|
Владимир НЕЧАЕВ. Терпеливый свидетель
Виль БОРЩЕВСКИЙ. Повремени, мой теплоход
Елена РОДЧЕНКОВА. Земля, сошедшая с небес
Владимир ПЛОТНИКОВ. «Своей душе лишь я владыка»
Людмила СТЕПАНОВА. Новогодние открытки
Владимир НЕЧАЕВ
Терпеливый свидетель
***
Я словно впервые увидел пологие склоны.
Так изгнанный видел Адам эту землю вначале.
Деревья едва различимы в тумане лиловом,
К холодному морю с неловким поклоном сбегали.
Смотрел я и думал: «Какое мне дело до места,
В котором лежать мне придется — всё плоти едино!»
Но этой весны запоздалой печаль и кокетство...
Но эти холмы и распадки, идущие мимо...
Проходят и род, и земля, ибо разве не это —
Залог и причина движенья песка по равнине.
И веки смежает, и лжет утомленное лето,
И гниль сладковатая дремлет в его сердцевине.
И смертную глину, и смуту отцовских объятий
Еще я успею расслышать за возгласом петель.
Отдай свою слабость, отдай мне, ревнивый Создатель!
Не ровня Тебе я, не царь — терпеливый свидетель.
***
Лето, кажется, пришло,
Опоздав на две недели.
Легче бальзы и свирели
В небе желтое весло.
И чешуйки от берез
Мне забытое вернули.
Обещанием июля
Жизнь привиделась всерьез…
Вот окно в бессонный двор.
Сарафан твой телу в тягость.
Эта сбивчивая радость —
Пальцев смуглых разговор.
***
В грубой глазнице лежит ослепительный глаз.
Шаг подчиняя и сердцебиению вторя,
К нам возвращается море, забывшее нас,
Мы обращаемся к морю — и движется море.
Что оно видит из этой безмерной дали,
Где столбняком — облака в ожиданье удара?
Только не знает себя, как не знают себя корабли
В меркнущей зелени на корабельных радарах.
Из-под руки мы до боли вверяем глаза
Дальней черте, что обжили сирены и птицы.
Ищет нас море до слез, но песчинку слеза
Смоет, и веко смахнет с голубой роговицы.
***
Человек живет порывом
в двух кварталах от обрыва,
между небом и землей.
Звездный шар над головой.
Человек живет вопросом,
строит дом и сеет просо,
дорогих зовет гостей,
из-за моря ждет вестей.
Человек живет привычкой
неизменной, как отмычка,
Веселится, пьет вино
и с тоской глядит в окно.
За окном из века в век
ходит тот же человек...
Есть игла, а в зайце — утка,
сказка есть и прибаутка.
Молчаливый круг вещей:
меч, яйцо, ларец, Кощей.
След таинственной загадки.
За игрою детской в прятки
настигает чей-то взгляд.
И кругом ты виноват.
Сон
В котором сад и дом, что в три окна,
И сквозь который — тихий плач ребенка.
Ты, обрывая пуповину сна,
Проснешься, чтоб поправить рубашонку,
Дать молока. И словно бы забыл,
И тщишься вспомнить самое простое,
Далекое, где Он тебя простил,
Где ты другой, и все вокруг другое.
И жизнь встает и зажигает свет,
И теплится в чужих глазах укором.
И только что кивнешь ушедшей вслед.
И плачут о тебе и дом, и сад, в котором...
Новый Адам
Слово кончается — выцвело и полиняло.
Так убывает прежде послушное тело.
Следом за телом ли, или же слово вначале
В тесную комнату с улицы шумной влетело?
Скучно становится жить, — раздавай свои песни.
Слово — тугие покровы заветного дара.
Что же расскажешь еще, что полней и чудесней
Непостижимости и повторимости шара?
Все, что поймешь, то проймешь. Истлевает рубаха.
От соловьиного горла и звука предела
До немоты, наготы, до звериного паха —
Новое будет тебе и достойное тело.
