Леонид Сермягин. Расстрелянный табун Валерий Гордеев. Осенняя кета на Нижнем Амуре Олег Вороной. А у вас Йети есть?
Леонид СЕРМЯГИН
Расстрелянный табун
В начале пятидесятых годов прошлого века остро стояла необходимость установления связи восточных окраин России с центром. После проведения изыскательских работ солдатам строительных батальонов предстояло прорезать по горной, едва проходимой тайге тысячекилометровую просеку. В ту пору при Министерстве связи существовало так называемое Военно-восстановительное управление, которому и было поручено провести эту работу. Строительные батальоны развезли по точкам: Полина Осипенко (бывшее Керби), Тугур, Чумикан, Аян, Охотск и Магадан. Руководил строительством линии связи полковник В. А. Шойхет. Под его руководством линия связи была временно пущена к осени 1958 года. Через каждые двадцать пять километров солдаты рубили для монтеров-линейщиков двухквартирные теплые избы, а между ними — на якутский манер (потолок-крыша вместе) — небольшие уютные домики, в которых были и железная печь, и закрытые шкурами нары, и обязательый телефон. Завоз строительных материалов морем на плашкоутах был весьма и весьма дорогим. Кирпич, провода, стекло и прочее ценилось буквально на вес золота. Через каждые триста километров строили поселки усиливающих подстанций. В этих небольших таежных поселках были магазин с библиотекой, детский сад и круглые сутки работала дизельная. Эта линия связи успешно работала полвека. Но с выходом в космос ее постепенно закрыли, и связисты, оставив по линии страшный бардак, разбежались по тайге кто куда. Ветер и стужа гуляли по брошенным избам, падали потихоньку столбы, висли на кустах провода, в которых рогами и ногами запутывались олени и сохатые. Зарастала просека. А ведь это единственная сухопутная дорога вдоль моря, прорубленная в тайге. Но никому до того нету дела! Бросив все, побросали связисты и лошадей, своих верных помощников, приспособленных к жизни в тайге. Стабунившись в подходящем для жизни месте, они образовали полтора десятка небольших табунов. Здесь были лошадки с поселка Кекра, с Кемкары, где держал их Трифон Слонимский. Были лошади с Алдомы, с дальнего Немуя — разросшийся дружный табун. В августе 2004 года я спустился с Мермиланских гор к реке Кхалма и на той стороне, где стояла изба-половинка, увидел небольшой, настороженно встретивший человека табун. Привязав у избушки собаку, я взял в горсть крупной соли из продуктов, что и сейчас еще можно найти в заброшенных избушках и, крича им, как кличут оленей, стал приближаться к лошадкам. Доверчивые кобылы и жеребята кольцом окружили меня и почти что мгновенно слизали с руки соль, а потом стали толкать меня мордами в руки и спину. Было видно, что лошади тоже соскучились по человеку. И только жеребцы стояли в стороне, не доверяя мне. Трое суток прожил я в том зимовье возле озера. Каждое утро набирал полные жмени соли и выходил на широкую косу к лошадкам. — Орлик, Орлик, Полинка, Полинка! — ласково звал я лошадей. И они, завидев меня, подходили ко мне безо всякой боязни. Когда соль в зимовье закончилась, я вдоль длиннющей косы пошел к Кемкаре. Заросшая разнотравьем коса, обдуваемая морским легким ветром, была идеальным местом для жизни лошадок. Словно понимая, что скоро я к ним не приду, бросив к ногам свои мощные головы, долго шли следом за мной. Через год, собираясь снять фильм об этих брошенных лошадях, я пришел на знакомую косу к избе. Но, увы, лошадей нигде не было видно. И лишь на третий день, далеко в стороне, у реки Кохалма, увидел одиноко ходившего Орлика. Странно! А где же табун? Оставив собаку, стал стороной подходить к жеребцу. Пес, окаянный, со скуки завыл, и жеребец тотчас же вскинул голову. Пригрозив суке палкой, тихонько вдоль лиственной релки пошел к лошади, но Орлик стал быстро уходить вдоль берега. Ничего не пойму! Почему конь один? Почему ходит там, где табун и не пасся? Чувствую, здесь что-то не так. Собираю рюкзак и иду к Кемкаре. Отошел