним складной столик и два стульчика. На следующий день, ближе к обеду, в субботу, позвонила Анжела: — Здравствуйте, а я уже все собрала, согласно списку. — А я уже брату Жене, есть у меня такой двоюродный брат, позвонил. Он послезавтра готов выехать с нами. Он у нас такой практичный, в курсе, что в Приморье в этом году уродился кедровый орех. — Я — тверденькая отличница, так что со школой проблем не будет. Так вы не берете гитару? — Ладно, возьму. Наш Женя очень красиво поет и играет. — А давайте вы завтра вечером меня заберете, чтобы утром не мотаться туда-сюда. Я переночую у вас, и все дела. — Тоже мысль. В шесть жди, подъеду. — Ну, до завтра. — До завтра. Держи кулачки сжатыми. До вечера, помимо сборов, я провернул еще одно важное дело: съездил к одному моему знакомому и выпросил у него маленький такой мотор «Салют» — вот чего нам не хватало для полного комплекта. Пригодится для подстраховки на рисковом маршруте. И приготовил сюрпризы для девочки, отталкиваясь от тезиса, что все девчонки — жуткие сластены. Ну и — гитару зачехлил. Оставшееся время я посвятил сборам и доукомплектации снаряжения. Вроде ничего не забыл. Да не «вроде», а — точно! К Анжеле я ехал, очень сильно волнуясь. Почему? Потому. Много было причин. Встретились мы тепло и радостно. Анжела собралась в путешествие капитально, все продумала до мелочей. У нее, это важно, на щеках горел румянец, глаза сверкали, движения были порывисты и грациозны. Я так и залюбовался: — С мамой простилась? — Еще утром, она по делам в город уехала, пирожков в дорогу напекла, яички сварила вкрутую, курицу-гриль приготовила. Вот, целая сумка всего. — У тебя мировая мама. — Ты ей тоже понравился. — «Ты»? Приятно услышать это свойское личное местоимение второго лица из твоих уст. — Ой, — Анжела покраснела по-настоящему, ладошки к щекам, залепетала, — простите, у меня нечаянно вырвалось. — Ну и хорошо, прошу тебя, перестань мне «выкать». Я просто запрещаю тебе так ко мне обращаться. — Хорошо, я попробую. Я погрузил ее новенький рюкзачище в кузов, накрыл его брезентом, и мы поехали ко мне. Загнал грузовичок во двор, и мы приступили к окончательной погрузке. Вид обновленной лодки Анжелу сразил наповал: — О, дак нам теперь и палатку не нужно брать. — Верно мыслишь, будем в лодке спать. А это вот тент. Видишь, мотор добыл, бачок к нему и пара канистр с бензином. Из своего рюкзака все перетряхивай в этот резиновый мешок. Тубус под удочки у тебя классный, я, пожалуй, в него свои удочки переложу, в одну посудину. Мы все уложили в лодку, скомпоновали, закрепили ее в кузове, чтоб не болталась и не громыхала, а сверху прикрыл брезентом. Оставили неупакованной только сумку с продуктами для перекуса в дороге. Потом мы поужинали и перебрались в мою комнату. Я включил свой комп и показал ей фотографии-пейзажи. Анжеле они очень понравились, это выразилось в том, что она склонила свою головку на мое плечо, доверчивая вся такая. — Ты будешь спать здесь, а я в гостиной на диване, можешь послушать музыку, советую из этой стопочки выбирать. — Поставь мне свою любимую. Я уверена, что и мне понравится, какие наушники шикарные! Но я не стал продавливать ее душу. — Нетушки, выбирай сама, — и смешал отфильтрованную стопочку со штабелем иных дисков. Будильник поставил на шесть, завалился в последний раз под домашнее одеяло и мгновенно уснул. Проснулся за пять минут до звонка. Оделся, убрал постель. Заглянул в свою комнату. Анжела спала, так и не сняв наушники. Компьютер был включен. Ага, она заснула под Пола Маккартни. Потряс ее за плечо: — Эй-эй, барышня, вставай. Петушок пропел давно и смотрит солнышко в лицо. — А у нас сегодня первым уроком контрольная по алгебре. Ура! Поцелуй меня в лобик. — Я еще зубы не чистил свои прокуренные. Я пошел бриться. Женька уже в пути. Завтракаем. Иди пока ставь чайник. Пошуруй в холодильнике, сообрази. Анжела «сообразила» бутербродики с сыром, паштетом и маслом, парочку творожков, добавив из морозилки по горсточке смородины и поджарила яичницу. Умница. Потом она побежала мыться, я заварил себе чаю, а ей — кофе. Светать только-только начало, когда подъехал Женька. Мы его тоже покормили (он изумился — какая у меня молодая подружка). И вот мы выехали в путь-дорогу. Женя был в ударе, вел мой грузовичок как на авторалли. До Пластунов мы добрались к обеду, а дальше дорога пошла похуже, а за Дальнегорском вообще ни к черту. К вечеру мы проехали Таежный, еще немного протряслись и свернули к заброшенному аэродрому. От здания таежного аэропорта остались одни руины. На ровной площадке имелась парочка-другая столбов, тут я и растянул свой шатровый тент. Нашли дров, распалили приличный костер и закатили отвальный ужин. А что, выпили, плотно поели и устроили под звездами концерт. Играли и пели под гитару попеременке. У Жени был цыганский баритон, а у меня — хипповый, рок-н-ролльный. Соответственно, и репертуар у нас был полярный. Искренне мы пели — это главное. Анжела просто млела (в рифму). Вообще, нам было хорошо, всем троим, Женя только вслух завидовал нам, он тоже был наслышан про эту Арму. Бесились часов до двух. А тут еще Жене загорелось пойти порыбачить на мыша, но я его отговорил кое-как. Спать мы решили так: лодку выгрузили, а сами улеглись в кузове, под брезентом. Анжела отдала Женьке свой новенький спальник, а мы забрались в мой, двухместный. В спальнике сразу стало жарко и уютно. Женька моментально захрапел, а мы еще какое-то время ворочались. Стеснялись. Ничо себе, только познакомились, и вот уже лежим рядышком, как два горячих пончика. Я озвучил эту мысль, и Анжела тихонько рассмеялась мне под мышку. Она спала у меня на правом плече. Да, мы сравнительно быстро заснули. Проснулись около семи. Костер, разумеется, прогорел, но я достал газовую печку, и Анжела быстро вскипятила чай и накрыла стол. Нанца, приток Арму, небольшая, но быстрая речушка, протекала рядом, по левому краю взлетной полосы. Женя