Кира ГОРДОВИЧ

Особенности изображения современных войн в русской прозе рубежа XX–XXI веков

Тема Великой Отечественной войны — одна из центральных в русской литературе на протяжении более чем полувека. В литературоведческих исследованиях отражены особенности проблематики и поэтики произведений, изображающих человека в экстремальных ситуациях военного времени, прослежена эволюция в подходе авторов к теме «человек и война». Последние десятилетия XX века и начало XXI ознаменованы трагическими событиями новых войн — в Афганистане, на Кавказе. Нас интересует, как литература откликнулась на эти войны, какое отражение они нашли в творчестве авторов разных поколений и различных литературных направлений.
Мы не будем обращаться к книгам чисто публицистическим (например, А. Политковская «Чужая война, или Жизнь за шлагбаумом». — М., 2002). Вне поля зрения останутся и произведения массовой литературы, в которых трагедия предстает в жанре боевика, авторы «описывают невероятные приключения русских суперменов». Читателю демонстрируют победителей и предлагают не обращать внимания на жестокость и зверство. Не случайны сами названия серий в проекте «Мужской клуб» издательства «Крылов»: «Историческая авантюра», «Современная авантюра», «Военная авантюра». Жизнь героев на страницах этих книг — «игра со смертью по самым высшим ставкам... риск, азарт, борьба».
Мы обратимся к произведениям, создатели которых не решали ни политических, ни развлекательных задач. Они подключают читателей к решению проблем нравственных, психологических, мировоззренческих. В этих книгах главное — мир эмоций, напряженные раздумья тех, кто оказался на фронтах современных войн. В отличие от участников Отечественной войны, для современных солдат и офицеров не становится бесспорной поддержкой мысль о защите родины, дома. Что же руководит и продолжает руководить ими?
Светлана Алексиевич, автор художественно-документальных книг о войне, в своем дневнике еще в 1989 году так определила задачу писателя при обращении к подобной теме: «Мой предмет исследования все тот же — история чувств, а не история самой войны. О чем люди думали? Чего хотели? Чему радовались? Чего боялись? Что запомнили?»
Попытаемся на материале произведений современной прозы решить аналогичную задачу — понять, как показан человек, его внутренний мир в экстремальных условиях. Параллельно коснемся вопросов о ракурсе наблюдения, о типах героев, об основных мотивах, отметим жанровые и стилистические особенности книг. Интересными и репрезентативными для такого анализа, на наш взгляд, являются произведения, не демонстрирующие успехи и хладнокровие суперменов, а задающие вопросы, даже если они замыкаются на самого себя и заведомо не имеют ответов.
Показалось правомерным начать разговор с произведений, созданных писателями старшего поколения, лично не участвовавшими в военных событиях. Первое из них по времени написания — «Цинковые мальчики» С. Алексиевич (1990). О задаче книги писательнице пришлось говорить не только в заметках, предваряющих текст, но и отстаивая свою позицию на суде: «О том, что были мы все повинны, мы все причастны к той лжи, — об этом моя книга».
«Цинковые мальчики» составлены из рассказов тех, кто воевал в Афганистане, и их матерей. В рамках книги эти рассказы и исповеди становятся особыми человеческими документами: «Документ — это и те, кто мне рассказывает, документ — это и я как человек со своим мировоззрением, ощущениями», — подчеркивала Алексиевич.
«Цинковые мальчики» появились на свет, когда уже можно стало говорить открыто об Афганской войне, но еще слишком трудно и страшно оказалось принять всю правду: «Это такая страшная правда, что она звучит, как неправда. Отупляет. Ее не хочется знать. От нее хочется защититься».
Уникальность произведения, как и всей нашей истории, определила возможность возникновения тех судебных разбирательств, которые проводились по жалобам «героев книги». Автор тщетно добивалась литературоведческой экспертизы, признания статуса книги как художественно-документального текста. В ходе этого суда столкнулись политика и литература, массовое сознание и сознание интеллигентов, чувствующих свою ответственность. Выяснилось, что правда не нужна никому. Стало очевидно, что обывателей, включая и оскорбленных родителей погибших, и самих «афганцев», волнует больше всего материальная сторона вопроса — желание добиться компенсации, обида, что автор получает большие гонорары.
Алексиевич выдержала и такое испытание. Ее «Цинковые мальчики», как и книга об Отечественной войне («У войны не женское лицо»), дает срез эмоций, психологических и интеллектуальных реакций на самые болевые проблемы современной действительности. В рассказах, вошедших в книгу, зафиксированы моменты душевного слома, предельная трудность примирения человека с собой, профессионально убивавшего людей. На значимости этих раздумий, этого процесса осмысления настаивала писательница и во время суда, воспринимая свою книгу как звено в борьбе за человеческую душу, за ее право на существование, ее участие в борьбе против войны.