***
Разбилось зеркало. Теперь не жди удачи, —
Заметишь ты. Я вторю, в свой черед.
Что будет завтра — прошлое назначит,
И час стыда, и день нужды найдет.
И ты молчишь, как будто мы уснули.
Ты знаешь, как несчастье обмануть:
Оно одеждой, брошенной на стуле,
До времени ютится как-нибудь.
***
Ржавая осень. Не пожалею, не вспомню.
Нищенка-жизнь у обочины встанет без гнева.
И не сродни, и не впору, но только лишь вровень
С опытом прежним холодное серое небо.
В жестких ладонях лежит чечевичное слово —
Сердце пустое в долинах горчичного рая.
И не тесны, да неловки чудные обновы.
Имя чужое как будто свое повторяешь.
Русла сухие разбудит нездешнее утро,
Все мудренее ночной и мятущейся глины.
И нетрудна, но обыденна древняя сутра,
Так же привычна, как этих молящихся спины.
Петербург 90-х
Блаженных косяки
С ухоженных земель
Потянет от тоски
На солнечную мель,
Где ветер желт и свеж,
Раскинул невода.
Влечет Брюссель и Льеж
Зеленая вода,
Где каменных рубах
Причудливый покрой,
И где в чужих речах
Звучит надрыв чужой.
***
Время — ворот колодезный, —
все отдавая, вернуть.
Хриплое пенье.
В срубах аукает, плещется глубь
словорожденья.
Склоны и пажити,
мели и полдни,
кроны и крыши.
Сонное соло блаженной колонии
я ли не слышал?
Нет ничего, кроме любви
и кроме забытых слов, —
дар Твой в изгнанье.
Ржавчиной кажется старая кровь
на расстоянье.
Первые заморозки.
Тяжба с огнем
шагреневой кожи.
Все мы вернемся в извечный наш дом
кто раньше, кто позже.
Виль БОРЩЕВСКИЙ
Повремени, мой теплоход
Муравей на асфальте
Муравей на асфальте,
Ты — как в бане весло!
Как тебя, бедолага,
Сюда занесло?
Кто сослал тебя в город?
Может что-то добыть?
Или выхитрил ворог
Здесь тебя погубить?
Люди сделали «зебру».
Для тебя она — бредь!
Разве хватит усердья,
Чтоб ее одолеть —
Эту страшную «площадь»,
Где колеса снуют!
Помогу — так ведь проще,
Раз уж нынче я тут.
Я ведь тоже порою,
Все земное любя,
Муравьем на асфальте
Ощущаю себя.
Мечта
Живем себе в поселке.
До центра — тыща верст.
Нас окружают елки
С макушками до звезд.
Нас окружают волки,
Пичуги и снега.
Мы летом на двуколке
Заехали сюда.
Теперь неподалечку
Во льдах лежит река,
А было — здесь с крылечка
Ловили судака.
...Полно грибов и ягод —
Иди и собирай!
Еще не прожил я год
Здесь, но поверил — Рай.
***
Художнику Виктору Тришкину
Сентябрь означил осени приход —
Торжественно сияют акониты!
Они
цветенья завершают год.
Я рад им,
хоть они и ядовиты.
Еще слегка мерцает чей-то цвет,
Но все-таки не так призывно, ярко,
Как аконита свежий фиолет —
Сейчас в лесу красивей нет подарка.
Еще берез прически зелены
И папоротников
крепки опахала.
И до зимы еще — как до луны —
Три месяца…
А это разве мало?..
Еще рябине подойдет пора
Пылать костром
в осенней позолоте!
Мы и тогда припомним,
как вчера
Цвел аконит
в лесном круговороте.
***
«Нашла коса на камень».
Знакомая строка.
Жила она веками
И помнится пока.
И всем по барабану,
Что стало с той косой...
И на кого там раны
Обрушились грозой...
