2012 год № 6 Печать

1

 

Василий РОМАНОВ. Портрет актрисы Проняковой, 1945 г.

 

 




 

Работы художницы Виктории РОМАНОВОЙ

 

 



 

 

 

5

Портрет актрисы Проняковой-Романовой, 1995 г.

 

4

Портрет художника Василия Романова, 1996 г.

 

3

Семь кофейных зернышек, 1995 г.

 

2

Мулен де Галетт

 

 



 

 

Светлана ФУРСОВА, Виктор РЕМИЗОВСКИЙ. Званый вечер с Романовыми

Наталья КОКШАРСКАЯ. «Прошлое не хочет нас отпускать…», диалог с Мариной Арсеньевной Тарковской

 

 


 

 



Светлана ФУРСОВА, Виктор РЕМИЗОВСКИЙ

Званый вечер с Романовыми

 

 

Есть такие редкостные семьи, в которых талантливы все. Жила такая и в Хабаровске — семья Романовых. Глава ее — заслуженный художник России Василий Евтропович Романов, его жена — известная драматическая актриса Татьяна Артемьевна Пронякова-Романова, их дочь — художница Виктория, чья первая персональная выставка состоялась в художественном музее в 1996 году. Всего различных выставок у Виктории Романовой более ста.
Сегодня Василия Евтроповича и Татьяны Артемьевны нет с нами, но Виктория, выбрав своей профессией ту же, что и отец, стала не только интересным живописцем, но и той ниточкой, которая связала эти два поколения семьи, продолжив средствами избранного вида искусства — цветом, образами — земную жизнь ушедших родителей.
— Профессия отца была для меня как данность, единственно возможная форма существования. И мои детские увлечения музыкой, медициной, математикой не могли увести в сторону, а делали восприятие жизни многограннее и полнее, — размышляет Виктория.
В 2013 году исполнится сто лет со дня рождения дальневосточного живописца Василия Романова, напомним о нем.

