Работы художника Николая ВАГИНА

Красивый улов

Неожиданный этюд

Старая Булава

Шатун

Александр ЛЕПЕТУХИН

Начать жизнь с белого холста…

Краски детства

Сколько бы ни жил, ни работал художник, всегда он верит, что лучшая картина — впереди. Всегда в любой его картине есть отзвук детства, родных ему мест. Помните, у Сарояна: «В горах мое сердце»?
Хабаровскому живописцу Николаю Вагину повезло родиться на Камчатке. Край удивительно чистой природы окрасил его холсты светом нетронутых снегов.
Родился Николай под грохот горной реки с многозначительным названием Воровская. Вода неслась по крупной гальке со скоростью водопада и так шумела, что приезжие спрашивали: «Как вы здесь живете?» А местные жители привыкли и шума совсем не слышали. Зато, если отходили на несколько километров в тундру, у них начинало ломить уши от тишины.
Маленький Коля Вагин, как и все камчадалы, любил возиться с собаками, особенно — с кутятами. Он быстро освоил лыжи, без которых по поселку после снегопада было не пройти. Главная мечта его детства — купание. Лето короткое. В ледяном «кипятке» сильно не накупаешься. Приходилось уходить в тундру километров за пятнадцать на озеро. Наверное, в этих прогулках он видел много такого, что потом стало поэзией, сюжетами, колоритом его картин.
Есть у Вагина картина с медведем-шатуном — встреча с ним для камчадала происшествием не является.
— Надо вести себя уверенно, спокойно. Говорить надо бодро, громко. По-настоящему опасны только нервные мамаши с медвежатами, — улыбается Николай. Он всегда улыбается, когда вспоминает свою Камчатку.
— Собирал я как-то с братом жимолость. Куст попался большой, развесистый, а я маленький. Собирал, собирал, притомился и задремал. Проснулся от громкого чавканья. «Брат, что ли, так громко ест?» — подумал я и выглянул из-за куста. А с другой стороны — выглянул медведь. Сидим мы, два ягодника, и смотрим друг на друга. Страха не было. Одно любопытство. Нервы не выдержали у медведя: рванул он и помчался, смешно подбрасывая зад.
Отец художника Иван Кириллович был ительменом. Он давно обрусел и даже языка своего родного не знал, но с медведями умел договариваться. Однажды шел Коля с отцом с покоса. На тропе — медведица с приплодом. Такая может впасть в истерику и натворить бед. Отец махнул несколько раз косой и поднял над головой кучу травы. Стоит, держит, слегка покачивается. Смысл такой: ты большая, а я с травой еще больше, поэтому — уступи тропу. Уходи. Подумала, подумала медведица и уступила.
Передал Иван Кириллович своему сыну умение никогда не теряться, быстро находить единственно верное, спасительное решение. Это для художника очень важно. Творчество — всегда риск. Чуть успокоился и… получил за банальность.
Вот еще один поразивший меня рассказ Николая об отце.
— У нас была хорошая упряжка — двенадцать собак. Отцу сказали, что надо ехать в Колпаково. Отец взял и меня с собой. Дорога шла вдоль моря. Началась пурга. Все бело. Ничего не видно. Отец решил срезать путь по льду залива. Подъехали мы к берегу, а впереди черная полынья. Лед оторвало. Это — верная гибель. Отец дал команду, и собаки бросились в воду. По их спинам отец мгновенно перебежал и выскочил на берег. Потом стал вытягивать передних собак, а те вытащили нарты вместе со мной. Этот вынужденный отцовский героизм врезался в мою память.
Теперь понятно, почему у художника Николая Вагина в случае неожиданной опасности появляется азарт и особая резкая собранность. Отцовская черта.