Нашла коса на камень —
И кончен разговор.
А ну, с учениками
Затей непраздный спор:
— Ведь кто-то в этой сече
Был должен победить?
Кому-то будут свечи,
Кому — рога трубить!
Или: нашла на камень —
На камне том черта;
И больше не случилось
С тем камнем ни черта!
А вот вам продолженье
Рассказа моего:
Нашла коса на камень
И... рассекла его!
...Подробностей осколки
Срывают волшебство.
Раздвинешь ветви елки —
Увидишь голый ствол.
Вот тем-то и прекрасно
Отсутствие конца,
Чтоб все же не напрасно
Тревожились сердца…
***
Замечательному хирургу
Александру Владимировичу Банникову
посвящает автор
Душа болит, покуда в теле:
Покуда тело говорит,
Что у него и как болит.
Когда же тело онемело,
Душе до тела мало дела:
Душа, отсутствуя, парит...
— Так для чего же нам душа?
— А чтобы отзываться телу
На боль,
что вне его пределов;
И чтоб взлетало,
чтобы пело
От красоты,
не от гроша!
Вот для чего нужна душа.
***
Лета, лета...
(не будем о летальном)
Уходит лето, словно теплоход.
Спешили мы,
А он в походе дальнем...
Бог даст — он навестит нас
через год.
Поэт пропел: «Мои года — богатство!»
А нам — пожары, топь да недород...
И все равно — мне хочется погнаться,
Догнать тот уходящий теплоход.
Лета, лета... Летальные исходы...
Летят лета... Пока что недолет.
Летят лета, плывут, как теплоходы,
Повремени еще, мой теплоход…
***
В первую ночь холодильник включался, и щелкал, и шумно гудел.
Дальше — давал задремать, снова щелкал и с тем отключался.
Ну, а поскольку с щелчком этим шум обрывался,
Звук этот долго в башке полусонной звенел.
С ним я опять просыпался и дальше дремал...
И весь цикл повторялся.
Длинная ночь... За окном фонарей золотые шары
Снег освещают.
Их отсвет втекает в палату
Так, что предметы во мраке внутри, как на старой гравюре, видны:
Контуры их подразмыты (как будто из ваты).
Щелк холодильника ночью так звучен и груб,
Словно бы кто-то каким-то железным предметом
Или же плоско держа десять рэ, иль монету в пять руб.
Бьет в холодильник гуртом этой самой монеты.
А среди дня в сонме звуков внутри и извне
Монстр этот смирен и тих, будто шкаф или стулья;
Нету к нему никаких возражений во мне;
В нем мой кефир и бананы — сердиться могу ль я?
Длинная ночь... Что в межсонье на ум не придет?
То: «...Громыхали раскаты... Вдали догорали “Пантеры”»...
Иль: «...Вы не верьте пехоте, когда она бравые песни поет»...
Снова: «...упала на столбик сосновый звезда из фанеры»...
***
Все мы, раз уж рождены —
К смерти при-
го-
во-
рены,
Но не думать же об этом
От восхода до луны.
Не мытариться же этим
От весны и до весны!
Надо жить на белом свете.
Мы для Жизни рождены.
Елена РОДЧЕНКОВА
Земля, сошедшая с небес
Русь
Она туманна, будто родом из тумана.
Она загадочно смеется, плачет странно.
Она беззвучно говорит, она сияет,
И свет, который в ней разлит, не иссякает.
Она отпустит и простит, но спросит строго.
Она сурова, будто родом из острога.
Ее прохладно ледовитое дыхание,
И тяжело тысячелетнее молчание.
Она не просит ни о чем, лишь верит в чудо.
Она такая, будто родом ниоткуда.
Свою погибель в дар берет.
Великий Боже!
Ну как Ты сможешь без нее?
Ведь Ты не сможешь...
Земля, сошедшая с небес
О чем-то шепчут камыши,
И лес шумит о чем-то.
