H X M

Публикации

Подписаться на публикации

Наши партнеры

2014 год № 1 Печать E-mail

Татьяна Давыдова. Поколение сурового стиля, о художнике Григории Зорине

Наталья Савельева. Хранитель цветаевского дома

 

 


 

Работы художника Григория ЗОРИНА

 

 

1

Первые русские на Амуре

 

 

 

2

Землепроходцы

 

 

 

3

В лимане Амура

 

 

 

 

4

Натюрморт

 

 

5

Работа Марианны Татьяниной. Портрет Григория Зорина

 

 

 

6

Этюд

 

 

 


 

 

 

 

Татьяна ДАВЫДОВА



Поколение сурового стиля

 

 

Зорин Григорий Степанович — легенда дальневосточной живописи. Ветеран войны, заслуженный художник РСФСР родился 28 февраля 1919 года в деревне Власово Уральской губернии. Его биография вмещает Гражданскую вой-ну, коллективизацию, Великую Отечественную войну. Судьба преподнесла ему и реформы конца ХХ века.
Зорин — один из немногих художников социалистического периода, настойчиво создающий в своих картинах историю, непопулярную в кругах официальных. Историю, какую он знал и чувствовал благодаря своим родителям, дедам, благодаря своему острому желанию показать правдивую сторону жизни своего отечества. «Землепроходцы», «Сибирской дальней стороной», «Кандальный звон», «Первые русские на Амуре», «Русские. Северным путем», «Революция свершилась»… У жителя России на генетическом уровне есть ощущение, что судьба поколений его отечества — судьба непреходящих страданий. Особенно это относится к той части, куда по-прежнему быстро не доехать, не дойти — Дальнему Востоку. Не потому ли существовало привычное выражение среди дальневосточных жителей: «это было еще там, в «Расее», поскольку корни их, связи, как правило, оставались за Уралом?
Наряду с темами землепроходцев, Гражданской войны и революций — первой русской и Великой Октябрьской, волновала Зорина и малоизвестная история России: кем и как заселялся Дальний Восток. Это история переселенцев и каторжан, тех, кто был вынужден поселиться на Дальнем Востоке волей судьбы. Такая тема не разрабатывалась, упускалась, и, конечно, не поощрялась. На одной из краевых выставок, увидев очередное историческое произведение Зорина, кто-то обронил: «Певец кандального звона», и эта фраза в какой-то степени отражает творческое любопытство Зорина.
Мастера уровня Зорина не вписываются в рамки спокойного течения времени, они впитывают в себя время потрясений, эти потрясения, как предчувствие, всегда присутствуют в их творчестве и, как правило, опережают текущие события. Будучи наследником уральских мастеровых и крестьян, он мыслил и ощущал себя на пространстве огромных территорий, любил эти могущественные пространства — от Урала до Тихого океана, и потому его раздражало, когда вновь прибывшие художники начинали рассуждать об искусстве Дальнего Востока, как о провинциальном. Это не вмещалось в его голове — огромные территории нужно осваивать и заселять избранными! Только сильные духом могут впитать в себя такую мощь и красоту. В полотнах Зорина не костюмированная история этой большой части России в ее ярком и заманчивом оформлении, а по-прежнему малоизвестная, малоисследованная. Он пытался заглянуть в нее. Художник тщательно подыскивал персонажей к своим картинам, сотни эскизов, этюдов предшествовали созданию любого его полотна. В одном из разговоров с Зориным я впервые услышала, что для русского человека слово «воля» более близкое и ожидаемое, чем свобода.
У каждого или почти у каждого художника есть полотно, являющееся ключевым регистром всего творчества. Картина Зорина «Сибирской дальней стороной» стала главной в его творчестве и по масштабу замысла, и по художественной выразительности даже по критериям художников-шестидесятников, к коим он относится. Моделью для главного персонажа картины послужил художник Иван Петухов. Его славянская внешность и бунтарский характер, как нельзя лучше подошли в работе над образом. Композиция картины развернута по горизонтали, в ее центре — фигура каторжанина, и ясно, что каторжанин — беглый и что он не преступник в обычном понимании. Покоряет удивительная цельность характера героя картины, дух бунтарства и несогласия с обстоятельствами жизни царит в нем, и воплощен он далеко не в романтическом образе героя. Не вдаваясь в изобразительную описательность — свойство жанровых произведений, шестидесятники умели концентрировать свои идеи, и Зорин, один из них, выразил извечную людскую горечь в своей главной картине. «Сибирской дальней стороной» — огромное пространство, пространство России, но почему в нем нет места для простой человеческой жизни?
Когда Зорин сожалел о чем-либо, увы, ушедшем, он произносил шутливо: «…да это было еще до первой русской революции». Григорий Степанович не отрицал возможности, которые ему открыла советская власть, хотя она же и стала причиной его нищего голодного детства и юности. Его родители были достаточно зажиточными, поскольку отец и братья жили общим хозяйством, много работали, оттого и пострадали во время коллективизации. Тем не менее художник всегда ценил то, что благодаря созданному союзу советских «социалистических» художников он может писать картины, не задумываясь о хлебе насущном. Картины на исторические темы требуют не одного года работы: историческое полотно Зорина «Оборона Петропавловска на Камчатке, 1854 год» создавалось в течение трех лет (1950–52 гг.), и для его написания требовались командировки. И удивительно, даже в послевоенное время в государстве нашлись деньги не только на поездку художника на Камчатку, но  и для работы в архивах в еще не восстановленной после войны Москве.