Следующее произведение, к которому обратимся, рассказ Владимира Маканина «Кавказский пленный». Написан он до начала второй Чеченской войны в 1995 году. В его сюжете практически нет военных событий, но есть главная особенность вой-ны, то, без чего она не обходится, — убийства. В современной действительности часто приходится говорить о том, как обесценена жизнь человека, как убийства сопровождают не только криминальные разборки, но и вошли в быт, в повседневную жизнь. В ряде поздних произведений Маканина («Квази», «Андеграунд, или Герой нашего времени», «Буква “А”») убийства, совершаемые героями, стали обязательной составляющей сюжета.
В «Кавказском пленном» нет даже попытки ни нравственного, ни какого-то другого оправдания убийства. Более того, оно совершается не в бою, не в перестрелке, не в ходе самозащиты и даже не с помощью оружия. Важно и то, что никакой злобы убивающий к своему пленному не чувствует. Даже наоборот. Предваряет убийство повышенное внимание Рубахина к красоте юного кавказца.
В рассказе отмечены и другие случаи убийства. В самом начале найдено тело застреленного в упор спящего ефрейтора Бояркова. Затем мы видим целую группу разоруженных человек, о будущей судьбе которых сказано подчеркнуто спокойно, без всяких эмоций: «С пленными, в общем-то, делать нечего: молодых отпустят, матерых месяца два-три подержат на гауптвахте, как в тюрьме, ну, а если побегут, их не без удовольствия постреляют... война!»
Может быть, одна из задач автора и состояла в обнаружении античеловеческой сущности любой войны. На решение этой задачи работает и акцентированная в тексте необыкновенная красота гор и человеческая красота. Грустно звучит оговорка писателя в самом начале: «Солдаты, скорее всего, не знали про то, что красота спасет мир». Перекликаясь с этим зачином, в последних строчках писатель заставляет самого героя поставить вопрос о том же. Ответа по-прежнему нет, но важно, что вопрос возник: «Горы. Который год бередит ему сердце их величавость, немая торжественность — но что, собственно, красота хотела ему сказать? Зачем окликала?» Развитие мотивов «Кавказского пленного» находим в последнем романе В. Маканина «Асан» («Знамя», 2008, №№ 8, 9).
Безусловно, особый интерес представляют произведения о современных вой-нах, написанные теми, кто в них участвовал и сумел воплотить собственный опыт, раздумья и потрясения. Молодой «военной» прозе посвящена статья В. Пустовой «Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель» («Новый мир», 2005, № 5). В ней рассмотрен ряд концептуальных вопросов, касающихся особенностей изображения современных войн. Представляется интересным сопоставление с художественным опытом В. Некрасова. Убедительно показаны успехи и просчеты авторов при изображении человека «между жизнью и смертью». По художественной выразительности критик выделяет роман Захара Прилепина «Патологии» («Север», 2004, № 1, 2).
Олег Ермаков (смоленский писатель, 1961 г. р.) пришел в литературу в начале 90-х с афганской темой (цикл рассказов и роман «Знак зверя»). С тех пор им написано довольно много произведений и не только о войне. Мы обратимся к последней повести, в которой автор из сегодняшнего дня снова возвращается к горячему материалу Афганской войны — «Возвращение в Кандагар» (2004).
Встают неизбежные вопросы — стоит ли ворошить прошлое и обращаться к неразрешимым проблемам? Какой груз несут с собой по жизни те, кто через подобные войны прошел? Что для них (и нас) важнее — забыть или попытаться разобраться?
Необходимость возвращения подчеркнута уже в названии. В произведениях Ермакова пространство и время всегда содержательно значимы. В «Транссибирской пасторали» герою надо было проехать через всю страну, чтобы понять себя. Костелянцу — герою последней повести — еще более необходимы все его поездки, чтобы осознать свою жизнь и свое участие в войне. Но путь возвращения — это не воспоминания о военных действиях. Герой еще раз совершает когда-то пройденный путь сопровождения цинковых гробов. Среди них есть и тот, к которому он лично приставлен, в нем останки близкого человека, воевавшего и погибшего рядом, на глазах.
Несколько путешествий совершает герой на страницах повести. Из прошлого — в сегодняшний день. Из Афганистана — в Москву. Затем — в деревню. Из воссозданной памятью военной обстановки — в сугубо мирную. Может быть, она и окажется спасением, позволит обрести успокоение. Хотя на сегодняшний день война не отпускает. Потому и происходит возвращение в Кандагар, в Пустыню Отчаяния, Пустыню Смерти. Финал неоднозначен. Сначала в словах героя слышим полное отрицание: «Тогда я еще на что-то надеялся. Теперь мне все ясно. И я ничему и никому не верю, в первую очередь себе». Но вслед за этим самые последние строчки («Мы должны это еще раз увидеть, мама») — мысль о необходимости вернуться в Кандагар — звучат как обращение к нигде раньше не упоминаемой маме. В данном контексте — это мольба об излечении, о возвращении к нормальной жизни, о преодолении в себе войны.