Журчит речисто, от души
Пречистая речонка.
Гудит тяжелый шмель в цветке,
И птица кличет птицу.
И в невесомом мотыльке
Свой голосок таится.
Мне разговор не разгадать,
Но знаю: в этих звуках
И торжество, и благодать,
И наша сила духа.
Шуми, шуми, великий лес!
Пусть набирает силу
Земля, сошедшая с небес
И ставшая Россией.
Лодка
Россыпь звезд по темной сини,
Черная вода...
Уплывает вся Россия
В никуда.
От родной земли в тумане
Лодку отнесло.
Кружит лодка в океане —
Сломано весло.
Проплывают гордо мимо
Чьи-то корабли.
Не видать земли родимой,
Не видать земли.
Но ни жалобы, ни крика —
Люди что кресты.
Во сто ок — святые лики
Смотрят с высоты.
Жмется мир к крестам поближе:
Быть или не быть?
Чтобы выдюжить,
чтоб выжить,
Надо жить.
***
И вот, глумясь, безродные спросили:
«Скажи, зачем тебе твоя Россия?
Скажи, зачем тебе она такая:
Растерзанная, пьяная, глухая?»
Им до икоты был ответ смешон:
«Она — мой сон. Как можно выбрать сон?
И я люблю, люблю ее такую,
Да, вот такую пьяную, глухую.
Настанет утро — сон свой разгадаю.
А утро будет солнечным, я знаю.
Прочь, глупые!
Всему настанет срок.
С Россией — Бог. Ступайте за порог.
Ночь
Ночь. На стене напротив крест чернеет
От моего горящего окна...
Не понимаю, что случилось с нею,
С моей страной... И где моя страна?
По ком звучат стихи и слезы льются?
Я крикнуть силюсь: «Ой, ты, гой еси!»
И вздрагиваю: люди-то смеются!
Негоже нынче петь хвалу Руси.
Пригретые в глухом подоле ночи
Рассыпались по ветру огоньки...
Зачем так много бесприютных точек
Вдоль берегов покрытой льдом реки?
Когда ж — весна? Когда дожди косые
Отмоют тень бессонниц со стены?
Когда поймем, что пред судьбой России,
Как пред рождением и смертью —
Все равны.
***
Хрупки дубы
В пересохшем гербарии.
Русские, русичи,
Росы и арии.
Русые косы
И сильные руки,
Росы и грезы,
Стрелы и луки,
Храмы могучи,
Березоньки грустные,
Парус сквозь тучи —
Русичи, русские.
Нынче рассеялись мы, растерялись...
Чуешь, как гибло звучит:
Рос-си-я-нин...
Раса растает,
Растут расстояния.
Так нас! Под северное сияние.
Так нас! Во льды, в заточение вечное!
Русские, росы,
Да что ж мы, беспечные?
Ворот разорванный,
Жемчуг раскраденный,
Кто мы, откуда?
И где наши прадеды?
В пьяном разгуле
Слеза покаянная.
Раса великая,
Рас-се-ян-на-я,
Бьется в веригах
И жаждет спасения —
Цареубийцы хотят воскресения.
Зима
Зима тепло укрыла землю шубами.
Притихла Русь, не дышит во всю грудь.
Дома слепые тоненькими трубами
За вечер надымили Млечный Путь.
А пахнет-то не дымом,
Пахнет ладаном!
Сверкают звезды, серебрится снег...
Нам верить надо и молиться надо нам —
Ушел без покаянья черный век.
Покуда дышит, вырастая, деревце,
И печи топятся, и жжет мороз,
Дай сил, Господь, лишь на Тебя надеяться,
Любить до смерти,
Чувствовать — до слез.
Владимир ПЛОТНИКОВ
«Своей душе лишь я владыка…»
* * *
С серебристым отливом трава поутру.
Золотая пора на исходе.
Тополя не шумят, а скрипят на ветру.
Поубавилось прыти в народе.
