Валентина КАТЕРИНИЧ

«Одиссея фантастических переживаний»

Николай Заболоцкий на Дальнем Востоке

Мало известен тот факт, что Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958) провел в Комсомольске-на-Амуре не лучшие годы своей жизни. Уже в XXI веке возникла идея увековечить память великого поэта мемориальной доской, а вслед за ней развернулась своеобразная дискуссия: достоин ли Заболоцкий такой чести (о чем можно прочесть, например, в материалах «Тихоокеанской звезды» за 2005 г.). Одним из аргументов против установки мемориальной доски было то, что поэт не отразил дальневосточную тему в своем творчестве. Еще как отразил! Разумеется, в пределах кратких жизненных сроков и обстоятельств, отпущенных ему судьбой.
Более того, критик А. Турков увидел в «Творцах дорог» ноту духовного освобождения и едва ли не пророчество о неминуемом крахе темных сил.

Так под напором сказочных гигантов,
Работающих тысячами рук,
Из недр вселенной ад поднялся Дантов
И, грохнув наземь, раскололся вдруг.
При свете солнца раскололись страхи,
Исчезли толпы духов и теней…

В биографии и библиографии поэта Николая Алексеевича Заболоцкого долгое время существовал загадочный пробел. Что происходило с ним между 1938 и 1946 годами? Мелькали упоминания о его пребывании на Дальнем Востоке, после чего он вернулся в Москву. На самом деле поэт отбывал лагерный срок по пятьдесят восьмой статье на двух островах Архипелага ГУЛаг: в Дальлаге, потом — в Алтайлаге. «Картины Дальнего Востока» — фрагмент автобиографической прозы, написанный еще в 1944 году, но опубликованный много лет спустя, так же как и «История моего заключения», сохранившаяся в архивах Николая Заболоцкого, опубликованная в Библиотеке «Огонек» в 1991 году спустя полвека после лагерной эпопеи и через сорок лет после ухода из жизни Николая Заболоцкого (1903–1958 гг.). При жизни Николай Алексеевич мало и скупо говорил о тюрьме и лагере. Его сын Никита Заболоцкий вспоминал: «...Один знакомый спросил Заболоцкого, тяжело ли ему было в заключении.
— Бывало трудно, — лаконично ответил Николай Алексеевич.
— Ну как трудно? Расскажите.
— А как бывает трудно, когда работаешь до изнеможения, а стоит присесть на минуту, тут же на тебя спускают овчарку?
Заболоцкий нахмурился и перевел разговор на другую тему».
Теперь, когда опубликованы все материалы, касающиеся истории заключения Заболоцкого, проясняется загадочный пробел в его биографии. И вот что поражает современного читателя: при всем ужасе описанного опыта это — прежде всего документы высокой духовной стойкости, человеческого благородства и верности своему призванию. «Ощущение высокого призвания было для него эталоном в жизни», — писал о Заболоцком В. Каверин. В невыносимых условиях лагеря творческий гений поэта не только не угас, но продолжал расти ввысь. Об этом свидетельствует условно говоря, и, дальневосточный опыт, преображенный в творчество. Заболоцкий обозначил своим драгоценным словом и Хабаровск, и Комсомольск, и Магадан.
Инженер И. Сусанин рассказал Никите Заболоцкому такую историю. Во время выхода на авральные работы заключенные стояли на сопке. Николай Алексеевич сорвал большой красный цветок, некоторое время рассматривал его, а потом сказал: «Станем мы после смерти такими вот цветами и будем жить совсем другой, непонятной нам сейчас жизнью...»
Слушатели восприняли эти слова как Откровение, запомнили их. Прошло несколько лет после разговора о цветке, и Заболоцкий написал в стихотворении «Завещание»:

Я не умру, мой друг.
Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.

