Работы художницы

Елены МАРЧЕНКО

Синие цветы

Кувшин с птицей

Из воздуха и света

Мои друзья деревья

Татьяна ТИХОНОВЕЦ. Театр плюс жизнь, или Портрет в окнах

Катя КИРИЛЛОВА. «И ты становишься веткой, ручьем, деревом…» О творчестве хабаровской художницы Елены Марченко

Татьяна ТИХОНОВЕЦ

Театр плюс жизнь, или Портрет в окнах

Как часто бывает в нашей профессии: увидишь какой-нибудь хороший спектакль неизвестного режиссера в незнакомом театре — и вдруг этот режиссер и этот театр начинают все время попадаться тебе на глаза. То встретятся на фестивалях, которых, слава богу, сейчас много (и хорошо, что много). То прочитаешь про них в каком-нибудь издании и радуешься, потому что знаешь, о ком и почему. И начинает казаться, что вы знакомы давным-давно. Так произошло у меня с Хабаровским ТЮЗом. Мы познакомились на первом фестивале «Сибирский кот», который проходил в Кемерово в 2008 году. Тогда жюри (под моим председательством) единогласно присудило ему приз за лучшую режиссуру. Хабаровчане показали отлично придуманный и хорошо сыгранный спектакль «Про кота в сапогах» (пьеса И. Чернышева). Уж сколько «котов» повстречалось с тех пор на театральных дорогах, а все-таки помню, как изящно и легко была сочинена эта совершенно театральная история о том, как оказывались два бродячих артиста в кухне трактира, где скучала милая томная хозяйка, как начинали они игру и как все вокруг преображалось.
Хотелось разглядывать все кухонные предметы — тазы, кастрюли, котлы, чайники, табуреты, которые превращались в театр. Маленькие куколки (уже потом станет понятно, что Кучикин любит куклу, относится к ней с уважением и часто включает ее в свои театральные фантазии) и большие живые люди так легко менялись местами, что ужасно хотелось к ним, на сцену, поиграть вместе. Потому что вся эта волшебная жизнь, сотворенная художником Павлом Оглуздиным, напоминала то ли любимые детские фильмы, в которых все было по-настоящему, то ли харчевню «Трех пескарей», в которую всегда так хотелось попасть! А артистов было всего четверо — голубоглазая Ирина Покутняя и три Александра — Молчанов, Пилипенко и Фарзуллаев.
Константин Кучикин даже не знает, что было сказано главным режиссером одного из участвовавших тогда в фестивале театров: «Я теперь понимаю, как надо сочинять спектакль для детей. Как будто дверь передо мной открылась…» А это, знаете ли, редко услышишь в театре.
Потом, еще на одном «Сибирском Коте», был спектакль «Сказка о золотом петушке». Музыкальный, пластичный, сложносочиненный, за что мы его наградили, но и покритиковали, потому что уж очень много было придумано на каждую строку пушкинского текста (здорово придумано, смешно, но пушкинский стих иногда рвался, и цельности не возникало), а все равно было понятно, что режиссер талантливый и что фантазии ему не занимать, в отличие от многих унылых иллюстраторов детского театра.
И вот тут пора сказать о том, кто же такой Константин Кучикин. Он выпускник Хабаровского государственного института искусства и культуры. Работал артистом и режиссером в разных театрах Дальнего Востока. Знаю, как трудно стать режиссером в провинции, имея диплом провинциального института. Тут дело не в том, что нет режиссерских школ в провинции (хотя их, конечно, нет, но хорошие педагоги есть), а в том, что не только в аудитории должен воспитываться режиссер, но и самим городом, культурной средой, театрами. А где эту среду взять даже в краевом центре? Поэтому молодой человек должен каким-то образом созревать сам, как растение на гидропонике. А это мало у кого получается. Вот у Кости (все время хочется назвать его так) это получилось. Наверное, не сразу. Знаю, что он заканчивал и Высшие режиссерские курсы, учился в семинарах у Л. Хейфеца и А. Шапиро, но я незнакома с его творческой биографией. Увидела уже сложившегося режиссера, со своим почерком, со сформировавшимся хорошим вкусом (ни одного позорного названия нет в репертуаре!), с фантазией и умением эту фантазию применить не умозрительно, а довести до результата. Придумать-то идею может и просто образованный и поднаторевший в театре человек, этому есть множество примеров, как правило, не очень удачных, а вот заветное «петушье» слово шепнуть артисту — на это способны немногие. Кучикин — способен.