Похандрить не грешно, зная наверняка —
Все войдет в колею очень скоро.
Жаль немного — за печкой не слышно сверчка,
И скамейка пуста у забора.
* * *
Так просто — на вокзал прийти,
Купить билет на дальний поезд.
Воспоминаний нить плести,
В вагоне у окна пристроясь.
И находить особый смак
В том, что, почти сбежав из дома,
Сойду в рассветный полумрак
На станции такой знакомой,
Надежду давнюю тая,
Что стоит только оглядеться,
Окликнет кто-нибудь меня,
Узнав еще того — из детства.
А там, глядишь, окажут честь
И на ночлег по-свойски пустят.
Ведь родина — она и есть
Вот в этом милом захолустье.
Так просто — на вокзал прийти,
Купить билет и — в путь-дорогу…
Чего же я, решась почти,
Шаг замедляю понемногу?
* * *
На тот берег реки больше нет переправы —
Мост снесло половодьем, а лодки погнили дотла.
На тот берег реки мы когда-то пацаньей оравой
По малину ходили. Какая малина была!
Ни души, ни следа. Забирает тайга понемногу
И останки домов, и приметы житья-бытия.
А когда-то меня провожала отсюда в дорогу
Моя малая родина — светлая память моя.
Много лет позади. Поугасли мечты и тревоги.
Снова лето пришло, и над крышами вьются стрижи…
Жизнь вполне удалась мне, но все-таки грустно немного,
Что и сказке конец, и другую уже не сложить.
* * *
Век не прожить. Учиться поздно.
Покоем больше дорожу.
Но в ясной полночи морозной
Все так же прелесть нахожу.
Тиха округа. Снег искрится.
На стылых ветках серебро.
И завтра это повторится.
Ну вот и славно. И добро.
* * *
Чую, снова хандра на подходе –
Что-то на сердце стало скрести.
Соберу-ка рюкзак по погоде
Да махну я к дружку погостить.
Там, в таежном его захолустье,
Жизнь почти, как и прежде, идет —
О политике да об искусстве
Не особо судачит народ.
Там все больше суровая проза,
И указчики там не нужны.
Там одна вековая заноза –
Лишь бы не было больше войны.
Воздух чистый на хвое настоян.
Будут утром будить петухи.
А дружок еще баньку устроит,
Чтобы смыл подчистую грехи.
День-другой, вот и полный порядок!
Возвращаться, пожалуй, пора.
И душа не болит. Все как надо.
Словно праздник случился вчера.
* * *
В глухом овраге ручеек
Звенит себе — такая малость.
Но, слава богу, что ничье
В краю родном еще осталось.
Гнездо пичуги под кустом,
Букашек шустрых разномастье...
И, слава богу, что никто
Над этим до сих пор не властен.
Мне далеко до мудреца —
От многих знаний горе мыкать.
Но, слава богу, до конца
Своей душе лишь я владыка.
* * *
В этом поле не вырастет жито.
Здесь ромашек и тех не видать.
Столько в землю талантов зарыто,
Что одним сорнякам благодать.
Изводить их — напрасное дело.
В землю корни впились — не достать.
Видно, время такое приспело —
Сорняковой напасти под стать.
Не дожить, только верится все же —
Зацветет наше поле, как встарь.
Может, Бог наконец-то поможет,
Но никак не герой и не царь.
* * *
Замечаю, что именно в осень
Ощущается времени лёт.
Как оно слишком быстро уносит,
Что случилось, казалось, вот-вот…
Поубавилось давешней прыти,
Но зато беспричиннее грусть.
И каких-то приятных событий
Я теперь предсказать не берусь.
Созерцаю осенние виды,
Находя удовольствие в том,
Что не помню былые обиды,
На меня не в обиде никто.
С каждой осенью, словно милее,
Этих дней уходящих тепло.
А что ночи длинней и длиннее —
Так иначе и быть не могло.
