Виктор РЕМИЗОВСКИЙ. Сахалинский гамбит, дневник одной экспедиции

Виктор РЕМИЗОВСКИЙ

САХАЛИНСКИЙ ГАМБИТ…

Дневник одной экспедиции

В 2002 году состоялась международная культурологическая экспедиция по Сахалину. Экспедиция сопровождалась многочисленными встречами, статьями, выступлениями на радио и по телевиденью. По ее результатам были созданы телевизионные фильмы, альбомы и книги.

Участники
Первым номером шел всемирно известный писатель, президент Русского ПЕН-центра Андрей Георгиевич Битов. Вообще-то ему в это время, согласно официальным приглашениям, следовало быть совсем в других местах — в Югославии, в Анапе и еще, кажется, в Риме, причем — одновременно. Но он выбрал Сахалин. И мне думается, этот выбор был неслучаен, так как темы малой родины и островного сознания его сильно занимали еще до поездки.
Дальнейшая нумерация участников экспедиции целиком на моей совести, вернее — «на совести» моих умственных возможностей определить, кто есть кто. Вторым, по-моему, следует считать Томассо Матолу, возможно потому, что он — итальянец. По рассказам (а соответствующих бумаг мне видеть не довелось), он — директор и спонсор европейского фестиваля документальных фильмов. Высоко это или не очень? Я не знаю. Но — итальянец! И не из какой-нибудь там Базиликаты или Абруццы, а из самого Рима.
Третьим по моей схеме шел Аполлон. Это не имя собственное, это так я про себя назвал его. Он был очень похож на греческого бога. Представьте только: красавец атлет (рост сто девяносто три сантиметра и вес 102 килограмма) с копной золотистых кудрей. Имя у Аполлона было вполне соответствующее — Лев. Лев Евгеньевич Рухин из Сан-Франциско, американец русского происхождения. Он — путешественник и фотограф. Еще — литератор и великолепный рассказчик.
Четвертый — бывший хабаровчанин, затем иркутянин, а в перспективе, естественно, москвич. Талантливый поэт, не менее талантливый балагур и задира, но добрейшей души человек — Анатолий Иванович Кобенков.
Пятый — сотрудник Сахалинского областного краеведческого музея, этнолог и археолог Михаил Михайлович Прокофьев. Мы с ним давно знакомы и потому я могу позволить себе высказать личное мнение о нем: старательный исследователь, честный ученый и порядочный человек. Он представитель практически уже вымершего подвида старой русской интеллигенции, крайне редкий экземпляр, штучный.
Шестой и седьмой — неразрывная связка: кинооператор Глеб Телешов и звукооператор Антон Шепшелевич. Оба они из Владивостока. Антон еще совсем молод, но дело свое знает. А вот Глеб уже успел прославиться, он то ли дипломант, то ли даже победитель международного конкурса молодых кинооператоров в Киеве. В общем, серьезные ребята.
Возглавлял нашу экспедицию Александр Владимирович Колесов, профессиональный журналист, профессиональный предприниматель, профессиональный директор Дальневосточного отделения Русского ПЕН-центра, редактор журнала «Рубеж». Личность на Дальнем Востоке известная, причем, как всегда бывает с известными личностями, кем-то уважаем и даже обожаем, а кем-то ощутимо ненавидим. Се ля ви, как говорится.
Последним, девятым в списке, значился автор этих строк. Не из ложной скромности, конечно, просто этой экспедиции я был совершенно не нужен. Дело в том, что изначально предполагалась совсем другая экспедиция, и в той, другой, мне предстояло быть ее проводником и даже членом штаба. Но в силу каких-то высших, по всей видимости, финансовых сил, программа экспедиции претерпела «коренную перестройку», в результате которой не нужны ни проводники, ни штаб.
Местом сбора экспедиции выбрали город Владивосток, где проживали три члена экспедиции (начальник, кинооператор и звукооператор), где удобнее было собрать иногородних и иностранных участников, и откуда наиболее удобно совершить бросок на Сахалин.

27 августа (вторник)
Рано утром поездом я прибыл во Владивосток. Встречал меня Колесов. Мы обнялись и даже расцеловались. Радость-то какая — экспедиция состоится! Мы с Колесовым мечтали о ней и строили планы более пяти лет.
Он отвез меня в маленькую гостиницу в самом центре города, во дворе Института культуры и искусств, улица Почтовая, 8. Это гостиница ОАО Торговый дом Владивостокского ГУМа. В советское время, говорят, это были апартаменты горкома партии. Не хило? И сегодня здесь повышенный комфорт: дежурный администратор в любое время суток по вашей просьбе изжарит яичницу или сварит сосиску и подаст кофе прямо в номер. Не гостиница, а мечта.
В моей жизни это была уже четырнадцатая экспедиция. Во время работы в Северо-Восточном комплексном НИИ я провел двенадцать полевых сезонов на Сахалине и один — на Северо-Восточной Камчатке. Дважды мои полевые отряды были комплексными, то есть в них входили сотрудники нескольких институтов. А в 1978 году членом моего отряда была и старший научный сотрудник Московского университета. Поэтому опыта в организации экспедиционных работ мне было не занимать. Колесов знал это и заранее просил меня составить списки необходимого снаряжения для нашей экспедиции и разработать маршрут.
В который раз изучив карту острова, я составил приемлемый и, на мой взгляд, любопытный во всех отношениях вариант маршрута. Для его разработки у меня были такие исходные условия: продолжительность — тридцать дней, и едем мы на двух или трех джипах высокой проходимости. Причем сам Колесов планировал начать экспедицию с пробной поездки к лагуне Буссе на Тонино-Анивском полуострове, потратив на это около двух суток. Я, правда, предлагал за эти два дня совершить другую поездку: на полуостров Крильон, по маршруту Южно-Сахалинск — Холмск — Шебунино — мыс Крильон и обратно. Цель — западное побережье полуострова Крильон, островок Коврижка — одно из двух сахалинских месторождений янтаря, воспетые в песнях мыс Крильон и пролив Лаперуза.
Однако уже при встрече Колесов сообщил, что обратные билеты на самолет из Южно-Сахалинска он заказал на 17-е число. То есть уже не тридцать дней, а всего семнадцать! Это означало, что мы все время будем гнать и гнать наши джипы без передыху и очень мало что сможем посмотреть и заснять. А может быть, экспедиции как таковой уже и не будет, — кольнуло меня? Впечатление от беседы с Колесовым сложилось такое: акция затевается, для того чтобы собрать именитых людей, устроить ряд встреч-шоу и тем самым раскрутить самого себя. Или кого-то еще? А я-то рюкзак собирал и спички запаивал!
Обедали в «Бохай». Это весьма приличный недорогой ресторан на улице Петра Великого, рядом с офисом Колесова «Форт Росс». Во время обеда Колесов убеждал меня «не выступать», что, дескать, все будет окей: экспедиция состоится, и, стало быть, я действительно буду нужен.
Спать в моем гостиничном номере не так просто, вернее — трудно уснуть. Комната у меня угловая, и прямо под моим окном — сторожка какой-то фирмы, и там — два волкодава, которые рычат и лают, а напротив — жилой деревянный дом с кошками и собаками. И, ко всему, настырный комариный звон. В результате родилась колыбельная:

Под окошком кошечки
мяу, мяу, мяу;
Следом волкодавчики
гав, гав, гав;
Тридцать три комарика
зиу, зиу, зиу –
Спи, сыночек Витенька,
баю, баю, бай.

28 августа (среда)
В клубах едкого табачного дыма прилетел из Иркутска русский еврей А. И. Кобенков. Это действительно так, ибо Анатолий Иванович не курит только во сне: сигареты прикуриваются одна от одной. А более высокая степень кайфа достигается курением трубки, набитой на редкость вонючим табаком. Предусмотрительный Колесов, зная, что я с детства не курю (по настоянию мамы бросил курить, когда мне было восемь лет), поселил его не в мой номер, а в соседний. Вот за это спасибо натурель!
Вечером мы с Кобенковым немного пообщались. Самую малость, потому что на все время пребывания на Дальнем Востоке его ангажировал Колесов. Но, несмотря на это, Кобенков все же успел подарить мне две книжки своих стихов.
Практически начиная с этого момента и вплоть до того, как мы вплотную занялись изучением нивхов, во всех экспедиционных беседах, о чем бы мы ни говорили, ненавязчиво и как бы сама собой всплывала еврейская тема в самых разнообразных ее аспектах. Дело в том, что Анатолий Иванович настоящий еврей, хотя и полукровка.
Мне эти разговоры были интересны потому, что я не еврей, а во-вторых, потому что мой старший сын такой же, как Кобенков, настоящий еврей-полукровка. Я ему, сыну то есть, не раз писал: уехал бы ты, Олежка, в Израиль, забогател бы там и пригласил бы меня повидать свет или хотя бы гроб Господен. Но он все никак не может разобраться со своими русскими женами, и ему не до Израиля. Очевидно, мои гены оказались сильнее.

29 августа (четверг)
Прилетел из Москвы итальянец Томассо Матола. И тем же самолетом прилетел живой классик русской литературы Андрей Георгиевич Битов.
Непростой вопрос: куда поселить иностранца? В этом вопросе немало сложностей, в том числе и финансового плана. Но, оказалось, во-первых, что у них, у Колесова и Матолы, есть общие знакомые во Владивостоке, у которых, во-вторых, есть свободная комната. Таким образом, имело место маленькое безобидное нарушение визового режима, от которого никто, в том числе и государство, не пострадал. В таких делах Колесов всегда на высоте…
А Битова, как литератора и к тому же курящего, поселили в номер к Кобенкову. Когда по «телеку» показывают Андрея Георгиевича, внешне он производит на меня впечатление немного поддатого. Может быть, у него имидж такой? Говорит же он умно в любом состоянии.
Незадолго до экспедиции я прочел его повесть «Поездка к другу детства» и, надо сказать, практически возненавидел его друга. Мне показалось, что там описан на редкость неприятный в общении человек. И если Андрей Георгиевич так написал о своем друге, то как же он напишет о недруге! Поэтому я подумал, что не стоит будить тигра. Ведь если он возмутится и возьмется за повесть обо мне, то образ мой станет не просто «на редкость неприятным в общении», а навзрыд квазимодистым, чего мне лично не хотелось бы.
Вернувшись из экспедиции я заново перечел повесть Битова «Поездка к другу детства», посвященную Г. С. Штейнбергу, и укрепился в своем мнении. Мне приходилось встречать подобных людей, может быть, не столь ярких, как Генрих Семенович, но весьма похожих. Раз узнав, что это за люди, я всегда старался избегать их общества. Возможно, из боязни быть побежденным и выглядеть смешным. Это, ясное дело, не лучшее из моих качеств, но что поделать, коль я таков.
Вечером мы поехали на Шамору. Выезжали где-то уже в восьмом часу, еще ярко светило ласковое осеннее дальневосточное солнце, и мы предвкушали веселое купание. Но, когда стали подниматься на перевал, потянул туман, становившийся с каждым километром все плотнее. К бухте выехали уже потемну. Купаться никто не решился, кроме старика Ремизовского. Стесняться было некого — одни мужики и все свои. Поэтому я побежал к воде в чем мать родила. Вода — прелесть! Но когда выходил, то буквально столкнулся с парой, которая, обнявшись, шла вдоль кромки воды. Ну и что? Нам нечего стесняться своей красоты. Но смеху было море.

30 августа (пятница)
Во Владивостокском этапе нашей экспедиции этот день был самым насыщенным. На девять утра назначен прием у мэра города Владивостока Юрия Михайловича Копылова. На встречу мы поехали всем наличным составом: А. Г. Битов, Т. Матола, А. И. Кобенков, В. И. Ремизовский и А. В. Колесов.
Мэр явился с микроскопическим опозданием, и как бы слегка запыхавшись. Невысокий, но широкий, крепкий и, видимо, очень сильный. Что называется, крепыш. Глядя на его круглую голову, подумалось, что не зря, видимо, монголо-татары столько лет топтали Русь и русских женщин. И характер у Юрия Михайловича такой же: быстрый и напористый. Он явно привык во всех ситуациях с ходу «брать быка за рога».
Мэр начал беседу с нами, хоть и слегка запыхавшись, но напористо и уверенно. Так как среди нас был иностранец, Томассо Матола, то Юрий Михайлович сосредоточил свое внимание именно на нем, но посчитал его почему-то американцем. Соответственно и содержание его речи имело американский уклон. А переводил Андрей Битов, который сидел между ними. Ему, бедному, пришлось не только переводить с русского на английский и обратно, но и корректировать содержательную часть с американского на итальянский. Наконец сложность такого двойного перевода вынудила его прямо сказать Юрию Михайловичу, что это не американец, а итальянец.
— Итальянец? Ну и черт с ним! Подумаешь, итальянец. У нас во Владивостоке сто семнадцать национальностей представлено. Есть и итальянцы.
Сначала Юрий Михайлович рассказал нам о своем народном происхождении.
— Я из семьи рабочих. Отец у меня был железнодорожником. Родился на Кубани. В этом году мне исполнилось пятьдесят шесть, из них полных двадцать лет я провел в море.
А я подумал: если в будущем престиж рабочего происхождения сохранится, то детям мэра будет непросто аргументировать свое право на высокую должность.
Затем последовал довольно длинный пассаж о тех, кого мэру в качестве мэра приходится встречать и привечать. Естественно, что здесь был и президент России В. В. Путин. А Ким Чер Ина Юрий Михайлович и с поезда «снял» и обратно в вагон посадил. Вождь Северной Кореи был польщен таким внимательным отношением и пригласил Юрия Михайловича к себе в гости, причем не в КНДР, как в страну, а именно к себе в гости.
— А по отношению к творческим людям, как вы, у меня особое отношение: я как мэр стараюсь всех встретить, приветить, приголубить.
Далее речь пошла уже непосредственно о городе. Мэр много чего рассказал нам о своей многоплановой деятельности по развитию городского хозяйства (о пиролизной установке, сохранении хлебных и макаронных заводов, преобразовании улицы адмирала Фокина и т. п.). Очевидно, что с пользой для дела защитил он кандидатскую диссертацию по экономической специальности.
В заключение беседы Колесов и Битов согласовали с мэром время проведения во Владивостоке Тихоокеанского международного литературного конгресса. Договорились на сентябрь 2003 года. Кстати, Колесов с мэром разговаривали на «ты».
Мне давно не приходилось участвовать в беседах с деятелями такого масштаба, и потому было очень интересно. Я даже ухитрился вставить несколько слов и восклицаний, слава Богу, «впопад».
На прощание мэр Владивостока подарил каждому из нас по видеокассете с документальным фильмом о Владивостоке и по художественному альбому «Владивосток в репродукциях художников».
Сразу же из мэрии тем же составом мы поехали в редакцию газеты «Владивосток», где Колесов организовал пресс-конференцию для владивостокских СМИ. Но масштабного сбора журналистов не получилось: собралось всего три журналиста и фотограф. Выступали Колесов и Битов. Колесов в основном успокаивал власти всех уровней Дальневосточного федерального округа, убеждая в том, что: а) у нас нет задания, и мы не представляем угрозы для властей; б) мы не собираемся «копать», что-то выискивать и сочинять черный пиар; в) нас никто не нанимал, и мы никому не служим. Поездки по острову — это первый этап экспедиции. Второй — издание книг, альбомов и выпуск фильма. Есть уже проекты в развитие первоначальной идеи, но о них пока говорить рано.
Андрей Георгиевич любит и умеет выступать. Он прекрасно чувствует аудиторию и выдает ей именно то, что она от него ждет. В данном случае перед ним были журналисты, и он дал волю своему философскому бесу.
— В любом вопросе есть и позитив, и негатив. Сахалин не исключение. Мы будем рассматривать его и как текст, и как сознание.
Мысленно я добавил: «Если вы этого не понимаете — остров-текст и остров-сознание — тем хуже для вас».
А Битов продолжал:
— Островное сознание — это позитив. Я понимаю и принимаю локальный островной патриотизм. Мне всегда хотелось посетить два острова: Японию и Англию.
Журналисты этот пассаж заглотнули, как акула консервную банку. Я же замечу, что Япония не является отдельным островом, это — архипелаг, и на каком именно острове этого архипелага хотел бы побывать Андрей Георгиевич — неясно. Да и Англия тоже как остров…
— На острове трудно жить? Возможно. Но человек живет там, где нельзя жить, если ему дают жить. Человек-то — пастух по своему исконному происхождению. Поэтому ему подсознательно нравится холмистая местность. В Европе развитие шло по такой схеме: феодал — замок — монастырь — университет. Посмотрим, как это происходит и уже произошло на Сахалине. В 1963 году у меня была Камчатка, а теперь вот — Сахалин. Мне вспоминаются стихи моего друга, поэта Глеба Горбовского: Плывет Сахалин, словно рыба кета, хвойные зубы торчат изо рта. Надо посмотреть!
Дальше в моем блокноте записаны высказывания Битова о сале — как это связано с экспедицией по Сахалину не вполне ясно, но тем не менее:
— На Украине надо поставить памятник салу. Сало интернешнл… Сало-дао плюс сковородка… Гуманитарные бомбардировки салом…
А завершил свое выступление Андрей Георгиевич так:
— С 1997 года во Владивостоке я уже пятый раз. Обычно я ничего не добиваюсь сам. Что случается, то и случается. А потом это становится моим текстом. Но это уже игры с самим собой. В 2010 году, если жив буду, сделаю столетие без Толстого.

Примечание. От себя замечу, что Л. Н. Толстому господа шведы дважды не присудили Нобелевскую премию. Первый раз из-за, дескать, неправильно оформленных бумаг, а второй раз потому, что Толстой-де против достижений цивилизации. Надо же! Подковерные всякие штучки, очевидно, ведомы человечеству с его подгузничкового возраста. Весь мир считал и считает Толстого одним из величайших писателей всех времен и народов, а господа шведы — нет. Но не все, правда, шведы, нет. Когда Льва Николаевича «прокатили», несколько десятков шведских деятелей культуры и искусства подписали ему адрес со словами негодования и сочувствия. Толстой ответил: «Милостивые государи! Назначение не мне Нобелевской премии было мне вдвойне приятно тем, что избавило меня от тяжелой необходимости распорядиться деньгами, которые считаются мною источником всякого рода зла, и тем, что послужило поводом к выражению мне сочувствия уважаемых мною людей, за которое от всей души благодарю вас».

После основополагающих выступлений Колесова и Битова дали по две минутки на брата другим участникам экспедиции. Что я там изрек, не помню, но явно не основополагающее. Поэтому вопросы задавали только Битову. И это правильно!

Затем у нас случился обед, после которого мы нежились на солнце возле колесовского офиса «Форт Росс». Вдруг появился красавец-гигант с копной золотистых кудрей и агромадной сумкой на левом плече. Перешагивая через две ступеньки, он проследовал прямо в офис. А вскоре вышел Колесов и объявил нам, что неожиданно прилетел из Москвы Лев Рухин. Почему неожиданно? Да потому, что осень, масса летающего туда-сюда народа и полное отсутствие билетов. Но Лев уже освоился в России настолько, что для него отсутствие билетов на самолет не было проблемой. Он пошел к начальнику вокзала, наплел ему с три короба, возможно, кому-то что-то дал и — пожалуйста, он с нами.

Несмотря на то, что в экспедиции аж четыре человека свободно владеют английским языком, Томассо Матола настоял, чтобы ему «выдали под залог» личную переводчицу, непременно молодую и обязательно красивую. Требование иностранца Колесов незамедлительно выполнил. Зовут молодую и обязательно красивую переводчицу Олеся. Вот что значит — южанин! Лев Рухин, восхитившись красотой переводчицы, печально заметил, что знание языка, оказывается, имеет обратный эффект — не дают переводчицу, и в следующий раз он не то, что говорить с акцентом, он вообще не будет знать русского языка.