помог мне перенести лодку к речке и спустить ее на воду. Мы условились с ним, что он отгонит грузовичок в Дальный Кут, займется там заготовкой ореха, оставит транспорт у кого-нибудь во дворе, а мы уж сами разыщем его, так что Женя пускай потом садится на автобус и дует до Рощино, а там пересаживается на междугородний хабаровский и едет к нам за своей машиной. Тут Женя вспомнил, что у него в Новопокровке есть друг-сослуживец, он у него остановится, а друг его доставит на своей «Королле» куда надо. Я всегда поражался, сколько у братика друзей, если не по всему свету, то по Сибири и Дальнему Востоку уж точно. Женя у нас мостостроевец, деликатнейший человек. Ну что, пора отчаливать. На борту лодки свеженькая надпись гарнитурой Петровской — «Павлик Нахимов». Я-то знал, что братик не сразу поедет, что он зря с собой, что ль, удочку взял и болотники? Он еще хайрюзей натаскает рядом со взлетной полосой. Весла в уключинах, Анжела на корме — ближе к носу, груз распределен как надо. Все берега в опавшей листве. Краснотал. Красота. Трогаемся. Пока, Женя. Анжела у нас за рулевого и впередсмотрящего. Мы проплавились метров сто и чуть не врюхались в бревно — все-таки я исхитрился совершить спасительный маневр. Так что Анжела почти одновременно и ужаснулась, и восхитилась. Итак, что мне запомнилось из этого сплава? Покой и счастье. Мы прошли этот довольно сложный маршрут если не играючи, то как-то мистически удачно. Да, были и пасмурные, и дождливые дни, и ветер встречный, и солнце в глаза слепящее, когда не знаешь, куда сворачивать в ущельях. Пороги, водопады, бешеный клев, изумительнейшие по красоте пейзажи (фотокамерой мы попеременно пользовались). Анжела, кстати, поймала огромнейшего тайменя и с моей помощью выволокла его на берег. Ух, как она ликовала, даже дар речи потеряла, что-то вопила-лепетала, нескладно приплясывая. Рыбой мы набили целую бочку, выпотрошили, подсолили. Где-то на четвертую ночь (шел дождь) Анжела впервые меня поцеловала, да, сама, я был с ней нежен и участлив. Она совершенно не умела целоваться. Я научил, по-всякому. Она еще хотела до конца идти, но я остановил, но сделал это не обидно для нее. Два, нет, три раза мы ночевали в избушках, без хозяев, в одной даже баньку истопили и попарились от души. А один раз ночевали с туристами-водниками, в предпоследний день сплава. Уже под вечер смотрим: лагерь, катамараны на берегу, костры горят; разнокалиберные палатки, тенты, народ тусуется — молодняк, гитары бренчат. Нам с берега замахали: — Подгребайте к нам, будьте гостями, не обижайте отказом. Ну, мы и пристали к развеселому табору. Парни и девушки из Владивостока. Помогли лодку вынести на берег. Пригласили к общему столу. У меня был с собой НЗ, тот самый случай-повод. У них была с собой даже мини-пекарня. Мы не стали кочевряжиться и сели за общий стол. Народу было человек тридцать. Целая эскадра катамаранов. Фотографировались возле нашей лодки с нами в обнимку. Серьезно, нам были так рады, что Анжела даже засмущалась. А все думали, что она моя дочь. И когда разливали по кружкам, спрашивали разрешения у «папы». Можно ли дочке пригубить? Да можно! Выпили. Похлебали сытнейшей ушицы, да под свежий хлебушко. И жареных ленков нам подвинули. Мы ломаться, повторю, не стали, а плотненько откушали. Ну и к костру (по периметру бревнышки-скамейки) пригласили песни послушать. Пели хором и задушевно. Репертуар, понятно какой: «Солнышко мое, солнышко лесное», митяевский «Изгиб гитары желтой» и т. д. Я встретился глазами с Анжелой, подмигнул, она все поняла, пошла к лодке к нашей и извлекла из трюма мою зачехленную, концертную. Народ ахнул. Я достал из кармана специальную свистульку для настройки гитары, и мы быстренько, в три гитары, настроились на один лад. Анжела уже как бы изучила мой реестрик: — Василич, давай «про колбасу». Некоторые девочки удивились такому странному обращению к своему как бы папочке (почему это доченька по отчеству обращается), а Анжела уже подсела ко мне и обняла вовсе не по-родственному. Еще и поцеловала… Ну, я и запел:
Собака утащила колбасу, Пока на реку в звездах мы глядели, Пока нам комары на ухо пели, И травы ждали крупную росу.
Собака, черный, злой, лохматый зверь Копченой колбасы батон украла. «Ну, друг, тебя убить за это мало». «Зачем забыл закрыть в избушке дверь?»
Река Иман. Мы утром поплывем. Уже на суше сохнет наша лодка. И шутим: «Хорошо, осталась водка, А без закуски мы не пропадем».
Природа по размерам велика. Ее никак нельзя вместить в сознанье. Вот потому так льются в мирозданье Река Иман — и звездная река.
…Молчание прервал один историк-топонимист: — Кто не знает, Большая Уссурка раньше называлась Иманом. Все закивали и захлопали: — Давай еще, Василич! Ну и выдал им концерт на час с лишним. А что, слушали, хлопали, просили еще. Один студент, извинившись, даже с диктофоном пристроился, а другой видеокамеру на треноге, и свету дали побольше, фонариками. Анжела, чуткая душа, подметила, что я несколько утомился, решительно забрала у меня гитару: — Пошли уже спать, Василич, сколько сегодня гребли. Публика, конечно, заныла, заканючила: — Василич, а может, еще пару пьес споешь. Ништяцкие у тебя песни. Приезжай к нам на «Приморские струны», у тебя сплошное новье, а там одна шняга, в какой-то пивной фестиваль превратили. А про море у тебя есть? Спой напоследок. — Спой им про «Завод подводных лодок» и «Про боцмана». — «Пусть ты в офсайде — продай им зонт Своей мамаши, что красит космы. Эмигрирует солнце за горизонт… Не убивай его, боцман…»
Посреди пустыни Гоби Есть завод подводных лодок. Старший лодочник-очкарик Никогда не видел моря. Средний лодочник — красотка, Председатель профсоюза. Младший лодочник — романтик, И, должно быть, из двуполых…
Обе, длинные такие, протяжные саги.
Средний лодочник, красотка, Председатель профсоюза. Постояла на закате, Почесала где не надо. И пошла своей дорогой. Хороша дорога к дому.