Наверное, поэт вспомнил дальневосточную саранку. Напряженная внутренняя работа не прерывалась в нем никогда. Ведь он попал в лагерь, будучи известным и полным творческих замыслов художником.
Считается, что творческий путь Заболоцкого делится на два периода: до и после лагерей. При этом противопоставляют стихи 1920 — 1930-х годов. произведениям 1940 —1950-х годов. «До» — Заболоцкий был дерзким обернутом (то есть членом Объединения реального искусства, наряду с Хармсом, Введенским и другими), автором первой книги стихов «Столбцы», поэмы «Торжество земледелия» (1928 г.). Гиперболически-гротескные образы, ни на кого не похожий почерк не оставили равнодушными ни читателей, ни критиков. Позднесоветские литературоведы отнесли раннего Заболоцкого к формалистам-абсурдистам и задвинули в дальний угол. Но если мы сейчас вчитаемся в странного раннего Заболоцкого, то обнаружим коллизии, созвучные началу XXI века. Во-первых, это сатирическое изображение хищнического быта всякого рода дельцов и предпринимателей последних лет НЭПа. Во-вторых, особое чувство природы, всепроникающая любовь и сострадание к животным и растениям — поэтические чувства, опережающие, пожалуй, современное экологическое мышление. Не случайно текст «Меркнут знаки Зодиака» взяли на вооружение рок-музыканты:

Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.

Никуда не делась и яркая живописная образность этих стихов. Заболоцкий любил живопись и других призывал: «Любите живопись, поэты»...
Второй этап творческого развития Заболоцкого проходил под знаком обращения к классической русской поэзии: к Пушкину, Баратынскому, Тютчеву. При внешне аскетической форме и высокоинтеллектуальном содержании у позднего Заболоцкого выстраивается сложная метафорическая система связей между явлениями человеческой жизни и природы. Многие стихи 1950-х годов. стали классическими, хрестоматийными. «Я не ищу гармонии в природе», «Прощание с друзьями», «Последняя любовь» — список можно продолжать.
Еще были грандиозные по объему и мастерству переводы: «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели, «Слово о полку Игореве», из украинской, сербской, венгерской, итальянской, немецкой поэзии. Особенно любил Заболоцкий переводить грузинских поэтов. Работа над переводами началась еще в 1930-е годы и вопреки всему продолжалась в 1940-е годы, в том числе в селе Михайловском (Алтайлаг) около Караганды. Заболоцкий просит прислать ему текст «Слова» и переписывается по этому поводу со своим другом-литературоведом, Н. Л. Степановым. «На днях я закончил черновую редакцию перевода «Слово о полку Игореве». Можно ли урывками и по ночам, после утомительного дневного труда, сделать это большое дело? Не грех ли только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому можно было бы и целую жизнь посвятить, и все интересы свои подчинить? А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги, и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь... Но я люблю «Слово» и, ложась спать, вижу его во сне. Я рад, что на 43-м году жизни мне удалось пережить его в себе самом...». Большое дело удалось Заболоцкому в финале заключения, а в поселке Старт под Комсомольском, где поэт провел большую часть срока, стихи писать запрещалось. Когда стихи слагались, Заболоцкий хранил и отшлифовывал их в памяти.