Зорин осознавал участие государства в его судьбе, ведь, если до конца быть честными, нельзя пользоваться благами и одновременно хулить тех, кто их дает. У человека всегда есть возможность выбора. Каждый для себя определяет его самостоятельно: какому богу молиться, каким путем идти в профессиональном отношении, чему служить — последнее зависит от нравственных критериев каждого. Зорин не льстил власти и не заигрывал с нею. Были картины, заведомо учитывавшие желание заказчика, которым было государство, они писались без особого напряжения и без страдания духа. Например, картина «Приезд Кагановича на Дальний Восток» соответствует эстетике пятидесятых годов, официальным вкусам, но выполнена качественно, и наверняка заказчик остался доволен. Картины «За власть Советов» и «Революция свершилась» нельзя отнести к категории заблуждений художника: созданы с верой и с осознанием событий, но без фанатичного восторга.
Скажем, художник Василий Николаевич Высоцкий, первый председатель Хабаровской организации художников, не терпел, если даже осторожно, в шуточной форме кто-то позволял не совсем корректно высказаться по поводу идеологии власти. Он пытался читать лекции о методе «реалистического» реализма — увы, безуспешно. Зачастую уже в начале его лекции многие демонстративно вставали и уходили, особенно студенты не могли слушать примитивно выстроенные, всем известные мысли о единственно правильном методе в искусстве.
Зорин позволил себе (по тем временам — поступок) не вступать в ряды коммунистической партии даже в период, когда был председателем правления Хабаровской организации. Для него художник, политика и власть — вещи несовместимые. Отделы пропаганды и агитации крайкома КПСС через партийные собрания художников требовали повышать идейно-художественный уровень, развивать чувство высокой требовательности к своему творчеству. Прежде чем дать официальное разрешение на открытие краевой выставки, посвященной очередной годовщине Великой Октябрьской революции, ее непременно оценивали чиновники среднего звена, отвечающие за идеологическую чистоту и содержание. Критерии оценки произведений всем были известны: безыдейные, стало быть, «сырые» работы. Быть может, поэтому все отмечали, что более всего на краевых выставках процветал жанр пейзажа.
Помнится, как страдала картина Ильи Машкова «Натурщица», находящаяся в постоянной экспозиции художественного музея. Заведующий отделом по культуре крайкома партии с символической фамилией Могила невзлюбил «Натурщицу». В музей он приходил всегда неожиданно и ругался, что «опять эта пьяная баба висит в экспозиции». Видимо, в официальных списках запретных фамилий художник Машков не числился, иначе было бы все проще. Просто бы выгнали директора за такой недосмотр, и делу конец.
Но в 70-х уже издавались монографии о великих французских импрессионистах, альбомы и монографии по искусству художников русского Серебряного века, среди которых были художники объединения «Бубновый валет», к которым относился Машков. Если вспомнить картину дальневосточного мастера «Нанайские ходоки у Ленина», то сразу станет ясно, что идеологическое рвение самих художников иногда доходило до абсурда.
Но Зорин уважал себя, чтобы «готовить» такие полотна, легко проходящие все художественные выставкомы. В течение нескольких лет он работал над картиной «Первые русские на Амуре» (1955–1957 гг.) — тема, имеющая мизер документов и архивных материалов, которые давали бы возможность соотнести фактическую историю с замыслом автора.
«Первые русские на Амуре». На картине — часть крутого откоса многоводной реки, у ее обрыва остановились кряжистые мужики. Вглядываясь в даль, они убеждаются, что эта река — их будущая кормилица. Другая группа персонажей: спиною к зрителю сидит женщина в лилово-розовой кофте, пестром платке и просторной юбке, напротив нее расположились с разговором казаки и мужики, на голове у них что-то вроде специальных накидок — необходимая вещь в дальневосточном комарином краю. Далее взор уходит вслед движущейся в обратном направлении от зрителя телеги, на которой — больная женщина, укрытая одеялом, сшитым из лоскутов разноцветной ткани. Что несет людей, решивших заселить эти дикие земли, в этакую даль? Много страданий их ждет впереди, но вместе с ними приходит сложный уклад народной жизни, и, судя по присутствию казаков и пушки, переселение не стихийное, а предусмотрено и организовано государством. Персонажи, их характеры, одежда, хозяйственная утварь, а также любая деталь (чтобы не утратить исторической достоверности) требовали от художника изобразительной точности, стало быть, интуиции и знаний. Многофигурная композиция картины создана по всем канонам исторического полотна. Каноны требуют кропотливого изучения не только времени и места действия, но и понимания исторического материала, характеров персонажей. Такой подход исключает всякую небрежность в изображении, на первый взгляд, даже самой незначительной детали. Типажи картины художник искал и находил в среде