Кира ГОРДОВИЧ

Совместные дневники Пришвиных и Булгаковых как жанровый феномен

В начале нового века обострился интерес к эгожанрам — воспоминаниям, дневникам, запискам. Перед нами две необычные книги дневников — «Мы с тобой. Дневник любви» М. М. Пришвина и В. Д. Пришвиной и «Дневник Мастера и Маргариты» М. А. Булгакова и Е. С. Булгаковой.
Наличие двойного авторства уже нарушает особенности эгожанра, по определению не предполагающего соавторов. Больше того, в этих книгах принципиально значим и третий создатель текста — составитель-комментатор, который отбирает материал, компонует дневниковые записи с письмами и поясняющими репликами участников диалога. В дневниках Пришвиных это Л. А. Рязанова, в дневниках Булгаковых — В. И. Лосев.
Выдержки из писем и комментарии к дневниковым текстам включены в основной корпус книги. Их нельзя отнести в раздел справочного аппарата — значимо именно сосуществование, сочетание, взаимодействие этих текстов.
Необычность этих двух дневниковых книг определяется и особенностями судеб авторов, этапом их совместной судьбы.
В «Дневнике любви» Пришвиных это сороковой год, первый год их общей жизни. В «Дневнике Мастера и Маргариты» нашли отражение последние годы жизни Михаила Булгакова.
Главная тема дневника Пришвиных, обозначенная и в заглавии книги, — любовь. Именно любовь подводит к новому пониманию творчества. В дневниках Булгаковых в центре внимания — творческая судьба. Но и здесь любовь определяет тональность и содержание записей.
Несколько подробнее охарактеризуем каждую из рассматриваемых книг.
Дневники в творчестве Пришвина играли особую роль. Он писал их на протяжении всей сознательной жизни. Именно дневники и переводили просто жизнь в жизнь творческую. Новый поворот судьбы, как и очередной этап в создании новых и сохранении ранее написанных дневников, начался с появления в жизни Пришвина Валерии Дмитриевны.
Особенность дневников Пришвина и в том, что записи фиксируют не только события и переживания, но — главное — осмысление своего жизненного опыта, воспринимаемого автором как «путь свободы от себя, выход из себя».
Еще одна принципиальная особенность этих дневников — возвращение к ним автора, перечитывание, внесение поправок и дополнений.
Дневник Пришвина 1940 года стал общим дневником. В нем на равных правах звучит голос главной героини всех записей и включается ее комментарий к ним. Сделаем несколько выписок, дающих представление о характере возвращений Пришвина к своим записям и комментариев Валерии Дмитриевны. Из записей от 16 января: «Запись М. М-ча в день нашей встречи суха, сердце его от меня на замке и глаза меня не замечают...»; «...при перечтении дневника через два года М. М. отмечает на полях: „Это сказала мне В. Д. в последнее наше свидание, но я настолько ее еще не замечал, что слова ее записал как свои»...»; «Пройдет еще 14 лет. Каждое 16 января будет отмечать новой записью...».
Такие возвращения к записям в дневнике будут встречаться неоднократно: «Перечитывая через пять лет свое письмо, М. М. заметил...»; «Через 12 лет…»; «...так запишет М. М. через полгода».
Осмысление своего отношения к вошедшей в его жизнь женщине постепенно переключается на вопрос влияния этого на творчество. Уже к концу первого месяца общения возникает мотив общей темы и открывается перспектива «совпадения жизней», общего поиска путей к «разгадыванию загадки» и поискам ключа к «запрещенной двери».
Дневник, который пишет один из героев дуэта, становится общим по мыслям и переданным чувствам: «Все главное вышло у нас из дневников, в них она нашла настоящее свое собственное, выраженное моими словами».
Дневниковая книга Пришвиных не случайно названа «Дневник любви». Название определила не только главная тема, но понятое обоими участниками значение любви в их жизни и судьбе: «Моя любовь к ней есть во мне такое лучшее, какое я в себе и не знал»; «Итак, только через любовь можно найти самого себя как личность, и только личностью можно войти в мир любви человеческой».
Самое важное во взаимоотношениях любящих — рождение родственного внимания. Родившееся чувство к человеку преображает отношение ко всему природному миру: «Холодно, равнодушно глядел я на месяц, в сердце же открывалась боль, и вдруг я почувствовал, что боль эта наша, что мы тут вместе. До того это было в чувстве четко, до того душа твоя слита с моей душой, что это было все равно, если бы ты и вся тут была. И когда я уже с тобой вместе взглянул на месяц, честное слово — он плясал от радости...»