В театре ничего невозможно сделать в одиночку. Хороший театр получается тогда, когда все как-то притерлись друг к другу (а у всех, заметьте, свои амбиции, свои интересы). Но как привести в действие весь этот механизм, чтобы разновекторные силы пришли в движение и чтобы все смотрели и двигались все-таки в одну сторону — вещь загадочная и необъяснимая.
В ТЮЗе подобралась (или была подобрана), сформировалась (или была сформирована) хорошая команда. Директор Анна Якунина, главный режиссер Наталья Ференцева, руководитель литературно-драматической части Анна Шавгарова, главный художник Павел Оглуздин, режиссер Ольга Подкорытова, заведующий музыкальной частью Елена Кретова — все они в разные годы закончили Хабаровский институт искусств и культуры. Потом учились дальше: заканчивали ЛГИТМИиК, аспирантуру или ассистентуру-стажировку, Высшую школу деятелей сценического искусства, защищали диссертации, преподавали и преподают в своей альма-матер, и в какой-то момент (не так уж давно) все сошлись в Хабаровском ТЮЗе. Все достаточно молодые, но уже зрелые люди.
Когда команда проработала вместе несколько лет, Хабаровский ТЮЗ зазвучал. То они едут в Сеул на Международный фестиваль (2009, 2012 годы), то участвуют в Володинском фестивале, то оправляются на «Я-мал, привет» в Новый Уренгой, то приезжают на Ново-Сибирский транзит (2012). И, конечно, самый главный прорыв произошел в 2010 году, когда со спектаклем «Малыш» по пьесе М. Ивашкявичуса театр оказался в конкурсной программе «Золотой маски». Разумеется, «маску» они не получили. Я помню, какой огромный и качественный конкурс был в «малой форме». Тогда награду получил Петр Наумович Фоменко за спектакль «Триптих». Но выглядели не провинциально, даже, пожалуй, слишком авангардно. Совсем недавно они показали в масочном проекте «Новая пьеса» «Анну Каренину» по тексту Клима в постановке Бориса Павловича.
И все время участие в каких-то проектах, театральных форумах, лабораториях. В 2011 году у них открылась новая театральная площадка — ночная, уличная — «Театральный дворик». Внутри театра еще три или четыре разных сцены — хватает и взрослым, и подросткам, и совсем маленьким. Репертуар — на все возрасты и на все вкусы. Только для самых непритязательных ничего нет. Уж не обессудьте! Никаких коммерческих пьес.
Очень хотелось мне побывать в этом театре, увидеть артистов на их родной сцене. Но не скоро дело делается. Много башмаков пришлось износить, пока добралась я наконец до Хабаровска.
В ТЮЗе проходил восьмой фестиваль «Колесо», инициированный Российским академическим молодежным театром в ТЮЗах России. Был чудесный солнечный октябрь 2013 года. Хабаровск только опомнился от затопления, которое устроил Амур, не желающий считаться с человеческим населением. ТЮЗ — старинное здание благородных пропорций. Да и самому театру немало лет, в 2014 году ТЮЗ отметил семидесятилетний юбилей.