от избы, вижу: крутится вдоль косы волк. Что бы там в ясный день делал хищник? Как ни крадись, к волку не подойдешь — мелкая галька гремит под ногами. Отпускаю собаку, и волк, часто оборачиваясь в мою сторону, неохотно уходит от моря в сторону темного леса. Подошел я поближе и вижу: лошадка лежит. Вот и Орлик, глава табуна, со звездою на лбу чуть в сторонке лежит. Это он научил свой табун отбиваться от лютых волков, кровожадных медведей, это он приучил жить своих лошадок по жестоким законам табуна. Вон еще и еще лежат трупы лошадок, и у всех в шкурах дыры вдоль крупа. У одной вижу: задняя ляжка отрезана, остальное все волкам да воронам брошено. Вот бросили народу злой клич: Выживай, кто как может! И перестали люди, как прежде, жить нормально, одолела всех жажда наживы. Беря только икру, рыбу стали пороть и зимой, и летом. Стреляют сохатых, не разбирая при этом, где матка, где бык, где телок. Поплыли по рекам большим черным комом без лап и без желчи медведи. А ведь он на гербе нашего края красуется! Поджигают тайгу, а нам говорят, мол, природные это пожары. Как узнал я потом: расстреляли табун рыбаки. С судна, заметив на берегу лошадей, они высадили десант — и потешились вволю людишки. Прошлым летом я снова побывал на той длинной косе — три лошадки всего там остались. Хорошо перезимовали, а ближе к весне убили большого уже жеребенка. Ходят там сейчас жеребец с кобылой вдвоем. У меня большая просьба ко всем: если кто захочет убивать, убивайте обоих — одному в тех жутких условиях не выжить. Пошел я в Департамент Росприроднадзора и попал на прием к Д. М. Гранину. Объяснил ему, что к чему, показал фотографии. — Рядом, — говорю, — заповедник Джугджурский, сохраните оставшихся лошадей. — Нет, — ответил он мне, — то лошадки не наши. Лошади относятся к сельскохозяйственным животным, а мы сельским хозяйством не занимаемся. Ну а как же тогда полудикие лошади в снежных лесах Якутии, на них что, тоже сеют и пашут? Да что нам какой-то десяток бесхозных лошадок, когда рядом совсем, в Аянском колхозе «Восход», содержали целое стадо оленей в две тысячи с лишним голов — и ничего нет, даже костей не осталось. Еще ближе, за тем вон хребтом, в совхозе «Нельканский» было двенадцать тысяч голов оленей, но власть и люди так постарались, что сейчас оленя днем с огнем не найдешь. И нет ни крайних у нас, ни виновных. Всем на все наплевать. В одном из сентябрьских номеров газеты «Звезда Севера» рассказывается о том, как люди раньше жили и работали в тайге — Пас я, — вспоминал пастух Дмитрий Амосов стадо оленей в две тысячи голов, но закрыли Тотту, и стадо, одичав, ушло в сторону Якутии и потерялось. А ведь закрыли не только Тотту. Ципанда, Маймакан, Селенда — сотни поселков закрыли в Джугджуре, сорвали всех с насиженных мест и загнали в совхоз, а потом, когда и сами накрылись, то все враз позабыли и про оленей, и про сорванных с мест эвенков. Почти то же случилось в поселке Упагда, что относился к району имени Полины Осипенко. Жили крестьяне в том отдаленном поселке не худо, не бедно. — Нет, — сказала Советская власть, — так нельзя! И раскулачила их. Разогнали радивых. А из бездельников и пьяниц сотворили колхоз с величавым названьем «Победа». «Победители» те довели величавый колхоз до ручки и разбежались, побросав, что было живое, на месте. По осеннему паводку Власть послала туда преогромную баржу. Коров да свиней вывезли, а лошадкам, как водится, мест не досталось — бросили их, как бросали везде. Разросся табун, одичал и спокойно ходил в пойме Нимеленской. Но прогресс — появились «Бураны». Перебили сначала вокруг всех сохатых, а потом за лошадок взялись, и от табуна в тридцать с лишним голов ничего не осталось! А таких табунов по нашему краю было много. Так, в низовьях Амура, напротив села Вятское, жил на острове вольно табун — его тоже вскоре не стало. У села Новокаменка тоже жил привольно табун лошадей, и его, как и те табуны, расстреляли. Вот и пойми, кто дичает: домашние лошади или люди?