* * *
Далек от суждений расхожих,
Утратив с реальностью связь,
Блаженный встречает прохожих,
Счастливой улыбкой светясь.
С усмешкою или со вздохом
Его обтекает народ.
Но, может, он вовсе не плохо
В чудно΄м своем мире живет?
Уверовав — мир этот прочен.
Не ведая вовсе о том,
Что нож на собрата заточен,
Порушен родительский дом...
Пожалуй, по этой причине
Его и не нужно жалеть.
Душа — она неизлечима,
Устав безответно болеть.
* * *
Одно мы знаем наперед,
Какой бы жребий ни был брошен —
Наступит завтра новый год,
Оставив прожитое в прошлом.
За бесконечностью забот
Мы по привычке снова верим:
Наступит завтра новый год
И счастья чуточку отмерит.
Даст Бог, и станем жить в ладу.
Немало нас судьба пытает.
Пускай, хотя бы раз в году
Над нами ангел повитает.
Людмила СТЕПАНОВА
Новогодние открытки
Фарфоровые статуэтки
Их жизнь хрупка за хрупкостью стекла.
На донышках — происхожденья мета
То красного, то голубого цвета.
Клеймо им не упрек, а похвала.
По алтарю расставлены вразброд
Творенья демиурга-анонима.
Застыл в красноречивых позах мима
Для всех других неведомый народ.
Трубит, трубит, но только мне и слышен
Суворовец, к губам прижав трубу.
С мальчишкой Моцарт разделил судьбу,
В камзоле он — и музыкой возвышен.
Фарфоровый смешон теперь наряд:
Под юбкой конькобежки — шаровары.
У антиквара найденные лары
Со мной без слов о прошлом говорят.
Дорожка
Веди, веди меня, дорожка,
В лесную даль, за огород,
В котором скучная картошка
Рядами ровными растет,
Веди вдоль нашего забора,
Вдоль тети Шурина плетня,
Вдоль скудной свалки с кучей сора
И дальше, в лес — он ждет меня.
Как сладко лиственницей пахнет!
Как мягок мха зеленый плюш!
А мне лет пять, но мать не ахнет,
Что нет меня давненько уж.
Мой бедный рот — давно в оскоме.
Но ем — брусничка неплоха!
Но вдруг напомнит мне о доме
Крик отдаленный петуха.
С колен поднявшись ошалело —
В какую сторону идти? —
Я петуху вверяюсь смело,
И нам с дорожкой по пути.
Ожидание елки
Благоволите, сестра и сестра…
не шелохнуться
Б. Ахмадулина
Ну вот уж и четверть вторая к концу...
У нас, у девчонок, забота:
За елкой пора отправляться отцу,
А он все: «Работа, работа!»
Настал наконец-то свободный денек,
Короткий, морозный, туманный.
Ремень, полушубок, топор — как намек,
Что миг наступает желанный.
Нам вовсе уроки на ум не идут —
Все окна уже проглядели.
А день-то уже из последних минут
За сопку цепляется еле.
Замерзшие стекла в волненье святом
Мы греем кто лбом, кто дыханьем...
Как к вечеру выстыл бревенчатый дом —
Ведь заняты все ожиданьем.
Вдруг видим: весь в инее ангел идет —
Он хвойный, колючий и жданный.
И спрыгнул с кровати испуганный кот,
Зевавший досель неустанно.
И счастье смолистое вносится в дом,
Дверей претерпевши насилье.
А крест и звезда — это будет потом,
Как елки согреются крылья…
Санки
Процесс постижения санок,
Конечно же, лучше зимой...
Отец как умелый механик,
Сварил и принес их домой.
Мгновенная краткость съезжанья,
Ходьбы принудительный труд,
Когда — очень нехотя — сани
На гору крутую ползут.
Как мысли, полозья буксуют,
Дорыться стремясь до земли,
И все же железом рисуют
Глубокие две колеи.