На «Колесе» в течение четырех дней проходили спектакли, мастер-классы, встречи и обсуждения. Для театра, принимающего фестиваль — это всегда непростая история. Фактически театр пускает гостей в свою повседневную жизнь. Начать с того, что в течение фестивальных дней труппа театра устраивала для гостей постоянный перформанс. Идея его была такова: подтверждение мифов о Хабаровске. То нас окружала какая-то группа людей, которые молча подключались к нам во время экскурсии по городу. В светлых плащах и натянутых темных шляпах они напоминали то ли иностранцев из советских фильмов, то ли приблудившихся к экскурсоводу странных наблюдателей. То нам показывали бродивших по площади амурских тигров и медведей. То прямо в надувной лодке артисты гребли по аллеям роскошного парка, демонстрируя богатый улов красной рыбы. Прохожие интересовались и тоже рвались принять активное участие.
Мы посмотрели шесть спектаклей для зрителей разных возрастов. Четырехчасовая «Анна Каренина» Клима в постановке Бориса Павловича сразу задала высокую планку требовательности театра к себе, к своему творчеству. К текстам Клима можно относиться по-разному. Мне довольно часто кажется, что этот поток сознания, не ведающий границ времени и пространства, переходит то в «высокую болезнь», то в графоманию. Театр и режиссер отнеслись к этому опусу очень серьезно. Б. Павлович идеально разобрал и даже в конечном итоге собрал эту громаду. И в разборе, и в исполнении проявлялась самая природа театра. Да и кинематографа, и литературы. Это было своего рода исследование, касающееся не только и не столько Анны, а скорее, отношений искусства и действительности. В спектакле было три Анны — Елена Колесникова, Евгения Колтунова и Дарья Добычина. Все были разные, странные, оттеняющие какие-то грани характера трагической толстовской героини. Они же играли и других дам по мере надобности. Три действия спектакля следовали логике своих названий: «Прибытие поезда». «Сны». «Маска смерти. Закон и Миф».
Я не очень поняла логику самих названий. Но в спектакле восхитила нелинейность истории, потрясающая способность артистов к сосредоточенности, к абсолютной включенности в авторскую мысль. Театр воздействовал и музыкой, и театральной машинерией, которая демонстрировалась тут же, и, главное, буквальностью, точностью существования артистов. Все вроде бы было разъято, разъединено, но вместе составляло единый сценический текст. Не каждая труппа справится с таким произведением. И не каждый театр вообще решится на спектакль, который явно создан для интеллектуального меньшинства. Денег на таком спектакле явно не заработаешь.
Для большинства же была «Изобретательная влюбленная» Лопе де Вега. Хотя из разговора с Кучикиным стало понятно, что здесь стояли и педагогические задачи. Великий испанец всегда подставляет плечо нашим театрам (самые кассовые спектакли в провинции всегда по его пьесам). И роли там замечательные, и поэзии — море. И артисты осваивают поэтическую речь, кажется, с превеликим удовольствием.
Действие, как положено по сегодняшним законам, никак не может происходить там, где положено автором. Режиссер Кучикин и художник Андрей Непомнящий поместили его в наши дни — на базу, или на склад, где на стеллажах огромное количество апельсинов. Они удивительно нарядные, праздничные. Иногда рассыпались и катились по полу, завораживая своим солнечным светом. Андрей Непомнящий, чудесный, интеллигентный, светлый человек, совсем недавно ушел из жизни. А я теперь, как только вижу апельсины, вспоминаю его. Вот такую светлую картинку он оставил в память о себе.
Все действие происходило под присмотром автора (в роли Лопе — Сергей Мартынов), который весьма разнообразно реагировал на то, что творилось вокруг его сочинения. Иногда пел, иногда задумывался, иногда очень тревожился. Было смешно. Преображение рабочих базы в испанских грандов происходило не сразу. Сначала все играли в испанцев, закутавшись в полиэтилен. А потом как-то незаметно появились и испанские костюмы. Люсиндо (Михаил Тычинин) довольно долго бегал в кедах и на цыпочках. Елена Колесникова (настоящая лирическая героиня, не в каждом театре отыщется такая!) мгновенно преобразилась в изобретательную влюбленную, а заодно сыграла почти Джульетту в любовной сцене. Слава богу, до смерти не дошло. Действие то стремилось к клоунаде, то взмывало к любви и поэзии. Очень забавен был Капитан Бернардо (Александр Пилипенко), слуги, хотя за веселой театральной игрой, конечно, ушли те смыслы, которые заложены в пьесе. Про смелых испанских девушек, отчаянно стремившихся к счастью, которого почти невозможно было достичь при испанской-то тяжелой жизни. Но неловко даже писать об этом. Кажется, эти смыслы ушли навсегда.