После встречи с журналистами Андрей Георгиевич все время что-нибудь изрекал, он как бы не мог остановиться. На слух его изречения всегда любопытны. А вот как они будут выглядеть в моей телеграфной записи — это вопрос. Вот что я успел записать:
— Любой дурак думает, что он на вершине, и я — тоже… Не люблю людей, имеющих свое мнение, — это ящик… Слово, как оружие пролетариата, — это булыжник… Языковая родина — главное… Язык выше нас, он все переварит — не надо о нем беспокоиться… Инородец, пишущий на русском языке, — русский писатель… Дюма — национализированный русский писатель… Пространство, время, Россия — меня всегда занимало это… Я считаю себя большим ученым, я — империолог. Был в Выборге, теперь вот лечу на Сахалин, то есть осваиваю границы империи …
Вечером экспедиция всем наличным составом вместе с переводчицей Олесей поехала в гости к известному приморскому скульптору Валерию Геннадиевичу Ненаживину и его жене Нине Ивановне. Ненаживин — автор памятника О. Э. Мандельштаму во Владивостоке, где предположительно погиб этот ныне всемирно известный поэт.
Весьма любопытно наблюдать, как эта семья принимала Битова: его, как родного, обнимали, ласкали и многократно целовали. И он тоже чувствовал себя здесь своим, долгожданным и нужным. Очевидно, их всех в свое время сблизила эта идея — поставить памятник поэту-еврею, поэту-зеку, поэту Осипу Мандельштаму.
Приехали мы довольно поздно, уже потемну, и потому описать внешнюю сторону жилища скульптора не могу. По всей видимости, это частный двухэтажный дом с небольшим совсем двориком. Весь первый этаж занимает мастерская. Здесь же, в углу, стоит печь, на которой Нина Ивановна готовит пищу. А второй этаж отведен для покоев. Кроме хозяина и его супруги, там проживают две их дочери, Ольга и Ирина, кстати, обе — художницы.
Принимали нас в мастерской скульптора. До посадки за стол мы бродили между полок с головами, бюстами, крутыми ляжками и прочим человеческим «инвентарем». На самом видном месте стояла подставка с головой А. Г. Битова. Это явно был рабочий вариант — сырая глина блестела капельками влаги. Взглянув на живого Битова, скульптор сразу узрел расхождения с оригиналом и, весело приговаривая, тут же смял глиняную голову классика. Попытался второпях что-то сваять (впервые трезвый трезвому, — бормотал он при этом, — лучше бы, правда, наоборот, — приблизить оригинал к скульптуре). Но мы ему не дали — пора было садиться за стол.
Нина Ивановна сварила в чугунке гречневую кашу, нарезала рыбы и хлеба. Простота обстановки вызывала какие-то далекие и теплые воспоминания детства. Сидели мы на деревянных лавках за длинным деревянным столом. Прелесть! Это вам не пластмассовый стул, по которому задница скользит, словно дюралевый поднос по ледяной горке, почему невзначай и выпадаешь из такого стула.
Посреди стола стоял казанок с дымящейся гречневой кашей, на тарелках — ломтики красной рыбы, крупно порезанная, слегка подкопченная сельдь, свежие помидоры и огурцы, а для «особо гурманистых» — ломтики неотмоченной солонины. Все пили водку, кроме Колесова и Кобенкова, которые даже не пригубили. Странно! Ну, Колесову, понятно, надо пасти Битова. А почему не пил Кобенков — для меня было загадкой.
Пили, ели, вспоминали, рассказывали. А я мотал на ус, а потом снимал с него намотанное и запихивал в записную книжку.
Валерий Геннадиевич гордится своим мужицким происхождением и считает, что именно на мужике, трудяге, держится мир.
— Мужик — это, как солнце, что бы ни происходило вокруг, в стране, в мире, а он — пашет!
— Мой дед по матери, Сивых Сергей Фомич, говорил: мужик устроен таким образом, что если ему подставить шило, то он на кончике этого шила вспашет, посеет, соберет урожай, прокормит себя, свою семью и того, кто ему подставил это шило.
И еще ему очень нравится шутка, которую он повторил раза три, очевидно, это из какого-то анекдота или шутливого рассказа:
— Собака неопределенной породы совершила акт глумления над моею сукой…

В гостиницу мы вернулись ближе к полуночи. Спать не хотелось. Мне подселили малокурящего Рухина, но напарника моего еще не было — они с Колесовым отправились «гулять» по городу. И я пошел в номер к Кобенкову и Битову. Меня после выпитого всегда тянет на откровенность, и я стал рассказывать им историю моей мамы. Не всю, конечно, а только то, что было связано с ее мужем, Ю. Ю. Морисом.

Очень коротко. В конце войны с Германией мама служила инженером в КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть) воинской части. Для работы на объектах ей «выдавали» партии интернированных. Среди одной из таких партий нашелся рыжий красавец, вылитый Христос, на которого мама положила глаз. Он тоже ее заметил — и не мудрено: единственная женщина в море мужчин. Она помогла ему получить паспорт (в то время!), где было записано, что он — Юзеф Юзефович Морис, еврей из Черновцов (Украина), и стал он полноправным гражданином СССР. Это был весьма и весьма незаурядный человек. Когда я его впервые увидел, он едва мог связать пару слов по-русски. А уже в 1946 или 1947 году он в качестве режиссера Закарпатского областного драматического театра им. А. П. Чехова ставил пьесу Александра Корнейчука «Платон Кречет». Здорово, да? Второй пример: в 1948/49 учебный год, когда маму уже осудили, он, чтобы заработать деньги на поездку к ней в Сибирь, преподавал в городе Станиславе (ныне Ивано-Франковск) одновременно в трех школах (английский, французский и немецкий) и в музыкальном училище (итальянский язык). И только уже ближе к восьмидесятым годам прошлого столетия мама рассказала мне, кем на самом деле был Юзеф Юзефович. Никакой он не еврей, он — немец, кинорежиссер документальных фильмов, был на передовой, почему и оказался среди интернированных. А до войны Германии с СССР он создал первый документальный фильм о Франклине Д. Рузвельте.

Анатолий Иванович, как обычно, пыхтел трубкой, не выпуская ее изо рта, и слушал меня с интересом. А Битов после выпитого и съеденного, не дослушав, уснул. Ничего не поделаешь: классикам тоже порой хочется спать.

31 августа (суббота)
Большая часть этого дня свободна для рядовых, вроде меня, участников экспедиции. Лишь в семнадцать ноль-ноль мы все должны быть задействованы — предстояла встреча с молодыми поэтами Владивостока. Какое отношение имеют молодые поэты Владивостока к сахалинской экспедиции, к Сахалину вообще и к нам, немолодым уже и приехавшим из других краев и областей? На все эти вопросы, возможно, удастся найти хотя бы приблизительные ответы во время самой встречи. А пока я решил навестить своих давнишних друзей, чету геологов — С. В. Точилину и С. А. Попова, тем более, что Светлана Викторовна, в отличие от молодых поэтов Владивостока, имела самое прямое отношение к Сахалину.
Когда мне случается бывать во Владивостоке, я твердо знаю, что в доме Светланы Викторовны и Стаса (мы с ним давно на «ты») мне всегда рады — и покормят, и напоят, и беседой одарят, и спать уложат. И в этот раз тоже — стол буквально ломился, а мы все говорили и вспоминали, и не могли наговориться. Правильная, оказывается, реклама: надо чаще встречаться.

В 17:00 в актовом зале музея им. В. К. Арсеньева (Светланская, 20) состоялась встреча с относительно молодыми поэтами Владивостока. Вел встречу Колесов. Сначала, естественно, наша ударная сила — А. Г. Битов. Записать полностью речь Андрея Георгиевича без магнитофона крайне сложно. Мне удается зафиксировать лишь отдельные высказывания:
— Моя мечта — конституционная анархия… Я не политик, но дайте людям пожить… Истории у нас нет, а поэтому и менталитета нет… Третий день сплю в трех поясах и просыпаюсь в трех поясах… В Испании никто не знает, кто такой Сервантес, но знают, кто такой Колумб… Литература растворилась в цивилизации… Историческая катаклизма, неизвестно куда вставленная… Мы всё также талантливы — ничего с нашей генетикой не стало… Перескочить в истории ничего нельзя… Прорываются только отдельные люди: Петр, Ломоносов и другие… Мы не знаем своего размера: в чем-то мы Гулливеры среди великанов, в чем-то — гиганты… История — живое существо с маленькой головкой, как у динозавра… Ленинград — небольшой город под Москвой… От Москвы мы все устали… Провинция — это не оскорбление… Русский — это не получившийся еврей, немец и японец… В трех поколениях не опохмеляется… Привычка к малым усилиям… Дверь, которая запирает тебя в туалете… Как минимизировать свою лень? Встань с левой ноги и хоть как-нибудь застели свою постель…Способность подражать у русского человека, как у японца… Медленность и тупость введены в цивилизацию… Русские очень сообразительны: придумал, а делать лень… Измерять в чужой бане тебе не принадлежащее… Пелевин, Сорокин и проч. — пижонская литература; воевать с ними ни к чему… Читатель — исполнитель партитуры текста… Я хитрый — живу на два города: семья в Питере, я — в Москве …
Представляете, сколько он им наговорил! Да плюс ему задали два мешка вопросов. Следует заметить, что знаменитостям задают вопросы чаще всего не для того, чтобы что-то узнать или выяснить их мнение, а для того чтобы самому засветиться. В большинстве случаев так.
Терпению Андрея Георгиевича можно было только позавидовать: он не взрывался, не кипятился и на все вопросы старался дать вразумительный ответ. Хотя вопросы бывали такие, что я вам доложу! Почти полтора часа молодые поэты Владивостока усердно терзали его своими «умными» вопросами. Нам всем это уже порядком надоело. Наконец Битов сказал, что он устал и пора послушать других.
Вторым по литературной части у нас числился Кобенков. Говорил он немного. Запомнилось два момента: уже пять лет он руководит писательской организацией Иркутской области и второй — учился в литературном институте в Москве вместе с Николаем Рубцовым.
Затем Анатолий Иванович немного почитал свои стихи. Я слушал его впервые, и мне понравились и стихи, и его манера читать без поэтического завывания.
У меня сложное отношение к поэзии. Давно пропала куда-то детская восторженность, когда я чуть ли ни через день подсчитывал количество стихов, хранящихся в моей памяти. Где-то далеко-далеко затерялось мое первое стихотворение, посвященное древнегреческим богам, с которым я, как ошалелый, несся к маме на работу, чтобы удивить и обрадовать ее. Ушел в прошлое юношеский азарт, когда я практически весь том стихов Шандора Петефи помнил наизусть. Старею я, и все потихоньку уходит, все-все уходит. Мне на днях будет семьдесят, и емкость, которая мне была дадена специально под поэзию, давно переполнена. Теперь даже собственные стихи не помещаются в ней.
Поэтому, несмотря на в общем-то благосклонное отношение к поэтам и к результатам их творчества, во мне сидит и саднит мою душу определенный скептицизм. Однако бывает, что и зацепит. Кобенков чуть ли не в первый день знакомства подарил мне пару своих книжек (а их у него одиннадцать). Прочитал. И что я, старый волк и прожженный скептик, мог сказать? Хорошие стихи пишет Кобенков. Не все, конечно. Ну, это еще Эмиль Кроткий заметил: хороших стихов мало у кого много. Но кое-что в сборнике «Осень: ласточка напела» меня зацепило. Например, вот это.

МОНОЛОГ

Там жили ласточки в гнездах рыжих,
а змеи жили в сырых дровах,
там в кладовой помещались лыжи,
кроли и бабушкина трава;
там кот ходил любоваться мышкой,
там уж вылакивал молоко,
и было грустно с хорошей книжкой
проститься враз, а с плохой — легко;
там почтальоны носили письма
навоз носили грузовики,
старухи — кеды и коромысла,
а бабы — шляпы и каблуки;
там говорили, что жизнь — «что дышло»,
а вместо «срам» говорили «страм»,
и в каждом доме был коврик вышит:
над речкой — храм, да и в речке — храм;
там пели мало, грустили множко,
бывали смерти, случалась пьянь;
там на окошках сидели кошки,
а им на радость цвела герань;
там жили девки — не то, чтоб крали,
но все в них было — там и тут, —
мы их хотели — с собою звали
(сначала откажут, потом придут)…
Там я в учительницу влюбился
И написал ей «Ай лав вас эм»…
Зачем я жил там? Я там — родился.
Зачем уехал? А ни за чем.

А еще щиплют такие строки:

Русаку и иудею,
как русак и иудей,
я взываю, как умею,
Влажной смертушкой моею
Свою грядочку залей …

В общем, по понятиям моего разума и моей души, есть у Анатолия Ивановича кое-что. Есть!
После Кобенкова предложили почитать свои стихи молодым поэтам Владивостока. Они жутко смущались присутствия мэтров и классиков русской, еврейской и мировой литературы. Я их понимал и сочувствовал даже. Вспомнил, как сам в четырнадцать лет впервые вышел на трибуну и что-то там вякал о комсомоле — у меня тогда от волнения дрожало все: голос, руки, ноги и все остальные части тела.
Немножко промямлив свои вирши, «молодые» поэты подарили каждому члену экспедиции по сборнику своих стихов под названием «Серая лошадь», изданного почему-то в Твери. И пригласили нас скромненько отметить эту встречу. Само собой что с водочкой. Но где?
Мы поднялись немного по Светланской — там, не доходя до гостиницы «Версаль» (а в мои студенческие годы это была гостиница «Челюскин»), в середине шестидесятых годов прошлого века (с ума сойти!) открылось кафе «Минутка». Для своего времени это было чудо дизайна, комфорта и изобилия. Здесь можно было среди бела дня, в рабочий день, выпить болгарского или румынского вина в разлив и прилично закусить на скромные доходы студента-заочника. Но пришла эпоха Чубайса, великого и ужасного, и разодрали «Минутку» на секунды — там теперь четыре или даже шесть независимых структур. Одна из них пищевая. Вот туда мы и направились.
Посетителей не было. Поэты расставили столы покоем, то бишь буквой «П», взяли несколько порций «ножек Буша-отца», два или три каких-то салата и несколько бутылок водки. Но немного. Все это было быстро выпито и съедено. Отличился, как обычно, гигант Рухин. Его эти микропорции никак не устраивали, и он за свои деньги взял двойную порцию ножек и с нескрываемым удовольствием упаковал их в своем большом теле.
За столом, как положено, велись окололитературные разговоры. Я в них не участвовал — меня преследовало ощущение пребывания не в своей тарелке. Народ, по-моему, делился на три группы: мэтры (Битов и Кобенков), поросль (молодые поэты) и те, кто себе на уме (Телешов, Рухин, Матола). Колесов явно тяготел в мэтры, но ему надо было организовывать процесс. Я же был сам по себе, ненужный в этой компании и чуждый ей. Возможно, это было предчувствие того, что мне будет еще хуже. Меня кушала тоска. И родились с тоски такие строки:

Прочитав стихов с полсотни,
Выпив по ведру на брата,
Экспедиция заглохнет,
И вернемся мы обратно.

В кафе мы пробыли в общей сложности часа полтора. Колесов постоянно подгонял всех — пора ехать, пора ехать. Дело в том, что на этот последний во Владивостоке вечер был запланирован прощальный ужин в семье нашего телеоператора Телешова. И действительно, когда нас туда доставили на японских джипах, там уже стояли откупоренные бутылки, а столы ломились от яств и фруктов. Столы, правда, оба маленькие, и потому фрукты помещались на тележке, — так мне запомнилось.
Глеб живет в центре города, в трехкомнатной квартире. Одна комната целиком отдана ему под монтажно-съемочно-воспроизводящую аппаратуру. Вторая, — очевидно, опочивальня. Третья же — большая гостиная, не заставлена мебелью.
В гостиной нас и принимали, хотя не возбранялось посещать и другие помещения, окромя опочивальни, разумеется. Однако любые передвижения по квартире были ограничены и связаны с вполне реальным риском, исходившим от огромной псины женского пола. Она, сука, зорко следила за каждым, совершавшим вояж на кухню или в туалет, и оттого в этот последний хотелось чаще обычного.
Глеб «совершил акт» поочередного фотографирования членов экспедиции в своей мастерской, где у него имеются различные экраны для подсветки. Для истории, очевидно. Затем состоялся просмотр фильма о восстановлении памятника О. Э. Мандельштаму во Владивостоке, который Глеб снял в прошлом году. Делал памятник, извините, ваял, скульптор Валерий Ненаживин. А инициатором и движителем этого дела был А. Г. Битов, что Глеб и запротоколировал со тщанием, сняв мэтра до установки, во время установки и после установки памятника, до рюмки водки и после оной.


1 сентября (воскресенье)
Перелет наличного состава из Владивостока в Южно-Сахалинск. Встреча в аэропорту Южно-Сахалинска. Это был мой наихудший, практически черный день, вернее вечер — дважды в довольно-таки обидной форме мне дали понять, ху есть кто и кто есть ху. Оба эпизода случились в аэропорту. Из Владивостока нас прилетело шесть человек. Встречали телевидение и представитель отдела культуры города Южно-Сахалинска, кажется Тамара Александровна Федосеева. Брали интервью. У всех, подчеркну, у всех, кроме меня. Было обидно, ведь мною, в отличие от прочих, написано о Сахалине пять книг и опубликовано порядка 200 статей, в том числе и за рубежом.
Среди встречающих нас был некто Чигрин, как мне показалось, личность неприятная, по-видимому, он сноб по второму определению этого слова (см. Словарь иностранных слов). Но, по мнению Кобенкова и Битова, он пишет талантливые стихи. Может быть, поэтому его одолевает снобизм, опять же по второму определению?
Рассевшись по машинам, встречающие и прилетевшие стали обмениваться визитками. Я протянул Чигрину свою визитку. Не протягивая руки и брезгливо скривив рот, он спросил: «Что это?» Невольно вспомнился Маяковский: «Берет, как бомбу, берет, как ежа, берет, как бритву обоюдоострую, берет, как гремучую в двадцать жал змею двухметроворостую». Но там у Маяковского был полицейский, и паспорт иностранца он обязан был взять в руки по долгу службы. А Чигрин мою визитку и брать не хотел. То есть мне сразу же дали понять, насколько я стою ниже других членов экспедиции.
От сознания собственной ненужности на душе стало чертовски неуютно. И это чувство преследовало меня затем постоянно. Оно лишь несколько смягчилось, когда начальник экспедиции Колесов, заметив у меня в руках блокнот и ручку и решив, что я умею писать, поручил мне составить дневник экспедиции, что я старательно, как провинившийся школяр, и выполнил.
Нашу элиту (Битов и Матола) поселили в приличной гостинице — это понятно. Кобенков, Рухин и Ремизовский — в какой-то обычной. Но Кобенкову и Рухину достались люксовые номера с горячей и холодной водой, а Ремизовскому — полулюкс без всякой воды вообще. Чтобы смыть туалет мне приходилось ночью, когда холодная вода текла тонкой струйкой, собирать ее в пластиковые бутылки. Уверен, что это — не есть хорошо.
Элитно-элитарный ночной бар, куда на ужин нас повел Колесов, назывался «Корона». Это здание бывшей столовой на улице, что ведет к базару, не доходя до городских бань. В конце семидесятых и в начале восьмидесятых здесь можно было не только прилично поесть, но и взять в разлив и вина, и водки. Запомнился случай, которому я был свидетелем: мужик, сильно поддавши, вышел на крыльцо (там ступенек шесть или семь) и стоял, покачиваясь, пока не упал на асфальт, как кукла, не сгибаясь, ударившись всем телом, в том числе и головой. Кровь, крики, «скорая».
За ужином к прилетевшим добавились еще трое: член экспедиции этнолог М. М. Прокофьев, проживающий в Южно-Сахалинске, художник Сергей Слепов и Е. М. Чигрин. Он-то, Господи, кто бы мог подумать, — один из организаторов экспедиции. Так вот откуда ноги растут!
Слепов показался мне тихим, удрученным и озабоченным, но, очевидно, глубоко порядочным человеком. Сидели часов до двух. Водка меня не брала, настроение — спасибо организаторам — как было, так и осталось препоганым. Кроме беседы со Слеповым, был и еще один светлый момент в тот вечер: парень из оркестра сыграл на флейте нечто вроде «Одинокого пастуха». Меня такие вещи просто голыми руками берут за душу. Чудо!

2 сентября (понедельник)
С утра шел сильный дождь. Это нас достал-таки циклон.
Подогнали автобус типа «ПАЗика», и мы поехали в Сахалинский областной краеведческий музей, что издавна расположен на Коммунистическом проспекте № 29 в здании, построенном еще японцами и напоминающем пагоду. Встречал нас М. М. Прокофьев. Он тут же передал нас в руки экскурсовода, и она повела группу по залам. Штришок: серьезный, весь внимание, Битов впервые что-то записывал в свой блокнот.
А я отделился от группы, спустился с Прокофьевым в полуподвал и попытался связаться с директором музея В. М. Латышевым, который находился в отпуске и сидел дома.

Справка. Владислав Михайлович Латышев (1939). В 1971–1974 гг. — заместитель директора Сахалинского областного краеведческого музея по научной работе. В 1974–2003 директор этого музея. С 1995 — директор Института Бронислава Пилсудского. Автор нескольких монографий и большого числа статей. Заслуженный работник культуры Российской Федерации.

Примечание. В моей коллекции сахалинских ученых-чудаков он занимает почетное четвертое место. Четвертое — не по значимости, а по хронологии моего знакомства с ними, с чудаками. Кто такой ученый-чудак в моем понимании? Это серьезный крупный ученый, который принципиально не хочет писать и защищать диссертацию, потому что ему жаль тратить на это свое время и свои нервы. Мой список ученых-чудаков Сахалина выглядит так: три известных геолога — Светозар Демидович Гальцев-Безюк, Геральд Сергеевич Мишаков, Вадим Шлемович Брутман и историк Владислав Михайлович Латышев. Я глубоко уважал и уважаю этих людей за честное и бескорыстное отношение к науке. Уверен, что это далеко не все сахалинские ученые-чудаки. Просто я других мало знаю.
Удачно выразился на эту тему Игорь Губерман:

Таланту ни к чему чины и пост,
его интересуют соль и суть,
а те, кто не хватает с неба звезд,
стараются навешать их на грудь.