Следующий писатель, о котором хотелось сказать, — Евгений Даниленко (живет в Омске, 1959 г. р.). Он автор уже нескольких произведений. В 2003 году в «Знамени» опубликован его роман «Дикополь». События в нем происходят в Чечне. Их главные участники — взвод спецназа. Отношение к войне, соответственно, профессиональное. Без тени иронии о себе и своих друзьях говорит повествователь: «Мы были элита. Вскормленные с ножа. Убийцы без страха и упрека».
Может показаться, что «Дикополь» — тоже книга о «суперменах». Однако принципиальное отличие ее от подобных произведений в ощущении внутренней потребности преодолеть войну, выйти из этой игры. Писатель заставляет своего героя (а повествование ведется от первого лица) пройти через плен, пытки, испытание предложением пойти на службу к боевикам и за большие деньги обучать их снайперскому искусству.
Реальность воспринимается как сон. Секретные задания полагается забыть. Сама жизнь на войне не подлежит огласке — о ней тоже надо забыть, но память не подчиняется этому приказу.
Как бы во сне оживают эпизоды из самого начала военной службы и все последующие кошмары: «Я спал. Мне снились абсолютно невинные люди. Белый кролик с черными исподами лап. Малая саперная лопатка». Этот кролик попал в финальные строчки из самого начала книги. Там этот пушистый зверек на одном из первых занятий по психологической подготовке был «для примера» разрублен малой саперной лопаткой. «Ма-ма!! — вскрикнул кто-то из курсантов. Но никакой мамы рядом, разумеется, не было».
Как и у Ермакова, стянуты воедино начало и конец, сон и явь, сохраненные памятью и не отпускающие ни на миг. У Ермакова сюжет осложнен временными перекличками и перемещениями в пространстве. В произведении Даниленко все действие происходит на войне. Но к моменту написания текста взвода уже нет — все ребята погибли. Герой Ермакова в сегодняшней жизни приезжает к одному из бывших друзей-афганцев. Герою Даниленко приехать и прийти не к кому. Он в финале — один.
И, наконец, еще один писатель, самый молодой из тех, о ком шла речь, — Аркадий Бабченко (1977 г. р.). За последние годы им о Чеченской войне написано и опубликовано не одно произведение: в 2001 году цикл коротких рассказов «Десять серий о войне» («Октябрь», 2001, № 12); в 2002 повесть «Ал-хан-Юрт» («Новый мир», 2002, № 2) и в 2005 снова в «Новом мире» повесть «Взлетка» (№ 6).
Остановимся на повестях. В них усилено личностное начало и более подробно передано осмысление своего участия в войне, своего к ней отношения.
Сначала о повести «Алхан-Юрт». Изображен один из острых эпизодов Кавказской войны. Но как только напряжение отступает, герой переключается на быт: «Извечные солдатские проблемы: пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить». Здесь-то и настигают героя мысли о войне. Они возникают в тексте повести не впервые. Уже в самом начале прозвучали вопросы к самому себе: «Что он здесь делает?»; «Зачем мы здесь?». Теперь может показаться, что звучит ответ на эти вопросы. На самом же деле этот положительный ответ — сильнейшее отрицание, настоящее проклятие войне: «Я люблю тебя, война. Люблю за то, что в тебе моя юность, моя жизнь, моя смерть, моя боль и страх мой. За то, что ты меня научила, что самая паскудная жизнь в тысячу раз лучше смерти... Ты навсегда во мне. Мы с тобой — одно целое. Я вижу мир твоими глазами, меряю людей твоими мерками... Да будь ты проклята, сука!»
Память извлекает из прошлого не столько события, сколько чувства, впечатления, страхи. Случай, когда «захотелось стать маленьким-маленьким, свернуться в клубок и раствориться в земле». Молитва, обращенная к Богу и маме, в надежде, что они могут сделать так, «чтобы он не был в этой Чечне». Потрясение, когда узнал, что им убита восьмилетняя девочка: «Ни у кого не попросишь прощения. Он убил, и это все необратимо».
Убивают на войне те, кто воюет. Но умирают не только убитые: «Поле это ему не забыть никогда. Умер он здесь. Человек в нем умер». Необратимость последствий войны — вот что стало предметом художественного исследования в «Алхан-Юрте». Эта же тема развивается и в последней повести Бабченко. Обращаем внимание на выбор момента. Для героя война еще не началась — запечатлен момент ожидания отправки на фронт. Огромная масса людей находится на взлетном поле (полторы тысячи) — троих из этой толпы мы наблюдаем близко.