коренных дальневосточников: среди жителей села Нижняя Тамбовка — мужиков, казаков нашел в селе Князе-Волконском, прототипом одного из персонажей картины послужил художник Евгений Короленко, натура неординарная, поскольку судьба заставила его бороться за жизнь с малолетства. В то же время картина Зорина имеет и романтический флер, который заключается в понимании исторической данности, что освоить земли Амура, заселить их могли люди, не только сильные духом, но и обладающие недюжинными физическими возможностями. Цветовые камертоны картины усиливают смысловые акценты — пестрое одеяло, укрывающее больную на телеге, одежда персонажей, указывающая на принадлежность к определенной группе — крестьянин, казак… Нередко произведения исторического характера отличаются сдержанным, если не сказать темным колоритом, тем самым якобы унося нас в далекое прошлое. Картина Зорина отличается богатством колористическим, точной лепкой рисунка, она динамична в композиционном решении.
Особую художественную ценность имеют эскизы художника к картинам. Вот один из них. Остров Сахалин. На фоне рубленой избы изображены сахалинские каторжане в исподнем белом. Но для тех, от кого зависело «быть или не быть» работе на краевой выставке, они — узники совести. Живописно сложен и красив эскиз. Как замечательно обыграл автор белый цвет, который в чистом виде редко встречается в природе. Жаль, эскиз вывезен в направлении Австралии.
Известно, что более всего интересовало гостей, путешествующих по России в 90-е годы. Все повторяется: во время любых перемен и революций самый большой ущерб наносится культуре и искусству, и, конечно, создается новая история, удобная текущему времени.
1979 год. Краевая выставка, посвященная Великому Октябрю. Внимание зрителя приковано к картине Зорина «Кандальный звон». Ее понятийный стержень — каторжане, они — основное население Сахалина. Другая картина, где главный персонаж — огромный колокол, что звонит, собирая Русь. Другого понимания этой картины нет, как и других ассоциаций. В ней нет персонажей, стало быть, и отдельных характеров, люди обобщены в толпу, неопределенную и безмолвную. Основной цвет в картине — красный, от напряженной киновари до светлого, размытого красного. На Руси красный цвет — цвет соборности, возвышенной позитивности. Но не всегда красный от слова «красивый», чаще он становится цветом тревожного предчувствия, цветом ожидания беды, как в картине Зорина. И опять художник поставил комиссию в тупик: что за колокол, зачем звонит? Нет стройной мысли, соответствующей новейшей истории государства СССР. Вечно он сбивает с толку: то каторжане его совсем мало похожи на революционеров, то непонятный колокол. Но члены комиссии боялись прямо задавать вопросы Зорину.
Чтобы лучше понять, почувствовать Григория Зорина, мне кажется, нелишне будет сказать о его друзьях, близких ему по духу и по совести. В художественной среде имена Григория Зорина, Алексея Федотова и Ивана Рыбачука звучали вместе, уже при жизни они стали легендой. Конечно, легенды рождаются только о личностях неординарных, талантливых, а талантливые люди не обладают характером, например, инструктора крайкома партии, они обязательно в чем-то эксцентричны.
Эксцентричность Федотова проявлялась в действиях, не всегда соответствующих облику советского художника. Манера говорить, равно, как и двигаться, напоминала внезапно обрушившийся ураган. Мягко говоря, его порывистый характер и необдуманные поступки даже у некоторых художников вызвали сомнения в том, что он достоин официальных наград и поощрений. Но божественный дар, ни к чьей компетенции, увы, не отнести, он водит кистью художника и рождает произведения такого звучания, которое вызывает у зрителя чувство восхищения и благодарности, отсюда и народная любовь. Федотов так и не получил никаких официальных званий, но признание художника было истинно народным.
Еще один друг Григория Зорина — народный художник Иван Рыбачук, яркая, неординарная личность — талантлив был во многом. Мощный живописец, он обладал еще и замечательным голосом, что в среде художников не является неожиданностью. Видимо, поэтому обязательным атрибутом его одежды почему-то была концертная бабочка. В его варианте она могла сочетаться и с джинсовым жилетом, и с пуловером — стоило Рыбачуку только заговорить, и это сочетание казалось вполне естественным.
Наконец, Григорий Зорин — высокий, с благородной осанкой, небрежности в одежде не признавал, всегда был выбрит и аккуратен. Это для друзей он был просто Гриша, а в среде художников — непререкаемым авторитетом. Несколько раз избирался председателем Хабаровской организации, руководил без тупого проявления начальственного тона, но достаточно жестко и требовательно. При нем был выстроен дом художников, укреплена материальная база, но главной, и это весьма важно, в его работе как председателя Хабаровской организации была выставочная деятельность. Он не боялся творческого соперничества, мог отличить настоящий талант и проявление творческого поиска от халтуры и профессиональной беспомощности. Сам был подвержен творческим сомнениям, потому не гнушался профессионального совета другого мастера. Из приезжих столичных художников уважал Александра Максимовского, блестящего рисовальщика, увы, недолго задержавшегося в Хабаровске. Зорин привлекал квалифицированные кадры на Дальний Восток, им были приглашены в Хабаровск Борис Шахназаров, Алексей и Степан Федотовы. При нем Хабаровская организация из самодеятельной превратилась в профессиональный союз художников. Некоторые выражения Зорина становились, что называется, крылатыми и часто цитировались в художественной среде. Лидер не только по духу, но и по призванию, он никогда не пользовался своим положением: чувство меры — свойство достойных — отличало его. Достаточно посмотреть на полотна Григория Степановича — в них его статус и все звания.