Заслуженный художник России Василий Евтропович Романов (1913–2009) был одарен не только художническим талантом, но и потрясающим трудолюбием. Наследие его огромно, более трех тысяч работ самого разного плана и масштаба: костюмы и декорации к театральным спектаклям, десятки крупных полотен, которые теперь можно увидеть не только в Хабаровске, но и в Москве, Санкт-Петербурге, ряде зарубежных стран. Это роспись Дворца культуры профсоюзов в Хабаровске, полтораста полотен, посвященных коренным народам Амура (серия «Дети Амура») и Чукотки (застал еще великого Вуквутагина), серия «Вьетнамские братья, мы с вами!», каталоги портретных галерей, альбомы, иллюстрации к книгам Хабаровского книжного издательства и журналу «Дальний Восток», росписи задников сцены для чукотского ансамбля «Эргырон».
Искусствоведческих глубоких работ о творчестве В. Е. Романова практически нет. Только историческое полотно «Айгунский договор» описано и неоднократно опубликовано в различных изданиях. Есть хвалебные статьи о серии рисунков «В блокадном Ленинграде», о портретных галереях, имеется небольшая статья о книжной графике Романова. Большие полотна, написанные, как тогда говорили, в духе социалистического реализма («Первостроители Зейской ГЭС», «Зейцы», «Главный мост БАМа — есть!»), ныне почти забыты. Да, они сохранились, но изменилось время и восприятие этих работ художника.
Кроме того, Василий Романов был интересным театральным художником, он создал декорации, костюмы и грим к тридцати четырем спектаклям (не считая дипломного «Полководец Суворов»). Это двенадцать постановок в Русском театре Йошкар-Олы и Марийском театре, четыре — в Благовещенском областном театре драмы, девять — в Хабаровском театре драмы и восемь — в театре музыкальной комедии. Была еще пьеса «Побег», постановка которой осуществлена в 1952 году на сцене Приморского театра драмы во Владивостоке.
Спектакли ставились в 40-е и 50-е годы прошлого века, сегодня, к сожалению, вряд ли что-то из созданного художником сохранилось.
Труд и талант Василия Евтроповича неоднократно отмечены правительственными наградами, среди которых Орден Отечественной войны II степени, медали «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
Но есть в архиве семьи Романовых полотно, не отмеченное боевыми наградами и орденами, однако оно стало гимном любви и верности — это «Портрет актрисы Т. Проняковой», написанный Василием Романовым в 1945 году. Не менее любопытна история его создания.
Еще не окончилась Великая Отечественная война и страна жила по железному закону «Все для фронта, все для победы!». Поэтому театры страдали от недостатка средств и материалов. Однажды Русскому драматическому театру в Йошкар-Оле кто-то подарил кипу белоснежного парашютного шелка. Это был царский подарок! Влюбленный художник Вася Романов укутал в него свою прекрасную музу и написал потрясающий портрет, который был создан враз, как выстрел, как «Марсельеза» Роже де Лиля, как «Прощание с Родиной» Михала Клеофаса Огинского, как этюд Паганини. Ибо, несмотря на трудные времена и трагические обстоятельства, которые в полной мере выпали на долю молодой женщины, на портрете действительно изображена счастливая и любимая женщина. В личной беседе Василий Евтропович называл это полотно чуть иначе — «Портрет счастливой женщины».
Татьяна Пронякова родилась в 1917 году в Ростове-на-Дону. Детство ее прошло в Бобруйске, где девочка с увлечением занималась в драмкружке, играла в спектаклях местного драматического театра. Там же она встретила человека, ставшего ее мужем. Вскоре молодые переехали в Минск. На дворе стояли 30-е годы, пронизанные страхом ожидания ночных звонков, недобрых вестей. Не обошла эта напасть и мужа Татьяны, вскоре после приезда в Минск он был арестован.
И опять страх, длинные очереди с передачами для родных, надежда, сменяющаяся тревогой, одиночество и вновь надежда. Однажды узелок с передачей для мужа ей вернули обратно, а что это означало тогда, объяснять не надо. В отчаянии женщина вернулась в Бобруйск с клеймом «жены врага народа». Было трудно, плохо, страшно, но спасал театр, работа. Молодость брала свое. Она вновь вышла замуж, родила ребенка, ожидала появления на свет другого.
Однажды труппа выехала на большие гастроли в Польшу. Казалось, увлекательное путешествие сулило только радостные впечатления, интересные встречи. Но в одночасье все изменилось — война. И счастливая поездка обернулось страшным возвращением и осознанием беспомощности перед силами зла. Женщин с детьми срочно отправили в Россию, из мужчин сформировали отряд ополчения.
По пути домой поезд, в котором ехала Татьяна с двухлетним сыном Валеркой, попал под бомбежку. Им чудом удалось спастись. Беременная, с ребенком на руках женщина пошла пешком по дороге в сторону Минска. Как дошла, как уцелела, сама не помнила.
