2012 год № 6 Печать


Юрий ЖЕКОТОВ

Тигриная любовь

 

 

 

К сожалению, очень мало осталось в мире романтиков. Презрев все блага «развитой цивилизации», они предпочитают шастать по земле в поисках синей птицы или философского камня. Кто-то из этого племени забирается глубоко в тайгу, собирает дополнительную информацию о колоритном звере российских лесов буром медведе, другой щедро тратит бесценное время скоротечной жизни на изучение дорогостоящего представителя семейства куньих — соболя.
А Васе Солкину, молодому сотруднику солидного учреждения с длинным названием Тихоокеанский институт географии Дальневосточного отделения Российской академии наук, отчего-то сразу приглянулись вроде бы ничем особым не примечательные когтистые тритоны. Изучая биологические особенности этих краснокнижных представителей семейства саламандр, начинающий исследователь делал открытие за открытием.
— Динозавры не вымерли! Их еще можно найти на отдельных малодоступных Сихотэ-Алиньских хребтах! Правда, остались только их самые маленькие представители. Когтистый тритон — это вам не ахти чего, а показатель состояния экологии региона! — хриплым то ли от простуды, то ли внутреннего волнения голосом, порой горячась, доказывал Солкин важность всестороннего изучения этого вида пресмыкающихся оппонентам с высокими учеными званиями и степенями. — Уссурийские саламандры — немногие представители фауны, которые сумели заглянуть в наш век из эпохи первобытных ящеров. Сейчас когтистые тритоны ведут ночной образ жизни, обитают только в заросших мхами галечниках и в непорубленных, обойденных пожарами истоках горных ключей. Они реагируют на все изменения в ареале обитания, а при малейшем нарушении баланса в экосистеме и вовсе пропадают. Эти пресмыкающиеся, достигающие длины тела всего десять — пятнадцать сантиметров — барометр благополучия местности, свидетели редких теперь на земле оазисов первозданной природы.

С большим трудом выхлопотав очередную «таежную командировку», Василий разработал маршрут, который мог бы позволить обнаружить новые места обитания «вымирающих динозавров». В научное путешествие исследователь отправился один, сначала по железной дороге до районного центра, затем на автобусе до небольшой, притулившейся к Кедровому хребту деревушки. А оттуда, отыскав проводника, ушел по распадку в верховья безымянного ключа. Здесь ученый подлатал-поправил заброшенную лесную избушку и в ней обосновался.
Была у Василия, как и у любого настоящего романтика, «грандиозная» мечта, какую он пока доверил только нескольким друзьям: раскрыть секрет дыхания когтистых тритонов — единственных в Евразии животных, не имеющих ни легких, ни жабр и осуществляющих дыхание только кожей. Этот способ усвоения кислорода, считал исследователь, в экстремальных ситуациях мог бы пригодиться и человеку, а со временем, вероятно, и стать основным.
Вооруженный капроновым сачком Василий по ночам шарил по затаенным местам и схронам ключа: отлавливал водных ящерок, делал необходимые измерения размеров и температуры тела, изучал рацион их питания, проводил различные научные эксперименты. «Одноглазым циклопом», так, наверное, виделся он летучим мышам и совам из-за прикрепленного ко лбу фонарика.
Днем ученый кашеварил, умудряясь разнообразить меню на одну персону таежными деликатесами. В оставшееся время, ожидая, когда над тайгой сгустятся сумерки и редкие пресмыкающиеся вылезут из своих убежищ, бренчал на «семиструнной», своей постоянной преданной спутнице, и сочинял куплеты к новым песням.

Ужаснуться на бороду, глянув в ручей,
Топором попытаться побриться.
Партитуру расписывать для снегирей
И разучивать соло с синицей.
И рвануть напрямки, кувырком, в бурелом,
Штурмовать кабарожьи отроги.
И, распадки крестя и хрипя над хребтом,
Прорываться к хасанской дороге…