Валерий ГОРДЕЕВ
Осенняя кета на Нижнем Амуре
Очерк
1. Что было (совсем недавно)
Осенняя кета — лучший вид лососей амурского стада. Это большая (длиной до одного метра), сильная, энергичная и, как все лососи, красивая рыба серебристого цвета. В ее названии слово «осенняя» указывает на время нерестовой миграции. Тихоокеанские лососи очень необычные и даже загадочные существа. С одной стороны, люди вроде бы знают о них очень многое, даже больше, чем о жизни других рыб, а с другой — лососи обладают тайнами, до сих пор неразгаданными наукой. Ну, например: а) почему эта крупная морская рыба ищет себе нерестилище в пресноводных малых речках, почти ручьях? б) как она после четырех лет жизни на просторах Тихого океана находит именно те речки, где родилась и краткое время жила мальком? в) почему она, в отличие от всех других лососей, гибнет после единственного в жизни нереста? г) отчего, войдя в пресную воду, рыба, буквально на глазах, изменяет свой облик до неузнаваемости? И так далее. Справедливости ради следует отметить, что человеку под силу разгадать тайны лосося, но ему это неинтересно. Он почему-то горит идеей обустройства жизни на Марсе и на это тратит все силы и средства. Что-то вроде того, как египтяне тратились на пирамиды. Передовые отряды осенней кеты входят в Амур и устремляются вверх против течения в первых числах сентября. Погода к этому времени, как правило, устанавливается солнечная, сухая, теплая и безветренная; амурская вода в отсутствие дождей осветляется, ее поверхность становится гладкой, а течение — ровным. Серебристую кету ожидают и радостно встречают во всех приамурских селениях. Наступает время большой путины. Добыча от нее радивым и удачливым даст средства к существованию на всю предстоящую суровую и долгую зиму. Выловленная людьми рыба в целом не ослабит популяцию, поскольку мудрой Природой, конечно же, предусмотрены миграционные потери при столь рискованных, экстремальных условиях нереста. Основная масса осенней кеты благополучно пройдет по Амуру и достигнет устьев нерестовых речек. В их русла из общего потока будут входить только те косяки, для которых вкус воды (или запах) будет «родным». В этих речках рыбе, знавшей только морские просторы, все будет необычным и пугающим: бурное течение, близость берегов и дна, завалы речного русла павшими деревьями, обдирающие бока каменистые перекаты и пороги. Ужаснее всего будут хищники из другой стихии (медведи, люди и др.). С жестокими условиями этого отрезка пути справятся только сильные и жизнеспособные. Стрессы и постоянные физические перенапряжения быстро состарят рыбу. Полностью спадет ее серебристая чешуя, грубая кожа в ссадинах покроется буро-лиловыми полосами, плавники и хвост обтреплются до самой кости. Ее плоть из красно-оранжевой станет почти белой и студенистой. А в беззубой ранее пасти — о диво! — вырастут большие, наподобие собачьих, зубы. В нерестилище она придет уже страшноватой на вид кетой-зубаткой. Нерестилище — это тихая, просторная, глубокая, не промерзающая до дна заводь с галечным дном и донными родниками. Таких участков на речке обычно немного, и поэтому рыба в нерестилищах скапливается в огромных количествах. Здесь заканчивается миграция кеты и начинается икрометание, или нерест. Каждая самка откладывает икру в пологое углубление, которое она выгребает в галечном дне, интенсивно работая хвостом. Вид разгребающей гальку самки приводит самцов в сильное возбуждение. Они плотно окружают самку и затевают между