Вернемся к началу скорбного пути из Ленинграда на Дальний Восток. Итак, в марте 1938 года — арест, ДПЗ (Дом предварительного заключения) на Литейном... Допрос длился около четырех суток без перерыва. Меры физического воздействия, попросту — избиения и пытки. Заболоцкий виноватым себя не признал, потому что даже не понимал сути предъявленных обвинений. Его довели до потери рассудка, поместили в тюремную психбольницу, затем перевели в Кресты. Наконец, постановлением ОСО (Особого совещания) приговорили к 5 годам лагерей за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Позже в откровенной беседе с другом Заболоцкий признался, что ему приходила в голову и такая мысль: в НКВД пробрались фашисты. В сущности, разногласий с советской властью у него не было. А дело было в том, что ленинградские чекисты хотели сфабриковать масштабное дело о писательской контрреволюционной организации во главе с Николаем Тихоновым. Дело развалилось по неизвестным причинам, Тихонов стал орденоносцем, а Заболоцкий — репрессированным. В ноябре 1938 года поезд с заключенными двинулся на восток в Свердловскую пересыльную тюрьму («История моего заключения»).
5 декабря, в день Сталинской конституции, начался сибирский этап длиною в два месяца. Ехали в теплушках, холодные и голодные. «Однажды мы около трех суток почти не получали воды и, встречая новый 1939 год где-то около Байкала, должны были лизать черные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же испарений. Это новогоднее пиршество мне не удастся забыть до конца жизни».
Дальше в «Истории моего заключения» читаем: «В первых числах февраля прибыли мы в Хабаровск. Долго стояли здесь. Потом вдруг потянулись обратно, доехали до Волочаевки и повернули с магистрали к северу по новой железнодорожной ветке. По обе стороны дороги замелькали колонны лагерей с их караульными вышками и поселки из новеньких пряничных домиков, построенных по одному образцу. Царство БАМа встречало нас, своих новых поселенцев. Поезд остановился, загрохотали засовы, и мы вышли из своих убежищ в этот новый мир, залитый солнцем, закованный в пятидесятиградусный холод, окруженный видениями тонких, уходящих в самое небо дальневосточных берез. Так мы прибыли в город Комсомольск-на-Амуре».
Отныне адрес Заболоцкого: Комсомольск-на-Амуре, Востоклаг, 15 отделение, 2 колонна. Этот лагерь находится в поселке Старт, расположенном среди глухой тайги, в сорока километрах от города. Заключенным полагалось писать два письма в месяц. И он писал их любимой семье все эти годы. Семья — жена Катя, сын Никита, дочь Наташа были высланы из Ленинграда, но связь не прерывалась. Жена и друзья бились изо всех сил, чтобы вызволить поэта. Среди заступников Заболоцкого были профессор В. Десницкий (Заболоцкий учился у него в педагогическом институте имени Герцена), М. Зощенко, Н. Степанов, Корней Чуковский, тот же Н. Тихонов. Но хлопоты были безрезультатными.
На первых порах Заболоцкий оказался на лесоповале, работал в паре со своим другом Гургеном Татосовым. «Нужно было срубить дерево на высоте не более десяти сантиметров, очистить его от сучьев, ствол распилить на бревна определенной длины и сложить их в штабель. Старались работать изо всех сил, но выполнить норму никто из новоприбывших не мог, а не выработаешь норму — погибнешь от голода» (из «Жизнеописания» Никиты Заболоцкого).
Тем удивительней, что в «Избранном» Заболоцкого есть стихотворение, помеченное 1939 г. (впервые опубликовано в 1957 г.), — «Соловей». Поэт обращается к звенящей над миром пичужке:

А ты, соловей, пригвожденный к искусству...
Зачем, покидая вечерние рощи,
Ты сердце мое разрываешь на части?
Я болен тобою, а было бы проще
Расстаться с тобою, уйти от напасти.

А высоко ценимое самим автором стихотворение «Лесное озеро» вообще помечено 1938-м годом и, как полагают исследователи творчества поэта, создано по дороге на Дальний Восток. Характерные для Заболоцкого натурфилософские идеи не покидают поэта и на этапе. Он пишет прекрасные строки о «бездонной чаше прозрачной воды», которая «сияла и мыслила мыслью отдельной»:

И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонялись воды животворной напиться.

Пробуждение разума у животных — своеобразная утопия Заболоцкого, которую он поэтически вдохновенно воплощал в стихах 1920-х годов; верен он ей и по дороге на Дальний Восток. Рогатые лица животных и зверей — так мог написать только Заболоцкий (у него есть стихотворение 1926 г. «Лицо коня»).
Лагерные мучения продолжались. Заключенных стали водить в лагерный карьер, приходилось орудовать кайлом и лопатой, участвовать во взрывных работах. Заболоцкий, человек крестьянского происхождения, к труду и лишениям привычный, через два месяца каторжной работы почувствовал, что силы на исходе и ему предстоит пополнить ряды лагерных «доходяг» (дистрофиков).
Но и в лагерной жизни случаются просветы. В то время Дальлаг, реорганизованный в 1939 году, обеспечивал рабочей силой несколько крупных строек, в том числе знаменитый нефтепровод Сахалин — Комсомольск (его строил Нижне-Амурский ИТЛ — Ниж-амурлаг), железнодорожную магистраль Комсомольск — Совгавань, наконец, довоенный БАМ. Требовались рабочие, прорабы, проектировщики, инженеры. Вероятно, по этой причине Заболоцкий вместо назначенной ему Колымы попал на Амур. Однажды перед строем объявили, что требуется чертежник. Когда-то еще в реальном училище Николай Алексеевич хорошо рисовал и чертил. Решил рискнуть и уверенно сказал, что он чертежник. Добрые люди из проектного бюро помогли ему овладеть этой профессией. Теперь поэт орудовал не кайлом и лопатой, а рейсфедером и циркулем. Его даже перевели в город. «Зато работаю теперь в настоящем большом каменном здании, — делится он радостью с Екатериной Васильевной. — Я так отвык за эти годы от настоящих домов, что вначале даже странно было видеть себя в обстановке городского дома (...) Письма нужно адресовать так: г. Комсомольск-на-Амуре, п/я 99 к, Штабная колонна, мне».
После перевода Заболоцкого в Комсомольск в 1940 году его временно передали в распоряжение Василия Ажаева, в прошлом заключенного, а тогда уже вольнонаемного. Группа зеков под руководством Ажаева около двух месяцев занималась оформлением общелагерного клуба, и все это время их кормили в столовой для вольнонаемных. «Если бы ты знала, как это вкусно после двух лет лагерного питания!» — простодушно восклицал поэт в письме к жене. Что касается общения с будущим лауреатом Сталинской премии Ажаевым, то об этом известно немного. Каверин, например, вспомнил: «Заболоцкий рассказывал мне, что Ажаев на каторге был одним из «маленьких начальников» и держался «средне» — не зверствовал, но и не потакал заключенным, среди которых в его бригаде был и Николай Алексеевич...» Интересно, что прославленный роман Ажаева «Далеко от Москвы» описывает то же строительство нефтепровода, но про лагеря и заключенных там нет ни слова, в нем действуют только энтузиасты, передовики социалистического строительства, вместо Хабаровска — город Рубежанск, Комсомольска нет — есть Новинск, вместо Сахалина — Тайсин. Между прочим, новейшие интерпретаторы прочли «Далеко от Москвы» как роман-утопию... и, кажется, не без оснований.
Между тем героически-жертвенный созидательный труд заключенных вдохновил Заболоцкого на поэму «Творцы дорог». Вскоре после освобождения он опубликовал ее в «Новом мире» (1947, № 1). Цитата из второй главки:

Далеко от родимого края,
Исполняя суровый приказ,
Он идет, по пустыням шагая,
Человек, изумляющий нас и т.д.

Интересно, что на основе этой главки по просьбе композитора Н. Пейко Заболоцким были написаны стихи для кантаты «Строители грядущего», впервые исполнявшейся в 1959 году. Но вот сам поэт впоследствии вторую главку опустил, и поэма приобрела совсем другой вид. Литературовед Н. Степанов о новом варианте поэмы написал так: «Изображение труда строителей, прокладывающих дорогу взрывами аммонала, сочетается с описанием феерического мира невиданных цветов и насекомых, бабочек, кузнечиков, жуков, оживших в солнечный весенний день. Здесь все описано с точностью и наблюдательностью энтомолога. Все нарисовано в натуре, с восхищением и свойственной Заболоцкому легкой иронией». С одной стороны, великолепие дальневосточной природы, мир невиданных цветов («казалось, в небо бросила природа всю ярость красок, собранную в ней»):

Есть хор цветов, не уловимый ухом.
Концерт тюльпанов и квартет лилей.
Быть может, только бабочкам и мухам
Он слышен ночью посреди полей.

С другой стороны, органически в этом пейзаже действует человек-творец, завершивший свой тяжкий труд:

Нас ветер бил с Амура и Амгуни,
Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,
Но все, что здесь до нас лежало втуне,
Мы подняли и вынесли на свет...
Охотский вал ударил в наши ноги,
Морские птицы прянули из трав,
И мы стояли на краю дороги,
Сверкающие заступы подняв.