— Браво, класс, круто! — хлопали и благодарили. А Анжела уже чехлила инструмент: — Концерт окончен, спасибо за внимание. Народ стал неохотно расходиться. У костра остались только: влюбленные парочки, те, кто еще не насытился алкоголем, и два потерянных сконфуженных гитариста. Мы быстренько привычно натянули над лодкой палатку, выгрузили все, что мешало вольно расстелиться, прикрыли снарягу брезентом (камнями придавили — а вдруг ночной шквал) и юркнули в наше двухместное логово-альков. Вокруг нас, сразу понятно, опытные туристы. Разговоры вполголоса, ни шумов, ни стуков, даже гитар не слышно. — А завтра сложный переход? — поинтересовалась привычно Анжела, так же привычно пристраиваясь у меня на плече. — Да, завтра нам Трубу проходить. — Я увидела наяву все, что мне снилось, а про Трубу не помню. Что это за страшилище? — Узкое глубокое ущелье и резкий поворот на сто… и шестьдесят еще градусов, крутой такой, что водой вымыло пещеру. Нежелательно оказаться в этом гроте, обходить будем по малой дуге, но при этом и в омут не попасть бы… Колоссальная воронка. Вода малая — это усугубляет положение. Но мы для облегчения прохождения пойдем на моторе, какая-никакая облегченка. Мы одновременно вспомнили, как проходили пороги, как обошли водопад. Лежали, крепко обнявшись, все вспоминали, переживали… Уже засыпая, Анжела шепнула, растягивая слова: — Я так привыкла засыпать у тебя на плече. А ведь скоро придется отвыкать. Ведь я у тебя ниточка из красивого шелкового лоскутка-отпуска. Или у тебя вся жизнь такая шелковая? — Я стараюсь, чтобы жизнь выглядела нарядной. Собственно, на это и уходят все силы, время и деньги. Я сочиняю песни, придумываю и изготавливаю удобные штуки для походов, составляю интересные и сравнительно дешевые по затратам маршруты. А сейчас я вот что подумал: у тебя впереди еще такая огромная жизнь, столько разных встреч и знакомств, приключений и обломов (как без них!). Я не завидую, нет, у меня жизнь пролетела ярко и мощно, ну, на мой взгляд. И тут она меня прервала с обидой в голосе: — А вот доктора думают, что мне жить осталось совсем немножечко. — Какие-то глупости повторяешь, — разозлился я, — знаешь, я встречал ОБРЕЧЕННЫХ людей, они совсем на тебя непохожи. И не собираюсь я тебя утешать, вот еще! Именно такие, как ты, и нужны на этом свете, а не на том. Сказать тебе страшную жестокую правду? — Какую? — замерла Анжела. — А такую: я вглядывался в лица туристов, ну, которым сегодня пел… Среди них есть четверо ОБРЕЧЕННЫХ. Именно поэтому мы поплывем завтра, чуть-чуть отставая, может, кого и спасем. Если бы ты знала, как меня иногда просто разрывает от понимания. Это одно. От бессилия что-то исправить или не допустить, не позволить. А у тебя впереди одна огромная радуга. И правильно, что тебе именно то, что надо, то и снилось, и грезилось. Так что не плюй в свои сны и в свою же душу. Просекла? На этом мы замолчали. И уснули. Всю ночь моя левая рука покоилась на ее нежной груди. Спали мы долго. Нас разбудили и пригласили к столу позавтракать. Старшим у них был мужик с бородой, с седой, самый, понятно, опытный. Его звали Трифон. Я поделился с ним тревогой по поводу четырех (пальцем на них показал) пацанов. Трифон, молодец, проникся моей тревогой, он тоже знал, что это такое — Труба в конце маршрута. Мы отошли в сторонку к песчаной косице, стали прутиками прочерчивать разные варианты прохождения. Я предложил кардинальный выход: — Высаживай перед Трубой всех четырех танкистов, пусть пройдут участок по берегу, там есть специальная тропа обходная, и закуток для высадки знаю, над ним еще колесо тележное прибито на сухостоине. А за Трубой, через пятьсот метров, есть сходок со скал, там их и подождем. …Трифон-то со мной согласился, а вот ЭТИ уперлись, волками на меня уставились. Короче уговорили только двоих высадиться, а другие двое психанули, попрыгали в катамаран «РАФТ» и самовольно отчалили от берега. У меня так и похолодело: мы с Анжелой стали поспешно упаковываться, ребята нам помогли сдать в воду. Я завел мотор, и мы понеслись вдогонку за мятежниками-психопатами. Скоро река нырнула в ущелье. До Трубы было пилить еще минут пятнадцать, и тут мы увидели полузатонувший, на боку, катамаран, за него цеплялся только один, второго было не видать. Мы догнали его и затащили, белого от страха, в свою лодку: — Где второй? — Катамаран старый, метровая заплата-лента отошла. И оверкиль. Вовка даже не пикнул, пропал сразу. Мы доплыли до «колеса», высадили пацана и наказали идти по тропе, а сами погребли к той пещере, что за двумя поворотами. Когда пролетали уже мимо нее, одновременно увидели (это не обман зрения!) оранжевое что-то. Это он. А что мы могли сделать, нас пронесло мимо на бешеной скорости и чуть не закрутило в чудовищную коническую циклопическую воронку, мы по краю ее прошли. Не мешкая ни секунды (у меня созрел план), мы наскоряк доплыли до сходка со скалы в небольшом заливчике. Наспех пришвартовали лодку, я извлек сорокаметровый трос со страховкой и набор обвязки. Альпинистская приблуда пригодилась. Побежали по тропе, перед самой пещерой столкнулись с пацаном, я рявкнул ему: «За мной бегом!» Разделся, оставшись только в одном термобелье и термоносках. Закрепили трос одним концом за кедрину и сбросили вниз, положив на пригнутое оголенное корневище. Я не забыл кусок мыла: — Давайте намыливайте, наверх двоих придется поднимать, или там видно будет. Ну что, спустился вниз без проблем. Это легко. Трос удачно затянуло в грот. Холодно, но терпимо. Я увидел тело, подобрался к нему, обмотал страховочным концом, обнял, вцепился, стал дергать трос, типа «Вира!». Тело явно было уже бездыханным. Силенок у пацана и Анжелы хватило только, чтобы вытянуть нас из грота. А у меня-то уже