На третью бессонную ночь научно-плодотворного вторжения в саламандровые владения исследователь уже собирался выходить из ручья, когда, сделав несколько шагов от воды, услышал угрожающее рычание зверя. Какому-то, судя по голосу, крупному обитателю тайги не понравилось соседство с человеком, о чем он недвусмысленно и заявлял. Вася, попятившись, вернулся к исходной точке на ручье и, преодолев несколько десятков метров по отшлифованным столетиями скользким валунам, рискнул еще раз выбраться на обрывистый прибрежный склон. Но и новая попытка пресеклась тем же угрожающим звериным рыком. Обладатель жуткого голоса теперь показался и сам — тигр смело и бесцеремонно рассматривал непрошеного гостя.
После недолгого замешательства Василий несколько раз громко крикнул, пытаясь отпугнуть хищника, но в ответ тигр лишь вздыбил на загривке шерсть и оскалил пасть. Когда диалог на повышенных тонах не сложился, ученый заговорил с полосатым хозяином тайги тихо и спокойно, пытаясь убедить хищника в своих самых добрых намерениях. Тигр внимательно слушал незнакомую человеческую речь, вроде бы успокоился, но оставался рядом и при новых попытках исследователя покинуть водоем, делал несколько шагов навстречу. Только когда проснулись и возмущенно защебетали ночевавшие в прибрежных ивовых зарослях птицы-овсянки, усатый владыка снял осаду и позволил молодому ученому вернуться к избушке.
А тигр заинтересованно спустился к ручью, пытаясь понять, что понадобилось человеку на его участке. Дикая кошка тщательно обнюхала след от сапога, затем прошла вдоль берега ключа, проверила на ощупь студеную воду, «брезгливо» сунув в прозрачный омуток когтистую лапу. Преодолев неприязнь, зашла в воду поглубже, поймала одного тритона и попробовала на вкус. «Какие же они склизкие и безвкусные!» — фыркнув, подумала полосатая кошка.
Молодая тигрица еще только набиралась таежного опыта, но уже знала, что все птицы и звери обязательно занимаются какими-то важными своими делами и впустую не шастают по лесу. За год самостоятельной жизни, как тигрица ушла от матери, было лишь одно исключение из правил — полосатый самец, прошедшей зимой праздно гуляя по тайге, притащился в гости. Он вел себя очень нагло, навязывая свои ухаживания, и тигрица, не оставшись в долгу, расцарапала нахалу морду. А теперь вот этот чудак, совсем непохожий на тигра, уже какую ночь копошится в ее ручье. Чего он на самом деле хочет, чего притворяется? Почему он так неуклюже ходит на двух ногах? Как у него странно ярко по ночам светится единственный глаз!
На берегу дикая кошка, тщательно стряхнув с рыжей шубы остатки воды, топорща усы и удивленно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, еще долго не мигая смотрела вслед человеку.
Днем Василий провел свое расследование ночного происшествия. По отпечатку лапы на илистом берегу реки, имеющем продолговатую форму и незначительно выраженному среднему пальцу, ученый установил, что рядом с ним живет молодая тигрица. Не отступив от своих планов, в ближайший «ночной вояж» Солкин вышел с ружьем, предполагая в случае агрессивных действий своенравной тигрицы отпугнуть ее выстрелами.
Но оружие доставляло массу неудобств: при каждом наклоне вперед ствол, «вправляя мозги», тюкался по мозжечку. Перевешенное же поперек тела оружие давило на грудную клетку, стесняя дыхание. «Начертыхавшись» и набив шишек на затылке, Василий оставил ружье на обломанном суку приметного старого ясеня и, увлеченный своей работой, забыл о возможных угрозах, исходящих из леса.
Когда «энная» когтистая саламандра была досконально измерена и отпущена, ученый расправил натруженную спину и обомлел: среди зарослей берегового орешника мерцал направленный прямо на него лучик света. «Огонек слабый — видно, совсем подсели батарейки фонарика за время долгого скитания его владельца по тайге», — сделал первоначальный вывод исследователь.
— Это кто там? Эгей! — окликнул незнакомца Василий.
Обладатель осветительного прибора, так и не подав голоса, на время пропал. Но вскоре тусклый лучик проявился немного в стороне.
— Хорош шутить. Не смешно!
Василий попробовал образумить упорно хранившего молчание чужака. «Выгоревшая фара» на несколько секунд исчезала, но упорно появлялась на новом месте. Исследователю становилось немного жутковато. «Если это человек, то как сюда добрался — это место знакомо далеко не каждому. И что за «игры» он устроил с фонариком? Почему он игнорирует участвовать в разговоре? Может, он немой или сумасшедший? Да и человек ли?» — рассуждал Василий. Ученый на всякий случай потряс головой, чтобы убедиться, уж не мираж ли перед глазами.