Из семейных преданий

«Под каждой могильной плитой лежит не написанный роман, или хотя бы рассказ», — написал Антон Павлович Чехов в своей записной книжке. И это не преувеличение. Какая назидательная и потрясающе интересная жизнь у каждого человека! Порой он и сам об этом не догадывается. И Чехова рядом нет. Остаются только скупые, быстро тающие в бурлящем кипятке времени семейные воспоминания.
Деда Николая Вагина по матери звали Алексей Трофимович. В Первую мировую он был солдатом и вот что рассказывал внуку о войне: «Что за война была? То побеждаем, то братаемся с немцами, то они нас газами травят… Ничего не поймешь. Воткнул я штык в землю и побег. Побег на край света…»
Бежал дед-дезертир и по дороге украл у приютившего его попа дочку. Она стала его женой и бабушкой будущего художника. Побежали они вместе. И вдруг поняли: вот он — край света. Обосновались в Кемеровской области, селе Новотроицком.
Уставший от войны и бегов Алексей Трофимович с жадностью принялся за работу. Он быстро оброс хозяйством: завел ягнят, коней, пасеку, выписал с Украины брата…
Все хорошо, но был дед не только трудолюбив, он терпеть не мог лентяев и пьяниц. Стал он их задирать. Лентяи обидчивы: собрались и раскулачили деда. Тот снова пустился в бега. Едва не погиб с семьей на золотых приисках от голода.
Понял он, что с советской властью шутить и спорить нельзя. Решил заняться самым естественным и простым делом — растить детей. Для этого завел небольшую пасеку, чтобы сводить концы с концами. Скоро на свет появилась Лена, будущая мама художника. Росла она среди пчел и цветов, в тихом семейном кругу. В конце тридцатых подросла и приехала по делам в город. А там оркестр играет! Девушки в красных косынках песни поют! Косынки выдавали тем, кто запишется в хетагуровки. Завербовалась Лена ехать на Восток. Получила косыночку и запела. Тут их сунули в товарняк и повезли. Долго везли. Привезли — Владивосток. Дальше море-океан. Ехать вроде некуда. Но тех, кто покрепче, посадили на баржу. Морская качка многих доконала…
Кое-как добрались до Камчатки. Там их опять грузят и везут по страшным перевалам на западное побережье. Привезли хетагуровок, а они почти неживые. Выгружали их мужики как шпалы. Один крепкий абориген подхватил сразу двух. Лена вцепилась в него, как в надежду на спасение.
— Все, донес. Шею отпусти.
— Не отпущу…
Мужик постоял, подумал и отложил «свою» в сторонку, на мешки. Потом приходил к ней в барак, приносил гостинцы: ягоду, черемшу. Можно сказать, этим и спас.
Метисы всегда красивы. По мнению некоторых женщин, досталась Николаю Вагину от родителей интересная внешность. От матери — способность безоглядно пускаться во всякие авантюры. В реальной жизни черта не очень хорошая, но ее можно использовать в мирных целях, если занимаешься живописью. Искусство — тоже приключение. Конечно, я говорю о творчестве, а не о коммерческой живописи. Там тайн нет. Картина — товар. Все делается наверняка.
Вагин любит по многу раз переписывать свои холсты, рискуя загубить уже состоявшуюся работу. Он это знает, но не может отказать себе в удовольствии рискнуть.

Случайность или призвание?

Известно, что случайная вроде бы встреча может изменить судьбу. Таких встреч у Вагина было три.
Среди ссыльных на Камчатке было немало людей творческих. С Николаем, когда он был совсем маленьким, любил заниматься один бывший художник. Он учил его рисовать с помощью пунктира.
— Вот, Коля, смотри: тык-тык-тык, тык-тык-тык. Что получилось?
— Лошадь!
— А так: тык-тык-тык?
— Лошадь побежала!
Наверное, это казалось мальчику необъяснимым чудом.
Потом приехали на заработки художники с материка. Первым делом они быстро сдолбили с фасада клуба усато-бородатые профили вождей. Была раньше такая мода — изображать Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина в виде съехавшей в сторону стопки блинов. Очевидно, мода прошла...
Чтобы не образовалось идеологической пустоты, художники изваяли перед клубом объемного Ленина. В свободные минуты художники рисовали. Коля завороженно смотрел. Особенно поразило его существование белой краски, способной создавать светящиеся нежные оттенки любого цвета. Любовь к разбелам осталась у него навсегда.
По настоянию матери продали корову, собак, и семья перебралась на материк. Обосновались близ Хабаровска, на Бычихе. В старших классах Николай стал подрабатывать на конюшне — лошади ему сильно нравились.
В середине шестидесятых приехал на Бычиху художник В. Высоцкий. Он работал над картиной о партизанах, и ему потребовались этюды коней. По его просьбе Николай запрягал то гнедых, то каурых, то в сани, то под седло, а потом стоял и завороженно смотрел, как краска из тюбика превращается в солнечный свет, в небо, в клочья сена на снегу.
— Где этому можно научиться?
— В Хабаровске, Коля, недавно открылся художественно-графический факультет. В пединституте. Можешь попробовать поступить туда.
Николай поехал в город на разведку. Студенты приняли его хорошо. Показали работы. Даже оставили переночевать в общежитии…
Так и определилась его судьба.