Что и говорить, дальневосточные впечатления, вместившие горечь заключения и восхищение природой края, оставили заметный след в поэзии Заболоцкого. Поражает мощная изобразительная сила стихотворения «В тайге» (1947 г). Это своеобразное посвящение Кедру, владыке лесов:

Обнимая огромный канадский топор,
Ты стоишь, неподвижен и хмур.
Пред тобой голубую пустыню простер
Замурованный льдами Амур.
И далеко внизу полыхает пожар.
Рассыпая огонь по реке,
Это печи свои отворил сталевар
В Комсомольске, твоем городке...

Поскольку это всего лишь цитата, надо расшифровать страшноватый образ «канадского топора»: это ночь, блещет месяц, и на его фоне могучий кедр.
«Соловей, пригвожденный к искусству», прежде всего к искусству слова, — Заболоцкий с жадностью и восхищением читал собратьев по перу, конечно, если выдавалась свободная минута.

А свободных минут было совсем мало, потому что десять-двенадцать часов в сутки, а часто и сверхурочно отнимала чертежная доска. «Недавно удалось прочитать «Войну и мир» Толстого. Эта книга доставила мне столько счастливых минут, и мне так было жаль, что не было тебя со мной, чтобы поделиться впечатлениями. Как я люблю Толстого! Какой он умный наблюдатель жизни и какой большой художник!» (из письма к жене, июнь 1940 г.).
Первого января 1941 года почта принесла бандероль с двухтомником Пушкина. «Повеяло таким теплом дружбы и участия. Спасибо. Так с Пушкиным я и встретил мой Новый год». Еще он писал так: «Теперь иногда я читаю Пушкина. И по временам он представляется гениальным молодым человеком. Молодым — потому что по годам я представляю себе себя самого значительно более старым, чем Пушкин». А Заболоцкому тогда исполнилось 37 лет.
В начале апреля произошла курьезная история, рассказанная Никитой Заболоцким. Из Ленинграда пришла бандероль с пятью книгами — от И. Томашевской и Н. Степанова. При очередном обыске четыре книги изъяли, потому что это были поэты XIX в., а читать полагалось только советских писателей. Николаю Алексеевичу очень хотелось оставить себе стихи Баратынского. Он обратил внимание надзирателя на название издательства «Советский писатель». Книжку разрешили оставить.
Нельзя не привести фрагмент письма, важный для понимания поэта Заболоцкого и его творчества в целом. В апреле 1941 года он пишет жене: «Книжечка Баратынского доставляет мне много радости. Перед сном и в перерывы я успеваю прочесть несколько стихотворений и ношу эту книжечку всегда с собой. Мировоззрение Баратынского, конечно, не совпадает с моим, но его темы и то, что он поэт думающий, мыслящий, — приближает его ко мне, и мне часто приходит в голову, что Баратынский и Тютчев восполнили в русской поэзии XIX века то, чего так недоставало Пушкину и что с такой чудесной силой проявилось в Гете. Но Баратынский нравится не только как мыслящий человек, но и как поэт (...) И нужно сказать тебе, что горько становится: не имею возможности писать сам. И приходит в голову вопрос — неужели только один я теряю от этого? Я чувствую, что мог бы сделать еще немало и мог бы писать лучше, чем раньше». Он и сделал немало в послелагерной жизни, писал еще лучше — гениально. Многие помнят стихи Заболоцкого наизусть.
Но лагерная жизнь продолжалась, в однообразной чертежной работе прошли восемь месяцев. Наступил страшный день — 22 июня 1941 года, а вместе с ним — ужесточение режима. На третий день после начала войны Заболоцкий подал заявление с просьбой отправить его на фронт (в армии он был командиром взвода). Но оперуполномоченный отказал. Также было отказано поэту и во второй раз. Между тем стало известно, что заключенных проектного отдела переводят на самые тяжелые работы в тайге. Буквально во второй раз произошла история чудесного спасения Заболоцкого от гибели. Заключенных погрузили на баржи для переправы через Амур в Пивань. Вольнонаемный Воронцов, возглавлявший проектно-сметный отдел, приехав на пристань, вытащил из строя заключенных своих работников и собрал их в отдельную группу. Втащил туда и Заболоцкого. А баржа с партией заключенных утонула. Николай Алексеевич был уверен, что это было хладнокровное, жестокое