началось переохлаждение. И тут трос пошел, с усилием, потихоньку, но пошел. Нас помогли вытянуть подоспевшие ТЕ, двое. А мимо меня проносилась эскадра катамаранов. Лица у туристов, у всех, были одинаковые, перепуганные, напряженные. Они все поняли, но им надо было самим остаться живыми. У Анжелы все ладони были в крови. И губы покусаны в кровь, у пацанов — меньше, но тоже. Я тут же стал делать Вовке искусственное дыхание, предварительно вылив из него воду, откачивать, в общем. Меня всего колотило, неважно отчего. Очень скоро прибежал Трифон, волоча «баян», здоровенный аккумулятор. Сделали «Разряд!», еще разряд. Чудо! Сердце забилось. У Анжелы шевелились губы, она творила молитву, и даже крестным знамением освящала, окровавленными перстами. Окончательного хеппи-энда мы с Анжелой дожидаться не стали, народ набежал. Я скинул капроновый трос обратно со словами «может, еще кому-то пригодится» и повел мою девочку обратно к лодке, оказывать ей тоже первую мед-help. Когда пришли, достал скромную медаптечку и мазью «Спасатель» помазал ей ладошки и следом перебинтовал. Целовал ее в бинты. В заливчике было тесно от плавсредств. Мы торопливо отчалили и молча выбрались на фарватер. О, какие могут быть грустные глаза у девушек! У Анжелы моей. — Все хорошо закончилось. Эй, девочка. Смотри, как поюжнело. Где-то через часик мы выныриваем в Иман. Где тебе хочется сегодня ночевать — на косе или в избушке? — Тебя же знобит. Пристанем к избушке. Я печку протоплю. — Ага, с твоими руками. — Василич, не обижай меня. Ладно? — Ничо, погребу с часик — согреюсь. — Ой, смотри, дорога, а вон мосток через ручей. Цивилизация. — Теперь она частенько будет справа маячить. Видишь, и лес на сопках бензопилой тронутый. А избушка тебе понравится, и место красивое выбрано. И добавил, буднично так: — Как ни странно, в большую воду Трубу проходить проще, пещера скрывается под водой, воронка разглаживается. Я, когда в третий раз ходил, пролетел ее с песней. Ух, у меня лодочка была, «Славянка М» — надувное дно, катамаранного типа, весла с уключинами, груза мало было, я тогда рыбу еще не научился ловить. Точно! Вот тут вылез, сдулся, вышел на дорогу и проголосовал вахтовке. На перевале нас тормознул рыбнадзор, у всех по мешку реквизировал, а у меня неполная побирушка. Все еще усмехались — и мужики, и егеря. И тут Анжела запела (!): Миленький ты мой, Возьми меня с собой.
А голос какой, а интонации. И грудной, и детский одновременно. «Там, в краю далеком». Спела одну — взялась за вторую: «Это было давно, лет пятнадцать назад…» Волшебный голос у Анжелы. — Спой, спой еще. Миленькая. Господи, как она пела. Как она пела! И ветерок, и река ей подпевали:
Ты меня за все пожалей, Даже, если хочешь, поругай. Только не бросай, не бросай. Только не бросай.
Чудо. Сказочный подарок мне посреди тайги. А какие у нее глаза, и дыхание, и шелковая прядочка выбилась из-под кепочки. — Речка на рукава стала делиться. Куда свернем? — А, без разницы, обе в Иман впадают. Сейчас слева неприятная картинка промелькнет. ГОК. Небольшой такой комбинатик, и попрет мутная вода какое-то время. Нет! Накрылся ГОК. Так ему и надо, нечего воду мутить. Стало заметно теплее, даже пару раз в волосах запутывались изюбриные летучие клещи. Неопавшая листва кое-где стала появляться. Редкое явление — сопки, покрытые дубняком. И опять одновременно мы увидели сказочную избушку на косогорике, в уютном распадке. А рядом с ней — высокий лабазик и… вкрадчивая банька. Мы загребли в уютный затон, в который впадал шустрый ключик, и пристали к удобной кладочке-пирсику. Наверх вела солидная лестница из широких плах. Перила, все дела. Тут же — будочка под мотор. Спецпирамида. Собака не лаяла, опять хозяев нет. Пока Анжела по мелочи выгружала необходимое для стоянки, я, первым делом, взял свою мини-хускварну и пошел в лес искать сушину. Нашел, спилил, повалил, попилил на чурочки и стаскал к уже имеющейся поленнице. Нам чужого не надо, мы на готовенькое не падки. Анжела (уговорил) надела резиновые перчатки и кинулась убираться в домике: вытерла пыль, засохших насекомых, выскоблила добела некрашеный пол, стол и скамейки. То же самое проделала в бане и затопила тут и там железные печки. А я пока колол и колол дрова, сложил уже целую поленницу. Рядом с домиком имелся огородик. Мы выкопали всю картошку и ссыпали ее под навес, вылеживаться, просыхать. Мы решили тут погостить, сколько получится. Забегая вперед, перечислю, что мы тут успели нахозяйничать: заделали щели захваченной мною монтажной пеной, а дверь рулонным утеплителем, который купила Анжела для своего мешка-коврика, а он не пригодился, ведь мы спали всю дорогу вместе. Что еще? Подсыпали на крышу сухой земли, починили перила на потемкинской лестнице. Углубили в ключике ямку и сколотили ларь, теперь охотник может смело вымачивать дикое мясо в тенистом бочажке. Наломали дубовых веников и развесили их на чердаке баньки. В домике имелся подпол, мелкий такой, мы его углубили на целый метр и расширили, укрепив стены от осыпания напиленными бревнышками. Насобирали шиповника, целых два ведра, и развесили сушиться на сквознячке под навесом в мешочках из-под лука. Сходили на марь и насобирали клюквы (и себе тоже хотел, но Анжела отказалась — «у нас дома ее и так хватает»). Ведро с клюквой мы поставили в лабаз. На сопке накануне пронесся нехилый ураганчик, и нам встретилось много кедровой паданки. Мы и себе насмолили — нашелушили-навеяли, и хозяину этого участка. Чо-то еще мы там делали, не помню уже. Анжела высказала пожелание: — Вот бы нам заиметь в тайге красивый, богатый на все участок, еще красивее бы домик построили и выезжали бы как на дачу. Ты бы пошел на такое? — Да, пошел бы, только в наших краях стали забывать и