В остальные дни мы смотрели спектакли, которые сегодня принято называть «проектами». Для самых маленьких в мягкой уютной комнате был поставлен спектакль-игра по сказке М. Бартенева «Счастливый Ганс» (режиссер Наталья Ференцева). В этой комнате царила тетушка Подушка, которую играла обаятельная Ирина Покутняя. Дети сидели и лежали на подушках, а она начала с ними игру, которая постепенно перешла в сказку о счастливом Гансе. Эта игра, как всякие интерактивные игры, увела детей в сторону от умной хорошей сказки. Разыгравшиеся артисты не сразу заметили, что дети живут своей активной жизнью. И, несмотря на то что в спектакле было много живых, обаятельных моментов, история как-то расплылась. Спектакль и запомнился этими деталями: хорошо придуманными куклами-животными, теневым театром, игрой в немецкий язык.
Очень необычным оказался спектакль «Атлантида, дом 17». Он создан при поддержке гранта СТД РФ в рамках международного проекта «Дети пишут для театра». Драматурги — подростки американских школ. Они написали о своих проблемах в маленьких сценках, от которых, честно говоря, хотелось то плакать, то ругаться страшными словами. Оформили все это в пьесу Анна Батурина и Ольга Подкорытова. Ольга и поставила спектакль. А играли американских подростков хабаровские школьники в равном партнерстве с артистами театра. В хорошо придуманном Андреем Непомнящим лабораторном пространстве жили, решали непосильные для себя вопросы наши подростки, неважно, американцы или русские. Наркотики, рак, проблемы с родителями, которые ничего не понимают, что в Америке, что в России, поиски работы, девчачье тщеславие и комплексы, невозможность справиться с жизнью в одиночку. Хабаровские подростки работали поразительно точно. Это не всегда хорошо было по форме, но смыслы они доносили, потому что понимали своих заокеанских ровесников. Этот спектакль, по-моему, уникален. Можно спорить о том, насколько это театр. Или не театр, а такая социальная акция. Хотя, на мой взгляд, участие школьников не так уж сильно подорвало авторитет профессионального театра. Зато придало действию документальность, к которой так стремится сейчас новая драматургия.
Был показан в эти дни и документальный спектакль «Хабарова здесь не было» (режиссер К. Кучикин) в модном сейчас формате «verbatim», созданный при поддержке Министерства культуры и Творческого объединения «Культпроект». Ох уж этот «Культпроект»! Кажется, что все вербатимы, инициированные им, создаются по одной кальке. Видно, что драматурги Любовь Мульменко и Кристина Квитко недолго размышляли на хабаровские темы. Монологи и сцены, оформленные ими по следам интервью с хабаровчанами, не имели какого-то драматургического или смыслового стержня. И если бы не местные реалии — амурские тигры, отсутствие Хабарова, по имени которого назван город, то трудно было бы отличить этот текст от таких же спектаклей про Екатеринбург, Березники и другие города, созданные по тем же рецептам. Убеждена, подобные спектакли должны рождаться внутри театра без помощи «бригады» драматургов, которым уже давно все равно — Хабаровск ли, Урюпинск ли, лишь бы соблюсти формат.
Внутри самого спектакля было много точных актерских наблюдений, запоминающихся характеров, драматичных, но не развившихся историй, иногда до блеска репризных сценок. Дмитрий Дьячков, Олег Дымнов, Наталья Мартынова, Виталий Федоров раскрылись совершенно неожиданно. Захотелось поподробнее рассмотреть их героев. Но — формат не предполагал пристального внимания.