— Ты кто такой? Человек, нет ли? — Василий вновь, уже попадая под власть «мистически» развивающейся ситуации, адресовал свой вопрос в безгласную неизвестность.
Лес молчал, и ни один шорох не выдал таинственного пришельца. Василий осторожно, почти крадучись добрался до ружья и, крепко сжимая в руках оружие, постоянно оглядываясь, посчитал благоразумным закончить исследования и ретироваться в избушку. Отступая, Василий несколько раз запинался о «замаскированные» лесины и пни, падал, но все время сопровождавший его владелец фонарика сохранял дистанцию, не воспользовался беспомощностью ученого. На всякий случай Василий понадежнее подпер дверь зимовья и положил у выхода остро заточенный топор, чтобы при необходимости достойно встретить неприятеля.
Только в избушке Солкин заметил, что при падении глубоко рассек запястье руки. Делая перевязку, Василий все время прислушивался: не приблизился и не собирается ли начать штурм его убежища неизвестный?
Дождавшись утра, загнав в оба ствола по пулевому патрону и набив боеприпасами карманы, Василий осторожно вернулся к месту появления «нечистой силы» и постарался найти ее следы. Но сколько ни искал, обнаружил только следы тигра. «Тигрица, устроив какую-то непонятную игру, жмурит или, пряча один глаз за стволы деревьев, вторым семафорит мне. Неужели подражает свету фонарика, принимая меня за какое-то одноглазое существо?» — удивляясь необычному поведению животного, начал догадываться Василий.
К следующему вечеру неожиданно раскраснелась и распухла пораненная рука, но Василий надеялся, что все «срастется само собой». Продезинфицировав и перевязав рану, вышел в ночное к ручью. Работать одной рукой было неудобно, вдобавок сбилась повязка с раны, и та вновь закровоточила, а тут как назло, словно чувствуя его частичную недееспособность, на «свет божий» выползли самые необычные по форме и раскраске особи тритонового царства. Забыв о травме, Василий резко среагировал на очень даже «габаритный» экземпляр саламандры с длинным бугристым хвостом, включив в действие хворую руку. Пресмыкающееся скользнуло по больной руке, задев своей кожицей рану, и исчезло в пещерке между развалинами камней.
Руку пронзила резкая боль, которая отдалась во всем теле. Не сумев сдержаться от болезненных ощущений, ученый закричал и инстинктивно сунул пострадавшую конечность в воду. Но и это не помогло: скопившаяся на шкуре тритона водоустойчивая «ядовитая» слизь уже впиталась в рану. Подстегиваемый болью, не переставая орать и игнорируя все время находящуюся рядом «подмигивающую» тигрицу, ученый побежал к избушке. Неприкаянно метался от одной стены к другой, «ходил по потолку», дико выл, скрипел зубами, изо всех сил сжимая гнилую деревяшку. Адская боль не стихала несколько часов, и только ближе к полудню изнеможённый и уморенный ученый забылся тяжелым сном.
Во время этого происшествия с двуногим гостем, когда тот издал полный ужаса и боли громогласный вой, встревоженная тигрица незамедлительно большими прыжками понеслась к нему на помощь, беспокойно сопровождала его. А когда человек скрылся в своем бревенчатом строении, она, взобравшись на крышу лесного домика, грозно рычала, осматривая округу, чтобы найти возможного противника двуногого и наказать его.
Проснувшись, ученый приятно потянулся, вспомнив о вчерашних страхах и немощи, с интересом посмотрел на руку — о ране напоминал лишь слабо видимый розоватый рубец. Прикосновение к тритоновой шкуре было сверхболезненно, но имело эффективное лечебное воздействие.
Тигрица больше не пугала забредшего странника. Постепенно она взяла на себя функции хозяйки. Обошла лесной участок вокруг избушки и тритонова ключа, пометила владения, чтобы случайно не сунулся другой тигр или бурый медведь. Пока двуногий «будоражил живность», выловила возле избушки несколько полевок и черную крысу, делающих вороватые набеги и портивших ему съестные припасы. Заметив, что ученый давно не ел мяса, задавила и принесла к самому порогу избушки подсвинка.
Тигрица все чаще попадалась на глаза человеку. При встречах в тайге, чувствуя немного испуганный, но все же больше восторженно-восхищенный взгляд двуногого, дикая кошка на минуту-другую замирала, грациозно выставив напоказ янтарно-оранжевую с темными поперечными полосами царственную мантию. Избрав постоянное место лежки под пробковым деревом (амурским бархатом), недалеко от избушки, полосатая красавица, затаившись, впервые в жизни слушала положенные на ноты песни об известных ей картинах: о кабарожьих отрогах, о изюбревом реве, о хмуром кедре…