забивать на таежные законы. — Ай, давай не будем о грустном. Ты лучше вот скажи: есть у тебя на примете подобное местечко? Ну и чтоб подъезд был. Для твоего грузовичка. — Вариантов много, надо подумать. — Давай прямо отсюда начинай думать. Я уже твои вкусы изучила, мне тоже понравится. Мы, только вот сомневаюсь, финансово потянем ли? — А мы скооперируемся. Братика Макса моего подключим. Ты женишься на мне, такой юной? Я хочу быть с тобой. Я тебя люблю. Я стала выздоравливать, тут ты оказался прав. — Хочешь, поделюсь с тобой мечтой своей? Разговор происходил на кладочке-пирсике. — Я вообще мечтаю перебраться отсюда, с Дальнего Востока, в Сибирь, на Байкал. Есть там одна деревенька. — Я же сказала, я с тобой хоть на край и хоть сейчас. И все начать с нуля, и не на готовенькое, а то ты сейчас начнешь «тебе надо закончить школу, а потом уже думать, как дальше действовать». — Зачем спешить, мы можем на большегрузном трейлере перевезти все необходимое для строительства своего дома, ведь трасса от Хабаровска до Читы уже действует вовсю. Есть у меня и адресок подходящей транспортной компании, занимающейся автоперевозками. А тебе надо сыскать молодого мужа, я-то для тебя уже старый. — Не смей мне такое говорить, я тебя за время сплава раскусила. Зачем было таиться? Я же не какая-нибудь ветреная девица. Мы еще и деток сумеем сколотить и поднять. Интересно только: в церкви нас батюшка обвенчает? Как ты думаешь? С тобой легко жить, по правде, ты все понимаешь и все делаешь осмысленно и по-христиански. О, кажется, к нам моторка поднимается. А ведь точно! Скоро к пирсу пристала моторка с хозяином этого зимовья. Дедок, приветливый, по фамилии Ждан, а по имени Василий. Ну, конечно! Он сразу подметил все нововведения и благоприобретения на своей заимке. У дедушки слезы блеснули на глазах после визуального инспекторского осмотра. Дед Василий, понятно, оказался из Дальнего Кута и даже знал, у кого Женя оставил мой грузовик — у его друга Кузьмы. А Анжела уже и ужин («жж-ж-ж») сготовила. Хозяин привез бидон медовухи. Пригласил попробовать. Это самый смешной, самый веселящий напиток на свете. Голова ясная, а ноги не держат. Я достал гитару, и допоздна мы в три голоса пели народные всякие песни на крыльце под наливными спелыми звездами. Дед нас хвалил: — Я обычно боюсь туристов, тут иногда в мое отсутствие такое вытворяли, а вы молодцы, вон сколько всего полезного и доброго сделали. Оставайтесь еще у меня погостить, я вас в такое место свожу, тут четыре километра ходу, не пожалеете. Заинтриговал нас дедушка. И мы согласились еще на денек задержаться. С утра он сводил нас по одной хитрой тропе и вывел через час ходу по концевому путику. Привел! Нас! К лесному озеру! Где на берегу произрастала! Тисовая роща. Ох, и красивое место он нам подарил. Здесь, у озера, на краю рощи у него был возведен аккуратный навес и лабаз. А в озере плескалась рыба. Мы закинули удочки, и я впервые в жизни поймал озерных ленка и хариусов. Мы отсняли на камеру все эти чудеса. Дед Василий предложил нам остаться здесь и переночевать в лабазе, где у него имелись в наличии медвежьи шкуры, ватные стеганые одеяла. Мы решили остаться ночевать, а охотник нас оставил: у него, деликатного, появились срочные дела на базе. Остаток дня мы больше молчали. Мы любовались. Хотелось не говорить, а в основном петь. Так мы и пели ж! Варварские песни ликующими голосами. Анжела мне вот что сообщила: — Этой ночью я бы очень хотела стать твоей настоящей женой, но ведь принято вначале обвенчаться, а только потом прыгать в постель. Вот я какая рассудительная. Я еще об озере: в нем водились и щуки, и караси здоровенные. И сиги — эти-то как сюда попали? Птицы перенесли, кому ж еще. Так мы поначалу рассуждали, но когда полностью обошли озеро, под сопочкой обнаружили, что из озера вытекает маленькая такая Ангара, а значит, где-то впадает в свой Енисеюшко. Под вечер небо быстро стало затягивать, о, тучами. Мы поспорили: Анжела предрекала дождь, а я, соответственно, — снег. Неопытная девушка пошла мыть посуду после ужина, и тут он повалил, сырой, густой и опереточный. Мы забрались в лабаз и стали строить себе спальное гнездо из шкур и одеял. Здорово получилось. Мы улеглись головами к дверке, оставили ее открытой и из-под одеяла смотрели, как с шелестом в ночной тишине падает на тайгу снег… Мы о чем-то тихо переговаривались, на Анжелу иногда нападал смех, а я охотно подхватывал. — Для чего все это? — спросила вдруг Анжела, очень тесно ко мне прижимаясь. — Если ты и дальше останешься со мной, обещаю тебе множество подобных картинок и ситуаций… Я не знаю, для чего. Может, это напоминание, что мы умрем, рано или поздно, а озеро будет темнеть, тисы будут потихоньку расти ввысь, снежинки будут собираться в огромные колонии, мегаполисы под названием сугробы, мох на тропе все-таки распрямится после наших деловых берцев. — Я, когда умру, очень бы хотела оборотиться в снежинку и упасть в это озеро, но не растаять, а пусть рыба будет ее носиком толкать, играться со мной, ха, в «пятый угол». И так дотолкнет меня до ручейка. И понесет ласковое течение. И так потихоньку, просьба не спешить, с приключениями, я же знаю географию, я окажусь в самых-самых низовьях Амура, а там я приклеюсь к жировому плавничку, допустим, малька кеты. И по новой. Ой, у меня аж голова закружилась, я все это так ясно представила. Ты — со мной? — «Нетающая снежинка»? Хороший образ. Только мне сейчас трудно думать, так как ты рядом, такая горячая. Мне тебя надо сберечь хотя бы сейчас. — Я всего тебя чувствую. Ты добрый, сильный, верный. Не бойся меня. О, в одеяле дырочка, кто-то прожег, я чувствую пальцем — края дырки обугленные. А глубже — уже нормальная, но испуганная вата. Бедное одеялко.