Спектакль по пьесе Ксении Драгунской «Все мальчишки — дураки» (режиссеры Александр Зверев и Константин Кучикин), на мой взгляд, идеален для подростков того возраста, когда в театр не загонишь ничем, кроме как учительскими угрозами или родительским шантажом. Его невозможно описать, как, впрочем, и саму пьесу, довольно рыхлую композиционно. Но подростки, которые обычно пинаются, пихаются, бьют друг друга по головам, затихли примерно на пятой минуте. И смотрели, открыв рты и слегка выпучив глаза. Во-первых, они «не сразу врубились», как откомментировал сидящий сзади тинейджер. Во-вторых, думаю, не все «врубились» и к финалу. Во всяком случае, когда я попыталась прочитать записи спектакля, то поняла, что это бред сумасшедшего.
А спектакль — вовсе не бред. В нем точно подмечено все, что сопровождает подростка в его взрослении: абсурдность требований, которые ему предъявляют взрослые, ужас школьной жизни (ведь, действительно, ужас), вся эта неразбериха с полом — мальчики-девочки, уже не мальчики, уже не девочки… Или эти страшные чудовища — учителя! Как прекрасно умеют театры показывать их! Вот и Кучикин со Зверевым, видно, натерпелись в свое время. Кого и чего только не было в этом спектакле — и аисты, и байкеры на мотоциклах, и драки, исполненные в хореографии Ольги Козорез, и лысое чудовище, в виде живого артиста, которое свалилось сверху так натурально, что я схватилась за сердце. Показалось, артист упал и разбился навсегда. Но нет! Это была ловкая подмена. Театральная энергия, несущаяся со сцены, буквально вдавливала в кресла. И все это произошло за один час двадцать минут. Как артисты остались живы после этого, я не представляю.
Этот театр пока очень остро ощущает биение жизни, которая происходит за его окнами. Но это замечательное качество с годами притупляется, а то и исчезает навсегда. Много есть таких театров, которые вроде бы и ставят что-то похожее, вроде бы тоже про жизнь. Только жизнь не узнает себя в их спектаклях. Хотя можно ведь и не про жизнь, а про ее смыслы. Но их тоже не найдешь в таких выстаревших ТЮЗах, которые я ненавижу. Мне кажется, нет ничего страшнее них. Это такие специальные места, в которых взрослеющему человеку навсегда внушают отвращение к театру.
Хабаровский ТЮЗ исповедует другое правило: «театр умного детства». Какая простая и правильная формула. И как сложно ей следовать!
А после вечерних спектаклей (конечно, это бывает не каждый день) в огромных театральных окнах начинается своя жизнь. Они превращаются в крошечные театральные пространства. Каждое отгорожено от других ширмами. И в каждом окне начинается своя история. Этот «театр в окнах» полностью доверен фантазии артистов. Вот писатель пишет книгу, ученый смотрит на звезды в телескоп, портной сочиняет новое прекрасное платье, учительница проверяет тетради, кивает головой и думает о чем-то своем, девушка мечтает о любви… Истории сменяют одна другую. А прохожие идут мимо и смотрят…
Вот такая история про Хабаровский ТЮЗ и про замечательных строителей этого дома, где из мальчишек и девчонок не делают дураков.

Катя КИРИЛЛОВА

«И ты становишься веткой, ручьем, деревом…...»