Для художника гораздо важнее обрести имя, уважение в среде коллег по кисти, нежели иметь огромный перечень поощрений и наград. Алексею Федотову за «плохое поведение» не было присвоено даже звание заслуженного художника. Но существует понятие «федотовский пейзаж», и это выше всякого официального присвоения. Зорин по лени или по равнодушию служивых так и не был удостоен звания «Народный художник России». Наследие живописца Григория Степановича Зорина внушительно, но еще до конца не осознано современниками.
Его имя прежде всего связывают с понятием «историческая картина», но он еще и блестящий пейзажист. «Осень», «Голубой Амур» — в них восхищенная душа, умение чувствовать изменения в настроении природы, тончайшие нюансы цветовых ощущений. Как замечательны его деревенские пейзажи! Привычно размытые дороги, слякоть, почти осязаемое непролазное месиво в пейзаже «После дождя». Как можно этим восхититься? Красивый пейзаж, пастозная сочная живопись — и это наша деревня с домами, в которых живет не одно поколение, именно такие дома всегда строились в России. Такие дома любил и умел писать Зорин. Или вот «Амурский поселок», их сотни вдоль Амура, где в каждом дворе на вешалах вялится красная кета — улов рыбаков. Рыба, которая для жителей таких поселков является хлебом. Как же это точно написано! Любой гурман живописи оценит достоинство зоринских пейзажей. Но более всего пейзажи Амура свидетельствуют о состоянии души художника, потому они так искренни. Как говорится, «красота пустыни в душе самого араба». Сейчас теряется связь между поколениями, потому многим становится непонятен восторг художника. В чем прелесть любования этими видами? «Заготовка сена» — мотив, как визитная карточка России, художник поэтично и осязаемо точно передал всем понятные чувства. Все мы или почти все вышли из этой России. Как не почувствовать замечательный простор и запах свежего сена, запах родного дома, даже если родился не в деревне? Неразрывна связь многих поколений, она существует независимо от пребывания человека в данный момент в данном месте. Произведения Зорина теперь точнее любого документа передают картину уходящей, исчезающей жизни. «Пейзаж для художника обязателен, — считал Григорий Степанович, — он тренирует зрительную память, наблюдательность, развивает чувства и душу, а без этого не бывает искусства».
Дальневосточникам не надо далеко ехать за экзотикой природных ландшафтов. Огромное разнообразие почти дикой природы — Камчатка, Сахалин, Приморье, огромная территория Хабаровского края и даже Чукотка. В масштабах Дальнего Востока — все рядом. Раньше, чтобы попасть в самый отдаленный, не заселенный на тысячу километров район, художникам не требовалось больших усилий, поскольку друзья-геологи всегда помогали им. С ними можно было долететь в любую точку Хабаровского края, и даже иногда на Сахалин и Камчатку. Сейчас об этом и мечтать не приходится.
У каждого художника свои приоритеты в любви к природе. Федотов любил писать пейзажи, звучание которых отличал тембр огромных пространств тайги и океана. Иван Рыбачук считался знатоком Севера. Зорин не замахивался на создание эпических или монументальных пейзажей, они у него как откровение, как материал личного восприятия. Камчатку он считал неразгаданной частью света, которая по-прежнему остается первозданной, быть может, как наследие будущему поколению. Потому «Камчатка» Зорина лирическая, в ней нет присутствия человека, она будто мечта, хрупкая и чистая. Совершенно неожиданна для художника картина «Голубой Амур». Редкий пейзаж, поскольку цвет голубой не для реки Амур. У Зорина, видимо, изображена северная ее часть, что находится ближе к морю, так как в пейзаже присутствуют чайки.
Более всего Зорин любил писать снег, пургу, в этом белом безмолвии удивительная тонкость и сдержанная красота — «Тишина», «Зима. БАМ». Вот еще один зимний пейзаж — «Сулук» (1986 г.), территория БАМа. Художник, думается, совсем того не желал, но сейчас этот этюд воспринимается с позиции «печаль моя светла», и видится нам островок несбывшихся надежд.
Тема коренных жителей Амура всегда шла на «ура». Иные художники не мучили себя сомнениями, долго не вынашивали историческую данность, для них не было обязательным умение отличать нанайцев от ульчей, нивхов от удэгейцев. Зачем вдаваться в историю костюма, наблюдать, изучать особую пластику этих народов, будущих персонажей — все скроется за якобы декоративным решением полотна.