Потом была Йошкар-Ола, где Татьяна устроилась в местный драмтеатр. В общежитии ей дали комнату, в которой были только потолок и голые стены, но коллеги по работе, актеры окружили заботой, поддержали. Можно сказать, физически ее спасли, да только сердце трудно было уберечь в те годы от горя. Вскоре пришла весть о гибели мужа, потом умер ее двухлетний сын, за ним и новорожденная девочка…
Молодая женщина окунулась в работу, это было единственным спасением. Все, что вынесла она на своих плечах в эти нелегкие годы, находило выход на сцене. Вместе с другими актерами Татьяна ездила со спектаклями и концертами на фронт, в перерывах между боями играла и пела для бойцов в условиях, приравненных к боевым, недаром она была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Тогда же Татьяна познакомилась с будущим мужем, художником Василием Романовым, выпускником Ленинградской академии художеств. Он тоже хлебнул лиха в блокадном Ленинграде. Так что оба они знали цену истинным ценностям, беда и война их соединили.
После войны Татьяна и Василий приехали на Дальний Восток, работали сначала в Амурском драматическом театре в Благовещенске, затем решили перебираться в Ленинград, но волею случая оказались в Хабаровске.
Хабаровск в те годы был глухой провинцией, город был деревянным. Старожилы вспоминали: встречая на улицах города эту красивую семейную пару, прохожие думали: если здесь на краю земли живут такие люди, то не все в жизни потеряно.
В Хабаровске у четы Романовых родилась дочь Виктория, дома ее звали Вита, то есть жизнь.
Детство Вита провела среди кулис и декораций в обществе таких же, как она, детей, чьи родители служили Мельпомене в местном драмтеатре. Слова «премьера», «роль», «мизансцена», даже если ребята не всегда понимали их значение, были им хорошо знакомы и означали: не мешать.
Семья Романовых жила тогда в маленьком деревянном доме, по самые уши засыпанном зимой снегом. Этот двор на улице Фрунзе, посреди которого можно разглядеть маленькую девочку в короткой шубке, ошеломленную открывшимся перед ней огромным миром в неказистом дворе, — возникнет потом в картине Виктории «Игра в снежки».
Ко времени приезда Романовых на Дальний Восток в Хабаровске уже работали театры музыкальной комедии, юного зрителя. В созданный в 1946 году театр драмы Татьяна Артемьевна поступила практически в первые годы его возникновения. Она много играла: героинь и характерные роли, классику, современный репертуар. Театралы тех времен свидетельствовали, что спектакли с участием Проняковой-Романовой «Хозяйка гостиницы», «Мораль пани Дульской», «Волки и овцы», «Двенадцатая ночь» были очень популярны. Одним из поклонников Татьяны Проняковой-Романовой был дальневосточный писатель Всеволод Никанорович Иванов, который часто бывал в доме Романовых, дарил свои книги…
Однако известно, что Татьяна Артемьевна рано покинула театр.
Разглядывая портрет красавицы с синими глазами и узлом светлых волос, у зрителя невольно возникают вопросы: как, почему, что случилось с актрисой? Неужели только желание посвятить себя семье владело молодой женщиной? Или театр перестал быть тем «священным чудовищем», на алтарь которого не жалко бросить свою жизнь?
Недосказанность порождает домыслы, из которых складываются легенды. А легенды живут, пока жив хотя бы один человек, который их вспоминает. У многих старожилов осталась память об актрисе.
И наконец третий член уникальной хабаровской семьи — Виктория. Она не пошла по стопам матери, предпочла живопись, но многие свои работы посвящает театру. В них нет конкретных бытовых деталей, а скорее Душа закулисья, выраженная в грациозных, изысканных образах. Даже букет цветов на ее холсте (триптих «Жизнь букета») читается как маленький спектакль, в котором по всем законам драматургии развивается захватывающее действие — от пышности великолепного цветения до грусти последнего облетевшего лепестка.
Создается впечатление, что художница Виктория Романова пишет мир, пригрезившийся ей в темноте театральных кулис. Кажется, наступит день, и мир причудливых сновидений исчезнет, растворится в повседневности. Но стоит прошуметь в ветвях ветру, набежать волне, которая выбросит к твоим ногам на песок кусочек янтаря, цветок или маленькую кривую ракушку, и ты поймешь, что мир, запечатленный на холстах, оставлен в дар — тебе, мне, нам.
Многие холсты Виктории Романовой украшают легкие существа с прозрачными крыльями. «Кто они — ангелы, музы? А может, тени тех людей, чьи души до сих пор витают под сводами театра?» — задали мы вопрос художнице.
— Театр — это такой сгусток энергии, такое соединение времени, — на моей картине стрелки часов идут в разные стороны, мне захотелось показать этот драматизм, это сияние, круговерть театральной жизни…
Войдем в хрупкий мир картин. Кажется, что золотой лимон, окруженный колючими ножами и вилками, излучает дивное сияние и летает («Золотой квадрат»). Колокольчики, тонкий звон которых, словно предвестник добрых перемен в осенней задымленной местности, разгоняют туман, призывают прохладу. Рассыпанные кофейные зерна («Семь кофейных зернышек»), синие вазы с лесными цветами и причудливо оплавленные свечи, отраженные в старинных зеркалах — все кажется одушевленным, таящим загадку. А вот совсем иные работы — сюжеты путешествий по Европе и старинным российским городам, где каждый город имеет свой цвет и свет. Дрезден — сумрачный, туманный. Венеция — золото на голубом. Флоренция — перламутр, обрушивающийся на тебя из воздуха. Париж — легкая дымка, загадка…