Марго — дал имя хозяйке тритонового ключа Василий. Человек и зверь постепенно привыкали друг к другу.
Изучения тритоновых секретов шли своим чередом, и недели через три ученый решил наведаться в деревню, чтобы пополнить «научно-исследовательскую» базу продуктами и созвониться с домом, сообщить на «большую землю», что с ним все благополучно. После возвращения из таежного села добавилась еще одна «головная боль»: Лариса, необыкновенно красивая девушка, с которой они уже год как встречались, непременно хотела навестить его. И все увещевания, и просьбы еще немножечко подождать, что он живет в спартанских условиях, что здесь условия совсем отличные от городских, что, наконец, нужно идти через тайгу, не смогли убедить ее отказаться от задуманного. И сейчас Василий наводил марафет в избушке и ее окрестностях, готовясь к встрече.
С утра влажный туман густел, концентрировался в тяжелые свинцовые сгустки, плотно застилая небосвод. По слабой мороси к обеду, когда Василий добрался до деревушки и встретил Ларису, еще сложно было догадаться, какие сюрпризы готовит непогода. Тайфун не был капризным и переменчивым — он сразу всей своей мощью обрушился на приморскую тайгу. Шквалистый ветер пытался разорвать одежды и бесконечно бросал в лицо ушаты воды. Распадок, которого обычно Василий придерживался, возвращаясь к избушке, стремительно наполнялся водой. Пришлось сойти с тропы, чтобы не попасть во вскипевший поток. Вскоре потерялись привычные ориентиры, смешались, перепутались стороны света, минуты и часы…
Василий еще не признавался себе, что они заблудились, и, стараясь сохранять хладнокровие, оберегал Ларису от ударов веток деревьев, надеясь больше на интуицию, продолжал движение. Неожиданно совсем рядом, буквально в трех шагах от них, засветил знакомый тусклый фонарик, Марго пришла на помощь и сейчас выводила их.
Если все большие и малые превратности судьбы и «природные стихии» удачно преодолеваются, то их негативная составляющая быстро забывается. Тайфун, побуйствовав да поистощившись, откатился набирать силы в Японское море. Солнечное утро превратило вчерашние страхи в триллионы сверкающих бриллиантов по веткам деревьев и кустов.
— Ты зарос и больше похож на лешего. Если так пойдет дальше, то совсем одичаешь, — выказывая показное неудовольствие, обворожительно смотрела на своего избранника Лариса.
Она же не знала, что Василий, желая произвести достойное впечатление и продемонстрировать какую-никакую, но все-таки интеллигентность, старательно ровнял бороду и волосы. Правда, за отсутствием зеркала пришлось стричь локоны, глядючи в водную заводь.
Пробыв два дня на лесной заимке, надышавшись чистым смолянистым воздухом, изучив все местные достопримечательности и немножко заскучав, Лариса озвучила основную цель своего приезда:
— Здесь, конечно же, прекрасно! И находиться здесь просто здорово! Но это не может продолжаться вечно. Вася, ты же человек, а не зверь. Тебе нужно подвести итоги, заявить о себе как об ученом. У тебя же столько открытий! Чего ты застрял в лесу? Люди должны жить с людьми. Как хочешь, но обратно я одна не поеду.
Уступая пожеланиям девушки, Солкин начал свертывать научную работу. Сейчас в нем боролись противоречивые чувства: с одной стороны, он соглашался с Ларисой и не хотел ее потерять, с другой стороны, понимал, что поступает предательски по отношению к своим исследованиям, к загадочным тритонам, к тигрице Марго.
Собираясь в дорогу, ученый надеялся вернуться в этот замечательный таежный распадок. Еще многие нераскрытые тайны когтистых тритонов ждали своего часа.
Шуба тигрицы была раскрашена теми же красками осени, что и первые опавшие листья. Люди заметили Марго, только когда подошли вплотную. Хозяйка тритонового ключа, перегородив им путь, улеглась прямо поперек тропы и выжидающе замерла. Настроение хищницы выдавали по-змеиному беспокойно играющий кончик хвоста да налившиеся недовольством пронзительно-черные шмели, затаившиеся в уголках глаз и вот-вот готовые сорваться с места и ужалить.
Тигрица с вызовом смотрела на женщину, затем обиженно перевела взгляд на Василия. Марго думала, что этот двуногий романтик останется и они вместе будут сочинять звуки, вливая свои голоса в таежную музыку. А выходит, он обманывал, когда пел, что так влюблен в эти места: в таежный рассвет, в осенний хрусталь рек, в бесконечные цепочки хребтов. И сейчас невесть откуда взявшаяся соперница уводила лесного скитальца.
— Марго… так получается… извини, но я должен идти… к людям…