Вигвам
Где-то в конце лихих девяностых годов угораздило меня взять на позднеосенний сплав некоего юношу Костю С. Все свое детство и отрочество этот сын бессменного завхоза Галины провел в стране детства, в оздоровительном лагере «Искорка» (сейчас его, поговаривают, выкупили иеговисты-сектанты). О Косте, если не скороговоркой и не штрихпунктирно, можно целый роман написать, хотя бы о его путешествиях автостопом по России. Но я только о том сплаве. Продуктов ему заботливая мама Галя отсыпала изрядно, а вот оделся он неважно, в нелепую парадную генеральскую шинель. Еще он взял с собой альт-саксофон и, вместо одеялка, плюшевое такое знамя пионерской дружины, с гербом СССР и профилем Ильича. На одном из островов в заломе мы нашли пятиметровый обломок моторной лодки. Костя ухитрился поставить его на попа и принял неожиданное решение — построить вигвам. Индейский. Я, понимаешь, ловил, потрошил и солил рыбу на морозе обветренными руками, а Костя упорно воздвигал величественный этнографический объект. Рубил колья дурацким тесачком — для остова-скелета. Не угадал с размером: брезентового полога не хватило для кровли, тогда он стал заготавливать сухую траву снопами. А ночами мимо нас медленно проплывали моторки с приглушенными моторами и яркими смоляными факелами на носах — браконьеры лучили крупную рыбу. Да и я уже наловил целую бочку. И все-таки Костя достроил свой вигвам, выложил очаг, по бокам изладил два топчана. Но когда запалил костерик… Теперь при слове костер я всегда вспоминаю Костю, не для каламбура, а по ассоциативному ряду. Костя, костер, едкий угарный дым. И резь в глазах, как будто «зайчиков» от электросварки нахватался. И как это индейцы жили в таких дичайших условиях, и как в вигваме мог родиться и вырасти меткий Соколиный глаз. Только трахому можно себе нажить. Под утро Костя сбежал ко мне в палатку. Я ему что-то такое буркнул спросонок, Костя обиделся, вылез наружу и стал сооружать пионерский костер (гигантоман хренов), не для ритуалов, а для согрева. Наковырял из заломов полусырых коряг и запалил. Я, если честно, не люблю спать у костров (спереди печет, сзади холодит — сплошное ерзанье и приноравливание). Но он-то Майн Рида и Фенимора Купера начитался — натянул над костром специальный гамак и висел в дыму, как жертва инквизиции. Я смотрел-смотрел, как пацан мучается, вылез из палатки, молча решительно раскидал прогоревшие головни, пучком веток отмел золу с раскаленной гальки, ободрал полвигвама. Короче, настелил травы, перетащил палатку… Мое средство от мороза реально оказалось более действенным. Костя был вынужден признать. Но утром он заявил, что хочет побыть один, и в Гвасюгах мы встретимся, докупим местного хваленого весового хлебушка и продолжим уже вместе. Сел в свою лодочку, путаясь в длиннополой шинели. Когда он скрылся за поворотом, я тогда только увидел на берегу его «лягушку» — насос для подкачки лодочных бортов. Вот раззява. Я еще на сутки остался на острове «Вигвам», ловилось здесь преотменно. А Костя, как потом выяснилось, познакомился в пути с юными удэгейцами на моторке, они пригласили его в свое зимовье, посоветовали обрезать шинель до формата мичманского бушлата, подарили ему насос от какой-то детской лодки. Он догнал меня уже перед Горным, весь обвешанный юколой. А что, сидит в лодочке, обдуваемый ветром, и заодно тушки вялит. Последний рывок до удэгейской резервации он преодолел с великим трудом, встречный ветрище его-таки доконал. Когда пристали к деревне, он заявил: «Е…л я это путешествие!» Я побегал по улицам, познакомился с молодыми торговцами из Хабаровска, приехавшими для натурального обмена с аборигенами, договорился за ведро рыбы на одно пассажирское место в будке 66-го ГАЗика. И отправил бедолагу с его скарбом. Эх, Костя, даже рыбы себе не наловил, а лишь заработал простуду на губе и в бронхах. Правда, потом Костя помаленьку втянулся, набрался сплавного опыта и даже сам стал водить друзей по выученному маршруту. Полюбил это дело. Когда пришла пора выбирать себе невесту, он ее так тестировал: пройдешь в одиночку по реке с верховьев до Сукпая, возьму тебя в жены. Кандидатка Женечка испытание прошла. Свадьбу играли осенью, в столовой лагеря. И я был приглашен, и победил там в конкурсе караоке…
«Перловка 38»
Это такой красивый остров. Я всегда на нем останавливаюсь, рыбачу и даже ночую. Только нынче в августе пролетел мимо, так как он был затоплен, одни кусты краснотала торчали. Как-то я сплавлял господ журналистов. Радиокорреспондент Катя М. варила на стоянке кашу, вся такая бикинистая, а пресс-атташе ХК «Амур» Игорь С. наблюдал за процессом. Катюша похвалилась: перловка хорошо уварилась, целых сорок минут протомилась закладка. «Не сорок, а 38, — поправил спортсмен Игорь, — я специально засекал. Так и назвали остров — «Перловка 38». На этот раз он был в полном порядке, а в зарослях краснотала меня ждали два сюрприза. На бревне сушился шикарный гидрокостюм-комбинезон на липучках, а в тенечке посверкивала двухлитровая бутылка пива «Студеное». Этот комбезик мне потом очень пригодился, когда мой стал протекать, ну, а с пивом я целый день разбирался. К пиву я достал копченое сало, порезал щедро ломтями на бревнышке, запитался наскоряк и пошел, не доев, рыбачить. Когда я вернулся к своей временной стоянке, некий крупный заяц доедал мое сало. На меня он посмотрел с благодарностью и, на ходу дожевывая, лениво, как кенгуренок, попрыгал-поскакал в кусты. Заяц взял с меня пошлину или комиссию — за пиво, за комбинезончик. И я не обиделся на него. Я стал готовить талу из хариуса, из самого крупного. Все приготовил, осталось поперчить. Когда я тряхнул перечницей, крышечка отлетела, и весь красный жгучий высыпался на бревнышко. Я пошел к реке мыть руки, а когда вернулся, застал финал трагедии: увесистая мышь лежала на спине и чихала. И из глазонек ея слезки лились, и не постепенно капали, а ручейком струёкали. Я взял ее, беспомощную, за шкирочку, отнес к реке и прополаскал бедняжку. Отпустил с миром. Я сегодня был добрый к грызунам. А вот они ночью повели себя крайне негуманно и неучтиво (а ведь я так хотел спать!), всю ночь носились по откосам палатки, раскачивали ее, зацепившись коготками за сетку форточки, ржали и пищали. Потом-то я догадался: они допили остатки пива «Студеное» и устроили ночной пьяный дебош. Причем закусывали они поплавком моей удочки, он, видимо, пропах рыбой. Угомонились под утро, а я проспал до обеда — так они меня вымотали. Но острову «Перловка 38» по отъезде я откланялся истово и искренне. Этот красавец у меня до сих пор в зрачках сидит.