Однако, несмотря на ливневый дождь Владислава Михайловича дома не оказалось. Это просто какое-то наваждение! Уже несколько лет мы никак не можем встретиться. Последний раз мы виделись, по-моему, в 1996 году, когда в Южно-Сахалинске проходила изумительно и богато организованная конференция, посвященная столетию выхода в свет книги А. П. Чехова «Остров Сахалин».
Мою микробиблиотеку теперь украшает факсимильное издание книги Чехова, «организованное» сахалинцами к началу той конференции.

После неудачной попытки встретиться с Латышевым я позвонил в архив А. И. Костанову. Слава Богу, он оказался на месте. Договорились, что я подойду минут через двадцать.
И пошел я под дождем со своим дырявым зонтиком. Хорошо хоть такой был. Ничего — лето ведь, а я еще и закаленный.
Общение с Александром Ивановичем было, как всегда, обоюдополезным, в смысле обмена информацией. Он рассказал, что практически закончил двухтомник по истории архивов Дальнего Востока. Разрабатывая эту тему, попутно сделал целый ряд открытий. Собственно, это его докторская диссертация. Затем мы обменялись книгами: я ему подарил обе части «Нефти Сахалина в судьбах», а он мне — целую кипу книг, выпущенных архивом за последнее время.
Как всегда, не без удовольствия вспомнили нашу первую совместную «пьянку». Почему в кавычках? Сейчас поймете. Был 1990 год, разгар перестройки и борьбы с пьянством. Все помнят, что, как только мы (вернее бы сказать — Лигачев с Горбачевым) начали бороться с пьянством (злоупотреблением алкоголем), мгновенно в магазинах исчезли всякие соки (томатный, яблочный, виноградный и другие) и томатная паста всех видов. Про пиво я и не говорю. Исчезла напрочь какая-либо закусь: белая фасоль в томате, цветная фасоль в томате, килька в томате, котлеты из частиковых рыб и многое тому подобное, дешевое и подходящее. Я уж не говорю о чудесах болгарских изготовителей, типа «Славянской закуски» или «Перца фаршированного». Так вот, в 1990 году приезжает в командировку в Оху Александр Иванович и вполне преднамеренно встречается там с известным сахалинским краеведом В. И. Ремизовским. Ну, как говорится, слово за слово, и решили мы посидеть. В ресторан идти бесполезно — там борются с пьянством.
Ну, тогда, говорю, пошли ко мне: ничего путного, естественно, нет, но почудить можно.
— Что-то раздобыл?
— Да где ж его раздобудешь? Просто случай. Подруга у меня живет в Хабаровске. Неделю назад я летал к ней, и она мне подарила ведро малины. Ты можешь враз съесть ведро малины? Нет? И я — нет. А малина киснет. Что делать? Пожертвовал я выданный мне по талону на месяц килограмм сахара и высыпал его в малину. Прекрасная малина, подарок моей будущей жены, восхитительно забродила. Вот ее-то я и предложил квакнуть.
— Согласен, — говорит Костанов. — А закусь?
— Ну, ты же видишь, в каком месте и в какое время мы живем? Да, хлеб есть. Да, есть три огурца. Нет, свежие. Да, соль еще есть.
— Тогда пойдем хоть масла купим.
— Ха-ха-ха! Купим масла в Охе — да оно же по талонам! И приезжим не продается.
— Попробуем, — сказал советский полугрек.
Заходим в магазин, и я наблюдаю абсолютно нереальную сцену покупки без талона (!) куска сливочного масла. Жаль, не было видеокамеры, ибо это был восхитительный учебный материал. Пятьдесят процентов греческой крови, которые текут в жилах моего друга, легко преодолели сопротивление советской талонной системы. С куском масла аж в двести граммов, довольные и практически счастливые, мы пошли на сближение с бутылью забродившей малины.
И оно-таки состоялось. В моей памяти этот вечер остался как один из самых приятных, ибо, как сказано, не хлебом единым (добавлю, и не алкоголем тоже) жив человек. Выпивая и закусывая, мы много и, во всяком случае, для меня плодотворно говорили о краеведении и об истории Сахалина в целом, но главным образом о Северном Сахалине, о его людях, о репрессиях тридцатых годов, о прошлом и будущем нефтепромыслов. В то время я стоял еще в самом начале пути создания серии «История нефтяного Сахалина», и мне эта беседа с профессиональным историком дала очень много.

Александр Иванович пригласил меня вечером к себе. Ну, я и согласился с радостью. Однако в дальнейшем оказалось, что я прочно завязан на нашу компанию и отрываться не имею права. Так что встреча не состоялась. Жалею очень, но обстоятельства были сильнее меня. А перед Александром Ивановичем пришлось трижды извиняться. Но жизнь не кончается и, надеюсь, мы еще с ним посидим «по-хорошему» и, возможно, не раз.

Костанов созвонился с Музеем и предупредил, что Ремизовский у него и за ним надо заехать, потому что идет дождь. Вскоре подошел автобус, и мы поехали в музей одной книги им. А. П. Чехова. Я вдруг вспомнил, что был на открытии этого музея в 1995 году. Мы тогда всюду ходили вместе с Б. П. Полевым. Он хорошо ко мне относился и все уговаривал срочно писать докторскую диссертацию, пока он жив, обещал всяческую поддержку. Но я так и не собрался.
Не могу вспомнить, кто тогда, на открытии, был директором музея книги А. П. Чехова. Теперь же это Н. Д. Корсунская. Она совсем недавно ушла из архива и заняла этот пост. Она и экскурсию для нас провела. Меня она вспомнила, что было приятно. Но все же главное внимание, как и следовало ожидать, было оказано Битову и Матоле.
Обедали в ресторане «Мастер и Маргарита» — это через дорогу от почтамта. А я вспомнил, что раньше, еще при советской власти, это была обычная столовая, и запомнилась она мне только потому, что здесь я единственный раз в жизни ел украинский борщ, сваренный не с мясом, а со свежей рыбой, кажется с кетой. Помесь борща с ухой.

После обеда у нас свободное время, а в четыре часа у Кобенкова — встреча с читателями в конференц-зале областной библиотеки под названием «творческий вечер». Очень странное название и, как показал конкретно этот вечер, никакого творчества ни у Кобенкова, ни у кого-либо из присутствующих в тот вечер не было. А было знакомство с творчеством поэта А. И. Кобенкова.
Оказалось, что Анатолий Иванович, в отличие от меня, был прекрасно осведомлен о характере нашей экспедиции. Он не тащил с собой глупый рюкзак с полевым барахлом, как Ремизовский, а взял приличный чемодан с приличным костюмом, хорошими рубашками и модными галстуками. Я-то, не ведая, что произошла полная «чигринизация» экспедиционных планов, собирался именно в поле и, как положено, по-полевому.
Нарядившись, Анатолий Иванович выглядел очень импозантно. Его еврейская оброслость с проседью и (опять же по-еврейски) чуть навыкате умные глаза создавали облик доброго мудреца, еще не старого, но уже очень мудрого. Думаю, что женщины, особенно окололитературные экзальтированные дамы, западают на него, как Курникова на Иглесиаса.
Народу пришло довольно много — зал был почти полон. Вечер вел опять же Чигрин, что настораживало. Тем не менее, выяснилось, что Анатолий Иванович умеет и, видимо, любит выступать перед народом. Просто и без свойственных поэтам выкрутас рассказал он о себе, потом довольно много читал своих стихов. Читая, он, словно ударник в оркестре, четко отбивает ритм, поэтому даже в белых стихах чудится наличие рифмы. Все, конечно, не перескажешь, да оно и не к чему. Приведу одно понравившееся мне стихотворение — «Полотна Шагала» из книги «Круг» (тоже подарок автора):

1

Полотно Шагала — это я
у своей прабабки на побывке;
это праздник, это у тряпья –
ласточки, у обуви — набивки;

на цветах пикейных покрывал…
это осень; это дождь на крыше…
Это все, что Марикел Шагал
допоет, допишет и додышит…

это кашель пьяных половиц,
это среди плесени и гнили
тихий мальчик Изя Горовиц
скрипку взял… и слезы тети Цыли.

Лоскуты надежд, обрывки сна,
а еще — с кошерною едою –
улочка, которая ясна,
как стакан с небесною водою…

2
Полотно Шагала — это ты
за руку взяла меня, и значит,
жизнь моя чего-нибудь да значит,
ибо рядом — ты и облака.

У тебя хорошая рука —
легкая, как слово, а мозоли —
как плоды паслена или соли,
крупные кристаллы — холодят…

3
Полотно Шагала — это мы,
грустные, как люди на вокзале,
глупые, как страусы, смешные,
как Шолом-Алейхем…
Это мы.
Так мы пели — головы закинув,
кадыки надувши, вскинув руки,
закатив глаза, как перед смертью
или чудом.
Пели, как могли…

Обожаю слово, как таковое! Мне нравятся игры со словами. А у Кобенкова есть такие находки, которые просто цепляют. В приведенном выше стихотворении это «забор знобит», а чуть дальше в книге «Круг» есть, например, такое: «и волчья полость стиха задохнется на падежах». Не знаю, как кому, а мне такие вещи по душе.
Слушали Анатолия Ивановича хорошо. Было довольно много вопросов личного плана, и по вопросам творчества. Отвечал он спокойно, легко, без экивоков и ерничанья, я бы сказал — мудро.
Еще до начала вечера-встречи я зашел в отдел краеведения библиотеки. Там меня знают и уважают. Думаю, если бы организовали вечер-встречу с известным сахалинским краеведом В. И. Ремизовским, народу было бы не меньше, чем на творческой встрече с поэтом Кобенковым,
После вечера мы заехали в гостиницу за Томассо и Битовым, которые в очередной раз были на телевидении, и всем составом, кроме Прокофьева, поехали к Чигриным на званый ужин-прием. Зато снова с нами был художник Сергей Слепов. Я, к сожалению, совсем не знаю его творчества, а вот как человек он мне очень симпатичен.
Перед тем, как сесть за стол, начальник экспедиции вызвал в отдельную комнату Т. Матолу и Л. Рухина для проведения с ними воспитательной беседы — чисто в комсомольско-партийном стиле лучших времен советской эпохи. Дело в том, что иностранцы начали открыто выражать недовольство организацией экспедиции, вернее — отсутствием самой экспедиции и засильем представительских встреч. Понять их было можно: 29 августа Томассо прилетел из Италии (!), чтобы снимать кино; прошло пять дней его участия в экспедиции, а он еще и метра не снял. Возмущался засильем представительских встреч и Рухин.
Я не присутствовал при этой политбеседе, а и присутствовал бы, то все равно ничего не понял бы, так как беседа, ясное дело, велась на английском языке. Но, судя по результату, нашему начальнику удалось-таки «воспитать» иностранцев. За ужином они были, как обычно, приветливы и веселы. Умеет Колесов уговаривать!
Мне тоже хотелось выразить недовольство неоправданной с моей точки зрения потерей времени, которого и так нам было отпущено до обидного мало. Я даже как-то сказал в присутствии Битова, что, используя свой опыт и свои знания Сахалина, уже сейчас беру карту острова и начинаю писать путевые очерки неосуществленных поездок. В ответ Битов фактически похвалил меня: У вас получится, судя по тому, как вы описали поездку в Портленд. Ух, как по нервам защекотало! Ведь не кто-либо, а классик похвалил.
За ужином нашу сугубо мужскую экспедиционную компанию «разбавили» две приятные дамы — жена Чигрина Ольга и пассия начальника экспедиции Елена. Ольга — женщина скромная, тихая, а учитывая взрывной характер ее супруга, не без основания можно думать, что и запуганная.
Елена совсем другого склада: раскованная, деловая, уверенная в себе современная дама. Глядя на нее, я непроизвольно вспомнил стихи Шандора Петефи. О своей будущей жене поэт писал так: «Если женщина — пусть будет черной, маленькой, как ты». Колесов относится к Елене очень внимательно, предупредительно и нежно. Всегда приятно видеть такое.
Стол буквально ломился от яств. Во главе стола, притягивая наши взгляды, возлежал молоденький поросеночек, курносенький такой и розовенький. А вокруг блюда с поросеночком стояли десятки тарелок со знаменитым сахалинским гребешком, кальмарами двух или трех вариаций, фаршированной рыбой, красной рыбой ломтями и множеством всевозможных салатов. Не менее впечатляющ был и строй пузатых бутылок с разнообразными алкогольными напитками.
Но мы не оправдали надежд хозяйки: у нас который день жизнь перенасыщена едой и пойлом. Мы, несмотря на наличие водки и не одной мужской глотки, не смогли осилить и половины того, что было с таким тщанием приготовлено и выставлено.

Так как пили мы в этот раз мало, а я, видимо, даже очень мало, то и занялся наблюдениями и фиксацией. Может быть, мне следует попробовать как-то с пониманием отнестись к Чигрину и к той вселенской суете, которую он затеял вокруг нашей экспедиции? Да, он очень заносчив; да, у него гипертрофированное самомнение. Но, по-видимому, он неплохо образован в гуманитарной области, что и демонстрирует постоянно, причем с явным поддёвом собеседника. Я с таким человеком не ужился бы ни в семье, ни на работе. Но другие же как-то уживаются! Кобенков вот даже любит его. Впрочем, добряк Кобенков любит, по-моему, всех.

3 сентября (вторник)
Еще один пропащий для экспедиции день, так как он тоже — представительский. Сегодня мы должны посетить город Холмск, встретиться с руководством этого города, лично с мэром города, с общественностью города, еще с кем-то в этом городе и, естественно, посидеть в тамошнем ресторане.

Справка. В 1870 году в районе айнского села Маука российская команда под руководством поручика В. Т. Фирсова построила военный пост с целью обеспечить безопасность пролива Невельского с юга. После захвата Южного Сахалина в результате Русско-японской войны айнское селение Маука было переименовано на японский лад в Маока. В 1946 году город Маока переименовали в город Холмск. Сегодня это второй по численности населения и по экономической значимости город Сахалинской области.

Выехать нам следовало хотя бы часов в десять. Но что-то у Чигрина не заладилось с транспортом, и микроавтобус он смог подогнать только в полдвенадцатого. С шофером Юрой нас девять человек: Битов, Кобенков, Колесов, Матола, Ремизовский, Рухин, Чигрин и Ольга Чигрина. Добрая Ольга озаботилась: позавтракали мы, али голодны? «Оленька, — ответили мы хором, — мы чудесно позавтракали, но как ни старались, так и не смогли съесть все то, что не съели вчера за ужином. Всегда бы так!»
Поехали в Холмск, южной дорогой через село Троицкое. Шоссе великолепное. А я вспомнил, что в семидесятые годы мы ездили по северной дороге через Владимировку. Кажется, на пятнадцатом километре той трассы был мост через реку Владимировку. Именно от этой точки вниз по ее течению я начинал пикетаж и отбор образцов горных пород. Время было летнее, год был малодождливый, воды в реке — чуть выше щиколотки. Мы шли обутые, как обычно в болотные резиновые сапоги, и отбирали пробы практически прямо в русле или в околорусловых обнажениях.
Но речь все-таки о мосте через реку Владимировку. Главная ценность этого моста как ориентира на местности состояла в том, что в десяти метрах выше по течению вода вымыла огромную, глубиной не менее трех метров, яму. Такой вот естественный бассейн, в котором мы, сняв сапоги и обнажившись, так как были совершенно одни, в полном смысле слова балдели в чистейшей холодной воде прекрасной горной речки Владимировки. Каждый день, закончив маршрут, мы возвращались к нулевому пикету, к «нашей» яме, и совершали божественный акт омовения. Когда ты насквозь пропитан собственным потом и покрыт дорожной пылью (а река и дорога в этом месте «текли», не отдаляясь друг от друга), то омовение в кристально чистой холодной воде представляется великим благом.
В последующие годы вдоль по долине реки Владимировки стали выделять земли под дачи. Теперь места эти не узнать. Сахалинские дачники постарались не ударить лицом в грязь перед жителями латиноамериканских кварталов и так загадили бедную Владимировку, что теперь не то, что пить или умываться, боязно просто окунуть руку в некогда кристально чистую воду горной речки. Русло, где мы когда-то отбирали пробы горных пород, нынче завалено консервными банками, автопокрышками, ржавеющими деталями машин и прочим дачным мусором.

Примечание. Невольно вспомнился забавный случай, о котором я узнал, читая одну очень серьезную книгу по геологии. Где-то в Чехословакии некто описал голоценовую толщу, возраст которой определил в 10 тысяч лет. Однако другой некто, более дотошный, откопал в этой толще ржавый велосипед и, заново датируя эти отложения, шутя заговорил о «стратиграфии велосипедов».

Поселок Троицкое мне тоже памятен. На юге, сразу за поселком, стоит мост через реку Среднюю. В сухое время года это небольшая хилая речушка. Но размах ее долины говорит о том, что в дождь она мгновенно «вспухает» и тогда — берегись. Завершая один из полевых сезонов, я поставил лагерь практически под этим мостом. Здесь я решил оформить контейнер, загрузить в него все наши вещи и отправить морем в Магадан. Ведь это же в несколько раз дешевле, чем переправлять тяжеленные ящики с образцами горных пород самолетом. Да и легче.
Однако главная цель была в другом. Южный Сахалин по сравнению с Магаданом представлялся мне земным раем, где растет все на свете, очень крупных размеров, в большом количестве, и потому — жутко дешево. И я решил привезти в Магадан овощи для своей семьи, причем их доставку взвалить на мой родной институт. Косвенно, конечно, ибо на самом деле институт никаких финансовых потерь не имел от моей «аферы». Ведь контейнеры не взвешивают: трехтонный — он и есть трехтонный. Кроме полевого снаряжения и ящиков с образцами, я загрузил в него еще ящики с морковью и картофелем. А река мне в этом вопросе была очень даже нужна, так как я решил все сделать по правилам. Морковь я укладывал в ящики и пересыпал сухим речным песком. Так же поступил и с картошкой.
Но, как говорится, Бог шельму метит. Мой контейнер, вместо того чтобы отправить через Татарский пролив в порт Ванино, а оттуда — в Магадан, запихнули в порт Корсаков, где он «благополучно» простоял четыре месяца, а затем уже среди зимы (с помощью ледокола!) был доставлен в Магадан.
Само собой, что все мои заготовки насквозь промерзли, а когда оттаяли, то потекли. Я хотел спасти хотя бы морковь. Крупные кристаллы забродившего морковного сока пронизывали насквозь каждый корнеплод. Я пытался их выколупывать. Но после оттаивания это была уже не морковь, а тряпка. Пришлось все выбросить. Как говорится, факир был пьян и фокус не удался.

Примечание. Если бы это событие произошло после мая 1985 года, когда благодаря усилиям Егора Лигачева в стране был принят сухой закон, то вся моя перемерзшая морковь, а тем более перемерзший картофель послужили бы основой для добрых трех ведер хорошей бражки. Но кто же тогда мог знать, что государственные мужи, государственно подумав, вырубят несколько миллионов гектаров (!) виноградников. Глупость человеческая многолика и многообразна, особенно — среди государственных мужей.

На следующий год я решил обыграть хитрых портовиков Сахалина. Точно так же, как и в прошлом году, я загрузил контейнер вещами, образцами и овощами. Но отправил его не в Магадан, а в порт Ванино (sic!) на вымышленный адрес. А сам тем же паромом поехал вслед за своим контейнером. В ванинском порту я пошел к начальству порта и повинился, что «ошибочно» неверно указал адрес назначения, и переоформил контейнер на свой магаданский. Не обошлось, конечно, без потерь и на этот раз, но убыток оказался минимально возможным: у меня при вскрытии контейнера в Ванино ловкие ребята сбондили две трехлитровых банки сгущенного молока.