О творчестве хабаровской художницы Елены Марченко

На персональной выставке хабаровской художницы Елены Марченко «И листьев шлейф, и птиц полет» меня не покидало ощущение, что уличные музыканты на белом листе, припавшие к своим инструментам, вот-вот начнут играть тягучие восточные мелодии. Под их томительные звуки и начал разбег хоровод из летающих людей, диковинных птиц, жарких полдней, прохладных густых теней, листвы, воды, кошек. Все колеблется, движется, перетекает одно в другое, кажется, сейчас улетит. Вот залитая солнцем улица, кусок бульвара, раскаленная стена дома. Вот прозрачные силуэты мужчины и женщины, возникающие из прозрачных потоков воздуха…
В ее работах нет философской и прочей зауми, не стоит в них также искать какой-то скрытый смысл — не отыщете. Зато найдете эмоции, цвет, свет, игру с предметами, эксперимент. И сама художница возникает тебе навстречу, словно из картины, загорелая после лета, с плавными свободными движениями.
Поводом к нашей встрече стала картина Лены, которую я увидела на выставке и тотчас «заболела» ею, она мне даже приснилась: сине-фиолетовый фон, солнечная дорога, уходящая за край земли и белое-белое дерево, ажурная крона которого переходит в небесный шатер. По небу летит бирюзовый Пегас, и редкие звезды, похожие на снежинки, вот-вот начнут светлеть. Или это снежинки, похожие на звезды?
— Как возникает картина? Ты смотришь на белый чистый лист бумаги и мыслишь о самом хорошем, что есть в жизни. Только не надо ничего придумывать, просто прислушивайся к самой себе, и тогда на листе проступят краски, линии, цвет. Картина рождается изнутри, я стараюсь ее только увидеть и вынуть оттуда.
— Вот так просто?
— В живописи все просто: там есть только пятно, и только линия. Когда начинаешь работу над картиной, в голове тотчас возникают целые блоки образов, видений, которые, сочетаясь по цвету, образуют тему. И пока ты не исчерпаешь и не закроешь эту тему, не можешь перейти к другой. А сюжеты у меня самые простые, я играю пятнами и заключаю их в деревья, кошек, птиц, цветы или кувшины. (Замечу, что Марченко любит изображать кувшины. Белые и цветные, пузатые и вытянутые, с изогнутыми ручками, узким горлом, они как вместилища воды, вина, цветов и ароматов, потом воспоминаний о воде, вине и ароматах. — Прим. авт.) Говорят, если ты сумел в своем творчестве — неважно, живопись это, стихи или музыка, — выразить то или иное впечатление, оно уходит. А чтобы изобрести новое, нужно отказаться от того, что ты знаешь, что уже открыто или сделано другими или тобой — для того чтобы идти дальше.
Елена Марченко родилась в небольшом поселке Кавалерово Приморского края. После окончания школы поехала в Хабаровск поступать на худграф, ибо, обладая хорошим глазомером, ловкими руками, чувством ритма, девушка понимала, что живопись — это единственное, чем она способна заниматься в жизни. Человеку все дается от рождения, убеждена Лена, и знания, и опыт, нужно только уметь это услышать в себе и понять. Она помнит, что в одной из своих прошлых жизней (сколько их вообще дано человеку?) была жрецом в Древнем Египте, жила в узкой монастырской келье, переписывала книги. Книги были всюду — на подоконнике, на столе… Из них, наверное, те знания, которые даются человеку не в процессе учебы или практики, а существующие как данность. Несколько раз, работая с детьми, Лена имела возможность убедиться в реальном существовании таких знаний.
В Хабаровский педагогический институт Елена Марченко поступила сразу, попала в класс Александра Лепетухина (это был его первый выпуск), тогда совсем молодого художника, известного своей непохожестью ни на кого. Хотя, по словам Елены, учитель — это не тот, кто учит, а у кого ты учишься.
По словам Лены, Александр Петрович Лепетухин отучал своих студентов от сентиментальности, от размеренности, от неопределенности и всяческих «туманностей» и «порывов». Изощренный мастер композиции, он учил, что в живописи важно научиться сохранять цветовые отношения между предметами, это совершенно четкая система сродни математике, в которой ты должен все угадать, вычислить и подчиняться ее законам.