Стоянка запрещена
С десяток лет тому назад я частенько брал на сплавы журналистов. С ними было весело и интересно, только приходилось за компанию пить и пить водку. Где надо и не надо. Еще я им рассказывал разные истории, а они потом вставляли их в свои путевые скороспелые очерки. Мои отец и мама их читали и почти всегда реагировали примерно так: ты мог бы обо всем рассказать гораздо интереснее и живее и, глядишь, прославился бы, как путешественник Арсеньев. И я пробовал, и у меня не получалось так, как я бы хотел. Появлялся при письме какой-то дурноватый налет газетчины и репортерства, то есть, главное — факт, да позабористей, а какими словами его описать и во имя чего — дело десятое. Другая крайность — обыденные случаи я описывал чересчур нарядными словами. Свежий пример. В октябре я почти весь свой короткий отпуск провел на воде, на сплаве. Родные отговаривали: тебе надо б поберечься, ведь в ноябре поездка в Москву с братом, не дай бог, свою почку застудишь. Что тогда трансплантировать загибающемуся Леше? А я, наоборот, хотел «зарядить батарейки» от природы. В сравнении с другими сплавами, я считаю, он получился не совсем удачным. Рыбы я, понятно, наловил много, впечатлений набрался свежих, впервые попробовал ловить на сетку (категорически не понравилось!), зверей разных диких встречал, но… Все не то! Во-первых, было очень не то что тепло, а даже жарко. Середина октября, а в устье Чукена поддатые мужики купаются голышом. После обеда мошка заедает (в октябре-то!), гадливое чувство потливости, лицо как будто пластилином намазано. На сливах, на косах еще рыбы нет, хариусы-ленки под скалами в ямах и в ключах прячутся от жары. Неинтересно. Обычно первую стоянку я делаю на зимовье сукпайского охотника Жбана. Но нынче там народу не протолкнуться. И проехал мимо. Следующее хорошее место — Бурун. На левом берегу коса от острова тянется, улово. Но там мужики сеток понаставили, чо б я там становился табором. Тогда я за Буруном пристал в тихой заводи. Лет десять назад тут на сопочке стояла избушка. А в ней жил пацан. Один. Как Маугли. Годков тринадцать тогда ему было. Кто из проходящих в избушке тормозился — оставляли ему хлебушка, еще чего пожевать. А так он сам себя напитывал и обслуживал. Я запомнил внутреннее убранство избушки до мелочей. Стоп! Чем необычна эта избушка: одним из четырех углов ее служила кедрина-сухостоина, толстючая такая. Пацан этот угол переоборудовал в шкаф, выдолбил углубления. Нет-нет-нет, не так, там было широкое дупло, а он только соорудил полочки и дверки. Очень оригинально смотрелось, даже какое-то подобие резьбы наличествовало, примитивно-геометрическое. Стены изобиловали вырезками из крутых «порнографических» журналов, таких как: «Здоровье», «Работница», «Крестьянка». Особый шик — продукты ЛЕЖАЛИ, а не висели. Пацан делил кров с серьезным бойцовым котярой по кличке Флакон. Мальчик полевок потрошил и варил. Имелись у мальца запасы грибов, кишмиша, голубицы, рябины, лимонника, дикого чеснока и черемши. Рыбу он солил, сушил-вялил и коптил. В ключике, в бочажке вымачивал мясо. Ружья у него не было, он обходился петлями и капканами всевозможных размеров. Орудиями рыбного лова ему служили удочка, спиннинг, сеть и острога. Посуды у него хватало разнокалиберной. Жил он аккуратно, опрятно, пол скоблил, подметал и мыл, щели тщательно и вовремя конопатил. Летом готовил под навесом (кажется, у меня перепутались интерьеры зимовьев — охотника Жбана и этого Маугленка.) Куда он потом делся, я не знаю, кажется, его задрал медведь. Или он утонул? И вот я впервые за долгие годы здесь остановился. От избушки не осталось никаких следов. Табор я поставил на узенькой полоске каменистого пляжика под сопкой. Вверх не полез, туда даже тропа заросла. Прикатил сверху железную, пулями издырявленную бочку, использовал под постамент для стола. Я ж взял с собой широкий лист фанеры, «десятки». На стоянках он служил мне столешницей, а в лодке — стланью. У меня все просто: натягиваю канат, служащий коньком тента-навеса, туго закрепляю распорки-крылья. Есть сухая зона! Под тентом в уголке ставлю палатку входом внутрь, форточкой наружу. Столик, чурочку-сиденье. В этот раз получилось даже кресло, спинкой служили корни дерева. Вторым делом я закинул спиннинг, на каждый из двух крючков нанизав по пучку ярких калифорнийских червей (друг-журналист из Штатов привез в подарок). И почти сразу дуплетом вытащил хариуса и ленка. Какое хорошее начало. Донимала мошка. На удочку ловилось неважно. Правда, ночью на мыша выволок еще одного ленка, юношеского размера. А уснуть я не смог до утра: мне все время мерещилось пение мальчишеским тенором. И поет, и поет, скотина, да жалобно так! Еще светать не начало, а я уже стал собираться, позавтракал, палатку и тент свернул, упаковался, только ждал, пока густой туман разойдется, с удочкой побродил, выудил с десяток хариусов и небольшого леночка. …Когда отплывал, глянул в небольшой просвет на сопочке. И чуть не поседел от страха. Фигурка мальчика. Мальчик в белом. Он помахал мне рукой. А я ему в ответ — громко и матом. Покидая очередную ночную стоянку, я всегда отвешиваю три старательных смиренных поклона и вслух благодарю за ночлег и гостеприимство. И это место я благодарил, но, честно скажу, не искренне, а ритуально. Сквозь зубы, сощурив воспаленные невыспавшиеся глаза. Больше никогда здесь не буду даже тормозиться. Единственный плюс: на берегу я нашел очень красивый фигуристый камень с двумя потешными углублениями. Я его привез домой и для начала использовал в качестве гнета под засолку капусты.