Последнее время путешествия занимают в жизни Виктории все больше места. Вернувшись недавно из Японии, художница шутливо посетовала: «В Хабаровске я опять проездом». Однако путешествия хороши тем, как поделилась Виктория в одном из интервью, что из них возвращаешься домой, а впечатления о поездке остаются в сердце и на полотне.
Разумеется, не все можно и нужно объяснять, иногда опасно вторгаться в область сакральных чувств и ощущений. Картины — это, прежде всего, эмоции, настроения, это портрет художника, проникнуть в сокровенный мир которого сумеет лишь тот, кто разглядит в углу полотна маленькие, потемневшие от времени ключи («Старые ключи»). Или разгадает тайну другого полотна под названием «Волна», в котором нет ничего от реальных волн и берега, а скорее воспоминание о морской раковине, из оттенков которой, от палевого и бледно-розового до оранжевого, рождается движение ветра, дуновение бриза. Словом, то, что составляет суть волны.
Печальным был 2000-й год в жизни семьи Романовых. В начале лета не стало Татьяны Артемьевны — хранительницы очага. Но особенность художников и поэтов в том, что даже собственную драму они способны переплавить в горниле творчества и превратить в радость для окружающих.
Уже в конце того же года Виктория Романова в Арт-подвальчике общественного благотворительного фонда культуры открыла выставку «Званый вечер в декабре», посвященную памяти матери. Впоследствии выставка стала традиционной. Это своеобразный калейдоскоп этюдов на тему зимы и предстоящего праздника, когда мы радуемся елке и подаркам и в то же время подводим итоги прошедшего, с чем-то расстаемся, о чем-то мечтаем, грустим и как никогда устремлены в будущее, скрытое, словно метелью, невидимой чертой. Что там нас ожидает в новом году?
Выставка «Званый вечер в декабре» объединила работы Виктории, написанные в разное время. Оказалось, что все они созвучны по цвету, эмоциям, пластическому содержанию. И о чем бы ни рассказывали картины Виктории Романовой, нет-нет да и промелькнет среди них веселая улыбка — словно детство, проведенное за кулисами, посылает из прошлого свой озорной привет.
В последующие годы в рамках выставки Виктории Романовой «Званый вечер в декабре» стали появляться работы ее учеников. Потом возникла экспозиция портретов, в вытянутых удлиненных линиях которых чувствовалась какая-то незащищенность, ранимость. В центре — портреты отца и матери кисти Виктории. Проникнутые теплым чувством, они словно средоточие духовного начала, которое держит и помогает в повседневной жизни самой художнице. Интересный штрих: на «Портрете матери» поза модели с точностью совпадает с позой на полотне Василия Романова — тот же ракурс: уже знакомый наклон головы, взгляд, устремленный на зрителя. Но это уже совсем другая женщина, уже на закате, слегка уставшая, много пережившая и достойно принимающая грядущее. И этот синий цвет глаз, тревожный и праздничный одновременно…
В том же 2000-м Виктория Романова в память о матери учредила из своих личных сбережений театральную премию «За честь и достоинство». Теперь премия вручается ежегодно в Международный день театра тем актерам, режиссерам, театральным художникам, которые наиболее ярко и интересно проявили себя в профессии.
— Люди, увы, уходят из жизни, а духовная аура, ими создаваемая, должна оставаться, она должна быть целостной. Мне захотелось, чтобы мама оставалась как можно дольше вместе с живыми. Вот это и есть цель моего решения — учредить эту премию.
За двенадцать минувших лет премией имени актрисы Татьяны Проняковой-Романовой удостоены ветераны фонда культуры, а также известные мастера сцены, среди которых Игорь и Денис Желтоуховы, актриса из Комсомольска-на-Амуре Нина Ярцева, Владлен Павленко, режиссер Вадим Гогольков — всех не перечислишь…
Искусство театра — это то, что происходит на сцене сегодня и сейчас. Никакие записи и воспоминания не могут дать полного представления о тех, кто блистал когда-то на сцене, приводя в трепет и восхищение сердца зрителей. Сколько актеров ушли в безвестность, в небытие. Имя Татьяны Проняковой-Романовой, которая работала в краевом театре драмы в 50-е годы ХХ века, вернулось к нам из прошлого благодаря усилиям ее дочери. В этом поступке, кроме эмоционального порыва, нам видится мощное объединяющее начало. А ведь это так важно сегодня — чтоб не пропасть поодиночке.
— Я не считаю, что премия, которую я вручаю, принадлежит мне, — говорит Виктория Васильевна. — Это и не благотворительность, ни в коем случае. Скорее долг, который я возвращаю тем, кто в трудные времена помог, да что там, просто спас маму и нашу семью от голода — безымянным актерам и актрисам, их актерскому братству.