— А еще он полностью вышибал у нас привычное представление о цвете, хотя в этом вопросе можно идти еще дальше, то есть искать цвет там, где его никто не ищет, искать новые цветовые ресурсы, например, в тенях, в бликах... Самая цветоносная часть любого натюрморта — блик. И чем светлее в натюрморте пятно, тем звучнее по цвету будет это пятно на бумаге, так как в живописи свет, он и есть цвет. В этом вопросе большой простор для эксперимента…
После окончания института Елена поехала по распределению в Биракан учителем черчения и рисования, но место оказалось занятым, и девушка очутилась в Облучье, потом переехала в Вяземский. В конце концов, осела на станции Волочаевка, нужно было отработать диплом, тогда с этим было строго. На станции выпускница художественно-графического факультета работала художником, преподавала в школе, вела кружок изобразительного искусства во Дворце культуры. Плакаты, афиши, транспаранты, лозунги, короче, наглядная агитация. Через год вновь перемена мест (зов предков, которые по линии отца были странствующими богомазами, родом из Греции?), на этот раз в Благовещенск, где началась ее «парковая эпопея». Вообще практика ее «дворцовых» и «парковых» периодов научила выпускницу худграфа работать с большими пространствами, помогла избавиться от мелочей, размытости. Лена поняла, что афиша, равно как и «картинка» на сцене, или плакат у входа должны быть красочны, красивы, понятны и видны с дальнего расстояния. А еще людям нужен праздник. Поэтому неважно, какие у тебя в жизни обстоятельства и какое настроение, в твоей работе должны присутствовать праздник, ритм, четкость, позитив.
После странствий, отработав диплом по полной, Марченко вернулась в Хабаровск и надолго застряла в очередном «дворце» на Пятой площадке.
— Знаешь, чем мне нравится работать в Доме культуры? Когда сделаешь основную «дворцовую» работу, ты можешь вволю заниматься любимым делом. Никаких внешних соблазнов — тишина, уединение, огромный рабочий стол в мастерской, и ты один на один с самим собой. Экспериментируешь, пробуешь, ищешь. И исчезает, без следа уходит грусть-печаль, словно отдав бумаге то или иное впечатление, ты приобретаешь нечто большее — пространство для новых открытий. А на самом деле ты просто ищешь счастье, хочешь воссоздать его…
Параллельно Лена всегда работала с детьми, ее педагогический стаж составляет восемнадцать лет, и это чувствуется — в манере говорить, умении заинтересовать. Призналась, что рассталась с преподаванием, чтобы «не помереть от зависти»: дети настолько талантливы, что уже через полгода начинают гениально воплощать ее собственные идеи. В работах самой художницы также много детского — наивность, доверчивость, открытость миру, радость. Она ищет эквивалент праздничного восприятия жизни и воплощает это в живописи.
— Мне хочется уловить гармонию той или иной вещи или явления, поймать в себе созвучие с ней. И я убеждена: каждый находит в жизни то, что он ищет, но для этого надо сделать мощную заявку, быть готовым. Результат — я говорю не о материальных вещах, то есть необязательно материальных, — может прийти в виде удачи, события, встречи. Хотя, если «процесс» пошел, от тебя уже мало что зависит, тебя просто несет что-то — страшное любопытство, азарт.
— Выходит, живопись — твой способ разговора с миром?
— Это способ заявить Господу, как он прекрасен. Это магия, тайна, которую трудно объяснить. Иногда стоишь на остановке, ждешь автобус, и вдруг зацепишься взглядом за какую-нибудь ветку. Стоишь, наблюдаешь, как она распускается на ветру, вытягивается, струится, и вдруг чувствуешь, что твои внешние телесные границы размываются, ты становишься этой веткой или этим небом, ручьем, деревом. Ты уже не видишь необходимости как личности пребывать в своей персоне, ты растворяешься в окружающем мире и шепчешь: как ты прекрасен, Господи! Это признание в любви требует немедленного сиюминутного выхода. Рождаются стихи, сначала строчка, другая, а потом уже не удержать поток… «Хоралы майские лесов над светлыми ручьями /, И свечи белые цветов над сочными степями /, Орех по ветру вытянул сережки /, На гибких ветвях завершив соцветья».