Охомутавший живописную морскую бухту Золотой Рог разномастными на любой причудливый вкус и толстый кошелек строениями город Владивосток туманил мысли броскими вывесками, отвлекая от всяческих прочих идей, многообещающе манил яркими афишами и рекламными плакатами.
В институте дела шли своим чередом. Из кабинетов доносились мудреные фразы, суетливо, спеша везде поспеть, хлопали дверьми лаборанты и аспиранты, более важно и степенно передвигались остепененные сотрудники и заведующие кафедрами. Дождавшись приема у своего непосредственного руководителя, Солкин вкратце отчитался о поездке.
— Давай закругляйся со своими ящерицами. Кому они нужны? Ты пойми, тритоны — это неперспективно. Есть ли они, нет ли, никто ими не интересуется. — Вскинув руку, руководитель продолжил: — Коммерция, брат! И мы с ней должны считаться. Привлечение денег, новые гранты, международные проекты — вот на что нужно нацеливаться! А институт, дорогой мой товарищ, почти что на самофинансировании. Замахнулся бы ты, Вася, на хищника покрупнее, тут бы и спонсор отыскался, и перспектива… — нетерпеливо дослушав доклад Солкина, безапелляционно сказал руководитель.
— На ниве жизни у каждого свои горы, которые нельзя обходить. Как альпинисту, нужно карабкаться вверх. Покорить. Освоить. Понять. Вот и моя гора — пережившие века динозаврики. Пусть это и крохотные с виду когтистые тритоны, но все равно гора. А для науки они представляют неменьший интерес, чем любое другое животное, возможно, а в каких-то вопросах и большее значение… — пробовал привести аргументы в пользу продолжения работы по изучению редкого вида уссурийских саламандр Солкин.
— Ладно, чудак-человек. Как хочешь, а денег под твоих ящериц институт больше не выделит. Тебе нужно сделать выбор, — уже не внимая возражениям, вынес окончательный вердикт начальник.
— Они нужны… они же вымирающие… — бормотал Василий, выходя из кабинета.
Пусть не в ближайшее время, но рассчитывал он продолжить свою работу по изучению тритонов. А теперь…
Вечером к Солкину зашли приятели. В комнате, обставленной современной мебелью, сильно погрустневший сотрудник института чувствовал себя неуютно, словно забытое слово, что вздумало вернуться в азбуку, где все намешано и учат нынче другим истинам, как сорванный на лесной опушке для короткого созерцания, ради баловства, а теперь увядающий цветок…
— Столько дней пробыл в тайге! Выдержал! Наверно, тянуло домой? — обрадовавшись возвращению товарища, спросил, похлопывая по плечу, один из друзей.
— Нет, если честно, даже не хотелось уходить. Там ведь ничего не надо придумывать и лгать, там ничего не продается, — не таясь, говорил исследователь.
— Но все-таки ты пересилил себя и вернулся! — попытался товарищ свести разговор к шутке.
— А я, наверное, и не вернулся… — выдохнул, никак не реагируя на веселый тон, помрачневший Василий.
Лариса находилась все время рядом, молчала, переживала, старалась предвосхитить желания своего избранника, а Василий вроде бы и был здесь, но, не умея совладать с собой, все чаще отрешался от реалий и оставался там, в своих мечтах и мыслях. И девушка понимала, что он не сможет всегда быть подле нее, не обрюзгнет в домашней суете и, тяготясь размеренностью и распорядком семейного быта, будет убегать в свою бескрайнюю тайгу, к безымянным речкам и нехоженым хребтам. Но Лариса уже знала: с этим можно мириться, научиться ждать, а лучше заразиться его увлечением.
— За динозавров Сихотэ-Алиня… за тигрицу Марго… за тритоновые ключи… как жахнем… жахнем… жахнем… — будто рвались струны, не выдержав высоких аккордов новых песен. Звенел хрусталь в руках гостей, а хозяин, пытаясь забыться, поднимал все новые тосты за обитателей тайги…
Необъезженными скакунами неслись по бесконечному небу бирюзово-синие непослушные облака. Притягивая к себе свободный и непокорный взгляд, не убаюканная столетиями говорливая река, прорезав могучий таежный хребет, устремилась напрямик к морю. Схороненный до времени под листьями папоротника-трехлистки, по древним китайским легендам, сбежавший от императорской опеки, похожий своей подземной частью на человечка — магический корень жизни женьшень смело надел видимую издалека красную шапку. Тигрица Марго улыбалась первым сентябрьским дням и то и дело счастливо поглядывала вдоль распадка, где после небольшого перерыва над избушкой у тритонова ключа под покровом таежных картин вызовом для городских «цивилизованных» нравов вновь звучали песни…

И пижама, и теплый плед
Дома брошены — я готов
Превратиться в тигровый след,
Подстеречь изюбриный рев…

Мы с тобою тайги корабли.
Я подставлю другу плечо,
Завтра нас Сихотэ-Алинь
С гребня сопки в распадок качнет…