Учеба

— Чем тебе запомнилась учеба, Николай?
— Пленэры, конечно. Помнишь Новокуровку, Тыр, Малышево, Сикачи-Алян…
Конечно помню, ведь мы однокурсники и у нас общие воспоминания, общие учителя.
— Сергей Павлович Заровный. Сначала он поразил меня как человек — своей добротой и мягкостью. Его работ я вначале не понимал. Александр Викторович Гуриков показался мне… заносчивым. Живопиьсью заниматься меня благословил Евгений Михайлович Фентисов. Он сказал на последнем пленэре:
— Николай, у тебя все нормально идет. Вот этот этюд может висеть на любой выставке. Так что вперед и никаких сомнений!
Студенческий этот этюд помню и я. Теперь он хранится в фондах Дальневосточного художественного музея. Такое случается не часто: начало было очень многообещающим.
Помню и автора этюда, увлеченного, бесшабашного. Все радости жизни — впереди. От этого энтузиазм и какой-то мальчишеский задор.
К Вагину на курсе все относились с симпатией — надежный товарищ, со своим, несколько мальчишеским кодексом чести. Однажды он спас меня от пьяной компании, очень желавшей намять мне бока. Друзья разбежались, а он спас. Признаюсь, мне особенно приятно писать об этом художнике и человеке, поскольку мы однокурсники. Сейчас, выйдя на седьмой десяток прожитых лет, мы понимаем — как коротка жизнь и как мы все в ней связаны.

Живопись

Николай Вагин последовательно развивает традиции своего учителя Евгения Михайловича Фентисова. Поэтому картины его не похожи на кусок реальности, вставленный в рамку. Это не проза жизни, а скорее — стихи.
Как и Фентисов, Вагин любит пейзаж. Как и учитель, изображая деревья, дома, горы и облака, старается передать свое настроение. Автор изменяет, преображает реальность, делая ее густой и как бы спрессованной. Это дает картине напряжение. Она приобретает некоторую фееричность.
Впервые, полуосознанно, стал сближать планы в живописи Поль Сезанн. От этого воздух на его картинах приобретал густую синеву, словно сжатый волей художника. Предметы по причине сжатия уплощались и превращались в цветной рельеф. Очевидно, так Сезанн передавал свое внутреннее напряжение. Потом постсезаннисты растиражировали этот прием. Так они освобождались от рыхлой зыбкости импрессионизма — их картины были шагом к появлению кубизма. Все эти открытия стали привычным языком живописи нового времени для многих художников.
Вагин свободно говорит на этом языке, но зрителю, чтобы полюбить его картины, нужно принять условность их языка. Это требует внутренней культуры и опыта общения с искусством.
Картины Вагина напоминают белые и голубые детские сны. Они беззвучны. Лишены материальности и запаха плоти. Все строится на цвете, как музыка на звуке. Художник не собирается никого обманывать. Любоваться надо живописью и ритмами пятен, а не корой и листьями изображенных деревьев.
Художник любит писать подолгу. Он слой за слоем наносит цвет, а потом вдруг берет в руки бритву и срезает все красочные слои. Недовольство результатом предполагает существование труднодостижимого идеала.
Писать долго и не засушить холст — не просто: не должна работа пахнуть по́том. Творческие мучения Вагин выносит за скобки восприятия.
Последние по времени картины Николая Вагина приобрели новое звучание — в них появилась свобода и молодая энергия. Словно вышел он из тумана и оказался в блистающем утренней росой мире. Такую позднюю молодость надо заработать. Не каждому она дается…
Николай Вагин — художник разноплановый. Он принимал участие в украшении рельефами, мозаикой и росписями многих зданий нашего города. Есть его труд и в убранстве Преображенского собора, филармонии, Дальневосточного художественного музея.
Недавно коллектив хабаровских художников избрал его председателем краевого отделения организации Союза художников России. Обязанностей и забот стало больше…
В мастерской на мольберте ждет его белый холст. Каким он будет? Этого в полной мере не знает и сам художник. Потому что творчество всегда шаг в никем не открытый мир, который надо прикосновениями кисти сделать зримым для всех.