Елена Марченко, как и ее учитель Александр Лепетухин, который уверяет, что духовные корни его бывшей ученицы восходят к Серебряному веку, не похожа ни на кого из дальневосточных мастеров кисти, она — единственная, кто так работает. Однако, хотя у Лены состоялось уже шесть персональных выставок (в Арт-холле, залах научной библиотеки, Далькиноцентре, Арт-подвальчике), масштаб ее известности невелик. Да и чтобы организовать выставку на таких престижных площадках, как художественный музей или галерея им. А. М. Федотова, нужно как минимум вступить в члены Союза художников. А Марченко никак не соберется подать заявление, ей скучно возиться с бумажками. Поэтому и нет мастерской, нет званий, регалий, одним словом, веса.
А как же талант, спросите, индивидуальность, мастерство? Или прав тот, кто раз и навсегда сказал: никогда ничего не просите у сильных мира сего, сами придут и сами все дадут?
Похоже, Елена Марченко с этим согласна.
— Если тебе есть что предложить миру, тебя найдут, тебе ответят. Хотя, конечно, регалии (в данном случае, членство в СХ), дают чувство определенной защищенности. Но для меня главная «регалия» в другом. Если ты выработал собственный, отличный от других почерк, если узнают твою манеру и индивидуальность, значит, ты состоялся как профессионал, значит, ты на своем месте. Других регалий я не понимаю, у меня нет задачи во что бы то ни стало «вызвездиться». Мне значительно интересней удовлетворить свое творческое любопытство и чтобы кто-то это понял, пусть немногие. Один известный художник сказал, что достиг успеха в живописи, потому что стоял на плечах гигантов. Мы все когда-нибудь стояли на чьих-то плечах, и мне, пока я не пустилась в самостоятельное плавание, тоже помогали, подсказывали, я помню это и ценю. Главное, что они были, эти гиганты, у которых можно было учиться.
Все свои работы (она предпочитает работать в технике акварели, пастели, акриловых красок, декоративной живописи) Лена доделывает до конца, вообще в работе предпочитает все завершать. Она любит наблюдать за теми, кто приходит на выставки. Случается парадоксальное: человек отмечает праздничность, яркость работ, представленных в экспозиции, а спросишь, что больше всего привлекло, подводит к очень неброским вещам, очень затаенным — к рыбкам или другим «прозрачностям», например деревьям. Сейчас Лена как раз размышляет над серией «Деревья», они у нее совершенно одушевленные, со своим выражением, впрочем, как и все остальное. У нее есть стихотворение под названием «Мои друзья — деревья и дороги», ставшее названием одной из выставок — как продолжение изобразительного ряда.
Говорят, картины — это биография и автопортрет художника. Елена Марченко — вещь в себе. Но она не замыкается в своем мире и допускает в него тех, кто внутренне «зазвенел» перед ее картинами, в которых нет ничего другого, кроме нее самой, и все разъяснения искусствоведов о смыслах и сверхзадачах — ничто перед радостью и тайной, что льются с ее полотен.
— Живопись — это путь, ступив на который, человек всегда будет оказываться там, где ему некому помочь, и где он всегда — в начале дороги. Перед ним будут лежать неизведанные дали, а удовлетворение даже от хорошо сделанной работы будет длиться не более недели. Творческий зуд никогда не будет давать художнику покоя, и вечные спутники — одиночество и неудовлетворенность — не отпустят ни на минуту. Но, уж если вы решили пойти по этому пути до конца, я желаю найти то абсолютно новое, куда не ступала нога ни одного творческого человека. И пускай говорят, что все уже нарисовано, все открыто и изучено, я уверена, что живопись — это та terra incognito (неизвестная земля), которой стоит посвятить жизнь. Ибо это единственное место, где ты сможешь создать свою неповторимую реальность.