По дороге в Холмск мы всего один раз остановились. Вышли из машины, и вдруг «повело» Андрея Георгиевича. Колесов и Кобенков подхватили его, и все обошлось. Но все поняли, что за классиком нужен глаз да глаз.
Мы гнали и гнали без остановок, ибо выбивались из графика (нас ведь ждут!). Даже знаменитый холмский серпантин проскочили, не останавливаясь. Не заехали и на Холмский перевал, чтобы снять на фото и видео памятник воинам, погибшим здесь во время Великой Отечественной войны. И тоже — жаль.
Легко преодолев девяностокилометровый бросок по прекрасному шоссе, в полвторого мы благополучно прибыли в город Холмск. Великий наш империолог А. Г. Битов с серьезным видом заметил, что это единственный в России город, названный в честь Шерлока Холмса.
Подкатили к администрации города и перезнакомились с нею: председатель горисполкома Александр Петрович Густо и его всевозможные замы — Андрей Николаевич Бородин, Вячеслав Александрович Ким, Валентина Алексеевна Педан и другие.
Далее нас втиснули в жесткую схему проведения мероприятия под названием «Встреча с Битовым»: шаг влево, шаг вправо считались нарушением экспедиционной дисциплины, норм поведения, общественной морали и вообще побегом.
Сначала нам следовало в ускоренном режиме посетить Музей морской фауны. Отдельные экспонаты впечатляли. Особенно морской окунь в полтонны весом. Были там и другие весьма любопытные вещи, а засидевшиеся из-за отсутствия туристов экскурсоводы жаждали нам все-все показать и очень толково все-все объяснить. Но у нас строго расписанный план. Давай-давай, скорей-скорей, поехали-поехали! Плану и его составителю не до деталей. Главное — количество объектов, которые посетил живой классик, ведь именно это важно для отчета!
Эту банальную истину я усвоил давно, еще со времен работы в системе Академии наук. Когда я вернулся из своего первого самостоятельного поля, проверявший мои полевые материалы старший научный сотрудник института Борис Клубов, жалеючи меня, неумёху, сказал: главное — не хорошо поработать, главное — хорошо отчитаться.
Следующий объект нашего посещения — рыбоконсервный завод в поселке Яблочном. До него всего двенадцать километров, но дорога ужасная. Думаю, что ее не ремонтировали с приснопамятных советских времен.
По решению учредителей генеральным директором рыбоконсервного завода с двенадцатого февраля этого года был назначен Н. А. Гвозда. Ему тридцать восемь лет, и это типичный представитель современного делового человека: энергия, хватка, напор. Николай Андреевич родом с Закарпатья, из Ужгорода. И этот факт послужил поводом, чтобы мы с ним разговорились, ведь Ужгород — один из городов моего детства.
Он, как мне показалось, довольно откровенно рассказывал о себе, и это располагало к нему. Говорил, что был в школе «трудным», был второгодником, но зато очень самостоятельным. Рано начал зарабатывать деньги: «У нас на западе говорят: почему ты бедный? — потому что дурак; а почему ты дурак? — потому что бедный». В тринадцатилетнем возрасте он отправился в Прибалтику на заработки и заработал за лето аж три тысячи рублей. И это в то время, когда ставка инженера была сто десять рублей в месяц!
На Сахалин, в город Оху, Николай Андреевич приехал в 1985 году и уже через полгода смог купить себе легковую машину. Для того чтобы в советское время купить машину (а это было время всеобщего дефицита), недостаточно было иметь соответствующую сумму, надо было еще лет десять-двенадцать простоять в очереди. Но Николай Андреевич купил без задержки, очевидно, с рук и, очевидно, с переплатой. Но ведь смог! Всего за полгода смог. Сахалин привязал его своими перспективами: «Сахалин, как Израиль, можно въехать, но трудно выехать». Не знаю — в Израиле не был. Но что Сахалин притягивает — это точно, на себе испытал и продолжаю испытывать.
Его энергичность, хватку и знание дела мы почувствовали сразу же, как только он начал «экскурсию» по рыбоконсервному заводу. Прежний директор, некто Лукьянчиков, явно вел дело к полному развалу, потому что для него главным было «урвать». Николай Андреевич принадлежит, я бы сказал, к классу более умных деловых людей. Он считает, и это очевидно так, что долговременное собственное благополучие проистекает из долговременного благополучия того дела, которому служишь.
— Когда меня поставили директором, я сразу же заявил, что разграбить завод не дам. Это предприятие может и будет прибыльным. Все, что живет в море, должно быть в баночках. Мы выпускаем до сорока трех наименований различной продукции. Но, для того чтобы завод работал на полную мощность, мне необходимо не менее ста тонн сырца ежедневно. К сожалению, такого регулярного поступления нет, поэтому завод работает неритмично. Фактически наших мощностей хватило бы, чтобы всю страну завалить рыбоконсервной продукцией. Но страна наша со странностями: проще завозить эрзац-продукты из-за границы, чем делать и употреблять качественные свои. Поэтому я начал размещать рекламу нашей продукции за рубежом — в Канаде, в Швеции и в других странах.
— В путину у меня работает до шести сотен человек. В среднем же получается, что завод предоставляет триста пятьдесят — четыреста рабочих мест. В основном это жители поселка Яблочный. Однако надо сказать, что за последние десять лет народ полностью разучился работать, разленился. Особенно подводит пьянка — утром его штормит, вечером колышет. Какой из него работник? Приходится избавляться, тем более, что недостатка в рабочей силе нет, к нам стремятся попасть. Средний заработок на заводе от четырех до восьми тысяч, в то время как в бюджетной сфере — полторы.
— Нехватка сырца и нерегулярное его поступление вынуждают меня идти дальше. Во-первых, нам надо построить собственный причальный порт, чтобы уйти от двойной перегрузки рыбы. Затем я хочу приобрести несколько лодок типа японских кавасаки и начать планомерную добычу морской капусты. Полагаю, что это очень перспективное направление. Есть и другие задумки, о которых пока говорить рано.
Экскурсия по заводу убедила нас в том, что мощности здесь действительно есть, а вот сырца — нет. Только в одном цеху мы увидели работающих — пять женщин и трое мужчин наклеивали этикетки на уже закатанные банки и укладывали их в картонные коробки. «Наклеивали», очевидно, не то слово, ибо наклейку, а точнее оборачивание банки этикеткой, осуществляет машина, причем с огромной скоростью, только успевай поворачиваться. Поэтому ритм такой: сорок пять минут работы, пятнадцать — отдых. Иначе, по-видимому, и нельзя.
Походив по заводу, познакомившись с людьми и с одинокой, тупой и ушастой ослицей по имени Майя, непонятно откуда и для чего появившейся на заводе, мы пошли мыть руки, ибо нас уже ожидали накрытые столы. Обед, как и следовало ожидать, был обильным, вкусным и в меру сдобренным водкой.

Когда Гвозда поднялся из-за стола, чтобы покурить, я тоже вышел. Мои воспоминания о жизни в Закарпатье в послевоенное время расположили его ко мне, и он рассказал много интересного. В частности, о том, что его дядька воевал в Южной Корее, что был он там чуть ли ни свидетелем того, как американцы сбили нашего прославленного Кожедуба (этот факт нигде не упоминается, может — и не факт); рассказал и о том, как его дядька переходил через границу из Закарпатья в Словакию и обратно (в советское время!).

Справка. И. Н. Кожедуб (1920–1991) — во время Великой Отечественной войны служил в истребительной авиации, участвовал в 120 воздушных боях, лично сбил 62 немецких самолета, трижды Герой Советского Союза, после войны окончил Военно-воздушную академию им. Н. Е. Жуковского, маршал авиации (1985).

Распрощавшись с энергичным Николаем Андреевичем Гвозда, мы отправились в морской порт. По плану у нас должна была состояться морская прогулка по акватории Холмского морского порта. Погода нам благоприятствовала: по статистике, в этих местах — 185 дней в году пасмурных, но нам достался — с переменной облачностью. Однако ветер нагнал волну до двух метров, и катать классика и других знаменитостей по акватории порта начальство не решилось. Так что не удалось нам сфотографироваться на фоне лежбища сивучей, которые облюбовали бетонный мол, ограждающий акваторию порта. Сивучам, конечно, плевать, а нам — обидно.

Затем нас встретил заместитель начальника порта Михаил Валентинович Минько. Популярно и коротко он ознакомил нас с работой этого единственного на Сахалине незамерзающего порта, рассказал о паромной переправе Ванино — Холмск, о перевалке грузов для буровиков, работающих на шельфе, сфотографировался с нами и распрощался.
С эстакады, по которой нас водил заместитель начальника порта, если смотреть строго на север, хорошо видна вершина горы Бернизет (высота над уровнем моря 571 метр). Из расположенных в Холмском районе — это всего лишь четвертая вершина Южно-Камышового хребта, но она видна непосредственно из города и смотрится великолепно.

Примечание. Не лишне отметить, что самая высокая вершина, которую я лично покорил, — это гора Атоа в Ногликском районе. Ее высота всего 302 метра, но это — моя вершина! Во время полевого сезона 1974 года мы сплавлялись по реке Даги. Вообще-то это был анекдот. Моя основная задача состояла в том, чтобы отбирать образцы из скважин структурного бурения на площади Аскасай. Но у меня по смете были деньги на вертолет. Кто же мог знать, что я доберусь до места на попутных машинах? А если бы я не потратил эти деньги, то на следующий год мне бы урезали смету — таковы тогда были правила игры в «полевые работы».
Я и заказал вертолет, чтобы еще раз сплавиться по реке Даги вниз от лагеря Кремнева. Это был изумительный сплав: нас было пятеро. Четверо лишь тем занимались, что ловили рыбу. И только я играл роль «умной Маши»: вел дневник, наблюдал за горными породами (это я-то, не имевший геологического образования!) и вообще был весь от науки. Но рыбу ел наравне со всеми.

Далее наш путь лежал во Дворец культуры, где предстояла встреча с общественностью города Холмска. Но сначала мы оказались в библиотеке. Здесь нас угостили кофе и чаем. А затем «заставили» А. Г. Битова подписать все имеющиеся в библиотеке его книги — целая стопа. Но Андрей Георгиевич не стал отказываться. Он вообще очень спокойно, терпеливо и покладисто относится к своей славе и к тяготам, с нею связанным.
Нашлась в библиотеке и какая-то книжонка Ремизовского. Я, само собой, возгордился и распустил перья. Надо же! С самим Битовым участвую в акции автографирования собственных книг.
Затем состоялась встреча с общественностью города. Вел ее неутомимый Чигрин. График неизменный и потому скучный. Для нас. Сначала — А. И. Кобенков, потом — все остальные строго по полторы-две минуты. Мне захотелось тоже прослыть поэтом, и краткий рассказ о красотах Сахалина, которые я надеялся увидеть в этой экспедиции, я закончил четверостишием:

Хочу ногами топать по земле.
Долой бензин, колеса, газы —
От них болезни тела и души,
И СПИД, и прочие заразы.

Однако было очевидно, что меня недооценили. Последним выступал Андрей Георгиевич — наша ударная сила. Уверенно, словно космический грузовой корабль «Прогресс», он вышел на «островное сознание», на понятие малой родины и тому подобное. Ему, как всегда и везде, задали два мешка вопросов, но он с честью вышел и из этого испытания. В ответе на один из них Битов сказал:
— Писатель должен жить долго. Когда мне исполнилось тридцать лет, меня поздравили только жена и дети. Когда мне исполнилось шестьдесят лет, меня поздравила вся страна. Когда же мне стукнет семьдесят, я буду ожидать поздравления со всего мира.

Примечание. Вообще-то мысль о том, что, для того чтобы получить от жизни сполна, надо жить долго, принадлежит не А. Г. Битову. Я помню, что ее высказал актер и режиссер Е. С. Матвеев, когда ему на старости лет дали Героя Соцтруда. И не исключено, что эта мысль восходит к еще более ранним авторам.

После выступления Битова мы отправились на ужин. В небольшом спецзале ресторана мы уютно разместились и занялись нашим профессиональным делом — произнесением тостов, питьем водки и поеданием закуски. Первый тост, естественно, за остров Сахалин, благодаря наличию которого «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» за этим небедным столом.
Вскоре к нам присоединился мэр города Холмска Александр Петрович Густо. Он пришел не один — с ним была молодая женщина поразительной красоты. Оказалось, что это его жена, зовут ее Анной. Я тут же ввернул, что это сплошная «Аннамалия». Она улыбнулась.
Понятное дело, что мэра усадили рядом с классиком, и о чем они беседовали, я не знаю. Жаль — я же историограф экспедиции. Скорее всего, Александр Петрович рассказывал Битову о своем районе.

Справка. В предисловии к недавно вышедшей книжке «Холмский район» А. П. Густо писал: «Расположенный на юго-западном побережье Сахалина наш район богат водными и рекреационными ресурсами, полезными ископаемыми, разнообразен здесь растительный и животный мир. Среди других районов Сахалина Холмский район самый густонаселенный, и это говорит о привлекательности его южного приморского положения. В нем удачно сочетаются условия для жизни и отдыха людей. На территории нашего района пересекаются железнодорожные и автомобильные дороги, проходящие по Сахалину с юга на север и с запада на восток. Выгодное положение транспортных путей с паромной переправой, хороший ресурсный потенциал и квалифицированные кадры позволяют развиваться отдельным отраслям промышленности. Есть перспективы и возможности для успешного ведения сельского хозяйства. Мы всегда готовы встретить добрых друзей и стремимся создать благоприятные условия для развития туризма».

Еще раньше я как-то похвастал (это мое любимое занятие, особенно в состоянии подпития), что несколько лет пел в а капелла. Битов запомнил. И вот в разгар нашего застолья он громогласно предложил мне спеть. Я не был готов, но куда деваться, когда на тебя смотрит дюжина пар глаз и Анна? И я прохрипел куплет из «Эпиталамы Гименея». Всего один. Мое исполнение произвело на присутствующих потрясающе-отрезвляющий эффект. Больше Андрей Георгиевич никогда не просил меня спеть. Действительно, все на свете имеет и свои положительные, и свои отрицательные стороны.
Из ресторана нас повезли на берег моря — и за это большое спасибо холмчанам, во-первых, потому, что выйти на свежий воздух после поддатия просто необходимо, а во-вторых, потому, что море — это человек, особенно, когда ощущаешь твердь под ногами. Из темноты ночи под свет уличных фонарей величественно и грозно выплывали громады волн. С грохотом разбивались они о прибрежные камни, дробясь на миллионы брызг, которые взлетали метра на три ввысь и, подсвеченные встречным светом фонарей, создавали феерическое зрелище.
Возвращались мы в Южно-Сахалинск уже во втором часу ночи по тому же шоссе через село Троицкое. К сожалению, так нам и не привелось увидеть памятник, сооруженный в честь советских воинов, бравших в 1945 году Холмский перевал.

Справка. На этом перевале был последний бой младшего сержанта Е. Чапланова. После боя в броневом щите его пушки насчитали 72 пробоины. Именем героя назван поселок Чапланово и теплоход. А на перевале в 1975 году на братской могиле воинов установлен памятник: на гребне бетонной волны навечно замерла 76-миллиметровая пушка (автор проекта архитектор А. Г. Деревянко).
Тот же архитектор является автором еще одного памятника, сооруженного непосредственно в городе и тоже посвященного воинам-героям, погибшим за освобождение родной земли от японских захватчиков.

На обратном пути в нашем джипе было трое: Анатолий Иванович, Лев Рухин и я. И, конечно, шофер. Видимо, выпитое плюс темнота, дорожная тряска, возможно, и еще что-то подействовали на Льва, и он всю поездку рассказывал нам о своем отце и о своих приключениях во время поездок в разные страны, которые он осуществлял на мотоцикле.
Рассказчик он великолепный! Оказывается, его отец был известным в СССР художником-авангардистом, участником знаменитой «бульдозерной» выставки в Москве. Но не менее знаменитым был и его дед, по словам Льва он был то ли ректором, то ли проректором геологического института в Ленинграде. В этом месте его рассказа мне показалось, что я знаю эту фамилию, и я пообещал Льву, что постараюсь узнать о его деде как можно больше.

Справка. Вернувшись из экспедиции, я постарался исполнить свое обещание. Сначала я заглянул во всевозможные справочники. Наиболее полные сведения нашел в книге А. И. Мелуа «Геологи и горные инженеры России»:
Рухин Лев Борисович (29.10.1912–7.09.1959) родился в Москве. За два года окончил геолого-почвенно-географический факультет Ленинградского государственного университета по специальности «Палеонтолог и геоморфолог» (1933). Доктор геолого-минералогических наук. С 1935 и до конца своей трагически прерванной жизни работал на кафедре общей геологии геологического факультета Ленинградского университета: ассистент, доцент (1935), профессор (1943). Декан геологического факультета (1946–1948). Проректор по учебной работе университета (1948). Поражал своей научной эрудицией, педагогическим мастерством, многогранностью научных интересов, организаторским талантом… «Гранулометрический метод изучения песков» (1947), «Основы литологии» (1953), «Основы общей палеогеографии» (1959) … во Франции, Германии, Китае… Участвовал в Народном ополчении во время Великой Отечественной войны (1941). В его честь названы: гора Рухина в Антарктиде, мыс Рухина — на северо-западе острова Джексон земли Франца-Иосифа, вид ископаемых моллюсков.

Затем я обратился к знакомым мне петербургским геологам и привожу ответ одного из них.

Письмо Ф. С. Файнберга. Ты спрашиваешь о Льве Борисовиче Рухине. Я знал его очень хорошо — но так, как может студент знать профессора. Когда я в 1946 поступал в Университет, он был деканом Геолого-почвенного ф-та (позднее был преобразован в Геологический). Меня он сразу покорил какой-то глубочайшей интеллигентностью и демократичностью — например, он первый подавал руку абитуриенту, когда знакомился. Но тогда, да и во все время моей учебы в Университете, я не знал, что он ученый с мировым именем, можно сказать — ведущий литолог планеты. Позднее Евгения Валерьяновна, его вдова, с которой я был связан многолетней дружбой еще со студенческих времен, рассказывала, как она на свой страх и риск посылала в Британскую энциклопедию — по просьбе издателей — статью о Л. Б.
Из деканов его ушли по понятным тогда причинам. Как раз начались преследования по 5 пункту (что такое чудо-юдо? Это юдо, которое чудом попало в У-т). Известнейшего в мире ученого, основателя науки геоморфологии, 90-летнего Я. С. Эдельштейна в 1949 посадили — а он заведовал кафедрой Общей геологии, той самой, где работал и Рухин. С. С. Кузнецов (с той же кафедры) стал деканом. И преподаватели (ныне, увы, тоже покойные) говорили мне, что он называл Л. Б. то ли Мойша, то ли еще как-то в этом духе.
Погиб он глупо — попал под машину, когда после возвращения из Карловых Вар, где уже почти вылечился от язвы желудка, шел на кладбище навестить могилу Николая Михайловича Синицына — тектоника, который тоже преподавал в Университете.
Что касается его сыновей — то лично я их не знал. Одного видел один раз, когда он приезжал из Америки (где он — профессор математики в каком-то известном ун-те) к Е. В., чтобы навестить могилу брата (а встречался я с ним потому, что по просьбе Е. В. он привез мне пятитомную комментированную Библию). А тот брат, который интересует тебя, учился на Геологическом ф-те, но геологом не работал. Я видел его работы — сперва в коридоре У-та (среди других студенческих работ — когда приехал в командировку из Сибири), потом, уже после его смерти, на большой персональной выставке, тоже в Ун-те. И хотя я совсем не поклонник модерна, многие его работы у меня до сих пор в памяти. Погиб он — сгорел у себя в мастерской (на квартире?). Говорили — по пьянке, но ходили и разные другие слухи. Впрочем, времена были такие, что могло быть что угодно. Это уже непроверяемо.

Еще Лев рассказал нам историю о том, как он раскопал судьбу финского летчика, который в годы Второй мировой войны отказался сбросить бомбы на храм в Кижах. Но я не буду ее пересказывать — она вошла в книгу, которую Лев подготовил к изданию. Да и не смогу я передать все нюансы этой поразительной истории.
В гостинице нас встречали Г. Телешов и А. Шепшелевич, которые вечером прилетели из Владивостока. Они понавезли с собой жуткое количество аудио- и видеоаппаратуры. И с этого момента состав нашей экспедиции в количестве девяти человек полностью в сборе. Пора бы начинать и саму экспедицию.


4 сентября (среда)
Полночи в своем «полулюксе» я потратил на то, чтобы набрать воды для бритья, умывания и смывания унитаза. А уже в десять утра нас принимали председатель Сахалинской областной думы Владимир Ильич Ефремов, его заместитель Любовь Федоровна Шубина, а также депутаты Н. Я. Начеткина и А. С. Кислицин.
Опять представления каждого. Ранг встречи очень высокий, поэтому слово представляется только самым именитым — Колесову, Кобенкову и Битову. Колесов сказал:
— Здесь за столом сидят все мои друзья.
Если все, то, стало быть, и я тоже — друг. Это приятно, но не убеждает.
Не подкачал Кобенков, хотя и говорил на сей раз прозой:
— Провинциальный комплекс можно изжить влюбленностью в свой край. Мягкость сахалинского ландшафта (и где он ее нашел?) отражается в чертах характера сахалинцев.
Андрей Георгиевич, как всегда, был спокоен, хрипл и мудр:
— Сахалин действует, как наркотик. И я вижу, что многие здесь подсели на этом наркотике. Таковы Колесов и Чигрин — они необычны, штучны и нужны Сахалину.
Разговора об экспедиции как таковой не было. Все трое в своих выступлениях всячески убеждали председателя думы, его зама и присутствующих депутатов в том, что культурный процесс, а тем более литературный, практически невозможен на Сахалине без Е. М. Чигрина. Депутаты в знак согласия кивали.
На мой взгляд, из разговоров, которые здесь велись, наиболее содержательным в познавательном отношении было выступление Натальи Яковлевны Начеткиной. Она, видимо, нивха и занимается вопросами малочисленных народов Сахалина, проблему знает и снаружи, и изнутри. Именно от нее мы узнали о несправедливостях, которые чинит правительство страны (читай Наздратенко) в вопросах выделения квот на вылов рыбы для местного населения.