 

 

 


 

 

 


Наталья КОКШАРСКАЯ

«Прошлое не хочет нас отпускать…»


Диалог с Мариной Арсеньевной Тарковской

 

 

Впервые я увидела Марину Арсеньевну Тарковскую в 1996 году в московском Доме-музее Марины Цветаевой на вечере, посвященном трем Тарковским. Мы познакомились, договорились о встрече, которая состоялась в феврале 1997 года. Говорили несколько часов. Тогда только готовилась к выходу в свет автобиографическая книга Марины Тарковской «Осколки зеркала». В тот год было десятилетие ухода из жизни ее брата, гениального режиссера Андрея Тарковского и 65-летие со дня его рождения. А еще в том июне мир отмечал 90-летие крупнейшего поэта ХХ века Арсения Тарковского.
Годы идут, но фамилия Тарковских по-прежнему завораживает многих. Все актуальнее фильмы великого режиссера, которому теперь было бы восемьдесят лет. Он мог бы жить и сейчас.
С Мариной Арсеньевной мы встречались еще несколько раз, и у нее дома, и в музеях, и на концертах Елены Камбуровой… Сохранились диктофонные записи наших разговоров. Они ничуть не устарели, и я, как и раньше, прочитала их на одном дыхании.
В марте 1997 года мы с подругой поехали в Юрьевец — специально в новый, недавно открывшийся музей семьи Тарковских. Ехали через Кинешму и Вичугу, сначала поездом, потом автобусом, через снега… Тихий городок нас потряс, заворожил. Мы жили одни в огромной гостинице на берегу уснувшей белой реки. Любовались храмами и деревянными домиками. Казалось, время остановилось в 40-х годах. И сам музей был не музеем, а домом, где и сейчас живут люди…

— Марина Арсеньевна, расскажите, пожалуйста, о музее семьи Тарковских в Юрьевце.
— Он открылся в ноябре 1996 года. Это дом, где жила бабушка и в котором наша семья во время войны занимала одну комнатку. Музей готовило Ивановское музейное объединение, работала бригада петербургских художников. Они хотели сделать МУЗЕЙ ДУХА. Каждый посетитель, прежде всего, должен окунуться в ту необыкновенную атмосферу, которую создавал Андрей в своих фильмах.

— Это тот дом, который показан в «Зеркале»?
— Нет, дом, который в «Зеркале», — совсем другой. В сценарии сказано, что «это дом моего деда». У нашей бабушки был первый муж, отец нашей матери Иван Иванович Вишняков, и второй дед — мамин отчим — Николай Матвеевич Петров. В «Зеркале» говорится о Петрове. А дом, который Андрей снимал, находился под Москвой, на станции Тучково, в деревне Игнатьево. Это дом-хутор, принадлежащий семье Павла Петровича Горчакова. Наши родители снимали там помещение на лето. Вот этот дом-хутор и был воссоздан на том самом месте по фотографиям замечательного человека, нашего с Андреем крестного отца, уже покойного, Льва Владимировича Горнунга, который снимал фотолетопись семьи Тарковских.
Построили декорацию. Посадили картошку, гречиху, чтобы она к моменту съемок зацвела… Создателям фильма было важно продумать все, даже то, что будет расти за окном избы.

— А поле там есть?
— Поле есть… На нем-то и посеяли гречиху, потому что ее очень любила мама и всегда обращала наше внимание на то, как она цветет. Такое море гречихи, как пенки на варенье. Розовато-сероватое море, все жужжащее, гудящее от насекомых. Этот мир Андрей воссоздал, и, конечно, он близок не каждому. Не каждый зритель настраивается на эту волну, но мне это все знакомо и дорого. Я во всем вижу определенный смысл. В кино у Андрея нет случайностей.