собой жестокую драку, пуская в ход новенькие зубы-клыки. Самка, закончив рыть углубление, ложится в него боком и, содрогаясь всем телом, извергает несколько струй икры. В этот момент самый агрессивный и шустрый из самцов пускает над икрой белесое облачко молок. Так свершается оплодотворение икры, но процесс нереста не заканчивается. Ямку с икрой следует как можно быстрее забросать галькой, иначе икра будет тут же расхищена. Она есть самая желанная пища для ручьевой форели и другой речной мелочи. Самец, оплодотворив икру, не покидает самку, которая спешно закапывает кладку икры, а тут же вступает в бой с воришками. Они, устрашаясь его зубов, всегда отступают и довольствуются лишь несколькими икринками, вымытыми из ямки течением. Подобным образом самка сделает еще несколько кладок икры в разных местах нерестилища. По окончании нереста силы и энергия покидают рыбу. В ее жизни все свершилось. Усталая и безразличная ко всему, она предается покою и неподвижно стоит в местах выхода чистых родниковых вод. Стоять бы ей так в дреме, пока смерть потихоньку не одолеет ее. Увы!! На нерестилище главный есть медведь. Он здесь хозяин, он здесь задает тон и ритм жизни для всех. Весь световой день бродит он по заводи (да еще и не один) и ширяет в воде своими когтистыми лапами. Ослабленной рыбе не то что покоя, а и остатков жизни не будет. Лисы, росомахи, рыси и другие любители лосося также будут постоянно преследовать его, но, конечно, в рыбацких навыках им не сравниться с медведем. А «Мишка» будет ловить столько, что с лихвой хватит всем и даже останется на удобрение земли берегов. Первую пойманную в начале путины рыбину медведь съедает всю с потрохами, оставляя от нее лишь две обсосанные челюсти с блестящими белыми зубами. По мере насыщения он станет разборчивым и, выедая нежную мякоть, будет оставлять хвосты, хребты и части голов. Неутомимый и умелый рыбак — «Мишка» быстро наберет жиру. Животик у него округлится, взгляд его маленьких глазок из колючего станет добрым и глуповатым. Однако рыбачить он будет с прежним азартом и энергией, но, поймав рыбину, он будет выедать у нее только хрящеватый затылок с рыбьим мозгом, а остальное — выбрасывать. Брошенные медведем рыбины станут пищей всем плотоядным жителям тайги. Остатки звериной трапезы и излишнюю гниющую рыбу обработают мухи, жуки и бабочки. Да, да. Бабочки. Бабочки так сильно любят рыбу, что слетаются в это время на пир, наверное, со всей тайги. Они столь плотно облепляют гниющие останки рыбин, что издалека на подходе к нерестилищу кажется, будто на берегу, в траве, разбросаны разноцветные лохматые мохеровые шапки или проросли огромными пучками диковинные цветы. Это очень редкое зрелище необычайной красоты будет доступно лишь тому, кто сможет игнорировать плотный, липкий, удушающий запах множества гниющих рыбин. Перед самым ледоставом, когда медведь уже заляжет в берлогу, на нерестилище придет человек. Он срубит длинный черемуховый или тальниковый шест, закрепит на его конце здоровенный железный крючок и станет этим орудием цеплять за брюхо и таскать на берег полуживую рыбу. Когда пойманная рыба подмерзнет, он сложит ее здесь же, на берегу, штабелями, наподобие дровяных поленниц. По морозам, после того как речка встанет, человек приедет по ее льду на нарте и перевезет рыбу домой. Эта рыба будет зимним кормом для его ездовых собачек. Оставшуюся в нерестилище рыбу более никто не потревожит, но зиму не переживет ни одна особь (таково правило Матери-Природы).