Но существуют в изобразительном искусстве Дальнего Востока произведения, которые без преувеличения можно назвать шедеврами. Это работы тех, кто по несколько месяцев жил и работал в суровых условиях стойбищ, в отдаленных поселках Камчатки или Чукотки. Они преодолевали огромные трудности, создавая эскизы, наброски портретов, изучали особенности сурового быта и характеры людей, для которых эта, казалось бы, невыносимо суровая территория является самой дорогой и близкой, родиной. Среди таких художников Иван Петухов и Григорий Зорин. Изумительно по живописи и нравственному содержанию произведение «Эвенкийские дети» Ивана Петухова. На красивых живописных контрастах построено полотно Зорина «В лимане Амура» (1961 г.). Безмолвная, сдержанная природа, на фоне которой существует быт с традициями коренного населения — рыбаков, охотников. Не каждый день эти люди надевают прелестную национальную одежду, как на картине художника, и не так празднична их повседневная жизнь. У людей Амура — особый быт, особая манера жить. Есть много примеров, когда ни один ребенок из национальных сел Амура так и не смог выдержать сказочной жизни в солнечном Артеке, куда их старались послать на лето за государственный счет. Проживание в пионерском лагере становилось для этих детей жестоким наказанием, особенно пища, состоящая из множества фруктов. На первый взгляд, сюжет картины «В лимане Амура» незатейлив, но в этой простоте есть и глубокий смысл, и красота, и философия под названием жизнь. Чтобы передать эту особую, строгую красоту, художник нашел решение. Композиция развернута по горизонтали: яркое безмолвие искрящегося снега и привычный символ жизни — красная рыба на вешалах. Жители этого края, их статичные фигуры, одетые в национальные костюмы — не центр композиции. Их жизнь зависит от многих факторов, один из которых — умение выживать.
Шестидесятые, часто упоминаемые, как первый глоток свободы в Стране Советов… И это ощущение было подготовлено, эту хрупкую свободу заслужили, в этом — весомая доля лучшей части интеллигенции. Она подготовила почву, создала поэзию, прозу, музыку, изобразительное искусство. Поэтому шестидесятые — еще и годы прорыва: в искусстве, науке, кинематографе и, как следствие, высокой культуры самого общества, то есть народа, его естественная тяга к знаниям и к этой самой культуре и искусству. Не массовой, а той, что создает нравственные устои и определяет смысл существования человека. Шестидесятые — время, когда люди искусства — поэты, художники, актеры — не были разобщены. Театры были наполнены, на некоторые спектакли трудно было достать билеты, созревала необходимость в новых выставочных площадках. Сама творческая интеллигенция со своим талантом, человеческими достоинствами являлась критерием, тем, кому хотели подражать. Она-то и относилась к элите. И в дальневосточном изобразительном искусстве также были свои корифеи. Григорий Зорин, Иван Рыбачук, Алексей Федотов, Борис Шахназаров, Кирилл Шебеко, Гиви Манткава — художники-шестидесятники, чьи произведения достойны любого музея мира. Их картины, этюды, эскизы заинтересовали в первую очередь нахлынувших зарубежных гостей в 90-е — годы, которые принято в неофициальной лексике называть лихими.
Перемены начала 90-х не потрясли Григория Зорина, как и вся мыслящая интеллигенция, он принял их с надеждой на разумное будущее. В отличие от многих не клеймил коммунистов, поскольку никогда не был партийным, не пытался быть своим в среде «яркой» молодежи, которая обрушилась на художников старшего поколения как душителей свободного искусства. Он не был уверен, что из этого яростного хуления всего и вся что-то получится. Возможно, у кого-то и появилось желание изобразить нечто, но, увы, чтобы выразить себя, художественно решить тревожащие ум проблемы, должны быть основания. Как известно, из пустого кувшина ничего не выльется. Впоследствии оказалось, что ни один из восставших не реализовался как художник, более того, многие из них быстро оставили это занятие, осознав, насколько труден и неблагодарен этот путь. Как-то так получилось, что в это время Зорин оказался в центре творческих событий, видимо, оттого, что не участвовал в спорах о коммунистическом вчера. Его присутствие было естественным на открытии всех выставок, на их обсуждении, ему трудно было уединиться даже в мастерской. В эту пору он пишет замечательные натюрморты осенних листьев. Натюрморты золота и багрянца как последняя вспышка божественной дальневосточной осени.
Самая точная биография всегда заложена в произведениях художника, в них — периоды сомнений и душевной боли, они несут полный спектр чувств, переживаний человека. Конечно, есть последовательная серость, которая всегда прекрасно адаптируется ко всем случаям жизни, но если жизнь и творчество — одно целое, то творчество — всегда биография души. Багряные натюрморты Зорина завершились, как только пришли первые разочарования и понимание случившегося в стране.
В последние годы жизни художник попытался вернуться к жанру исторической картины, но его замысел — «Русь уходящая» — не был осуществлен, остались эскизы, наброски. Они не приблизили меня к пониманию будущей его картины. В течение нескольких лет Григорий Степанович не мог писать, поскольку тяжело болел и был не в силах подняться в мастерскую. Нет ничего более мучительного для художника, как невозможность прийти в мастерскую, почувствовать запах красок, ощутить приятное одиночество, когда существуют только он, художник, и пространство белого холста…