— А вам какой фильм больше нравится?
— Меньше нравятся «Ностальгия» и «Жертвоприношение», но это я теоретизирую. А когда я смотрю их и остальные фильмы, то в каждом нахожу столько глубины! Такой необъятный спектр нравственных проблем, такой удивительный сплав личности Андрея и его творчества! Каждый фильм несет что-то биографическое. Помните, фильм «Иваново детство», довоенное детство героя и его фразу «Мама, там кукушка…» Это слова маленького Андрея. Мы приехали на хутор, он испугался этого непривычного звука. Актриса, которая играет мать Ивана, одета так же, как наша мама на фотографиях, — в ситцевый сарафан. Вот такие мелочи мне очень дороги.
А «Зеркало» — это вообще фильм о семье, хотя Андрей, конечно, удалился от конкретных образов матери и отца. Мама, действительно, была замечательной матерью, но, кроме того, еще и очень крупной личностью. Как раз об этом говорит сцена в типографии. Подруга начинает укорять Марию Николаевну, что она похожа на жену Ставрогина в «Бесах». Эта сцена мне очень важна потому, что женщины свободно оперируют Достоевским. А в то время Достоевский не издавался, в школе не изучался, его знала только старая интеллигенция. Конфликт автора и его матери заключался в том, что мать стремилась его направлять всю жизнь, а он хотел от этого освободиться. На самом деле, в жизни брата этого не было. Мама была человеком удивительно тонким. Это почувствовала замечательная актриса Маргарита Терехова, поразительно сыгравшая Женщину и Мать.

— Чем занималась ваша мама?
— Писала стихи и прозу. Училась на Высших литературных курсах, там же, где и папа. Там они и познакомились. Папа из-за здоровья их не окончил. Уехал к маминой матери и в письмах требовал маму к себе. Она уехала к папе, и в результате — в анкетах, в графе «образование» у нее стояло «неоконченное высшее». Мама работала в типографии корректором. Первая Образцовая типография (бывшая Сытина) находилась недалеко от нашего дома. Работа там была посменная. Мама хотела больше быть с нами, поэтому часто работала внеурочно или ночью. В общем, трудно ей жилось. В типографии работа была крайне напряженной. Корректура читалась с лихорадочной скоростью, и при этом надо было не пропустить опечаток, особенно когда шли политические материалы. Вот тут было страшно, потому что когда действительно были опечатки, люди ждали арестов.
Началась война. Район, в котором мы жили, сильно бомбили — рядом был завод имени Владимира Ильича. И мы уехали в Юрьевец, а в 1943-м уже вернулись. Жили какое-то время в Переделкине, потом снова в Москве, на Щипке.

— Сейчас много пишут и со знаком «плюс», и со знаком «минус» о книге австралийца Юри Мэттью Рюнтю «Параллельные миры».
— Да, появился в России такой человек, русский австралиец. Я читала его книгу об Андрее Тарковском. Мне кажется, это книга человека тяжело больного душевно. Тексты не имеют никакого отношения к Тарковскому ни как к кинорежиссеру, ни как к личности. Автор берет цитаты из интервью Маргариты Тереховой, данного ею журналу «Искусство кино», но он их умышленно искажает.
Уход гения из земной жизни напоминает гибель некоего грандиозного корабля, может быть «Титаника». В бездне, его поглотившей, образуется огромная вакуумная воронка, а наверху — смятение, круговорот. Плавает на поверхности океана то, что осталось после катастрофы, — щепки, бревна, пустые бочки, спасательные круги. Все это крутится по орбите, созданной мощной инерцией, исчезает под водой, выныривает, сталкиваясь и мешая друг другу.
Вот так и мы, живущие после Андрея. Это он вовлек нас в свою орбиту, одушевил, вызвал к жизни, а теперь, уйдя, бросил на произвол в житейском круговороте. И вот уже один из нас пытается подправить биографию ушедшего, другой — на его имени сделать себе имя, третий — немножко подзаработать…
Пройдут десятилетия — и гений один на один останется с новыми поколениями. Мы никогда не узнаем, будет ли им нужен Тарковский, будут ли зрители искать ответы на вечные вопросы в его творчестве. Что же касается нас, то успокоимся, подумаем: а кто мы такие? Неужели у нас, кроме соприкосновения с гением, нет ничего за душой? И что дало нам это соприкосновение, чему научило?..
Каждый из пяти фильмов, поставленных Андреем на родине, должен был пробиваться через бетонную стену идеологии, бюрократии. А это был человек с нервами, сердцем, ранимый, но в то же время очень сильный. Поразительно, что в этой неравной борьбе победил Тарковский. И мне кажется, в этом его жизненный подвиг. Несмотря на идеологическое давление, на это страшное сито, которое начиналось с обсуждения сценария каждого его фильма на всех уровнях вплоть до ЦК. На каждом обсуждении Тарковский присутствовал, на каждом выслушивал замечания начальства и своих коллег. И везде отстаивал свое мнение, свое видение фильма.