Справка. Евгений Иванович Наздратенко (16.02.1949) — крупный предприниматель; в 1993 — 1995 гг. был главой администрации Приморского края; 1995 — 2001 гг. — губернатором Приморского края. После ряда громких публикаций в «Известиях» и в других газетах отказался от губернаторства. Однако президент посчитал его очень ценным кадром и 24.02.2001 г в виде подарка ко дню рождения назначил председателем Государственного комитета РФ по рыболовству.

Из поколения в поколение не одну тысячу лет рыба являлась для коренных народов Сахалина одним из основных видов промысла и питания. Но в последние годы благодаря выкрутасам мафиозных структур и идущего у них на поводу правительства страны эти народности обрекаются на голодное вымирание.
Говорила Наталья Яковлевна толково, последовательно и, как говорится, с цифрами на руках:
— Всего в России нивхов 4200 человек. В основном они проживают на Сахалине: в шести районах острова насчитывается 3400 нивхов. За годы советской власти практически утрачены язык, культура и обычаи нашего народа. А теперь вот правительство предпринимает весьма эффективные меры, чтобы задушить нас голодом. Конечно, мы боремся с этим, прежде всего через возможности Областной законодательной думы. Что-то удается сделать, пытаемся возрождать обычаи и традиции, пока не все утеряно. Рук не опускаем, но центральное правительство постоянно бьет нас по рукам.
Вот! А мы, организовывая нашу экспедицию, неоднократно заявляли, что: а) нас будет интересовать только душа острова, ее сегодняшнее состояние; б) ни в коем случае не будем интересоваться теневыми и отрицательными сторонами жизни этой самой души и в) никакого пиара, тем более черного, сочинять не будем. Ясное дело, что Н. Я. Начеткина не ведала об этих наших установках и показала нам наличие теневых сторон в жизни острова неумышленно. Очевидно, как бы мы ни зашоривались, а от проблем не уйти, коль они есть. Душа, даже если это душа острова, многостороння, многогранна и многоцветна. Так-то!
Депутат Областной думы Александр Степанович Кислицын представлял Охинский район. Он говорил мало, но цифра, которую он назвал, впечатлила: с 1995 года и по сей день из Охинского района уехало двадцать тысяч жителей. А я знаю, что в свое время их было 55 тысяч, то есть район обезлюдел более чем на тридцать шесть процентов. В советское время предпринимались немалые усилия — законодательные, исполнительные и финансовые, — чтобы заселить Северный Сахалин, чтобы не был он пустыней, на которую могли бы претендовать иностранные государства, и прежде всего Япония. Теперь же идет обратный процесс. Сегодня центральному правительству интересен только сахалинский шельф с его несметными богатствами, вернее даже не сам шельф, а те отчисления, что без всяких усилий со стороны правительства текут в бюджет. Только в бюджет ли? Население, а точнее, проблемы его сохранения и выживания никому неинтересны, ибо они затратны.
Рассказанное депутатами Начеткиной и Кислициным показало, что ни от теней, ни от отрицательных моментов в жизни души острова нам не уйти. Пиар, тем более черный, мы сочинять не будем, но что есть — то есть.

Выходя из думы, Андрей Георгиевич бросил: «Мы сделали для Чигрина все, что могли. Теперь его признают в Южно-Сахалинске».
В этот момент меня и осенило: так вот в чем дело! Речь, оказывается, идет совсем не об экспедиции, а о создании некой политической силы. В самом деле: А. Г. Битов — председатель Русского ПЕН-центра; А. В. Колесов — директор Дальневосточного отделения Русского ПЕН-центра; А. И. Кобенков, являющийся председателем Иркутской писательской организации? — член Русского ПЕН-центра. Выходит, что все «наши» усилия направлены на то, чтобы председателем Сахалинской писательской организации стал тоже член Русского ПЕН-центра Е. М. Чигрин.

Справка. ПЕН-клуб — (pen — перо и в то же время: p — poets, e — essayists, n — novelists) международное объединение писателей. Основан в 1921 году, первым президентом был Дж. Голсуорси (1867–1933, нобелевский лауреат 1932 года). Исполком находится в Лондоне, конгрессы проводятся в разных странах, где имеются ПЕН-центры. В некоторых многонациональных странах могут быть несколько национальных ПЕН-центров (в Швейцарии их три, в России — два). До Первой мировой войны организация имела антифашистскую направленность и помогала писателям-эмигрантам, то бишь евреям. После создания социалистического лагеря ПЕН-клуб содействовал беженцам из стран социализма. В России ПЕН-центр возник только в 1989 году, но русским он стал в 1991. Первым президентом был писатель А. Н. Рыбаков (1911). На 2002 год Русский ПЕН-центр имел четыре отделения (в Санкт-Петербурге, Красноярске, Владивостоке и штаб-квартира в Москве).

Черт подери! Так это нас таскают в роли статистов по Сахалину только для того, чтобы «раскрутить» Чигрина! Ну и ну! Вот так экспедиция. И стал я угрюм и недоволен, как наши иностранцы до их идеологической обработки. Начальник сразу же заметил перемену в моем настроении и сказал: «Все, все, все! Не переживай, завтра мы садимся в поезд, и экспедиция войдет в свои права. А сейчас мы с тобой, как наиболее опытные в экспедиционных делах, поедем в спортивный магазин закупать палатки и другое полевое снаряжение». Я чуть не подпрыгнул от радости. А хитрый начальник отошел, заговорил с Битовым и мгновенно забыл о поездке в спортивный магазин. Да и зачем она, если у нас культурологическая экспедиция? Я смирился. Более того, во мне нарастало чувство благодарности к Колесову за то, что он взял меня в эту экспедицию. Ведь мои пенсионные возможности не позволяли и мечтать о подобной поездке по Сахалину.
Обедали мы на сей раз в корейском ресторане «Луговое». Хорошая кухня, широкий ассортимент, приятное обслуживание. А не доезжая до «Лугового», я обратил внимание на продуктовый магазин с ободранными стенами и претенциозным названием «Кайф».

Примечание. Несмотря на то что наша компания а) состояла исключительно из особей мужского пола и б) каждый участник экспедиции был интеллигентом самой высокой пробы (не об авторе речь), — так вот, несмотря на все это, мат в нашей компании звучал крайне редко, практически лишь в двух случаях: 1) когда анекдот без мата полностью терял свою остроту и 2) когда обстоятельства требовали высшей формы выражения чувств. В этом отношении практически о нашей компании Игорь Губерман писал: «Мат воспринимался в этом доме, начисто лишенным ханжества, спокойно и с удовольствием, если служил своему благородному назначению оттенить и заострить смысл и чувство сказанного». А не как ругань, подчеркну.

В шесть часов вечера члены экспедиции встречались с общественностью города Южно-Сахалинска в театре им. А. П. Чехова. Вел вечер, естественно, Чигрин. Каждому члену экспедиции предоставлялось слово минуты на две. «Членов» расположили по восходящей. Опять превосходно читал свои стихи Анатолий Иванович. Затем, как бы узурпируя власть ведущего, он предоставил слово «поэту Евгению Чигрину».
Читал свои стихи Чигрин препогано, с подвыванием. Неприятно поразило обилие в его стихах приблатненной лексики. Я давно вышел из того возраста, когда стихи запоминаются на слух с первого раза. Но отдельные слова и фразы я успел записать (за «правописание» не ручаюсь, так как в «словаре» этого нет):

трепездонить, фуфло, обормот, по фигу, на потаскух смотрю без интереса, лабух, кильдон, уркаган, отвалил в мир иной, охренеть.

Говорят, что подборку стихов Евгения Михайловича недавно опубликовали во Франции. Что же именно в его произведениях привлекло утонченных французов? Неужели приблатненная лексика? А, может быть, именно она и привлекла? Ведь опубликовали же они в свое время «роман» Лимонова «Это я — Эдичка!». В факте опубликования стихов Чигрина во Франции легко усмотреть политическую подоплеку. Ясное дело, со стороны утонченных французов. А наш Чигрин рад и даже счастлив.
Последним, как уже заведено, выпустили нашу тяжелую артиллерию — Андрея Битова. Его усадили за отдельный столик и «выдали» персональный микрофон. Само выступление Андрея Георгиевича состояло из уже знакомых нам фраз и истин. Но тем, кто сидел в зале, все было внове, да еще и сам Битов. Однако было кое-что новое и для меня:
— Я начал писать в 1956 году. Если суммировать мое рабочее время, то я работал ровно год… Человек, конечно, врет по надобности… В 1964-м я приближался к своему первому разводу… Три-четыре раза были случаи, когда я мог умереть. Спасали люди… Человечество никогда не жило моногамно… Писать можно все, только чтобы не прорывало бумагу… Все, кто восстает против мата, просто извращенцы. Это русское «дао».
Его, как Монблан снегом, завалили вопросами (почти дословная фраза из письма Б. Шоу к актрисе С емпбелл). Запомнился вопрос: в чем отличие между графоманом и талантом? И ответ: Никакой. Только графоман много хочет, а талант много может.
В отличие от встречи в городе Холмске, немало записок шло и в адрес Томассо и Льва. Южносахалинские девушки засыпали их предложениями любви и замужества. В одной записке было прямо сказано: «Хочу замуж за итальянца. Посодействуйте. Подойду после выступления. Люся». Во многих записках были телефоны «для связи» и прочие интимные предложения.
Всем сразу стало весело. Встреча с общественностью рассыпалась на отдельные встречи. Андрей Георгиевич, склонившись, ставил автографы на своих книгах, которые предусмотрительные сахалинцы взяли с собой на встречу — он честно отрабатывал свою поездку на остров. Томассо и Лев вяло отбивались от наседавших девиц. Я же хотел просто понаблюдать. Но не тут-то было! Ко мне с просьбой об автографе обратилось робкое юное создание лет пятнадцати. Я расписался в ученической тетрадке в клетку. Потом еще в одной и еще. И ведь до чего же приятное это дело — раздавать автографы! Наверно, утомительно, если в больших количествах, но приятно. Особенно вот таким робким и юным созданиям.

После встречи как-то незаметно потерялись и Томассо, и Лев. Стало быть, привлекательность южносахалинских девиц оказалась весьма действенной. Остальных Колесов снова повел в «свою» «Корону». Где только деньги берет? Я еще во время прошлого посещения поинтересовался ценами: порция чего-либо от трехсот рублей и выше. Во что же обойдется ужин, если стол завален всевозможными морскими и мясными деликатесами, а водка самая что ни на есть и льется рекой?
На этот раз зал был полон, гуляли главным образом корейцы. Мы предположили, что это в связи с очередной датой победы над Японией.
За столом Битов был весел, шутил, рассказывал анекдоты и даже писал на бумажных салфетках какие-то экспромты. Это явно был его день.
Меня так и подмывало съязвить по-губермановски:

Люблю я ужин либеральный,
духовен плотский аппетит,
и громко чей-нибудь нахально
светильник разума коптит.

А как чувствовал себя Ремизовский? Нормально. После четвертой рюмки я по совету Битова попробовал лимон с майонезом, и он мне неожиданно понравился. После пятой я нахально заказал себе персональное блюдо — гребешки, поджаренные на сливочном масле. Дело в том, что во время полевых работ на полуострове Крильон в 70-е годы мне довелось попробовать гребешки во всех видах: моченые, маринованные, жареные на различных маслах и даже сырые. Тогда я пил гораздо меньше, чем сейчас, и мои вкусовые рецепторы работали в нормальном режиме, поэтому я им вполне доверял. Так вот, самые вкусные гребешки — это вырезанные из только что пойманной ракушки и слегка обжаренные на сливочном масле.
От И. Губермана:

Мне легче и спокойней во хмелю
душа моя полней и легче дышит,
и все, что я действительно люблю,
становится значительней и выше.

А после шестой рюмки Ремизовский начал шиковать: сначала демонстративно стоя аплодировал тому парню из оркестра, который опять сыграл на флейте нечто вроде «Одинокого пастуха», а затем купил в буфете бутылку водки и подарил музыканту.

5 сентября (четверг)
Утром мы выяснили, что Лев пришел в гостиницу около четырех. Какая-то девица водила его по ночным пивным барам, где ему пришлось раскошелиться. По его мнению, она делала это умышленно, т. е. специально заманивала богатых клиентов в «свой» ресторан, или бар — «777», или «Три семерки». Ну, а остальное как? И тут Лев сразил нас буквально наповал:
— Проститутку за деньги не хочу. Романса нет.
Очевидно, он имел в виду романтику, то бишь любовь. Ну и ну!
Это был день отдыха и сборов в дорогу. С утра нас всех переселили в один номер, где мы паковали свои вещи. Пришел Слепов и, умно беседуя (он мне действительно симпатичен), незаметно так выпил почти целую бутылку настойки. Сорокоградусной! Характерно, что и до пития и после оного он спокоен и рассудителен.
До обеда А. Г. Битов опять (или снова?) давал кому-то интервью. Телевидение и газеты, видимо, решили выжать из классика и его поездки на Сахалин все или почти все. Боюсь, с Сахалина Битова увезут в виде сухого остатка.
Обедали снова в корейском ресторане «Луговое». После обеда едем отдыхать на озеро Тунайча и берег Охотского моря. В прежние свои поездки по Сахалину я многократно бывал в Южно-Сахалинске, остров чуть ли ни весь измерил ногами, но вот на Тунайче бывать не случалось.
Выехали на берег моря. Купаться рискнули только трое (самые молодые и самый старый — Глеб, Антон и я). И зря: вода чистая, зеленоватая, прозрачная и не холодная. А песок так вообще теплый.
Откуда-то появился великолепный арбуз, который тут же и раскромсали. После поедания арбуза неугомонный Чигрин стал снова подгонять нас — давай, давай, пора ехать. Это мне напомнило торопливых любовников из «Гиперболоида инженера Гарина» А. Толстого, цитирую: Алло, малютка, в нашем распоряжении час двадцать минут! Нужно успеть в кино, скушать обед и полежать в кровати. Ничего не поделаешь, Ми-Ми, это — цивилизация.
Поехали на озеро. Это рядом. Недалеко от того места, где мы остановились, возились какие-то люди. Оказалось, что это чуть ли ни собственники данной части берега. Главного зовут «дедом», хотя он спортивен, моложав и гладко выбрит. «Дед» предложил прокатить нас на собственном мини-глиссере. Согласилось четверо: Томассо, Рухин, Кобенков и я. Пересекли озеро и подъехали почти вплотную к бывшей даче Леонова — теперь там какой-то Дом, может быть, отдела образования.

Справка. Леонов Павел Артемович (1918–1992) в 1960 — 1978 годы был первым секретарем Сахалинского областного комитета КПСС, то есть всесильным наместником на этой части России. Мог делать все, что хотел. И делал: строил, если хотелось, и там, где хотелось. Неугодного мог выгнать с работы, из области и вообще изжить со свету (вспомним хотя бы историю 1967 года с Н. Т. Забродоцким). Биограф Леонова Н. И. Колесников невольно роняет: «П. А. Леонов, естественно, не был идеальным человеком». А другой, Н. И. Беляев, как бы развивает эту тему, хотя тексты эти и написаны в обратном хронологическом порядке: «Были у Леонова и отрицательные черты. Прежде всего — элементы барства… Многое наносное, что появилось в нашей областной организации, началось с него. Домик на горке, база на Тунайче, спецполиклиника, всяческие спецтуалеты при кабинетах и т.п. — такого у нас раньше не водилось». Возможно, именно в правление П. А. Леонова появилась на острове и рыбная мафия. Были к концу его правления обильные слухи об этом, были даже какие-то гонения на сотрудников Министерства рыбной промышленности СССР.

Дул приличный ветер, и на озере была довольно большая волна. Глиссер скакал по волнам, словно Пегас по вершинам Эллады, щедро обдавая нас брызгами. Вернулись мы насквозь промокшие. Особенно досталось Анатолию Ивановичу. Но мы были довольны.
Побродив слегка по берегу, выпив по рюмке водки и доев арбуз, мы (давай, давай!) поехали в город. По дороге остановились в придорожном кафе на открытом воздухе и очень даже плотно поужинали. После купания и гуляния мясо шло, как после большого поста. Водка — тоже. Музыки там не было, но был мальчик. Подходит паренек лет тринадцати — четырнадцати и предлагает спеть для нас все, что мы пожелаем, но без сопровождения. Естественно, за плату. Стали заказывать и он, действительно, пел все, что ни закажешь. Слушали все, а платил один Кобенков.
Слава тебе, Господи! В 21:05 пассажирский поезд наконец-то увозит нас из Южно-Сахалинска.


Ночь с 5-го на 6-е сентября

Всю молодость любил я поезда,
поэтому тот час мне неизвестен,
когда моя счастливая звезда
взошла и не нашла меня на месте.
И. Губерман

В поезде мы заняли два с половиной купе и сразу же приступили к очередному ужину. Как говорится, а у нас с собой было. Елена передала Колесову пакет снеди да плюс колбаса и что-то еще. В общем, с голоду пропасть нам не дают. Ну, и опять же с водкой и пивом.
Среди нас есть вегетарианец и он же — стопроцентный трезвенник. Это Глеб Телешов. Началось у него это не вчера, и потому он давно выработал способы избавляться от приставаний по поводу выпивки. Причина не в здоровье, а в убеждениях. Вызывает немалое уважение.
Все станции и полустанки, поселки и города мы проехали ночью. А как жаль! Я-то рассчитывал, что, едучи на джипах, мы будем иметь возможность останавливаться в любом месте, чтобы посмотреть и пофотографировать. Как минимум четыре пункта только до Поронайска «проспали» мы.
Ну, во-первых, поселок Сокол и впадающая здесь в реку Большой Такой река Малый Такой. Могу ли я забыть полевой сезон 1976 года! Мы прошли тогда с детальным опробованием весь неоген. А потом в виде отдыха «сплавились» по Малому Такою на надувных матрасах. В тот год воды было мало, что существенно помогло нам с отбором ориентированных штуфов для палеомагнитных исследований. Но для сплава это было не очень-то хорошо. Был теплый солнечный день. Мы ложились на матрасы головой вперед и помогали своему продвижению и руками, и ногами. Получалось что-то вроде крокодила. Было чертовски весело! А потом пили разведенный спирт, предназначенный для проклейки образцов. В то время я был мэнээсом — молодым, глупым и азартным. Хорошее было время!
В этом поле мы были полным семейством: жена, сын Игорь, дочь Евгения и я. С этим полем связано много приятных воспоминаний. Хотя бы такой эпизод. Мы прилетаем в Южно-Сахалинск, где у нас не было ни базы, ни транспорта. Что делать? Прямо в аэропорту, за аэропортовской гостиницей, я поставил шестиместную палатку — и все, крыша над головой есть. Затем поехал в город и в транспортной конторе по обслуживанию населения оплатил перевоз багажа в машине по перевозке мебели.
На следующий день подъехал фургон, мы в него загрузили все полевое снаряжение, а я сел в кабину. Остальные члены полевого отряда взяли такси и помчались за нами вслед, в поселок Сокол. Здесь мы объединились, накупили продуктов, загрузили все в фургон, в том числе и людей (в нарушение инструкции) и поехали по колдобинам вдоль реки на запад. Километров через семь — восемь нам попалась просторная поляна, метров сто в диаметре. Здесь мы и поставили свой лагерь. Между прочим, к нам в гости приезжали геологи из Южно-Сахалинска. Господи, какое это было прекрасное время! Как поется в известной песне о ямщике, «имел я в ту пору силенку».

Во-вторых, город Долинск и поездка в Стародубское на месторождение дикого сахалинского янтаря, где я впервые побывал в 1977 году и до сих пор храню небольшую коробочку этого чуда. В-третьих, «просто» природное чудо — грязевой вулкан возле поселка Пугачево, знаменитый своим извержением в 1947 года.