Свидание у мельницы, или Правление княгини Ольги
Это утро напомнило Ольге, что имя у нее славянское, близкое к языческому. А еще летом было сильное напоминание, это когда ее взрослый товарищ вывез на ролевую игру под условным названием «Правление княгини Ольги». Роль княгини, правда, досталась американке Мэриэм, зато взрослый товарищ под занавес игры пригласил Олю на пасеку справить свои сорок, и девочка впервые попробовала пунша «пламень голубой» и сотовый мед. А утро было вот такое. Ночной снегопад и не думал прекращаться, за ночь мокрого снега наслоилось с полторы ее ладони (замерила на заборе). Дворовый пес деликатно проводил ее до калитки, с разбегу побился об забор и стряхнул полснега, чтобы ей легче было открыть калитку. Мимо медленно проехали две черные иномарки. Задние фонари, облепленные снежком, светились, как новогодние украшения с выставки китайской снежной скульптуры. Прямоугольная сорока пролетела наискосок в сторону черной реки. В детском садике отключили свет (да и во всей деревне), и на крыльце топтались растерянные мамаши с полусонными боровичками и сыроежками в ярких курточках и шапочках. Салатные и розовые торцы детских теремков, окаймленные снегом, задуманные сказочно и мультяшно, смотрелись на диво прилично, ну почти хайтэчно. Ольга не узнавала все, что окружало автобусную остановку. Она достала из сумочки фотокамеру и принялась снимать все подряд: оранжевый гараж, чудовищные тополя, выпуклую дорогу, брейгелевские фигурки пешеходов. Но этого было мало. Ольга с утра почувствовала какую-то тревогу. Кровь в ее теле носилась и бурлила, как паводок на горной реке в пору ледостава (и паводок, и шугу на горной реке она видела в раздельности). «Саnon» выпал из ее ослабевших рук и шмякнулся в сугроб. Какой-то парнишка мгновенно поднял вещь, обдул и вручил со словом: — Раззяварукидырявыеноглазакрасивыевонавтобусподходит. За деревней автобус временно сломался, хотя три дня назад вроде прошел техосмотр. Пока водитель чего-то там чинил, Ольга вышла наружу и закурила дорогую сигарету в компании трех мужиков, тоже вышедших проветриться у выхлопной трубы. — Не поеду дальше, — вслух решила Ольга и со всего размаха бросила окурок на обочину. Мужики повели себя, как мудрые волхвы, тоже охотно побросали бычки и юркнули в салон ПАЗика. — Она что — не выспалась? — буркнул водитель, закрыл дверь и уехал. Рядом с шоссе в этом месте очень близко протекала небольшая река. До нее было по прямой метров сорок, но через кусты и лесок-дубнячок. Окурки празднично дымились, выстроившись в стрелку, указующую ТУДА. Ольга чуть-чуть вернулась назад, где был дорожный съездок, прошла перпендикулярно метров тридцать по белой грунтовке и уже дальше почти по берегу двинулась по тропе. Вокруг было дико и вроде красиво. Дальше крутой бережок. В этом месте когда-то была плотина и на ней мельница, мама рассказывала. Точно, вот на берегу, наполовину в воде, лежал каменный круг более метра диаметром с дыркой посередине. — Это жернов, — по складам произнесла вслух учительским голосом Ольга и ткнула рукой как будто указкой. Что дальше? А просто стоять и просто смотреть на усиливающийся мокрый снегопад. Вглядываться в темную воду обширного омута. И, кстати, на островке стоял довольно редкостный даурский журавль. Сфотать его? Но ведь это как из ружья выстрелить! Ольга не стала фотать, а просто смотрела, хмуро и сквозь слезы. Журавль дал рассмотреть каждое его перышко, каждую чешуинку на ногах. — Что-то ты, дружок, подзадержался в наших суровых краях, не пора ли тебе на юга эмигрировать? А то, если у нас зима, ничего другого уже нема. Журавель в ответ указал клювом, куда надо. Ольга присмотрелась: — У-у. В кустах на островке сидела его, по-видимому, раненая подруга. Хоть вода и упала, но на островок перебраться, не замочившись, не получится. — Думай, подруга, решайся, но я ведь совсем недавно переболела простудой, после этого долбаного пикника на обочине (фермер-кореец испугался их, поддатых, и подарил ведро парниковых огурцов, а им попалась в поле огромная тыква, выдолбили внутренности, и получилась емкость под засолку огурцов). Решила позвонить на «112»: — Алло, приезжайте на шестой километр Беляевской трассы, тут на речке, на островке, подранок, даурская, между прочим краснокнижная, журавлиха, а рядом ее бойфренд крутится. Я бы и сама на островок, но мочить ноги мне после перенесенной простуды как-то стремно, и вы приезжайте в болотниках. Приедете? Только честно! На Дрофе живет классный ветеринар — отвезем ее туда. Если вы через полчаса не приедете, я сама полезу в воду, вытекающее из этого экшена осложнение на легкие будет на вашей совести. Ну, как в армии, «время пошло»? Полчаса думанья и ожидания прошли. Решайся, Ольга. Стащила сапоги, сняла колготки, задрала юбку и решительно ступила в ледяное. Шок — это по-нашему. Журавль смотрел на нее, застыв, как обдолбанный, не шелохнувшись. Дно хорошо просматривалось, чистое, вначале песочек, потом галька, потом опять песок с илом. Осколок бутылки? Обошла. В воде ногам было теплее, чем когда она выгребла на островок, весь, гадство, в снегу. — Ты меня не клюнешь, — обратилась добровольная спасательница к журавлихе. А паренек все стоял истуканом. Оля подошла, осмотрела, ощупала пациентку. Ступни свои озябшие подсунула при этом под ее теплые перья. Приятно так стало. Раненую надо эвакуировать домой. Или сразу на Дрофу, адрес ветеринара она знала, отдельная история. — Ну, маленькая моя, иди ко мне на ручки, дурочка, чо ж ты бок под дробь подставила. Ничо себе маленькая, у, тяжелая. Нести теплый, пушистый роскошный живой груз на контрасте сквозь ледяное было так необычно для Ольги, что она то ойкала и быркала, то смеялась и пела: «Повадился журавель, журавель на нашу конопель, конопель…» Друганок ее брел позади, с достоинством и без суеты. Умный парниша. — Ну, девочка моя, подожди, я колготки натяну и обуюся, — еще слова произносила ласковые, нежные. Цыплак даже голову склонил, стоял рядом, вслушивался. — А ты, друг, вот что, жди ее тут, прячься как-нибудь, не мне тебя учить, я привезу ее сюда, как отлечимся, и вы полетите, эх, и мне бы с вами. Умный, он не поперся за Ольгой на трассу, а остался, и даже пошел обратно на остров, и уселся на место своей подружки. Не успела Ольга выйти на трассу, как появился мятый жигуль грязно-пельменного цвета. Ольга знала этого неряшливого бомбилу-национала и пользовалась его услугами в крайнем случае. Это и был тот крайний. Лысая резина, шаровые опоры самопального производства ни к черту, при выходе на трассу Хабаровск — Владивосток — мокрый дорожный покров, они перевернулись. Причем на глазах сотрудников ДПС. Больше всех досталось Ольге. Умирая, она успела сообщить адрес дрофинского ветеринара. Водилу, конечно, инспектора крепко отмордасили. Старший инспектор отвез птицу по указанному адресу, где ей был проведен, извините за корявость, полный курс лечения. Оле в чем повезло: ее душа переселилась в тело той красивой птицы, ну а дальше все по известному кругу. На этом месте можно поставить точку. Точка.
|