 

 

 


 

 

 


Наталья САВЕЛЬЕВА



Хранитель цветаевского дома

 

 

«Я родилась на станции Зима. Там же, где Евтушенко, только раньше, в 18-м. Представляешь, как он расстроился! Не он первый осчастливил своим рождением наш «медвежий угол»! Он даже попросил меня показать паспорт! Мы вместе сфотографировались…» — смеясь, рассказывала мне Надежда Ивановна.
Ее родители, прожившие долгую жизнь, были новосибирскими учителями. Хорошими учителями. Даже я, никогда их не видевшая, вспоминаю удивительно светлые лица на старых фотокарточках.
Был брат Антон, красивый, близорукий, застенчивый. Умница, эрудит. Мальчишкой пропал без вести в 41-м под Старой Руссой. Мы так и не нашли его следы, на все запросы приходил отказ.
Был одноклассник — за одной партой сидели! — влюбленный в нее. Шурка Локшин, ставший известным композитором.
А потом — Москва. Учеба в Медицинском институте. Безудержное увлечение театром и музыкой, историей и поэзией. Интерес к старине и энтузиазм молодости, созвучный маршам конца 30-х годов.
Когда началась война, Надежда Лыткина еще училась в институте. Но медиков не хватало, и им, студентам-четверокурсникам, досрочно выдали дипломы и отправили в «горячие точки». Надя попала в один из московских госпиталей. Бои за Москву, как известно, были тяжелейшие, раненых везли круглосуточно. Операционные не закрывались.
Именно в те трагические дни судьба свела Надежду Лыткину с величайшим хирургом XX века Сергеем Сергеевичем Юдиным. Еще до войны говорили, что в Москве три достопримечательности — Третьяковка, Красная площадь и хирург Юдин. Это его портрет написал Михаил Нестеров и назвал «Руки хирурга».
Когда ему потребовался ассистент, все врачи замерли. Добровольно ассистировать Юдину не решался никто. И только врач-первогодка, Надя Лыткина, робко спросила: «Можно мне?» У Юдина поползли вверх брови, но он промолчал. «Операция получилась сложной, у меня почти ничего не выходило, и Юдин, конечно, хмурился», — вспоминала Надежда Ивановна. — Но пути к отступлению были отрезаны, и мы оперировали. И на другой день — тоже. Снова понадобился ассистент, снова я сама вызвалась… «Опять вы?» — ужаснулся Юдин, но не отказал. Те две операции стали для меня уроком, и медицинским, и жизненным».
Однажды после нескольких тяжелых дней она потеряла сознание. Разрешили полежать, накрыли шинелью. И, чтобы утешить, дали почитать стихи. «Вечерний альбом» Марины Цветаевой. Имя и стихи были Надежде неизвестны. «Марина Ивановна жила в Москве, мой отец знал ее», — пояснила Ада Яковлева, актриса, приходившая в госпиталь ухаживать за ранеными, как многие не уехавшие в эвакуацию москвичи.
Та книжечка, Надежде подаренная, прошла с новой хозяйкой всю войну.
А война оказалась долгой. После московских госпиталей — мощное наступление на запад, бессарабские степи, фашистские снайперы. Ночевки на снегу, аукнувшиеся позже болезнями. Потом, уже после Великой Победы, Надежда Ивановна как врач-инспектор проверяла состояние курортов, разоренных войной. Объехала полстраны, многое увидела, многое наладила. Узнала о массовой казни в Евпатории детей-инвалидов. А в Юрмале встретила юного, светящегося от худобы пианиста Игоря Катаева, который стал ее мужем. Одним на всю жизнь.
В 56-м у них родился сын Виталий, будущий музыкант.
После войны случился еще один, поистине сказочный поворот судьбы. По решению Военного комиссариата Москвы, Надежда Ивановна Лыткина получила московскую прописку и ордер на комнату. Комната эта находилась в уютном особняке XIX века по улице Писемского, 6. Около дома росли могучие тополя. Около дома часто останавливались люди. Кто-то плакал. Кто-то показывал рукой на окна второго этажа.
Однажды она увидела Павла Антокольского и Константина Симонова.
Интерес к старому дому вскоре стал понятным. В нем с сентября 1914 года по 11 мая 1922 года жила Марина Цветаева, автор заветных стихов. В этом доме она была счастлива. Отсюда уезжала в эмиграцию.
Надежда Ивановна начала жадно собирать материалы, расспрашивать соседей и литераторов. Принимала гостей, поила чаем. Образовалось нечто, похожее на клуб. С той же целью — поговорить о Цветаевой, тогда еще опальной, полузапрещенной, — пришла в «Маринин дом» в 81-м и наша студенческая группа во главе с преподавателем истории СССР Ленинского пединститута Еленой Федоровной Жупиковой.
А еще была работа в больнице, подготовка кандидатской по хирургии. И 1952 год, печально известное «дело врачей». Катаева-Лыткина увольнению не подлежала, но увольняли ее коллег, уважаемых врачей. У одной из них от ужаса и хамства отнялись ноги, и Надежда Ивановна с гневной речью ворвалась в кабинет главврача…
Такое тогда не прощали. Об аресте ее предупредили. Когда-то Надежда лечила дочку этого человека из «органов». И он, дождавшись выхода Надежды Ивановны из дома, будто бы случайно прошел мимо нее: «Уезжайте. Завтра за вами придут. Я сам видел ордер на арест».
Уехать они не успели. Действительно, пришли на следующий день. Надежда Ивановна юркнула за дверь, одновременно она и Игорь Витальевич, муж ее, вспомнили рассказ их друга Тошки — гениального, ныне всемирно известного пианиста Анатолия Ведерникова. Когда пришли за сестрами его жены (сестер Геккер было пять — Н. С.), двух из них не было дома. Арестовали тех, кого застали, а за этими не явились — поленились? Забыли?
Игорь Витальевич Катаев сказал непрошеным гостям: «Жены нет дома» (та стояла, не шелохнувшись, за дверью). Они развернулись и ушли.
«А утром мы уехали из Москвы, — продолжала Надежда Ивановна, — и долго не возвращались. Жили на юге, на подножном корму, бедствовали, но спаслись!»
В медицину, правда, вернуться не удалось. Оправданных врачей-евреев на работу взяли, а ее, русскую, уволенную непонятно за что, — нет. Надежда Ивановна не растерялась. Поступила в МГУ, училась, написала дипломную работу о Роберте Фальке, тоже полузапрещенном тогда. Стала искусствоведом. Когда наконец обвинения с нее сняли, защитила диссертацию по хирургии.