2. Что есть
Нынче амурская осенняя кета условно съедобна. Она сильно отдает аптекой, оттого что амурская вода представляет из себя слабый раствор всевозможных ядов. Если сброс фенола в Амур совпадает с массовым выходом малька лосося, то амурская вода превращается в зловонный «суп». Через три-четыре года после этого резко падает численность мигрирующей в Амур рыбы, что, в свою очередь, приводит к активизации постыдной псевдокампании по борьбе с браконьерством, а фактически — к тотальной травле всего местного населения.
3. Что будет
Начиная с 2011 года осенняя кета (а также горбуша и летняя кета) приходит к нам с фукусимским цезием-137 (период полураспада — тридцать три года). Лососи разнесли цезий-137 во все нерестовые речки Дальнего Востока, и он останется там на-всег-да! Все остальное в сравнении с этим второстепенно.
Олег ВОРОНОЙ
А у вас Йети есть?
О Снежном Человеке писано-переписано, спорилось-переспорилось. Но я в Него верю! И все тут. Какое-то подсознательное чувство, что должен Он быть непременно, причем где-то рядом. Ну не может человек выдумать того, чего не бывает! Самые, казалось бы, фантазийные фантасты чего только не придумывают, но в итоге не проходит и сотни лет, как их фантазии — реальность! А легенды и сказания — это вообще устный документ, который передается из поколения в поколения. Но это все как бы косвенное... А вот мои Йети... Началось это в детстве. И совсем не с книг про Снежного Человека. Хотя их читал довольно много и с интересом. Но было недоверие. Как и ко всей фантастике. Что-то мне в ту пору воинствующего атеизма и пионерии-комсомола это все казалось ненастоящим, хотя вулкан космической эры начал свое бесконечное извержение, сотрясая, озаряя и увлекая все человечество. Пока не проговорился мой дед, Можаев Александр Кириллович. Однажды на охоте на белок. Сидели, отдыхали в теплый ноябрьский день у костерка в Прямой Пади на вертолетной площадке (это специально вырубленная поляна, чтобы в случае лесного пожара на нее мог сесть вертолет и высадить пожарных). Я под впечатлением недавно прочитанной книги прямо и спросил: «Дедушка, а ты веришь в Снежного Человека?» — Не верю, — был ответ. Я ждал именно такой ответ. А что еще мог ответить первый комсомолец, кавалерист-буденовец, сталинградский фронтовик-разведчик, настоящий коммунист? И вообще рассказывать дед не любил ни про кавалерию, ни про хунхузов, ни про войну, даже про корневку (поиски женьшеня) и охоту рассказывал очень коротко. — Не верю, — повторил дед, — но необычного медведя видел. И рассказал, что в послевоенные голодные годы, каждый сентябрь, он с товарищем Зайцевым поднимался на хребет Сихотэ-Алиня в районе широко известного ныне памятника природы «Молодежные столбы» (это гряда причудливых гранитных скал, одно из семи чудес Приморского края, между горами Сестра и Горелая на территории Национального парка «Зов тигра»), добывал медведя и с ценной желчью, салом, мясом возвращался домой. Добыть медведя тогда было нетрудно, потому что медведи собирались на жировку на спелой бруснике и «паслись непугаными стадами, как коровы». Выбирали одного пожирнее и стреляли из винтовки. А в тот год он ходил на бурого медведя один. Добыл, набил котомку мясом и стал спускаться вниз по тропе. И увидел пасущегося невдалеке... серого медведя... — Я очень удивился, — сказал дед. — Разных перевидал медведей: и черных, и коричневых, и желтоватых, и красноватых, но серого никогда не встречал. «Медведь» почувствовал, что я на него гляжу и поднял голову. И тут я удивился еще больше: голова была круглая, без морды и без ушей. Я это хорошо рассмотрел, ведь до него было всего пятьдесят метров. Поудивлялся да и пошел дальше. Прошло семнадцать лет с этого дедова рассказа. 