— Если можно, поговорим теперь о вашем отце, Арсении Александровиче. Первая его книга вышла, кажется, в 60-е годы?
— Первая книга появилась в 1962-м, когда папе было 55 лет. Он считался поэтом сложным, философским. Так же, как и Андрей, который у чиновников Госкино считался элитарным режиссером. Андрея это оскорбляло. Он говорил, что делает фильмы для людей, а не для кучки эстетов и снобов. И судя по тому, какой отклик он находил в сердцах зрителей, действительно, прав был он. Хотя зритель часто «жует» ту «жвачку», которая ему подается в готовеньком виде.
Люди устали, и нужен какой-то наркотик, сказка, где добро побеждает зло. Но вместе с тем есть зрители, которые и сейчас смотрят и любят фильмы Андрея Тарковского, читатели, любящие поэзию Арсения Тарковского…
— Их не очень много…
— Видимо, их столько, сколько и должно быть. Общество многообразно, и кого-то вполне удовлетворяют сериалы или детективы. А кому-то нужна высокая поэзия. Нельзя, чтобы все мыслили одинаково. Тогда возникает мода. Мода на Тарковских тоже была — после того, как имя Андрея Тарковского было возвращено на родину. Тогда было много публикаций и Арсения Тарковского. Когда возвращается изгнанник, естественно, поднимается волна интереса к его личности, биографии, творчеству.
Андрей и Арсений Тарковские сделали, как ни странно, не очень много. Но и у того, и у другого это искусство высочайшей пробы. А то, что Андрей в «Зеркале» пытается объединить кино и поэзию, это тоже один из его уникальных опытов. Он сделал почти невозможное. И на этом сплаве возникает ярчайшая искра необыкновенного проникновения в души, в судьбы людей.

— Как вы относитесь к появлению многочисленных песен на стихи Арсения Тарковского?
— Я много думала, в чем феномен поэзии Арсения Тарковского. Знаю, папа отрицательно относился к тому, что на его стихи пишутся песни. Он говорил: «Зачем из хорошего стихотворения делать романс?» Считал, что поэзия в данном контексте важнее, чем ее музыкальная версия. Конечно, Чайковский писал на замечательные стихи. Но это уже другой жанр, другое произведение. Исполнитель — это уже кто-то третий. Оно может быть талантливым (как у Елены Фроловой, Эльмиры Галеевой, Александра Лущика, Сергея Никитина, Виктора Берковского), а может быть бездарным. Началось все достаточно печально с песни в исполнении Софии Ротару «Вот и лето прошло…» Удивительно, как исполнительница не почувствовала самого стихотворения. Песня абсолютно противоположна мысли Тарковского.
Бардовское творчество — процесс неуправляемый, происходящий потому, что поэзия близка людям. Стихи живут в песнях и имеют полное право жить таким образом. Хотя для меня поэзия отца — прежде всего великие стихи, и, видимо, поэтому они достаточно легко ложатся на музыку.

— Марина Арсеньевна, расскажите, пожалуйста, о вашей автобиографической книге.
— Хорошо, если бы она появилась поскорее. У меня такое ощущение, что книжка может постареть, хотя, может быть, это только мое ощущение. Ведь написана она уже давно. Эти маленькие рассказы писались как-то странно. Ложась спать, я начинала думать о каких-то вещах, потом вскакивала и записывала. Ну, а днем уже шла кропотливая работа: все много раз исправлялось, перепечатывалось. Сама форма маленького рассказа требовала тщательной работы над словом.
В книге рассказы разного жанра, есть просто документальные. Мои родители и родители родителей собирали домашние архивы. Мне кажется, архивное дело — это, прежде всего, дело семейное. Все начинается с обычной будничной жизни. Те, кто придает значение мелочам, как раз и являются основателями своего домашнего архива. Беда моего и более старшего поколения в том, что мы живем элементарно тесно и не имеем возможности хранить письма, бумаги, газетные вырезки с интересными публикациями. Стараясь избавиться от лишнего мусора в квартире, выбрасываем ценные для потомков вещи.
Моя мама как раз придавала этим мелочам большое значение. В своем архиве (маленьком ящике, сколоченном пленным немцем за буханку хлеба) она хранила все, что ей было дорого, что представляло для нее интерес. Видимо, мама умела заглядывать вперед и понимала, что программу концерта или театрального спектакля надо отложить. Или, если оставались продовольственные карточки (в 47-м они были отменены), мама их тоже берегла. Трамвайные билеты. Денежные купюры… Бабушка сохраняла старые монетки.
Естественно, самое главное в этих архивах, и в частности в моем, — письма, которые береглись, перечитывались. В основном это письма отца, потому что родители разошлись, да и когда вместе жили, папа, уезжая куда-то, обязательно писал. Многое можно по ним восстановить. Это оказалось очень нужно в моей работе над книгой. Конечно, я использовала и отрывки из папиных военных писем. В военной переписке папы и мамы часто встречается имя Таня, Татьяна… Предложения, где встречается это имя, вызывали у меня какое-то недоумение. Я не могла понять, о ком идет речь — среди наших родственников не было женщины с таким именем. Настойчиво, из письма в письмо, повторялось: «Танечка нам часто пишет…», «Танечка сегодня не писала…». Потом появляется какая-то тетя Аня. Это все меня страшно интриговало. Я понимала, что здесь какая-то тайна, и пыталась найти к ней ключ.
Слава Богу, мне все объяснила наша дальняя родственница. Расставаясь на время войны — папа уходил на фронт, мама с нами уезжала в эвакуацию, — они договорились о коде в письмах, что немцев они будут называть «Танечкой». Поэтому, если «Танечка сегодня писала», значит, была бомбежка или артобстрел. А вот когда «тетя Аня», «тетя Аня очень нерешительна», «никак не начнет действовать» — это значит, папа пишет об открытии второго фронта.