Веревка — хотя и без мыла! —
Скользя, выползает из рук...
Вот так-то я трения силу
Без «Физик» усвоила вдруг.
Дрова
В преддверье зимних холодов
Отец не суесловил:
Он молча, без ненужных слов,
Дровишек заготовил.
К забору сложены дрова —
На две зимы их хватит,
Но козлы будут вновь едва ль
Держать бревно в обхвате.
А в чурбаке топор как ждет:
Хозяин недалечко…
Отец наш больше не придет…
Но мы затопим печку.
Клюква
На кочках — бледноватый мох
И клюквы прошлогодний бисер,
А под ногой — то всхлип, то вздох —
От звуков в них маршрут зависел.
На четвереньках — прямо ртом —
Мы кочки чисто обобрали,
На них же плюхнулись потом
И к небу головы задрали.
А над собою видим мы
Березу — ветки не простые:
Все ленты, хвостики тесьмы
И сверточки берестяные.
Мы опустить не в силах взгляд.
До нас дошло! Мы онемели:
Там детки мертвые висят,
А мы под ними клюкву ели!..
Сегодня чувствую тот страх,
Во рту — язычества кислинку,
Когда я в ягодных рядах
В Хабаровске хожу по рынку.
В Зее
Такой холодильник, что только держись!
Побиты морозов рекорды...
Воробышки вовсе утратили жизнь —
Как конские яблоки, тверды.
В чудовищном инее уличный пес,
Похожий на шапку абрека.
Все сетуют дружно на лютый мороз,
И множит доходы аптека.
Старушки-сороки, треща на скаку,
Муссируют страхи и слухи...
Январские жалобы — лыком в строку —
Пишу, но морозы к ним глухи.
Елочные игрушки
Дороже сокровищ пещеры
Известного Али-Бабы
Был ящик большой из фанеры
На вышке, у самой трубы.
Ах, как ребятня ожидала
Хранителя чудных даров!
— Оттают пусть! — мать остужала
Пыл наших горячих голов.
Игрушки поры довоенной —
Ружье, дирижабль, стратостат, —
Сменялись они постепенно
На более мирный наряд.
Почтовый игрушечный ящик —
И бес нас толкает в ребро:
Смотрите, он как настоящий!
Давайте заглянем в нутро!
Вот стая зверюшек картонных,
Вот клоун, смешной дуралей,
Початок агитационный
Времен королевы полей...
Мутнеет шаров амальгама,
Но тем и ценней во сто крат
Вот этот, нам купленный мамой
Для елки из детства наряд…
Рождество
Кларе
Шалость памяти: ясно альбом вижу ваш —
Средь советских открыток — трофейных немного.
Мне в нем нравилась та, где немецкий пейзаж:
Кони, сумрак, карета, лесная дорога.
Кто там едет — не видно. Решаю, что граф.
Кто еще может ехать по снегу в карете?
Ну, скажите, что умный ребенок не прав! —
Про «трофей» я же знала, как знали все дети...
Ожидает озябшего путника дом,
Смех детей, блеск стекла на рождественской елке…
...Ганс убит подо Мгой и не знает о том,
Что открытки в окопе валялись недолго.
«Рождество» — объяснили — не наш Новый год»…
Призрак счастья — в том домике у горизонта...
Дядя Толя любимой племяннице шлет
Вот такой вот трофей с Ленинградского фронта.
Новогодние открытки
Уж не приносит почтальон,
Как прежде, к празднику открытки —
Их заменил нам телефон.
А помню, в детстве от калитки
Направо — ящик голубой.
В него от всех родных приветы
Слетались, как пчелиный рой,
И забивались под газеты.
По-детски сказочный сюжет:
И типографский запах почты,
И пожеланья долгих лет,
И сжатый, чтоб вместилось, почерк...
Зажжем на елке ясный свет
И снова на год старше станем.
Тех, от кого открыток нет,
Тихонько в эту ночь вспомянем.
|