Дневники совсем неформально становятся совместными: «Писал интимные страницы о женщине, в них чего-то не хватало: моя женщина изрекала мысли, как профессор. Л. чуть-чуть поправила, только прикоснулась — и эти страницы стали прекрасными».
Как высший уровень отношений — способность общего взгляда на мир: «Думали вместе, да, мы теперь много думаем вместе... Мы думали вместе о том пути вдохновения, по которому проходили порознь...»
Подобно общему дневнику Пришвиных воспринимается и дневник Елены Сергеевны Булгаковой в сочетании с письмами Михаила Афанасьевича. Дневник этот Елена Сергеевна писала по просьбе и настоянию мужа, он как бы замещал его собственный дневник: «Миша настаивает, чтобы я вела этот дневник. Сам он, после того, как у него в 1926 году взяли при обыске его дневники, — дал себе слово никогда не вести дневника». Сама Елена Сергеевна сознает, как сознавал в 1922 году Михаил Афанасьевич, что такой дневник «важен и нужен».
Как и в тандеме Пришвиных, Булгаков воспринимал свою жену в роли помощника и друга, и не только в бытовом плане, но и в творческом. Елене Сергеевне доверялось урегулирование театральных дел, переписка: «Когда мой литературный груз начинает давить слишком, часть сдаю Елене Сергеевне»; «Привык я делиться с тобою своим грузом, вот и пишу! А много накопилось, пишу, как подвернется, в разбивку. Но уж ты разберешься»; «Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно».
При всем стремлении исключить всякие эмоции и сделать записи чисто информативными, напряженность переживаний время от времени прорывается на страницы. Обратим внимание на то, как связывается мир эмоций с творческой жизнью, и в этом мире они всегда вместе: «Шли пешком, возбужденные. Жаркий день, яркое солнце. М. А. прижимает к себе мою руку, смеется, выдумывает первую главу книги, которую привезет из путешествия»; «Нервы у М. А. расстроены, но когда мы идем вместе, он спасается тем, что рассказывает что-нибудь смешное. Сегодня М. А. диктовал мне вечером сценарий “Ревизора”».
Письма Булгакова, подобранные по датам, дополняют дневники эмоциональными подробностями совместного творчества и общих мыслей: «Люся* теперь азартно стучит на машинке, переписывая. Кладу Люсе руку на плечо, сдерживаю. Она извелась, делила со мной все волнения, вместе со мной рылась в книжных полках и бледнела, когда я читал актерам».
Характерны предельно краткие резюме и вопросы Елены Сергеевны по поводу той информации, которую она включает в дневниковые записи. Они как бы от лица самого Булгакова: «Не будет М. А. оправдываться. Не в чем ему оправдываться»; «В “Советском искусстве” сегодня “Мольер” назван убогой и лживой пьесой. Как жить? Как дальше работать М. А.?».
Эта общность суждений подтверждается тем, что в письмах Булгакова к друзьям звучат почти те же мысли и почти в тех же выражениях: «Сидим с Люсей до рассвета, говорим на одну и ту же тему — о гибели моей литературной жизни. Перебрали все выходы, средств спасения нет».
Возможность творчества для Булгакова стала и личной потребностью Елены Сергеевны, условием и ее счастья: «Что я могу сказать? Для меня, когда он не работает, не пишет свое, жизнь теряет всякий смысл».
Дневниковые записи ведутся на глазах Булгакова, он в них тоже «участвует»: «Ложусь спать. Миша очарователен. Обожаю его! Миша видел, что я пишу дневник и говорит: напиши, что я очарователен и что ты меня любишь. Я и написала».
Личные дневники становятся литературным явлением и материалом для изучения эпохи, когда они отражают внутреннюю жизнь авторов и выходят за рамки бытовых, сугубо интимных ситуаций. Значение комментария в подобных изданиях неоспоримо. Но не менее очевидна необходимость крайней тактичности как при отборе материала, так и при составлении примечаний к текстам. Редактор-составитель должен почувствовать себя не только соавтором, но и близким человеком, чутко относящимся ко всему, что происходило в личной жизни героев книги.
В дневниках Пришвиных и Булгаковых неординарные художники увидены глазами самого близкого человека, способного понять и почувствовать. Любящие женщины (Валерия Дмитриевна и Елена Сергеевна) — не просто достойные партнеры в любви, но личности, оказавшиеся равными своим избранникам по силе чувств.
Комментарий в рассмотренных книгах не перегружен информацией. Он, как и все содержание записей, позволяет эти совместные дневники, построенные на рассказе о трудностях личной и творческой судеб, воспринимать в ряду значимых документов эпохи.