— А где сейчас находится архив Арсения Тарковского?
— С архивом Тарковских произошла драматическая история. Когда умерла бабушка, папина мать, его старшая сестра передала семейный архив моей маме. Я подросла, и мне пришла в голову идея — отдать его папе, потому что он наверняка многое забыл или даже не знает, ведь архив долгое время был у бабушки. Я предложила маме отдать архив папе и сама отнесла ему чемодан.
Он был счастлив, когда получил семейные документы. Тогда он уже был немолодым человеком. А ведь интерес к прошлому человека или страны всегда становится более живым, когда человек достигает определенного возраста. В молодости мы как-то спокойно относимся к нашему прошлому и живем больше настоящим. Теперь этот семейный архив носит следы папиной большой работы — он разложил все по папкам, сделал надписи… Он проявил очень большой интерес, и я представляю, что он испытывал, узнавая какие-то вещи. Он как бы вновь открывал минувшие события жизни своих родителей.
Но получилось так, что в квартиру папы въехала родственница, чуждая духу Тарковских, и она передала архив на государственное хранение. Мне даже не дали возможности сделать копии, поэтому приходилось работать над ним там, где он хранится, не буду называть пока, где. Это надежное место.
Работая над книгой, я заново переживала то, что выпало на долю моих близких. Было трудное время: гражданская война, гибель папиного брата. Слепота и смерть отца, горе матери… Семье довелось пережить очень многое. Папа был вынужден убежать из своего города. Начались его странствия по степной Украине. Босой, голодный, без денег, он пробирался к Азову…
Это есть в его стихах «Степная дудка». Внимательные читатели Арсения Тарковского, наверное, заметили, какое место в его творчестве занимает тема степи.
Пережить то, что испытали мои близкие, было тяжело и порой доводило меня до слез. Эти воспоминания — большая часть моей души. Прошлое не хочет нас отпускать. Но только прошлым жить очень трудно. Поэтому я считаю, что, написав книгу, я освободилась от того, что меня тяготило.


— Почему вы назвали книгу «Осколки зеркала»?
— Название предложила Алла Сергеевна Марченко. Известный критик, замечательный человек. Сначала название мне не понравилось (слишком уж большая претензия на общность с фильмом Андрея), а потом я к нему привыкла и подумала: кажется, оно оправданно. Сама форма небольшого рассказа, короткой новеллы даже по жанру — как отрывок, осколок. Причем все эти рассказы могут существовать вне книги, сами по себе. Они вполне закончены по композиции, по мысли. Что ж, осколки нас часто ранят, но вместе они составляют зеркало, в котором отразилась история нашей семьи.

— А до этой книги вы что-то писали?
— До этого? Нет. По профессии я словарный редактор-лексикограф. Очень специфическая профессия, требующая большого внимания и хорошего знания языков. Училась в университете. Пока писал папа и работал Андрей, два таких мощных таланта, мне рядом с ними делать было нечего.