Но судьба уже определила ей другое назначение — сохранить цветаевский дом, основать в нем музей поэта.
…В 80-е годы дом решили снести. Для того чтобы поменьше о Цветаевой помнили. Да и место выгодное — центр Москвы, Арбат! Дача в Песочном в Тарусе, в которой семья Цветаевых жила около двадцати лет, была уже уничтожена — на ее месте построили танцплощадку. Многие помнят, как ломали тарусский дом — с огромным трудом — доски сопротивлялись, скрипели, словно стонали. Дом детства в Трехпрудном переулке разобрали на дрова еще в 1919-м.
Дошла очередь и до «Марининого дома» в Борисоглебском (дореволюционное и нынешнее название переулка — Н. С.). Жильцов начали выселять. Каждой семье дали отдельную квартиру — только покиньте помещение!
Надежда Ивановна выехать отказалась. Осталась с сыном в пустом доме. В 84-м, когда я, уже лично познакомившись, приходила к ней в гости, еще горел свет, еще была вода. Вскоре все отключили. Что только ни делали, чтобы выгнать Надежду Ивановну, заставить подчиниться! Выбили стекла, сняли с петель двери. Милиция (!) платила мальчишкам, и они кидали в зияющие дыры горящую бумагу. Во дворе специально жгли мусор в надежде, что загорится и дом. Рыли котлован, изображая ремонт труб.
Дом жил, правда, ветшал, крыша протекала. И звучала музыка — Виталий играл на рояле.
«Как она там жила, уму непостижимо! — сетовала Софья Владимировна Шилова, приятельница Надежды Ивановны. — Я бы побоялась. Пустынный переулок, в доме никого. Ни помыться, ни поесть…»
Появились мыши. Пытаясь согреться, они шли на человеческое дыхание. «Однажды я задремала в кресле», — продолжала Надежда Ивановна. — Укуталась в старенькое пальто. За окнами работали сварщики в каких-то немыслимых, почти космических, костюмах. Вспыхивали искры…
Когда я очнулась, передо мной, поджав от холода лапки, замерли мыши — много, около пятидесяти. Я вздрогнула: показалось — это крысы из цветаевской поэмы «Крысолов».
Однажды в Дом пришел Д. С. Лихачев, тогдашний Председатель Фонда культуры. История встречи получилась интересная. У Надежды Ивановны сидели в гостях чешские студенты-музыканты. Пили чай с сушками. Ели принесенные кем-то котлеты из кулинарии. Вечно голодные студенты котлеты хвалили. Надежда Ивановна удивлялась: «Это же не домашняя еда, а купленная, казенная!» Чехи слово «казенная» не понимали. «Сюда бы академика, он бы вам объяснил!» И тут раздался стук. В дверях показался Дмитрий Сергеевич.
— А вот и академик!»
Лихачев попросил показать дом. Надежда Ивановна провела его по трем этажам, открыла бывшую цветаевскую квартиру № 3. Итогом встречи стало решение Дмитрия Сергеевича: «Буду вам помогать. Но — за создание музея придется побороться. Впрочем, я уверен, у вас, как у фронтовика, все получится».
То, что происходило в Доме-музее в годы, когда им руководила Надежда Ивановна, можно назвать Ренессансом, феноменом, особым явлением в культурной жизни Москвы и России. Такого просто не бывает!
В дни рождения Марины Ивановны в музее ежегодно открывались тематические научные конференции. Это было пиршество Мысли, Духа и Души. Исследователи из разных городов и стран приезжали в музей. Выходили научные сборники.
Сколько выставок, встреч, вечеров, презентаций! Традиционные дни рождения и именины Марины Цветаевой, Анастасии Цветаевой, вечера, посвященные Борису Пастернаку, Борису Зайцеву, Дмитрию Сергеевичу Лихачеву… Музыкальные и театральные программы. Пушкинские, блоковские праздники, концерты всемирно известных и молодых исполнителей. Перечислить имена и названия невозможно.
Особое событие — панихиды по Марине Цветаевой в храме «Большое Вознесение» у Никитских ворот. В этот день, 31 августа, мы приносили в музей огромное количество веток рябины, украшали ими козырек подъезда, окна, ставили в вазы. Рябина была везде. После панихиды пел хор «Благовест», выступала известная камерная певица Лина Мкртчан, читала стихи народная артистка России Антонина Кузнецова. Чаще всего именно они.
Надежда Ивановна была хозяйкой этого Дома. За пятьдесят лет жизни в нем изучила каждую трещинку, каждую ступеньку, узнала его историю, почувствовала его душу. В послевоенные годы и позже — огромная коммунальная квартира в центре Москвы, вокруг дома — старинные особняки, храмы — каждый неповторим! Постепенное появление «высоток», модных магазинов, рекламных вывесок. Странное, думаю, ощущение, когда твое жилье однажды становится музеем, обретает вид и образ цветаевской квартиры.
Она много болела в последние годы — сердце, давление, почки… На работу ее привозили на машине, в последнее время — раз в неделю.
Умерла от инфаркта в 2001 году.
Надежда Ивановна похоронена на Ваганьковском кладбище. (В юности Марина Цветаева думала, что будет лежать именно здесь: «Мне же вольный сон, колокольный звон, / Зори ранние — / На Ваганькове».) На памятнике написано: «Надежда Ивановна Катаева-Лыткина (5.IX.1918–7.IX.2001) Основатель Дома-Музея Марины Цветаевой». Рядом с ней Георгий Вицин, Григорий Чухрай, Михаил Глузский…
А в жизни ее друзьями были Тарковские, Пастернаки, Вероника Тушнова, Анастасия Ивановна Цветаева, Сергей Сергеевич Аверинцев, Михаил Леонович Гаспаров, Сигурд Оттович Шмидт. Выдающиеся музыканты: Святослав Рихтер и Нина Дорлиак, Наталья Гутман, Алексей Любимов, Олег Каган. Физик Игорь Евгеньевич Тамм. Тимур Аркадьевич Гайдар. Поэты, писатели, ученые, священники, актеры, музыканты… Люди разного возраста, разных профессий.
Друг ее, еще с той осени 41-го, с госпиталя, Вероника Тушнова часто писала о судьбе, о трудном счастье:
«Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться…»
У Надежды Ивановны сложилась трудная судьба. Но, несомненно, она была счастлива.