Затем город Макаров (мост через реку Макарова, памятник С. О. Макарову, целлюлозный комбинат, если что-то осталось, и прочее). Город памятен мне полевыми работами 1977 года. В тот год мой отряд состоял всего из четырех человек. Мы приехали в Макаров, не имея ни базы, ни связей. Единственное, что у нас было, так это письмо на бланке Академии наук СССР с просьбой к органам советской власти оказывать нам посильную помощь. Пошел я с этим письмом к начальнику железнодорожной станции, и мне «выделили» отдельно стоящий в тупике вагон. Купили мы висячий замок, приделали скобы, и уютный вагончик с печкой (!) стал на целый месяц нашим домом.
Сразу же за железнодорожным тупиком начинался пляж, который с заходом солнца становился, по выражению местных жителей, городским блядоходом. Продолжался этот «ход» с вечера и до самой утренней зари. Бывали случаи, когда маршрут «хода» пролегал непосредственно через наш вагон. Пути Господни неисповедимы!
В те годы город Макаров славился не только своим «пляжем», о котором знал весь Сахалин. Гораздо больше Макаров славился прекрасным бочковым пивом. Макаровское «Жигулевское» знали на Южном Сахалине все. Тем, кто ныне пьет пиво из кегов, банок и пластиковых бутылок, и во сне не привидится попробовать свежее пиво из темных дубовых бочек. Резкое, пенное, без консервантов, стопроцентно экологически чистое, да еще и в настоящей пивной кружке (теперь ее можно увидеть только на вывеске в музее). Потрясающий вкус, который ты блаженно ощущаешь языком, деснами, нёбом, всей полостью рта, всем организмом. Заходишь в баню, и первое, что улавливает твой нос — это запах свежего пива. И еще. В Макаровской бане, единственной в стране, насколько я знаю, действовало железное правило: выходящий из парной пьет пиво вне очереди. Какие времена были!

Мой дедушка по материнской линии, Владимир Филиппович Зайцев, был инженером путей сообщения, и мне случалось ездить с ним в товарных вагонах. Я вообще обожаю ездить в поезде. А поездка в открытом товарном вагоне в летнее время — для меня истый кайф. Когда у нас в 1977 году скопилось достаточное количество ящиков с образцами горных пород, я арендовал товарный вагон, и мы покатили на юг. Погода нас баловала — конец июля на Сахалине, как правило, великолепен. Мы открыли ворота вагона с двух сторон и испытывали только одно небольшое неудобство: ветер сдувал карты, когда мы играли в «преф», и мы прижимали их к фанерному ящику из-под спичек пивными кружками.

Пропускаю реки Кринку и Шахтную. Кринку после 1977 года начисто разбили лесовозной дорогой. А вот на реке Шахтной стоило побывать, там есть что посмотреть и с точки зрения экзотики, и с точки зрения экологии, и с точки зрения геологии морского неогена.
Далее на север — река Горная и месторождение хорошей сохранности раковин Fortipecten Takahashii, предков современных двустворчатых моллюсков, которых в просторечии называют гребешками за сходство их верхней части с женским гребешком. Раковины там не просто хорошей сохранности — при легком ударе ножом или ложкой они звенят, как китайские фарфоровые чашки. И, что особенно ценно, вмещающие породы мало литифицированы, легко в воде разрушаются. А панцири — нет!
Верхняя часть Fortipecten Takahashii гораздо выпуклее, чем у современных гребешков, и потому может использоваться и как тарелка для вторых блюд, и как пепельница. Последний раз на этом месторождении я был в 1979 году, во время экскурсии участников XIV Тихоокеанского конгресса на морской неоген Сахалина. У меня до сих пор с тех давних времен хранится верхняя часть одной такой раковины. Я держу в ней горстку северосахалинских халцедонов. А мои знакомые, у которых тоже есть такие ракушки, используют их в качестве пепельниц.

Конечно, интересно было бы заехать в город Поронайск и даже проехать, сколько позволили бы условия, вдоль залива Терпения на восток. Стоило бы побывать и в поселках Матросово, Буюклы, Смирных и Победино, где стоят памятники нашим воинам, павшим в борьбе с японскими захватчиками.

Случай. В 1980 году знакомые геологи согласились подвезти мой отряд в составе четырех человек из Александровска до Южно-Сахалинска. Ехали по лесовозным дорогам и выехали к поселку Смирных. И вот здесь со мной случилась беда. Когда я начал фотографировать памятник нашим воинам, закончилась фотопленка. Чтобы ее сменить, я уселся на ступени памятника. А был жаркий летний день. Возясь с пленками, я не сразу обратил внимание на то, что ступенька подо мной как бы плавает. Оказалось, что ступеньки для красоты присыпаны желтым песочком, а чтобы ветер его не сдувал, ступеньки «смазали» гудроном. Брюки пришлось тут же выбросить, а задницу оттирать одеколоном. Мне было обидно, больно и несмешно, но остальные члены моего отряда повеселились от души.

Но, боюсь, что те, кто дал деньги на нашу нынешнюю экспедицию, не заинтересованы в этом или им просто это неинтересно. Мне же в любом случае было обидно — пропустить столько интересного и исторически важного.

6 сентября (пятница)
Как и всю прошедшую ночь, продолжаем движение на север. Спалось хорошо, тем более, что мне досталось нижнее место по ходу поезда. Значит, удобно, и в голову не дует. А спать в поезде я люблю с давних времен.
В нашем вагоне ехал в Ноглики мальчишка лет трех, наверное. Такое забавное создание! Звали его Вадиком. Ночью он, по-видимому, хорошо выспался и с утра стал ходить по вагону и развлекать всех. Некоторые его высказывания и рассуждения я не мог не записать:
— Я еду с бабушкой Галей к бабушке Любе домой. И с тетей Оксаной. А маму съел волк и ушел в лес.
До чего же грустно слышать такое из уст трехлетнего малыша! Что-то неблагополучно в этой семье, и он, конечно же, чувствует это. Но мы пытаемся шутить с ним, отвлекая его от грустного: Вадик, а ты можешь волка съесть?
— Не могу, у меня зубы маленькие… Я маленький, я не слушаюсь… А бабушка Люба живет далеко-далеко-далеко — она дома живет.
Вот и догадайся, чья мама бабушка Люба — папина или мамина? Скорее, все же мамина. Или папина? Нет, не догадаться, так как вариантов в жизни гораздо больше, чем в компьютере. Надо отвлечься.
— Вадик, а тебя девочки любят?
— Любят. Меня любит девочка — тетя Вика.
Забавный мальчиш! Нас в купе четверо, возраст самый разный — диапазон от двадцати одного до семидесяти. И всем на душе тепло от этого мальчиша, у всех на лицах улыбки. А он, чувствуя доброе к себе отношение, откровенничает с нами:
— Я непослушный, я не слушаюсь, — а сам смеется.
Очевидно, очень устают бабушки с этим живчиком, говорят ему: «Да посиди же ты хоть минуточку!» А он не может сидеть и не потому, что не хочет или потому, что он плохой мальчик. Как раз наоборот! Потому-то он и не может усидеть, что он хороший здоровенький мальчик.
Мы все даже как-то подобрели от общения с этим человечком. До чего же груба, а по всей видимости, и подла наша жизнь, ведь мы все в детстве были чистыми, наивными, доверчивыми, добрыми, веселыми и наверняка красивыми. И посмотрите теперь хотя бы на меня: толстый угрюмый боров, к тому же лысый и глупый. А чего стоит моя круглая (уже лет двадцать) и красная (уже лет пятнадцать) физиономия? Это — внешнее, а про внутреннее мое содержание лучше и не говорить. Но разве таким меня произвела мама на свет Божий? Отнюдь!
Спасибо тебе, Вадик! Ты, сам того не ведая, подарил нам капельку своего детства и целый мешок доброты. Спасибо тебе, родной!

Точно по расписанию мы прибыли на станцию Ноглики. Нас встречают начальник Ногликского нефтедобывающего управления Александр Никифорович Судариков, член местного самоуправления (имя записать не успел) и представительница местных нивхов Елена Ивановна Вовкун (обидно будет, если на слух неправильно записал фамилию).
Вовкун сказала, что сегодня вечером местные нивхи встречаются с депутатами райсовета, чтобы выразить свои требования и претензии: все то же — нет квот, нет рыбы, нечего есть. Надо бы сходить и послушать, так как это имеет непосредственное отношение к телу, в котором находится та самая душа, которую мы стремимся увидеть и запечатлеть.
Расселение в неплохой пятиэтажной общаге. Разделение на элиту и рядовых членов экспедиции неукоснительно соблюдалось. Затем мы пообедали в расположенном рядом с общежитием кафетерии для американцев. Их здесь полно — они здесь нашу нефть себе добывают. Бесцеремонны и наглы, как конкистадоры. Колонизаторы хреновы! Впечатление тяжелое.
Ровно в четырнадцать встречаемся с А. Н. Судариковым в его кабинете.

Справка. Судариков Александр Никифорович (1945, город Грозный). На Северный Сахалин приехал после окончания Грозненского нефтяного института в 1969. В 1984 — 1993 годах — начальник нефтегазодобывающего управления (НГДУ) промысла Эхаби, в 1993 — 2002 годах — здесь, в Ногликах. Заботы, связанные с нашей экспедицией, — это последняя общественная акция Сударикова. В июне этого года он покидает Сахалин навсегда — переходит на работу в «Краснодарнефть».

Заседал военный совет в составе Колесова, Сударикова и Владимира Григорьевича Бугаева, заместителя по транспорту: разрабатывался план наших передвижений по острову, сроки поездок, виды транспорта. В качестве военных советников присутствовали все остальные члены экспедиции. Тут же по телефону каждая позиция согласовывалась с Южно-Сахалинском, с главным управлением, непосредственно с Виктором Егоровичем Гончаровым.
Кто-то, кажется, Битов поинтересовался: а где сейчас известный нивхский писатель Санги? Да здесь, в Ногликах! Тут же связались с ним по телефону, и вскоре он пришел или, вернее, прибежал. Шустрый такой! Подарил мне визитку, на которой написано: САНГИ Владимир Михайлович, писатель, лауреат Государственной премии России, член Международной Лиги защиты прав и свобод человека при Экономическом и Социальном Совете ООН, вождь племени Кетнивгун (выделено Санги).

Члены Союза писателей СССР, а затем и России, Битов и Санги давно знакомы, при встрече они обнялись и расцеловались. Пока происходили эти события, я нашел геологический отдел нефтеуправления и приятно побеседовал с геологами. Оказывается, мои книги по истории сахалинской нефти здесь знают и уважают, просили подарить, подписать, прислать. Показали японскую электрокаротажную диаграмму времен концессии на Северном Сахалине. Откопали же! По моей просьбе сделали ксерокопию. Жаль, мало времени было, а то я в этом отделе с этими милыми моему сердцу людьми общался бы до самого вечера.
Но надо ехать. Согласно разработанному плану в этот день нам предстояло посетить нефтепромысел Монги. Выехали на двух джипах. Сопровождал нас и давал пояснения А. Н. Судариков.
Приехали на нефтепромысел Монги, где начальником Игорь Николаевич Войтович. На Сахалине он с 1978 года, а родом с Западной Украины, из Ивано-Франковска (где наша семья жила до ареста мамы в 1948 году — тогда он назывался город Станислав).

Справка первая. Первооткрывателем этого месторождения является геофизик Анатолий Григорьевич Яскевич. В 1964 он окончил Ленинградский (теперь — Санктпетербургский) горный университет по специальности геофизика. В начале 70-х годов его сейсморазведочная партия работала в этом районе. По итогам работ он лично указал точку, где надо поставить скважину. И первая же скважина дала фонтанный приток нефти. Это было в сентябре 1975 года.    

Справка вторая. Монги. Любопытно посмотреть на происхождение этого топонима. К. М. Браславец, ссылаясь на «Эвенкийско-русский словарь» Г. М. Василевича, видит его происхождение от слов «мо» (дерево), «монго» (валежник, упавшее дерево) и «монги» (древесный). И действительно, эти места до прихода сюда нефтяников были покрыты густыми зарослями стланика. Совершенно иную трактовку, ссылаясь на «Нивхско-русский словарь» В. Н. Савельевой и Ч. М. Таксами, дает С. Д. Гальцев-Безюк: от слова «монга» — драка, стычка, столкновение двух родов при краже невесты. Этому последнему, ясное дело, никаких следов в нонешней жизни нет. А я вот думаю: может быть, в реальной жизни оба варианта существовали одновременно, скажем, из-за диалектных различий между различными родами, жившими в этих местах с незапамятных времен.

Приезжаем на промысел: качалки, компрессоры, вышки и совсем немного народа. А. Н. Судариков рассказывает:
— Газокопрессорная… шестьдесят процентов добываемого газа под давлением семьдесят пять атмосфер закачиваем обратно… Качалки качают нефть с глубины два с половиной километра… На промысле работают в основном охинцы вахтовым методом: привозим на машинах («вахтовках») сразу две бригады, человек двадцать. Они работают в две смены по двенадцать часов шесть суток подряд. Затем мы их увозим и привозим другие две бригады. Те, кто приезжает с юга острова, едут поездом, мы оплачиваем проезд. Заработки? Порядка двенадцати — четырнадцати тысяч рублей в месяц, в зависимости от специальности и разряда.
Фотографирование и съемка производственных объектов.

Затем по просьбе В. М. Санги мы поехали в его в стойбище, расположенное на берегу залива Чайво, в его южном углу, с южной стороны мыса Ульво. Ему надо было отвезти туда мешок крупной соли для засолки рыбы. Значит, у Владимира Михайловича нет проблем с квотами на вылов рыбы? Любопытно.

Справка. Санги Владимир Михайлович (18.03.1935), первый нивхский писатель и потому, естественно, основоположник нивхской литературы. В 1952 — 1955 годы учился на подготовительных курсах при педагогическом институте им. А. И. Герцена, который окончил в 1959. Учительствовал на Северном Сахалине, затем работал инспектором по делам малых народов в Ногликском райисполкоме. Первая книжка «Нивхские легенды» вышла в Южно-Сахалинске в 1961 году. Нивхский фольклор стал также основой и для сборника «Легенды Ых-мифа» (1965). В 1960 — 1970 годы увидела свет целая серия произведений писателя В. М. Санги (член Союза писателей СССР с 1962): повести «Изгин» (1969) и «Тынграй» (1970), романы «Ложный гон» (1965), «Женитьба Кевонгов» (1975), «Время добыч» (1977). Почти все произведения В. М. Санги переведены на языки народов бывшего СССР. Занимался переводом на нивхский язык русской и мировой классики. Был в свое время секретарем правления Союза писателей РСФСР. С 1976 года постоянно жил в Москве.

Примечания. 1. Вообще-то Владимир Михайлович Санги еще менее нивх, чем А. С. Пушкин русский: у Александра Сергеевича прадед был арапом, а у Санги — отец китаец, то есть Санги — полукровка, и это внешне очень заметно. Но, несмотря на свое «не чисто» нивхское происхождение, по воспитанию и по духу он — нивх. Очень своеобразный, но — нивх. Работа в Союзе писателей РСФСР сделала его вполне современным, цивилизованным работником интеллектуального труда. На меня Владимир Михайлович произвел впечатление нивха московского разлива. Его сын — еще более современный, деловой человек: он москвич и, по-моему, менеджер в какой-то московской фирме. 2. В настоящее время В. М. Санги живет в пос. Ноглики Сахалинской области, где у него вполне благоустроенная квартира, отнюдь не в стиле традиционного нивхского жилища, то есть в наличии туалет, ванная, холодильник, телефон и прочие блага цивилизации. И слава Богу!

Оказалось, что ехать надо довольно-таки далеко. Когда пересекали реку Томи, Санги раскрыл нам топонимику этого слова: «и» по-нивхски река, а «том» — масло. Вот и выходит: масляная река.
С трассы, ведущей еще далее на север острова, свернули на восток. Езды от поворота не более пяти километров, но дорога ужасная: рытвины, колдобины и огромные глубокие лужи во всю ширь дороги. Проехали мимо свалки железа: бочки, фрагменты нефтяного оборудования, остовы машин.
— Буду судиться с нефтяниками, — сказал Санги, — экологию нарушают. Пусть убирают за собой — незачем тайгу засорять.
Солнце уже село, и, выехав к заливу, машины остановились. Оставалось пройти не более километра. Отлив. Идем по кромке прибоя, чавкаем по воде.
— Судиться буду с вертолетчиками за то, что летают над моим заливом на малых высотах и морзверя распугивают.
Стойбище расположено на высокой террасе и представляет из себя ряд построек национального и современного типа (последние не достроены). Владимир Михайлович с нескрываемой гордостью стал нам показывать и рассказывать историю и предысторию своего стойбища. Оказывается — это его родовое стойбище, здесь жили его деды и прадеды по материнской линии. Сейчас здесь живут три-четыре нивха, которые занимаются постройками, заготовкой юколы и морзверя. Они зовут Владимира Михайловича дедом. Возможно, среди них есть его родственники. Сам Владимир Михайлович здесь не живет, только наезжает, чтобы руководить.
— Вот эти вешала для юколы поставил еще мой дед, он жил здесь. Это хаунар — родовая сушилка на сорок шестов. Рядом четыре больших чана для засолки рыбы.

Примечание. Название сушилки я воспринял на слух как хаунар. В нивхско-русском словаре это слово звучит и пишется чуть иначе — ч'ан hылныр.

Рядом с вешалами небольшой сруб явно специального предназначения.
— Областная администрация дала мне пятьдесят тысяч рублей, и я строю здесь небольшую четырехкиловаттную электростанцию специально для обслуживания стойбища.
Не хило, верно? На каждое стойбище по мини-электростанции. Вряд ли это усугубит бюджет области, ведь стойбищ-то раз–два и обчелся. Очевидно, мы мало разбираемся в стойбищах, и нужна дополнительная информация. Идем дальше.
— А это моя гордость — будущий факторийный пункт. Был конкурс бизнес-проектов, мы с сыном написали бизнес-план — он у меня юрист — и выиграли этот конкурс. Получили двести пятьдесят тысяч рублей. И вот уже срублено одно помещение, и начали пристраивать к нему второе. Этот факторийный пункт будет обслуживать все восточное побережье и в глубь острова километров на тридцать. Я же говорил вам, что восточное побережье на протяжении примерно шестидесяти пяти километров предоставлено нивхам моего племени в долговременное пользование. А я — вождь племени Кетнивгун. Моего роду сейчас семьсот человек.
На этом месте мы опять в полном недоумении: в зону шестидесяти пяти километров восточного побережья в этом районе попадает несколько стойбищ. Почему же нивхи, живущие в этих стойбищах и в поселке Ноглики, жалуются, что им не дают ловить рыбу? Стало быть, они не принадлежат к племени Санги, и, следовательно, у них нет и не может быть права на вылов рыбы в этом районе побережья. Но если это так, то между родами идет война? Может быть, нам лучше не заниматься национальным вопросом? Наверняка напутаем, запутаемся и не выпутаемся. Одно ясно — что-то здесь не так. Не зря же нивхи сегодня вечером устраивают митинг-встречу с депутатами района. Нас приглашали, но, во-первых, мы десять раз поклялись, что не будем заниматься ничем отрицательным, а во-вторых, возможно, Владимир Михайлович специально увез нас бог весть куда, чтобы к началу митинга нас и близко не было возле Ногликов. Кстати или некстати, но у Владимира Михайловича фарфоровые зубы. По-видимому, он единственный нивх с такими зубами.
— А теперь попробуйте нашу юколу. Да-да, с нерпичьим жиром!
Кто-то попробовал, кто-то не смог, а я ел с превеликим удовольствием, ибо у меня был опыт. После окончания сельхозинститута я в течение почти двух лет работал зоотехником в оленеводческом колхозе Магаданской области. Год прожил с орочами в тайге. Бывало жил в чуме, спал в кукуле и не брезговал есть их пищу.
Посещение нивхского стойбища произвело на Рухина неизгладимое впечатление, которое он выразил такими словами:
— Я — международный бомж, я — везде иностранец. И я счастлив.
К чему бы это? Непонятно.
Уже совсем стемнело, и пора было возвращаться. Санги вынес бутыль с нерпичьим жиром и подал ее мне. Спустились с террасы и пошли к машинам. По дороге заехали на автобазу промысла Монги и добротно поужинали в рабочей столовой. Цены удивительные: первое (я, естественно, взял две порции борща), второе, третье и плюс хлеб стоили аж двадцать пять рублей. Потряс! А вкусно как! Я спросил у подавальщицы: где вы берете такие вкусные мясные пельмени?
— Пельмени у нас свои, самолепные, — ответила она.

В Ноглики мы вернулись часов в одиннадцать. Подъехали к общежитию, вышли из машины. Все люди, как люди, один я, как дурень с торбой, ношусь с этой бутылью с нерпичьим жиром. Куда его девать? Санги на другой машине уехал домой и ничего не сказал. Подарил, что ли? Но зачем мне три литра нерпичьего жира? Граммов бы двести, ну, поллитра для лечебных целей — куда ни шло. Но три литра … И тут шофер нашей машины говорит: налей мне. Я налил. Потом дежурной по общежитию налил. Потом еще кому-то налил. И осталось чуть поболе поллитра — как раз мне для лечебных целей. Спасибо вам, Владимир Михайлович!