1992 год. Пять лет, как дедушка умер. Я активно осваивал разные охотничьи премудрости. Весной на своем охотничьем участке у ключа Лифин сделал солонец. Это очень просто: в большом пне выгреб трухлявую сердцевину и насыпал туда соли. Через месяц пошел посмотреть: косули активно ходят, вокруг пня вытоптали целую поляну. И вот день шестнадцатое сентября. Я пошел на рыбалку на этот самый ключ Лифин. Ну как не заглянуть на солонец? Надо глянуть. Подхожу, разглядываю следы. Опять множество следов косули, и старых, и свежих, и совсем свежий человеческий след... Странно: кто в такую пору гуляет по лесу босиком? Или это след медвежий? И не то, и не другое. Внимательно вглядываюсь в отпечатки. Их, ясных и четких, всего два. Остальные затоптаны косулями. Оба левой ноги. Первый отпечаток в метре от пня, как будто бы след медведя. Но почему след не сужается к пятке? У медведей пятка узкая и стопа в виде треугольника. А тут след почти не сужается к пятке, сама она отпечатана не вся, но явно не узкая! Я все аккуратно измерил с помощью спичечного коробка. Ширина стопы у пальцев шестнадцать сантиметров, возле пятки четырнадцать сантиметров. Вся видимая длина отпечатка гораздо более тридцати сантиметров. А пальцы?! Их пять, внутренний намного больше остальных! Глубина отпечатков пальцев около пяти сантиметров, четко видны отметки шерстинок между пальцами. Но почему нет отпечатков когтей?! И, самое главное, у медведей пальцы отпечатываются почти перпендикулярно оси ступни, а тут угол, близкий к сорока пяти градусам!!! Второй след у самого пня. Такое впечатление, что Кто-то встал на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь высокого, полутораметрового пня. Глубина отпечатка восемь сантиметров, но и здесь нет следов когтей! Тем не менее решил, что до вечера еще далеко, что успею и порыбачить, и сходить за фотоаппаратом, чтобы сфотографировать необычный след. Удачно порыбачил, сходил за фотоаппаратом. Довольный подхожу к пню, радуясь, что солнце еще светит и могут получиться снимки даже без фотовспышки. Но! Косули приходили на солонец даже днем и затоптали все следы!!! Как я себя ругал! Но ничего уже не поделаешь. Единственное, что смог сделать — записал об увиденном в свой дневник и по памяти зарисовал следы. Сообщил об этом учителю биологии и друзьям, но все они пытались меня убедить, что след скорее всего был медвежий. Да что я медвежьих следов не знаю?! А кто же мне тогда встретился за год перед этим на ручье Березовом, который впадает в реку Уссури в верхнем ее течении, третьего июля во время сбора ягод дикой жимолости? Когда я решил проверить, есть ли ягоды на другом берегу, перешел ручей и вдруг почувствовал чей-то взгляд? Вглядываясь в чащу, я ясно увидел на двухметровой высоте чью-то светло-серую шерсть, не далее, чем в десяти метрах от себя. Как будто кто-то огромный стоял в кустах и смотрел на меня. Я, несмотря на жутковатое состояние, попытался обойти сбоку, чтобы рассмотреть зверя получше. Почему-то сразу почувствовал, что это не тигр и не медведь, но Кто-то тихо отступил в глубь зарослей. Успел увидеть блеснувшие на более чем на двухметровой высоте чьи-то светло-желтые глаза, опять светло-серую шерсть в прогалинах — и все! Существо ушло! Но что это было, такое высокое, с серой шерстью? Никаких таких животных в приморской тайге нет, а те, которые могли быть такого размера, не имеют серой шерсти и желтых глаз. Вокруг были поломанные кусты жимолости, какие-то тропы в зарослях и большущие углубления чьих-то ног на мху и траве... Живу и думаю: для чего это я спросил дедушку про Снежного Человека, зная, что он не верит ни в черта, ни в бога, а он рассказал про «серого медведя»? Зачем поехал за жимолостью, когда перед этим уже ездил и собрал достаточно? А для чего делал солонец, если ни разу им не воспользовался? А-а, понял: чтобы Они, Йети, у меня были! Мои Йети... Звучит! А у Вас Йети есть?
|