И в заключение просто перечислю то, что сделала Надежда Ивановна Катаева-Лыткина для сохранения памяти о Марине Цветаевой и ее близких.

Спасен дом в Борисоглебском переулке.
Создан Культурный центр «Дом-музей Марины Цветаевой».
Руководство Домом-музеем в течение девяти лет.
Проведение выставок, вечеров, встреч в Доме-музее.
Издание множества книг под эгидой Дома-музея Марины Цветаевой.
Найден дом в Болшеве.
Разысканы друзья Мура по болшевской школе, а также Софья Клепинина, Дмитрий Сеземан, соседи Марины Цветаевой в «борисоглебском» доме и многие другие.
Разыскана семья Бориса Бессарабова.
Огромный вклад в возвращение в русскую культуру имен членов семьи Герцык. Сотрудничество с потомками Аделаиды Герцык.
Проведение уникальных ежегодных научных цветаевских конференций.
Объединение цветаеведов страны и мира.
Получено разрешение на ежегодную панихиду по Марине Цветаевой.
Написаны научные статьи, комментарии, воспоминания, стихи.
Сохранен и спасен Архив Русского Зарубежья.

Люди фронтового поколения многое оставили нам.
Они жили не ради себя.
Умели работать.
Умели побеждать.
Любили жизнь.
Хотели, чтобы она стала лучше.

…Тем более, если человека звали Надежда.






 

Архив номеров

Новости Дальнего Востока