7 сентября (суббота)
Сегодня предстоит выезд на природу — отдыхать будем. Поэтому первым делом — в продуктовый магазин, чтобы закупить продукты на весь день. Деньгами, а стало быть, и продуктами заведует Колесов — ведь он начальник. И это правильно.
И пока остальные толклись возле магазина, подошел ко мне Битов. Дружески ткнув меня пальцем в живот, сказал: «Крепкий старик». Больше ничего, но я страшно возгордился. Пожалуй, если бы он отметил мой изощренный ум или мою изрядную эрудицию, на меня это произвело бы гораздо меньшее впечатление. Невольно вспомнилась последняя страница романа Виктора Кина «По ту сторону». Одноногого революционера Матвеева несколько солдат избивают и пытаются схватить за то, что он расклеивал прокламации. А он упорно сопротивляется. Тогда офицер тяжело ранил его выстрелом из пистолета: «Жизнь уходила из тела с каждым ударом сердца, на снегу расползалось большое вишневое пятно, но он был слишком здоров, чтобы умереть сразу… Здоровый… дьявол, — донеслось до него. — Помучились с ним. Это наполнило его безумной гордостью. Оно немного опоздало, его признание, но все-таки пришло наконец. Теперь он получил все, что ему причиталось».
Я, видимо, тоже получил все, что мне причиталось. Спасибо, Андрей Георгиевич!
Закупив продукты, едем в поселок Катангли. Здесь мы пересаживаемся на «вахтовку» — это такая машина с тремя ведущими осями для перевозки вахтовых бригад по сахалинскому бездорожью. Она обладает жуткой, в смысле повышенной проходимостью. При посадке произошел забавный случай. В кабине рядом с шофером одно свободное место. Так как я самый старый в экспедиции, то воспитанный Битов предложил мне садиться в кабину. Но не успел я и ногу поднять, как подскочил Колесов, оттеснил меня и усадил в кабину Битова. Мне показалось, что Андрей Георгиевич был несколько смущен. В первом приближении. Но мы оба быстро смирились и свыклись. Позже я понял, что это было мне во благо, во-первых, потому, что в салоне было совсем неплохо, а во-вторых, потому, что в салоне мы общались, и кое-что я ухитрялся записывать прямо на ходу.
В поездке по косе вдоль Набильского и Лунского заливов нас сопровождал начальник участка «Катангли» Андрей Владимирович Бородин. Ему тридцать девять лет. По образованию он нефтяник-эксплуатационник (учился в Москве, в институте имени И. М. Губкина). Однако мне показалось, что он, прежде всего, крепкий хозяйственник. Волевое начало просматривается во всем его облике: волевой подбородок, крепкие губы, серые («стальные») глаза. И фигура соответствует. Красивый мужик и, видимо, с гонором. Спрашиваем: сколько же платят за такую, в общем-то, собачью работу? «Да немного, — отвечает, — от шестнадцати до восемнадцати тысяч рублей.» Для сравнения: кандидат наук и заведующий одним из отделов крупнейшей на Дальнем Востоке библиотеки (это я) получает три с половиной тысячи рублей, то есть в пять раз меньше.
От Бородина мы узнали любопытную вещь. Оказывается, примерно за месяц до нас здесь работала группа телевизионщиков из Москвы, из программы НТВ. Четыре человека и еще два южносахалинца сопровождали их. Искали материал для пиара против нефтяников. По словам Бородина, их якобы наняли американские нефтяники, чтобы найти нечто нехорошее у сахалинских нефтяников, чтобы уравновесить то, что вытворяют они сами. От Бородина же я впервые услышал о гибели Пильтунского стада сельди в результате выброса бурового раствора. Но дело заминали такие силы, что ни одна газета не посмела даже пикнуть. Тем не менее в конце этого же года по российскому телевидению показали документальный фильм об этих событиях.
Но мы черным пиаром не занимаемся. Нет и нет! Нас интересует только душа острова. А то, в чем она покоится, то есть тело, нас никак не тревожит.
Из «энциклопедии» Игоря Мироновича Губермана:

Уюта и покоя благодать
простейшим ограничена пределом:
опасно черным черное назвать,
а белое назвать опасно белым.

От Кайгана на косу через пролив Асланбекова (по карте Управления Гидрографической службы) или Асланбегова (топокарты М=1:200 000) переправились на пароме. И опять географическая неувязочка: со слов Бородина мы переправились на мыс Тамары, но по картам мыс Тамары — это северный мыс пролива, а не южный.

Справка. Правильно Авраамий Богданович Асланбегов (1822–1900), вице-адмирал, командовал отрядом кораблей на Тихом океане.

Паром здесь постоянный, действует все лето. На пароме, как и положено, есть капитан, который, кстати, запретил Телешову во время переправы сидеть на крыше «вахтовки», из-за чего они даже повздорили.
Недалеко от переправы мы встретили нивхов. Кое для кого это большая удача. Для этнолога Миши Прокофьева, например. Для Телешова с его ультрасовременной видеокамерой. Да и мне интересно.
Среди стланиковых кустов на небольшой прогалине стояла удлиненная палатка, очевидно, сшитая из двух двухместных старых брезентовых палаток советского производства. У входа стоял небольшой таган, где под закопченным чайником еще виднелись искорки догорающего костра. Тут же бегал пацаненок лет четырех, две молодых женщины «пасли» его. Из палатки вышел молодой мужчина лет двадцати пяти, не более.
Мы накинулись на них, как голодные велораптеры Спилберга на доктора Малколма, а Телешов интенсивно все снимал. Аборигены не знали, кто мы, и потому сначала вели себя скованно: нет, не рыбачим — ягоду собираем. Но вскоре поняли, что мы и вправду безобидны, словно трохофоры или рыбьи мальки. Узнав, что мы едем в сторону Лунского залива, женщины попросили подвезти их. Мы, естественно, согласились.
Маленькую, с пухлыми губками и быстрыми черными глазками, звали Женей, вторую, очень своеобразную красавицу — Венерой. Она представляла собой полный контраст той болтливой и развратной богине, что была ее прародительницей, в основном молчала и только застенчиво улыбалась. А Женя, нисколько не смущаясь незнакомого мужского общества, откровенно рассказывала о себе, своей семье, о подруге. Жене двадцать два, хотя выглядит она совсем юной девушкой. У нее есть муж Андрей и сыну уже четыре года. Ни за что бы не дал. После школы Женя училась в Александровске в каком-то колледже. У нее правильная чистая речь, и вообще она производит впечатление неглупого и, видимо, начитанного человека. Беседовать с ней приятно.
Наш этнолог, Миша Прокофьев, выспросил у нее массу такого, что никто бы из нас и не догадался спросить: какого роду-племени, кто родители, где живут, чем промышляют, знает ли родной язык, помнит ли свой фольклор, может ли петь, а знает ли бабу Лиду, и так далее, и тому подобное. А Женя — это маленькое чудо сахалинской природы — легко и свободно отвечала на самые неожиданные вопросы.
Но главный вопрос все же пришлось задать мне: куда вы с Венерой направляетесь? Кругом на десятки километров нет людей, но запросто могут быть медведи. Оружия у вас никакого нет. Не страшно ли?
— Нет, — как всегда, за двоих отвечала Женя, — медведи сейчас не голодны, детеныши у них подросли. Только бы неожиданно не налететь. Мы вот выйдем, тут идти всего ничего. Через Старый Набильский залив как-нибудь переправимся. Мы однажды даже переходили его вброд. А на той стороне, в Даутах, стоит бригада сенокосчиков, и там мой Андрей. Везу с собой две бутылки водки… И себя…
Напротив Дауты мы остановились, я сфотографировал этих милых молодых нивхских дам и записал адрес Жени. Но в душе оставалась тревога: как-то они переправятся через Старонабильский залив? Неужели и вправду будут переходить вброд?
Первая попытка послать им фотографии сорвалась: нивхские мальчишки не хуже их русских сверстников шарят по почтовым ящикам. Цивилизация! Они порвали мое письмо и фотографии. Женя подобрала обрывки, тщательно сложила их и таким образом узнала мой адрес. Вот ее письмо.

Письмо Е. И. Ловгун от 8 октября. Здравствуйте, уважаемыйе В. И.! Огромное спасибо вам за письмо и фотографии. Но дело в том, что кто-то из моих доброжелательных соседей порвал конверт с фотографиями и бросил опять в ящик. Мне пришлось буквально по кусочкам все собирать…
А мы тогда с Венерой очень благополучно добрались до стана, там нас уже ждали. Мы еще побыли немного на Даутах и поехали на Речки, т.е. на речку Вази. (Речками называют низменную долину южнее Набильского залива, где протекает сразу несколько речек, берущих начало в отрогах Набильского и Лунского хребтов, — В.Р.). Природа там обалденная, чего там только не растет! И черника, и клоповка, и рябина, и шиповник, и малина, и земляника, и смородина, и моловка, и костяника, и голубица, и брусника, и клюква, и морошка, и я еще долго могу перечислять, но это, наверное, будет очень скучно. Деревья там такие высокие, что кажется они сейчас продырявят небо.
Когда мы ехали по реке, мы нечаянно сбили огромного тайменя, я таких не видела, в два раза больше, чем я. Он был уже старый и весь заросший мохом. Красавец! Мне очень не хотелось оттуда уезжать, но надо было ехать домой.
Когда мы выехали в залив, попали в шторм, и как назло у нас сломался мотор. Мы замучились грести, вымотались ужасно. Ветер против нас, течение против нас, ночь, слава Богу, что еще луна светила. Часа три-четыре мы гребли и гребли, а нас относило назад, но мы упрямо гребли. Я уже не обращала внимания ни на огромные волны, которые все пытались перевернуть нашу перегруженную лодку, ни на ветер, ни на что. Хотелось только быстрее добраться до берега и лечь спать. И когда уже ни у кого не осталось сил, когда уже все руки были в кровавых мозолях, у нас наконец-то завелся мотор. Бензина только два литра. Вот когда я вспомнила про Бога. Я молилась на мотор, да не только я — все на него молились. В общем, с горем пополам все-таки доехали до Даутов, кое-как до коек добрались. Мне даже сны не снились.

Письмо Жени я привел почти полностью специально для того, чтобы обратить внимание на ее владение русским языком. И потом, мне показалось, что у нее явно выражена тяга к слову, по-моему, она может писать. Пожалуй, здесь уместно повторить сказанное Андреем Георгиевичем несколько дней назад: Инородец, пишущий на русском языке, — русский писатель. И оказалось, я угадал в Жене писательскую жилку. В одном из следующих писем она прислала свои стихи. Приведу одно, посвященное мужу:

Ночь. Тихо. Светит луна.
Ты одиноко стоишь у окна.
От луны льет холодный свет.
Четко виден твой силуэт.

Твоя фигура на фоне окна,
Она словно манит, зовет меня,
Шепчет как будто лишь для меня:
Ты одинок — одинока и я.

Я уловил в ее стихах волнение души, чувство, а это меня всегда привлекало. Конечно, Жене еще предстоит поработать над своими стихами, но я уверен, что у нее получится.
Распрощавшись с Венерой и Женей, мы поехали по косе прямо на юг, периодически останавливаясь. В этих местах пока не обнаружили, слава Богу, ни нефти, ни газа. Поэтому здесь хорошие заросли стланика, на небольших возвышенностях растет лиственница, и всюду масса всевозможной ягоды: сикса (шикша), брусника, костяника и рябина.

Примечание. Сахалинская рябина отличается от материковой: она не горчит, ее можно есть прямо горстями. Из нее, кстати, получается изумительно вкусное вино. Причем не нужно никаких ухищрений. Засыпаешь, например, ведро рябины в двадцатилитровую бутыль, наливаешь ведро обыкновенной некипяченой воды, высыпаешь килограмма полтора-два сахара, одеваешь на горло бутыли резиновую перчатку с проколотыми иголкой дырочками и ставишь ее, бутыль, в темное место. Все это вы проделываете в конце сентября или в первых числах октября. В дальнейшем происходит естественный процесс брожения, который безуспешно пытались запретить Лигачев с Горбачевым. К Новому году у вас будет литров двенадцать-четырнадцать прекрасного легкого вина, красивого насыщенного розового цвета, крепостью градусов восемь-десять, а то и поболе. Название у него простое народное — рябиновка. Изжоги оно не вызывает и так называемого выхлопа после него тоже нет.

Лично я пробовал делать домашнее вино из всего, что хотя бы малость сластит — из яблок, груш, войлочной вишни, клубники, корочек арбуза и тому подобное. С уверенностью могу сказать: лучше сахалинской рябины ничего нет. Рябиновка — это человек!

Ширина косы, по которой мы едем, меняется от десятка метров до километра и больше. Фактически это полоса прибрежных песчаных дюн, некоторые из них высотой до пятнадцати — двадцати метров. На вершинах самых заметных стоят триангуляционные вышки. А на каждой вышке, как по заказу, сидит красавец орел. Он зорко осматривает всю местность. Приближающаяся с грохотом и воем машина его не пугает. Видимо, привык, и если специально не махать чем-либо, то он спокойно пропустит машину.
Красивые здесь места, но сильно ветреные. Рядом суровое Охотское море, которое во время осенних штормов чуть ли ни повсеместно перехлестывает через косу. Прохладно тут. Но зато какие богатые, какие благословенные Богом места! Так и хочется пасть на колени и, воздев руки к небу, взмолиться Всевышнему, чтобы дошлые нефтяники не обнаружили здесь ни грамма углеводородов. Ведь загубят все, причем совершенно безжалостно и с полным пренебрежением к живому и неживому, потому что капитализм — нажива превыше всего. Недавно в одной книге я встретил очень правильное высказывание по поводу роли нефти в мировой экономике. Попробуйте отгадать, кто и когда это сказал:

Страна, которая возьмет под свой контроль это драгоценнейшее топливо, наложит руку на богатства всего остального мира. Корабли других стран скоро будут не в состоянии плавать без нефти. И, если она сумеет создать свой собственный торговый флот, она легко станет владычицей всей мировой морской торговли, ибо держать в руках морские сообщения — это значит, облагать данью все другие нации. В ней начнется концентрирование промышленности, и ее банки станут мировыми расчетными центрами.
Думаете, Жириновский? В связи с войной в Ираке? Нет и нет! Это слова Пьера де ла Трамри, опубликованные им в далеком 1924 году в книге «Мировая борьба за нефть». Заметим для общего развития, что это было сказано в то время, когда мировая добыча нефти не превышала и ста пятидесяти тысяч тонн, а доля США составляла более шестидесяти процентов мировой добычи всеми странами, вместе взятыми (кроме СССР). Ныне США стоят на двенадцатом месте по добыче и на первом месте по потреблению. Нужны ли другие объяснения причин «нелюбви» Джорджа Буша к Саддаму Хусейну? Как говорится, ежу понятно. Да и козе — тоже. Только Министерство иностранных дел Российской Федерации никак этого не поймет. Вообще на моей памяти, а мне пошел восьмой десяток, после Тегерана, где блистал «дипломат» Иосиф Сталин, ни дипломатия СССР, ни дипломатия России не выиграли ни одного дела. Только поражения (Берлинская стена, Варшавский договор, развал СССР, дарение Беринговского шельфа и другие «успехи»). Непонятно, кого готовит наше МГИМО. Посмотришь на иного по телевизору, послушаешь, как говорит, — ну, прелесть, ну, умница. А добиться для своей Родины ничего не может. Как же так? Как не вспомнить в этой связи репрессированного в 1937 году Л. М. Карахана (Караханян), который блестяще переспорил японских дипломатов в 1925 году. Блестяще! И Северный Сахалин освободил, и выгоднейших условий концессии добился. Вот это был дипломат!

Доехали до пролива в Лунский залив. Пролив кажется узким, действительно, горло. С моря дул приличный ветер — пришлось натянуть капюшоны. Полный отлив, обнажились большие косы, на которых я насобирал полные карманы прекрасно окатанных яшм ярко-красного и темно-бордового цветов. Это снос с хорошо видимого отсюда в юго-западном направлении Лунского хребта Восточно-Сахалинских гор. Я раздал их всем, кто хотел взять. Мне самому они не нужны, потому что у меня сохранились прекрасные образцы разноцветных яшм из конгломератной свиты, что обнажается в абразионных уступах южнее мыса Хойнджо.
Наступила пора обеда. Нашли прогалину между кустами стланика, который защитил нас от ветра, расстелили что-то и на это «что-то» выложили нашу отнюдь не бедную закусь. Естественно, и на этот раз «у нас с собой было».
Постоянно молчавший Матола предпринял акцию под названием «трубка мира». Прямо нонсенс какой-то — «постоянно молчавший» итальянец. Выходит, не все итальянцы без остановки говорят и бурно жестикулируют, не все они сделаны по образу и подобию Адриано Челентано. В частности, Томассо, по-видимому, деловой, вдумчивый, серьезный человек. Жаль, что у меня нет с ним контакта — языковый барьер.
Томассо достал из наплечной сумки, с которой никогда не расстается, огромную сигару. Кто-то крикнул: бычкуй, Томассо. Он спокойно раскурил ее и пустил по кругу. Это был как бы индейский символ мира. Сигара прошла три круга. Я тоже принимал участие в ритуале, но не затягивался, не могу. Хватит с меня и того, что я, несмотря на свои древние годы, пью водку наравне со всеми.
Языки развязались и посыпались анекдоты, но они были не ахти, и я не стал их фиксировать. А вот пару тостов записал:

За нас, и хрен с нами!
Чтоб у нас все было, и нам за это ничего не было!

Битов как-то сказал: Мои тексты — это уже мои игры с самим собой. Чрезвычайно интересно наблюдать за ним. И, по-видимому, полезно. Впечатление такое, что он стопроцентно самодостаточен. Думаю, что и те из нас, кто не выразил это ощущение словами, тем не менее внутренне чувствуют его, поэтому всегда слушают с вниманием. Хотя, надо сказать, Андрей Георгиевич порой вещает вне контекста общей беседы. Но таково преимущество признанных мэтров. У Горького я прочел и запомнил, не понимая смысла: монополист мудрости. Может быть, это как раз тот случай?

В обратную сторону выехали без двадцати шесть. Вечерело, но нам было хорошо. И вдруг разгорелся спор между Мишей Прокофьевым и Андреем Бородиным. Я тоже зачем-то ввязался, но, слава Богу, не до крика. Оказывается, мой друг Миша сильно верит в вечность души и в реинкарнацию. Ну, пусть верит. Ничего худого в этом нет. Но тем, кто не верит, обязательно хочется переубедить того, кто верит. Зачем и для чего? Наверное, чтобы каждый был, как все, для унификации.
И еще. У Миши есть любопытная привычка: в разговоре, а тем более в споре, он всегда должен иметь последнее слово. Даже если это не аргумент, а просто констатация чего-либо.
Однако за спором Миша не забыл, что мы должны проезжать историческое место аборигенов — Дауту.

Справка. Дата или Дауту — заброшенный поселок на полуострове Асланбегова в Набильском заливе. Его посещали в свое время известные исследователи народностей Сахалина Бр. Пилсудский и Л. Я. Штернберг. Приведу фразу из книги последнего «Первобытная религия в свете этнографии» (Ленинград, 1936): Вот откуда являются те странные изображения птиц, зверей, которые шаман воздвигает около своего жилища и которые еще можно увидеть в Дата».

Миша попросил подъехать поближе. Солнце уже село, и мы фотографировали это место в его закатных лучах. Получилось красиво.

И прекрасный «гарик» в качестве финальной точки этого дня (нравится мне Игорь Губерман):

Вновь закат разметался пожаром –
это ангел на Божьем дворе
жжет охапку дневных наших жалоб.
А ночные он жжет на заре.


8 сентября (воскресенье)

О чувстве дружбы в рабской доле
сказал прекрасно сам народ:
кого е… чужое горе,
когда свое невпроворот?
И. Губерман

Этот день по планам нашей экспедиции должен был состоять из двух мероприятий: посещения нивхского поселка Вени и купания в горячих источниках в поселке Горячие Ключи.
Сегодня, очевидно, после вчерашнего возлияния Битов не завтракает. Этот малозначащий для целей нашей экспедиции факт я упомянул лишь для того, чтобы попытаться заглянуть в тайны ассоциативного мышления поэта Кобенкова, который отреагировал на это словами:
— Спасибо простой русской женщине, — сказал он, — которая родила нам замечательного парня — Иисуса!
И с первого, и даже с десятого взгляда может показаться, что между отсутствием у Битова аппетита по утрам и рождением русской женщиной Иисуса нет никакой связи. Прямой, действительно, нет. Но опосредованная-то всегда найдется.
Коллектив нашей экспедиции сплошь состоит из творческих личностей. Подчеркну, из состоявшихся творческих личностей. Поэтому с самого утра и до отхода ко сну кто-нибудь что-нибудь «выдает». Вот и в данном конкретном случае посмотрим на исходные посылки. Кобенков — по матери еврей, но по вероисповеданию — православный, причем — (sic!) — глубоковерующий человек. Далее: внешность у Битова такова, что его легко можно принять и за «лицо кавказской национальности», и за еврея. Поэтому не мудрено, что, глядя на русского писателя с такой внешностью, в поэтических мозгах русского поэта Кобенкова образовался некий творческий коктейль из «сбитых» понятий, представлений и ассоциаций.
Однако Андрей Георгиевич не дал сбить себя с философско-империологической темы, которую он разрабатывает, видимо, давно:
— Основная проблема человека, собственно вообще всего человечества, — это нефть и вода. И то, и другое создано специально, чтобы поймать человека за руку, так как он не может без них обойтись. Когда я это понял, то страшно обрадовался, ибо без понимания роли воды и нефти в становлении и развитии человечества невозможно создать стройное, логически последовательное мировоззрение.