Напряженность ожидания усиливается не за счет частоты рейсов в сторону войны, а невозможностью не обращать внимания на обратные рейсы — с погибшими. Страх — главное чувство, которое живет в собравшихся на этом страшном поле: «После войны это поле надо будет чистить от страха, как от радиации». Современного писателя никто уже не упрекнет, как когда-то Б. Окуджаву, за то, что его юный герой боится, что ему на войне страшно.
Бабченко, как раньше Маканин, сталкивает ужас войны и красоту природы, желание жить и близость смерти: «Не верится, что в такой красивый, сочный день на взлетку садятся эти чертовы вертушки... Хочется, чтобы здесь любили и рожали, а не убивали друг друга».
Выделим общие для всех авторов особенности в изображении современных войн. Пожалуй, прежде всего, бросается в глаза подчеркнутая жестокость. Убийство входит в сюжет как фактор повседневной жизни. Нельзя не почувствовать неестественность того, что о смерти постоянно думают молодые.
У своих предшественников пишущие о современных войнах восприняли многое: стремление показать будни войны; умение о страшном писать без подчеркнутых эмоций; готовность почувствовать и передать в слове самое тайное, самое сокровенное, что переживает человек на пороге смерти, в момент потери близких.
Принципиальное отличие от произведений о Великой Отечественной войне в подходе писателей: для современных авторов, во всяком случае ко времени создания произведения, не существовало спасительной идеи о том, что жестокость войны оправдана защитой отечества. Практически во всех книгах, о которых шла речь, чувствуется антивоенная направленность, их смысл в отрицании войны, в противостоянии ей.

Авторы часто используют при изображении войны мотив сна — военные события вспоминаются как кошмарный сон; военные сны преследуют, и кажется, что они не прекратятся никогда. Героя Ермакова возвращают в палаточный городок в степи «в смирительной рубашке сна демоны ночи». Герою Даниленко Дикополь «будет сниться до конца дней».
Один из главных принципов изображения — сочетание несоединимого. Это не только контраст красоты природы и жестокости войны. В повествовании постоянно сталкивается сугубо будничное и имеющее отношение к судьбе. Так, в повести Бабченко из-за жары «солдаты на взлетке в обрезанных по колени кальсонах грузят мертвых людей в мешках, как картошку». В романе Даниленко говорится о контрактниках, которые «открыли розничную торговлю предметами военного ширпотреба».
Обращаем внимание и на то, что чаще всего эти тексты написаны от первого лица, в форме исповеди. Вопросы задаются главным образом самому себе.
Содержательное значение имеет и мотив возвращения, закольцованность пространства и времени. Уже говорилось об идее возвращения у Ермакова — она заявлена в названии повести, задает настроение в первой ее части, где рассказывается о путешествии со страшным грузом: «Он невероятную петлю описал в самолетах, поездах, машинах — и возвращался».
Закольцованы начало и конец в последней повести Бабченко. «Нам страшно. Нас везут на войну», — так она начинается. В финале герой, от лица которого ведется повествование, чудом избежал отправки к месту военных действий. Ему неловко перед друзьями: «Я чувствую себя дезертиром, но мне легче... Я не хочу на войну!»
Время действия в произведениях о войне и время написания разделены. Многих из героев к этому моменту уже нет в живых. Для авторов создание книги — долг памяти и в определенном смысле попытка оправдания собственной сохраненной жизни.
Интересно в этом контексте рассмотреть и понятие «пленный». Все участники войны остались навечно у нее в плену.
Не случайно в рассказ Маканина введен диалог русского подполковника и его гостя — чеченца Алибекова. Военные события еще не начались, пока идет мирная «торговля» оружием. В домашней обстановке, за чаем и возникает разговор о том, кого же считать пленным: «Это ты здесь пленный, — говорит чеченец. Смеясь, он показывает на Рубахина, с рвением катящего тачку. — Он пленный. Ты пленный. И вообще каждый твой солдат — пленный».
Если продолжить аналогию, то во всех произведениях рассказывается о «пленных», «заложниках». Это все несвободные люди. Даже если они участвуют в войне добровольно и показывают профессиональное мастерство. Главное их стремление — забыть, освободиться, вернуться в нормальную жизнь. Нельзя же всерьез думать о том, что «нас всех родили, вырастили и воспитали только затем, чтобы отправить в Чечню».
Общая для разных писателей мысль — о противоестественности войны. Художественными средствами решается задача осмысления общей ответственности за то, что войны ведутся и конца им пока нет.