уничтожение людей. Группу Воронцова в составе 25 человек повезли на грузовиках на восток, к предгорьям Сихотэ-Алиня. Место называлось Лысая гора, и находилось оно на таежной реке Хунгари (современный Горин, правый приток Амура). Снова тяжелая физическая работа, триста граммов хлеба и тыква, сваренная в воде. В тайге гнус, комары, мухи. А надо было строить железную дорогу по направлению к Совгавани (секретный указ о начале «строительства № 500» издан в мае 1943 г., до этого велись изыскания и связанные с этим подготовительные работы). Дробили камень, грузили в тачку, отвозили к обрыву, высыпали камень под откос. Позже в поэме «Творцы дорог» Заболоцкий в поэтическом преображении представит этот тяжкий труд как героический. Но в момент его свершения было не до того, чтобы осмыслить происходящее, тем более — любоваться геологическими пластами. Положение усугублялось совместным проживанием с уголовниками. Словом, условия были гораздо хуже, чем в поселке Старт...
Потом эту группу технических работников приказали перебросить ближе к Комсомольску: требовалось ускорить строительство нефтепровода (первая очередь нефтепровода — от п. Оха к с. Софийскому была принята 29 сентября 1942 г.), поэтому решили восстановить проектный отдел. Заболоцкому и его товарищам предстоял пеший стодвадцатикилометровый переход через тайгу на так называемую Лесную биржу. Снова образовалось проектное бюро, стало легче. Спустя два месяца проектный отдел перевели на прежнее место — в поселок Старт. Бывали авралы, когда заключенных отправляли на заготовку леса и другие работы. В общем, это были годы лагерных странствий: Комсомольск — Лысая гора на Хунгари — Лесная биржа — тайга в районе поселка Старт — Комсомольск. Наконец, в мае 1943 года Заболоцкий попал в Кулундинскую степь близ села Михайловское. Работать пришлось на содовом заводе «Малиновое озеро»: по колено в насыщенном растворе углекислого натрия поэт вычерпывал содовую жижу. На содовом заводе он серьезно подорвал здоровье — подвело сердце. После двух месяцев истощенный, обессилевший Заболоцкий был отправлен в лазарет. Но это уже был финал хождения по мукам. 18 августа 1944 года он был освобожден — через шесть лет и пять месяцев после ареста. Почти семь лет лагерей, несомненно, сократили жизнь поэта — он прожил всего 55 лет. Поскольку Заболоцкий после освобождения был оставлен в системе лагерей, семья приехала к нему в Кулундинскую степь. Долгожданная встреча состоялась 17 ноября 1944 года.
Окинув беглым взглядом путь испытаний, пройденный Заболоцким, хочется вернуться к началу и повторить, что это пример исключительного мужества, благородства и верности своему призванию плюс, конечно же, пара счастливых случаев, которые сохранили для нас творческое наследие великого поэта, в том числе и «Картины Дальнего Востока». Это замечательная проза, образная и точная, но и суровая, и страшноватая. Приведу отрывок про Амур: «Наконец, особого описания требует Амур, который, подобно гигантской ленте, извиваясь, катит свои волны у подножия бесчисленных сопок, и ветры, как по трубе летят над ним, следуя по течению, ибо сопки не дают им прорваться в глубь страны» (1944 г).
Незадолго до смерти Заболоцкий написал трагическое стихотворение «Где-то в поле возле Магадана» (1956 г.) — реквием лагерным страдальцам и скорбь о разладе в отношениях человека с человеком, человека с природой. Два несчастных русских старика замерзают под свист вьюги:

Стали кони, кончилась работа.
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана.
Не настигнет лагерный конвой.
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.

Все-таки звезды, символы свободы, засверкали, встали над головой этих несчастных людей: значит, проникновенный огонь вселенной их коснулся. Примерно в это же время написана заметка «Почему я не пессимист». Там сказано: «Я — человек, часть мира, его произведение. Я — мысль природы и ее разум. Я — часть человеческого общества, его единица. С моей помощью и природа и человечество преобразуют самих себя, совершенствуются, улучшаются». Слова, достойные личности поэта.