В половине одиннадцатого мы заезжаем в поселок Вени, что стоит в устье реки Малая Вени. С нами поехал и начальник НГДУ А. Н. Судариков. На самом деле, поселка как такового давно нет. Остался всего один жилой дом и несколько подсобных строений.

Примечание первое. Когда «по решению партии и правительства» начался процесс централизации поселков, колхозов и совхозов (первое постановление датируется 30 мая 1950 года), жителей поселка Вени насильно переселили в Ноглики. А ведь поселок был немалый: детский сад, магазин, почта, больница — в общем вся инфраструктура, как теперь говорят. Это произошло, со слов Вовкун, в 1964 году. Разбирали по бревнам жилые постройки, перевозили и заново собирали. Возможно, цель была благой: централизованные электро- и водоснабжение, централизованное отопление. Однако я думаю, что нивхи, особенно те, кто был в возрасте, переезжать не хотели. Но кто их спрашивал? Видимо, поэтому поселок Вени (Венское) не упомянут в топонимических словарях К. М. Браславца и С. Д. Гальцева-Безюка. На топографических картах населенный пункт Вени есть, есть и реки Большая Вени и Малая Вени. А в словарях они отсутствуют. Понимай — нету.

Примечание второе, географическое. Обнаружилось еще одно расхождение. В Атласе топокарт М=1:200 000 довольно крупная река, берущая начало в отрогах гор Даги, конкретно с сопки Уйни, называется Бол. Вени. А на карте Управления гидрографической службы эта же река называется Уйни. Опять же понимай — нету.

В бывшем поселке Вени теперь живет только «баба Лида», Лида Мувчик, отчества нет (на самом деле нет). Это пожилая нивха, но отнюдь не старуха, ей «всего» шестьдесят два года: круглое лицо, улыбчивая, подвижная. Как нам сказали, она единственная, ныне здравствующая исполнительница старинных нивхских песен. И нам крупно повезло — баба Лида была не одна. Ее окружал целый выводок внуков, правнуков и племянников различной степени родства. Собрались представители четырех семей — всего человек около двадцати.
Здесь же была и Е. И. Вовкун (или Вовкук — написанной ее фамилию я не видел, а на слух мог и ошибиться). Оказывается, шестого сентября на встрече нивхов с депутатами районного совета, куда мы, к сожалению, не попали в известной степени стараниями В. М. Санги, было принято два решения. Возможно, и не два, но нам стало известно о двух. Во-первых, инициативная группа нивхов решила обратиться в правительство страны с просьбой пересмотреть политику распределения квот на вылов рыбы, объяснить ситуацию, которая в полном смысле слова может привести к голоданию многие нивхские семьи. Баба Лида, в частности, жалуется, что ей не дают ловить рыбу. А стало быть, не дают и есть ее! Представляете, вообще не дали никакой квоты? Если же московское правительство (так в оригинале) опять отфутболит наше обращение в администрацию Сахалинской области, которая в этом вопросе ничего не решает, будем обращаться в ООН.

Примечание. Что касается ООН, то от себя замечу — это типично то, что по-русски называют «ни рыба, ни мясо». Тот, кто имеет силу, конкретно США, чихать хотели на ООН, на все ее резолюции и решения. И не только хотели, но и чихают во всю империалистическую носопырку. Война в Ираке — тому яркий пример. Но ведь так было и будет всегда впредь: имеющий власть обязательно ее употребит. Это как ружье, висящее на стене в первом акте. Пожалуй, наиболее точно выразил это общечеловеческое явление украинский баснописец Евгений Павлович Гребёнка (а у себя на родине — Евген Грэбинка):

На свити вжэ давно вэдэться,
Що нызший пэрэд выщим гнэться,
А бильшый мэньшого тусуе,
та ще и бье,
Затым що сыла е.

Не могу не подчеркнуть: «Затым що сыла е». А в нашем случае «сыла» у кого? У Наздратенко. Поэтому рыбы нивхам не видать и не едать. Вот если бы Наздратенко был женат на нивхе, как Бр. Пилсудский на айне, тогда — другое дело.

Александр Никифорович Судариков, руководитель с многолетним стажем, искренне удивлялся:
— Как можно додуматься не разрешить поймать ни одной кетины? А как же им жить?

Примечание. В том, что рыба издревле была основным продуктом питания нивхов, можно убедиться, просто заглянув в «Нивхско-русский словарь». Для человека любой другой национальности одна «юкола» от другой «юколы» не отличается. А у нивхов юкола юколе — рознь. Так, «нал ма» — это юкола, срезаемая с обеих сторон кеты вместе с кожей; «пыки ма» — пласт юколы срезаемый с каждой стороны хребта кеты; «мыдр ма» — юкола с кожей. И так далее, всего 11 различных понятий юколы. Такое в языке может образоваться только в результате многовекового использования этого продукта. Но Госкомрыболовству, видимо, это, как говорят молодые, по фигу или по барабану.

Но нет, нет и нет! Члены экспедиции срочно зашоривают глаза и затыкают уши. «Черным» пиаром мы не занимаемся. Об этом мы заявили с самого начала и много раз повторили. А чем же мы занимаемся, черт нас подери, если лезем в душу острова, а это значит — людям?! Понимай — нету.

И второе решение, о котором мы узнали: нивхи решили всем сходом отправиться на рыбалку, несмотря на отсутствие квот. Мы как раз и присутствовали при этом акте неповиновения властям. Мужчины не стали терять время на разговоры с нами и, захватив снасти, отправились к устью реки. А женщины, девушки и девочки остались в нашем распоряжении.
Вот что еще мы узнали от Елены Ивановны:
— Ногликский район — это район компактного проживания нивхов. В Ногликах их сейчас тысяча девяносто человек, на Валу — двести двадцать четыре. Детей не так много, как раньше, но есть. В Ногликах сто восемьдесят — сто девяносто школьников и сто двадцать дошколят. Государство вроде бы и хочет помочь национальным меньшинствам, но, к сожалению, не на деле, а только декларативно, на словах. На сегодня многим нивхам просто нечего есть. Рыбу вообще не разрешают ловить. Работы никакой нет. Народ спивается от безделья и полной безысходности.
Среди толпы племянников выделялась ростом, большими, явно не нивхскими глазами и вообще внешностью Наталья Васильевна Шадрина. Она — китайская квартеронка, окончила институт физкультуры и спорта в Хабаровске в 1981 году, много лет преподавала в школе и сейчас преподает национальные виды спорта.
Елена Ивановна:
— В 1989 году меня здесь медведица гоняла: пришла на стан, когда я там была одна, отогнала от рыбы меня и своих медвежат, а сама за четыре минуты (я засекала) заглотнула 15 кетин… Санги все же мало общается со своим народом… Я бы хотела передать Андрею Георгиевичу наше обращение в правительство, чтобы он, в свою очередь, передал его в центральные СМИ, а может быть, и за рубеж.
Наталья Васильевна:
— Многие молодые и пожилые нивхи участвуют в национальных ансамблях. В сентябре 2003 года исполнится десять лет ансамблю «Ари-ла-миф» (Земля северного ветра). Я всегда участвовала в национальных ансамблях. В 1990 году ансамбль «Ларш» выступал на ВДНХ. Руководил ансамблем тогда Горошко Николай Александрович. Потом, как известно, все развалилось, наступило царство мини-автономий, и нашего руководителя просто «съели». Мы, бывшие участники ансамбля «Ларш», пошли прямо к нему домой и стали просить, чтобы он нас не бросал. И он практически приватно занимается с нами до сих пор. Сейчас вот мы готовимся выступать перед американскими туристами, которых ждем со дня на день из Японии. Репетируем каждый день.
И без малейшего смущения она тут же продемонстрировала нам отдельные па национального танца. Может быть, это был «тигд» — национальный танец, «который танцуют все». В полевом дневнике у меня записано: танец Анитры в исполнении нивхи (танцуя, она приговаривала: «И ты затлер та…»). Чудо! Наталья Васильевна несколько раз подчеркнула: «У меня мама нивха». И еще:
— Мы не только танцуем старые танцы, мы сочиняем новые танцы… В танцах у нас есть Юра Подставнов, но он еще и — горловое пение. Это искусство идет от шаманов. Но живых шаманов сейчас уже нет. Была бабка в Охе. Умерла. Шаманство — это дар божий, талант. Поэтому шаманить может далеко не каждый. Сейчас если родится такой человек, он станет просто целителем, может быть, экстрасенсом.
Начал накрапывать дождь, но он не помешал ни мужикам рыбачить, ни нам общаться с женской половиной. Пока я беседовал с Еленой Ивановной и Натальей Васильевной, баба Лида по просьбе наших операторов нарядилась в национальные нивхские одежды, взяла в руки две палочки и стала выбивать на, казалось бы, обычном бревне удивительные ритмы. Затем она, взяв на колени самого младшенького из внуков, исполнила нивхскую детскую песню, что-то вроде нашей «Баю-баюшки-баю». В общем, она действительно оказалась синтетической актрисой.
Покидаем Вени в 12:50. Следующий пункт — поселок Горячие Ключи.

Справка. Горячие Ключи — поселок Ногликского р-на. Возник в устье р. Нельбут, впадающей в Ныйский залив. Вдоль нижнего течения реки расположены многочисленные газопроявления и источники горячей минерализованной воды. По температуре воды их делят на три группы: северную с температурами от 25º до 43º С, центральную — 41–52º С и южную — 40–54,5º С. Горячие воды, проходя через толщу ила, обладающего свойствами лечебной грязи, дополнительно улучшают его лечебные свойства. Здесь расположена бальнеолечебница Сахалинского областного управления здравоохранения.

Это мое четвертое посещение Горячих Ключей. Впервые я испробовал их целебно-оздоровительную прелесть еще в 1972 году. То было мое первое поле на Сахалине. Мы забросились вертолетом в среднее течение большой реки Даги (в «лагерь Кремнева») и оттуда сплавлялись на резиновых лодках до железнодорожного моста. Нелегкий и даже опасный сплав. Отряд у меня в тот год был своеобразный: трое взрослых и два спиногрыза. Так мы называли двух пацанов: моего сына Игоря семи лет и приемного сына Феликса Файнберга одиннадцати лет. Они удивляли нас своим аппетитом и доставляли нам массу всевозможных забот. Но мы терпели ради их же будущего.
За шесть дней мы сплавились до того места недалеко от устья реки, где стояли рядом два моста: автомобильный и железнодорожный. Чтобы довезти полевое снаряжение и ящики с образцами горных пород на станцию Даги, взяли напрокат железнодорожную тележку. И когда мы дружно ее толкали, навстречу нам вдоль полотна не спеша проехал пожилой нивх верхом на олене. И хотя в те годы на Северном Сахалине было еще довольно много одомашненных оленей, все же человек, едущий верхом на олене вдоль железнодорожного полотна, создавал удивительный временной диссонанс в развитии транспортных средств на острове.
Оставив вещи на складе (камеры хранения, естественно, там не было), мы на автодрезине поехали на Горячие Ключи. Там народ показал нам ванну общего пользования, которая представляла собой деревянный короб, примерно два на два метра. Последний раз мы в теплой воде мылись еще в охинской гостинице, больше недели назад. Поэтому горячая ванна нам была очень кстати. Мы провели в этой ванне почти два часа и запомнили радость общения с Горячими Ключами на всю жизнь.

В этот раз нас подвезли прямо к уютной одноэтажной здравнице. Деревянная и ухоженная. Только вошли внутрь — разувайтесь. Только разулись — раздевайтесь, не стесняйтесь, снимайте все. Берите простынку — и вперед, в смысле вниз, в ванну. Но в ванне не более семи минут — сердце может не выдержать.
И почему оно может не выдержать, если телу приятно? Очевидно, по причине того, что приятное почему-то одновременно в обязательном порядке вредно. Самый злой закон природы: кайф вреден, он как бы окисляет наше здоровье, превращая его в болезни тела и души. Любопытно: на какой стадии эволюции живого возникает кайф и вред от него? Ни у инфузории туфельки, ни у пчелы кайфа явно нет. А вот у птиц — уже есть! Значит, кайф появляется еще на подступах к млекопитающим. Эх, достать бы краткое двухтомное введение в российскую кайфологию!
Обслуживал нас (выдача простыней, бесплатные советы и рекомендации) небольшой такой, очень приветливый мужичок лет шестидесяти пяти, Иван Дмитриевич. Каждому при выходе из ванны он благожелательно говорил «Со здоровьицем!». Сам он, как и его напарник, живет в Ногликах, дежурят они по семь дней кряду. Оказывается, это действительно здравница. Здесь имеются четыре палаты, небольшие уютные комнатки и кухня. Всего в здравнице одиннадцать мест, стоимость проживания — двести двадцать восемь рублей в сутки.
И в ванне, а затем и в процессе одевания экспедиционные операторы и фотографы запечатлели нас на видео- и на фотопленку. Очевидно, для истории. Но нам, понятно, нечего стесняться своей красоты. Пусть их! Битов же философски заметил: «Пик моей славы и вершина моей известности наступят тогда, когда меня начнут узнавать голым».
Только-только мы разомлели в горячей минерализованной воде, как опять зазвучал наш неизменный таймер: давай-давай, пошли-пошли, народ ждет. И на самом деле ждет: в десяти метрах от здравницы возвышался навес из недавно оструганных досок, под ним столы из тех же досок, а на столах уже и снедь, и бутылки. Нефтяникам красиво жить не запретишь!
В этом нефтедобывающем управлении сложился оригинальный в национальном плане коллектив нефтяников: преобладают азербайджанцы и западноукраинцы: Низами Музаевич Исмаилов из Баку, Игорь Николаевич Войтович из Ивано-Франковска, Александр Владимирович Хулап тоже, видимо, с Украины, Абдулыч откуда-то с Кавказа и так далее. В общем, нам устроили очень теплое азербайджанско-западноукраинское застолье.
Начавшийся еще во время нашего пребывания в Вени дождь постепенно разошелся. Слава Богу, ветра почти не было, и потому пребывать под навесом, на свежем воздухе, с рюмкой в руке и куском колбасы в другой было весьма комфортно.
Низами Мусаевич оказался большим любителем и крупным специалистом произносить тосты, возможно потому, что за этим всегда следовало опрокидывание рюмки. Это были хорошие, в меру длинные и достаточно поучительные рассказы о том, как не надо поступать и как следует жить. Самый первый тост был, естественно, за Сахалин, за этот чудесный остров, где собираются за одним столом такие хорошие люди:
— Хотя я родом из Баку, но Сахалин стал для меня родным, ведь я приехал сюда молодым специалистом, и в следующем году исполнится уже четверть века, как я работаю на острове. Сахалин мне очень-очень дорог. Здесь я встретил свою жену, щиру хохлушку, здесь у меня масса друзей. Сахалин — это мой дом. Это добрая земля, и здесь живут нормальные хорошие люди. Выпьем же за эту добрую землю и за встречу с вами на этой доброй земле.
После третьего тоста неутомимого Низами Мусаевича Андрей Георгиевич начал легонько бить себя в грудь:
— Я же один из вас, я закончил Ленинградский горный институт, имею диплом инженера-геологоразведчика. Работал на буровой, но геологией, в общем-то, не горел. Однажды на спор привез на буровую ящик пива. Был скандал, но меня не сожрали, меня уволили. Я был просто жертвой. Пришлось сменить профессию, и я не жалею об этом. Позавчера вот на промысле увидел ремонт скважины, посмотрел, как ребята таскают штанги, и подумал, что я бы уже так не смог.
Ударился в воспоминания и Войтович:
— Первый раз на острове я побывал еще студентом, в 1977 году. У меня была производственная практика на Березовском месторождении. Геологом там был тогда Девятилов. Хороший человек и знающий геолог. Он произвел на меня большое впечатление, что и стало первопричиной моего выбора при распределении. На следующий год я получил диплом и приехал на Сахалин, и вот уже двадцать четыре года я здесь.

Справка. По Николаю Михайловичу Девятилову у меня нет данных, кроме того, что во время моей работы в Сахалинском геофизическом тресте он был начальником геологического отдела ВПО «Сахалинморнефтегаз», то есть по должности на несколько ступенек выше меня. Поэтому он и «не предоставил» мне сведений о себе. Возможно, здесь и влияние его супруги. Она заведовала геологическими фондами в тресте и всячески препятствовала моим историческим исследованиям — зорко следила, чтобы я не брал отчеты, не относящиеся непосредственно к той площади, по которой писал отчет сам. В своих записях того времени я назвал ее занудой. Но и теперь, и тогда я понимал, что не она сама зануда (кстати, она производила впечатление порядочной доброй женщины), а должность у нее была такая, что требовала повышенного занудства. Заведующих геологическими фондами регулярно и довольно часто натаскивали на повышенную бдительность, в конце концов, они впитали это и в плоть, и в кровь. Даже после развала СССР, ликвидации Главлита и прочих подобных структур заведующие геологическими фондами все так же проявляли повышенную бдительность. Нанервничался я с ними.

Когда тосты иссякли, Низами Мусаевич сказал:
— Мне всегда приятно, когда я говорю тост. Но ничего не поделаешь, мне пора на работу, — он тепло распрощался с нами и уехал. Вслед ему неслось (не знаю, чье, не уследил): жертва тоста.
Но еще до того, как ему уезжать на промысел, мы успели с ним «подавить песняка» — спели с десяток украинских песен. Дело в том, что жена у Низами Мусаевича украинка, и он почти каждый отпуск ездит на Украину, на родину жены, а у него самого, по-видимому, лингвистические способности. В общем, украинские песни он поет хорошо и знает их великое множество, пожалуй, больше, чем я. И голосина у него тоже будь здоров.
Вначале, когда мы только расселись и выпили первые рюмки, нефтяники кучковались возле Битова, надеясь услышать что-нибудь мудрое-премудрое, надсахалинское. Но Андрей Георгиевич окончательно разомлел и сказал: «Я сегодня вне мудрости». Тем не менее после нескольких тостов он говорил что-то о барьерах в душе и в жизни, но я в это время был сильно занят — пел дуэтом с Низами Мусаевичем — и потому ничего не записал.
Среди застолья Матола неожиданно достал из своей походной сумки кольцо натурального итальянского сервелата и пустил его по кругу. Вкусный очень, с крупными кусками сала, как я люблю, но перца в ней было превеликое количество. Даже несмотря на выпитую водку, жжение от языка резко уходило куда-то внутрь.
Дождь после нашего песнопения несколько поутих, и нас решили сводить вдоль речки Нельбут, чтобы показать народные купальни. Недалеко от нашего навеса был овраг, на дне которого стояло небольшое дощатое строение. Когда мы спустились вниз и открыли дверь, оттуда вылетел крупный заряд хорошего русского мата. Оказывается, в это время там грели косточки две нехуденькие матроны. Вскоре они вышли, продолжая ругать и нас, и погоду, так как из-за дождя в овраг стекали мутные потоки глины. Заглянув в «ванну», мы увидели, что она вся заполнена глиной.
Вылезать из оврага по скользкому косогору было непросто, ведь все мы были еще и на приличном поддатии. Матола поскользнулся, стал на четвереньки и таким образом выбрался из оврага. Наблюдая эту сцену, я решил было, что итальяшка готов. Но позже убедился, что ошибся и недооценил его жилистость и мужской характер.
Дальше ввиду непрекращающегося дождя мы не пошли и стали собираться в обратный путь. Очень тепло, почти по-братски распрощались с нефтяниками и поехали в Ноглики.
Но в гостиницу мы попали не сразу. У одного из сотрудников А. Н. Сударикова, был в Ногликах свой дом типа особняка с банькой под одной крышей. И не какой-нибудь там деревенской по-черному, а очень даже по-белому, с широкими полками, с душем и с бассейном, одетым в приличный кафель. Красиво жить не запретишь!
Снова были в изобилии и водка, и «рыбья» закусь. Но я был так заполнен и так устал, что мне уже было ни до водки, ни до закуски, ни до баньки. Зашел, правда, пару раз в парную и тут же, сидя в предбаннике, уснул. А вот Битов и Матола продемонстрировали невероятный запас прочности: они и парились, и в бассейне кувыркались, и водку жрали так, будто начали с нуля. Вот вам и старик Битов! Вот вам и слабосильный итальяшка!

(Окончание следует)